Секретное дело. Пролог.

Секретное дело.

Пролог

- Лошадей здесь оставим, - приглядываясь во тьме к придорожным, по ранней весне еще голым, кустам, свернул с Сибирского тракта верховой мужик. – Мы ведь здесь с тобой место вчерась примечали, так, Андрейка? Точно: здесь, - удовлетворенно кивнул он кудлатой головой. – И бросай ты свою соску, наконец! Курит и курит, табашник проклятый! Нас из-за твоего табачишшу за версту, поди, слыхать!

Андрейка, соскочив с телеги, подхватил вторую лошадь под уздцы, и наконец согласился, вглядываясь в полуночный лес:

- Точно. Это место.

Вслед за ним с телеги спрыгнули еще двое мужичков, и уже пешком, крадучись, проследовали во тьму, то и дело оглядываясь на тракт. Привязав в лесу возле поскотины [1] к деревьям лошадей, они сгрузили с телеги спрятанную под соломой тяжелую, железно позвякивающую поклажу, и обмотали тряпками лошадям  морды, чтобы те ржать сдуру не принялись, заслышав свою родню с тракта.

- Вот теперь ладно, - любовно потрепал вожак свою лошадь по холке, заглядывая ей в глаза. – Ты уж потерпи, милка: надо так. Тьфу ты, пропасть! Андрейка! – гневно зашипел он. – Бросай курить, сказал же! У самого бороденка, что у котенка, а все туда же – трубку сосет!

Один из спутников тут же, расхохотавшись, игриво потянулся к любителю табачка:

- Иди ко мне, кутеночек, я тебя поглажу! Кис-кис!

- Да пошел ты, Дружина! – оскалился в ответ молодой парень, не успевший еще отойти от пьяного пасхального угара и, выхватив из привезенного скарба железный лом, начал надвигаться на обидчика. – Знакомая железяка? Думаешь, коли в одном деле [2] повязаны, так и братья навек?

- А ну, цыц! – встал меж ними кудлатый, прихватив буяна за ворот видавшего виды чекменя [3] . – Потом разберетесь, когда дело сделаем. И чтобы больше никаких прозваний! Да и по именам – довольно! Теперича повторяем, как уговорились! Ясно? Ты, табашник, берешь с собой лом с карабином, и скрытно ползешь через мост прямо сейчас. Дальше что делаешь? Отвечай!

- Спервоначалу забираю саженей [4] на сорок по опушке влево, - с явным сожалением воткнул Андрей лом в землю, - затем жду, когда вы пойдете по мосту, и обхожу караульную палатку. Покуда вы там говорите с караульным, я его тем временем сзади вот ентим самым любимчиком и приголублю, - постучал он ногтем по своему нехитрому оружию.

- Ну, тогда – с Богом!  - и вожак, достав с телеги ружье, вручил его Андрейке. – Стрелять в самом последнем случае. И не ухмыляйся тут мне! Потом не отобьемся. А вы чего тут столбами встали? – обратился он к остальным. – Оружье-то хоть свое проверьте [5] , пьянь!  Неровен час…

- Винца бы нам сейчас, Нестор Егорович. Тяжко…, - жалобно взглянул на него Дружина.

- Хватит вам! И так от бутылки едва вас, сволочей, оторвал. Боже упаси, откроется! – перекрестился он.

Выждав несколько минут после ухода табашника с его любимым ломом, троица со всеми предосторожностями пешком вернулась на дорогу. Строго оглядев спутников, старшой прошептал:

- Помним: мы все вусмерть уставшие! Ноги едва волочем, после моста говорим громко, но не блажим. Васька! Ты что карабин на плечо-то повесил, дурак?! Держи его так, словно бы лопату какую несешь! - и он сам вскинул пешню на плечо, повторив уже себе под нос, словно заклинание. – С Богом!

Нет, он твердо для себя не знал, не был он до конца уверен, что дело его – именно что «с Богом», но уж очень хотелось в то верить. Именно ему ведь поручено, ему доверились, а значит – ему и исполнять. Да и что за грех то превеликий случится? Отнять у еретика золото, да передать его куда следует – что ж в том грешного? Разве что караульного жаль: даром, что никонианин, а все одно душа то наша, православная, хоть и заблудшая. Однако живым оставлять его тоже нельзя никак: вдруг очнется, зашумит, тревогу поднимет, – тем самым и дело все погубит. Но да Андрейка парень крепкий, он не то, что ломом – кулаком насмерть пришибить может. Так что, выходит, разговаривать тебе, Нестор Егоров, вскоре с мертвецом предстоит, смирись. Разве что имя бы его узнать перед этим самым, да свечку за упокой…

- Вон он! – зашептал тут ему на ухо Дружинин. – Крадется, вишь?

- Где? – встрепенулся кудлатый, вглядываясь в сумерки. – Да где же?

- Да вон он! – указал тот направление пальцем. – Рука вон белеет, на бегу ей машет, видишь? А! Вон, обернулся, вишь! Рожу-то евоную видел? Большая же она, хорошо ее видать!

- Вроде да, - неуверенно ответил Нестор, стараясь рассмотреть в темноте то, что под силу узреть разве что кошке. – А еще Андрея котенком дразнил, - укоризненно поделился он размышлением, - да сам, словно бы кот дикий: все видишь. Ну, да ладно. Вот и Исток уже под нами, пора. Вась, там никого? – обернулся он на замыкающего, строящего из себя вовсе чуть ли не калеку, мужика. – Нет? Ох, и славно же мы сегодня погуляем! – заговорил он в полный голос. – Я на Отрясиху сразу двину, к Мирону. Пить стану, покуда не лопну!

- А долги? – подыграл ему Остафий. – Али подождут?

- Долги – их копить надо. Богачество это наше, - не задумываясь, ответствовал Нестор. – Ты вон не копишь, деньги все бабе своей отдаешь, оттого и трезвый-то ты, и бедный, и злой.

- А ты какой?! Добрячок еще, скажи!

- Да хоть бы и так! Пошли со мной на Отрясиху – сам увидишь! Не, я могу и на Водочную [6] : там я еще добрее! Мне ж только налей – я, знаешь, какой добрый становлюсь? Оттого я и богатый, и пьяный, да нос в табаке!

Промеж тем до палатки караульного оставалось всего шагов с сотню, но сторожевой, как ни странно, никак не выходил им навстречу. Неужто не слышит? Но ведь явно не спит: вон, костер-то горит! А Рыков, дурак этакий, из-за палатки этой башку свою выставил, да так, что тень от нее аж на десяток саженей по земле, да по первой травке, протянулась. Не дай Бог часовой обернется, да ее заметит! Поспешать надо, поспешать!

Однако, как только они перешли мост, Нестора вдруг взял испуг неизбежности. Да и как тому было не случиться? Никого ведь раньше не убивал – а тут сразу вожаком настоящим татям стал! Однакож ведь никому больше и довериться-то нельзя было, вот напасть-то какая. Над пьянью, да над варнаками начальствовать приходится. Оттого выбора-то и нет: завтра, как баяли,  для дела может совсем поздно стать.

Как себя не убеждал вожак в правильности собственных мыслей, но страх его никак не хотел отпускать: вон, как на пригорке-то главный дом заимки белой громадой при свете костра светится! Словно бы и не дом то вовсе, а замок [7] неприступный какой! Саженей по шестьдесят, поди, в длину на каждую сторону. Затаился громадиной своею. И – молчит. Все молчит: ни птиц не слыхать, ни речки. Только стук сердца в ушах, да хруст  кварцевого песка под ногами. Но – нельзя молчать, нельзя! Откашлявшись, Нестор, уже совсем приблизившись к палатке, крикнул:

 - Эй, православные! Есть кто живой?

В ответ из круглой, как башкирский чум, палатки, послышалось шебуршание, и ее полог распахнулся. Из  палатки выбрался явно нетрезвый мужик среднего возраста со всклокоченной бородой, держа в руке ружье:

- Кто такие?! –пытался он, пошатываясь, взвести курок.

Когда наконец ему это удалось, он поднял на Нестора оружие:

- Говори, тля, а то щас как стрельну!

- Православные мы, - вдруг стало смешно старшому. – А вот ты кто?

- И я – православный! Христос воскресе!

- А что, уже воскресенье?! – сделал изумленные глаза Нестор. – Суббота же должна быть! Мы же золото несем, сдать хотим! На Пасху…

- Так Пасха-то, она вчерась была! – перебил его караульный. – Понедельник уже сёдни [8] ! Ох, вы, лесовики…, - укоризненно рассмеялся он и, отбросив в сторону ружье, раскрыл объятья. – Христос воскресе! Давай хоть, лесовик, поцелуемся-то!

Его пьяного поцелуя Нестору почувствовать не привелось: Андрейка, выждав удобный момент, выбежал из-за палатки, и его лом с чавкающим хрустом прервал недолгую речь нерадивого караульного. Сглотнув дурноту от вида раскроенного пополам черепа, старшой, почти не помня себя, повел в сторону рукой:

- Тута все оставляем, как есть. Теперича бегом по опушке, как уговаривались. Туда! – ткнул он пальцем. – Туда!

И Нестор первым, придерживая ударяющую по ключице пешню, побежал к дому, огибая стороной освещенное костром светлое пятно. «Теперь пути назад нет. Ни в туда, и в никуда, - неотрывно стояло у него перед глазами видение размозженной человеческой головы с черным пятном на зеленой травке округ. – В черноту! В никуда! По-па-дёт ду-ша моя!» – с каждым шагом кричала у него в мозгу безысходность.

Однако эта самая безысходность и помогла ему взять себя в руки. Нет, Нестор ей не поддался; он ею, напротив, вооружился: коли уж нет пути назад, то надо идти до конца. Иначе – все грехи, как его самого, так и пославших его, втуне останутся. Остановившись возле левого крыла здания, он отдышался, оглядывая заимку:

- Так, огонь в дому никто не зажигал. За угол все, покуда нас не заметили. Да тихо вы!

За углом здания, представлявшего из себя стоящую фасадом к тракту большую букву «П», было вовсе темно, и ставший уже далеким свет костра никак не мог обнаружить разбойничков.

- Второе.... Мне сказали: второе от угла, - шептал, передвигаясь вдоль крыла дома, Нестор, словно бы враз разучившись считать. – Раз, два, три. Здесь, - вернувшись назад, хлопнул он рукой по окрашенной в желтый цвет оштукатуренной стене дома рядом с нужным окном. – Здесь оно. Сейчас войдем.

Словно будучи во сне, он почти без звука, поддев пешнею оконные навесы, вытянул их вместе с гвоздями. «И как же ладно-то, что в селении до сих пор гуляют! -  думалось ему, однако даже робкий, стонущий  скрип извлекаемых гвоздей вызывал у Нестора все новые и новые волны мурашек на коже. -  Как бы не услышали, как бы не спохватились, да дальше гуляли!». Откинув в сторону повисшее на одних только засовах окошко, он обернулся на товарищей:

- Залезайте, - почти обессилев от переживаний, опустил пешню на землю Нестор, кивая на чернеющий зев вскрытого окна. – Лезьте, да не шумите. Я тута покамест посмотрю.

Однако, вопреки его ожиданиям, никто внутрь дома проникать не торопился, - не оказалось охотников: Васька с Андрюшкой переминались с ноги на ногу, с опаскою поглядывая то на Нестора, то на Дружинина. Наконец последнему таковое пустое притаптывание  наскучило, и он кивнул Рыкову:

- Полезай ужо, ученичок. Сапожки только свои с подковками прежде сними, и полезай. Ну! Аль забоялся? Эх, сам бы пошел, да рука [9] …

- Рука у него…, - проворчал Андрейка, стаскивая сапоги. Наконец, освободившись даже от портянок, он протянул свою обувку Пикулину. – Держи, кержак! Токмо тебе тута и верю, - и он, явно храбрясь, подмигнул. – Эти-то своруют, да скажут, что босой я сюды пришел.

- Да полезай ты уже! – толкнул его в спину «учитель». – Васька, а ну, подсаживай, зараза ты лупоглазая! Стоит тут, как ворона, башкой…, - и уже через мгновение из вскрытого окошка заимки торчали только голые пятки первого непрошенного гостя, но вскоре скрылись и они. – Вот так-то оно лучше! – и Дружинин, отряхнув ладони, прислушался, что там, внутри дома, происходит.

Вслед за ним, сдерживая дыхание, прислушивались и остальные. Но нет, вроде покуда тихо. Даже мастеровые в поселке, как назло, гульбу свою пасхальную закончили, видать. Эх, а в Екатеринбурге-то, чай, еще вовсю гуляют…

- Огня!  - высунул башку из окошка Рыков. – Ни черта не видать!

Раздобыв огонь спичкой, Пикулин затеплил свечку, и подал ее в окно. Внутри дома что-то заскрипело один раз, второй, вот уже третий противный скрип прерывает тревожное молчание заимки, и ведь это не скрип половиц! Половицы – они по-другому скрипят. Неужто проснулся кто? Проснулся, да с кровати встает? Ох, не миновать, видно, второго смертоубийства. Но да – семи смертям…

Тут  вдруг изнутри послышался стеклянный звон и до желудочных колик знакомое бульканье. Дружинин, встрепенувшись всей своей похмельной душой и позабыв про больную руку, ухватился за подоконник, но тут же нос к носу встретился с учеником.

- Винцо – сласть! – радостно шептал тот, передавая бутыль вниз [10] . – От  таковского не токмо Христос – караульщик воскреснет!

- Накаркаешь! – зло перебил его Дружинин, и накрепко присосался к вину. Оставив лишь толику на дне, он передал ее Ваське. – Допивай. Остафью все одно Бог пить не велит. Им, кержакам, токмо убивать дозволено. – И он расплылся в блаженной улыбке.

Пикулину его улыбки были нипочем, да и не видны они уже были вовсе: наклонившись, он лихорадочно стаскивал с себя сапоги, стремясь попасть туда, где находится его цель, его золото. И пусть оно почти и не его, но должен он его взять, просто обязан! Однако даже и в стремлении попасть внутрь здания Дружинин вновь опередил его и, опершись за плечо Рыкова, разом, словно бы птицей, влетел в кладовую. Остафию ничего не оставалось, как, воспользовавшись помощью того же Васьки, последовать за ним, напоследок приказав:

- Остаешься здесь. Пистолю свою держи наготове. Смотри. И дай ты мне остальное-то оружье!

Покуда старшой принимал от сторожа  лом, пешни и прочее, в буфетной чуть не начался настоящий пир: учитель со своим учеником явно пытались перещеголять друг дружку, кто из них больше прямо из горлышка может выпить.

- Вы чего это здесь?! -  попытался было выхватить у Рыкова бутыль Нестор, но тот лишь отмахнулся, даже кулачище свой изрядный показал.

Когда же ему своим кулаком, прямо указывая неопытному вожаку на его место, поводил перед носом бывалый Дружинин, Пикулину и вовсе стало ясно: больше он в шайке не хозяин. Да, он провел и привел, дальше же его дело – последнее. По крайней мере, так сейчас думают эти двое. Ну-ну. Посмотрим, как вы, голубчики, запоёте потом. Ох, запоёте вы у меня, ой – запоёте!

И Нестор, более не ввязываясь в перепалку, принялся обшаривать буфет. Так: почти цельная голова сахару – не то! Бочонок, бутылки… А, вот и жестяные банки какие-то! Нет, и это не то: легкие слишком. С ихней, англицкой гадостью, поди, даже открывать соромно. Да и откуда быть в буфетной золоту? Тут, поди, и прислуга всякая ходит, и прочие званые-непрошенные, вроде вот них. При этой мысли Пикулин ухмыльнулся: да,  пущай их сюда и не звали, но ведь очень уж просили. И просьбам таких людей не отказывают.

Оставив в покое буфетный шкап, он наспоро осмотрел большую тумбу с посудой, даже в самовар, и тот заглянул, и наконец решился на самую крайность:

- Андрюшка, посвети, - принялся он примеряться пешней к запертой двери, ведущей в залу.

Нестор даже не успел толком поддеть дверное полотно за косяк, как вдруг послышалось чье-то кряхтение, скрип, затем за дверью невнятно проворчали, и  тут же троица услышала тяжелые шаги. И они явно приближались к двери.

Дружинин без лишних слов тихо, одной лишь ладонью, отстранил в сторону Пикулина и, встав по одну сторону дверного проема, глазами приказал своему ученику встать по другую.

Дальнейшее Нестор помнил плохо, словно бы в отдельных картинах каких, будто бы на иконах «Праздников» или «Житий [11] », частями. Вот дверь в кладовую отворяется, в нее входит со свечой мужик, и Пикулин, встретившись с ним взглядом, узнает в лысом мужике самого Меджера! И – вновь все повторяется: хруст черепа под ломом, и падение грузного тела прямо ему под ноги. Вошедши, несчастный даже не единого слова сказать не успел, даже перекреститься, и то не сумел, - и Пикулин делает за убитого это сам.

И тут у Нестора в руке невесть откуда оказывается этот злосчастный лом, а на ухо ему горячим перегаром твердят: «Добей, добей! Твой черёд!». Вот он ударяет павшего ломом по окровавленной голове… Зачем? Тот ведь и не дрыгался уже вроде… Страшно.

Что было потом? Затем он в изнеможении сидел на диване в зале, а Рыков бегал со своим ломом по остальным комнатам, рыская, нет ли там ещё кого. Слава Богу, не нашёл. Ах, да! Они ищут повсюду: в тумбах, в белье и под подушками, и в платяном шкапе – а золота как не было, так и нет! Неужто обманули, и где-то в ином инженер свое богачество хранит?! Ведь не за одними только серебряными часами, да найденным тугим кошелем они сюда заявились! Не напрасно же шли?

Ан нет! Оказывается, не напрасно: вот Рыков, встав по-собачьи на четвереньки, за низ вытягивает из дивана скрытый пологом ящик без ручки, а там…

Пикулин даже рукам своим не поверил: в невеликой с виду жестяной банке оказалось не меньше пуда! А вот Андрюшка ещё коробку достаёт! И это всё – явно оно, золото! Сколько же это всё стоит?! Цельный Березовский завод, поди, или же пару дюжин деревень в России? Нет – три дюжины! Поместья! Да с колоннами! С родовитыми поравняться, ах!

«Ах» бы, да то-то и оно, что именно «ах»: не твоё это золото, Нестор Егорович, сколько бы его там ни было. Уйдёт оно, куда положено. И ты, раб Божий, тоже уйдешь. Перешагнув без всякого содрогания через второй уже на его счёту труп, лежащий на пороге, Пикулин сунул драгоценную банку себе за пазуху, на всякий случай потуже затянув пояс:

- Уходим. Хватит, - пренебрегши ставшей уже бессмысленной осторожностью, вслух произнёс он, оглядываясь на очумевших от невиданной добычи товарищей. – Всё своё забираем, и уходим. Золото делить уходим.

Подельники ограничиваться одним лишь «своим» явно не хотели, и перед выходом из заимки понахватали всё, что плохо лежало. Даже сахар с парой пустых хрустальных графинов зачем-то взяли. Хотели было и рюмки резные прихватить, да рук не хватило.

Наскоро заново обувшись, обремененные похищенной поклажей и оружием разбойники уже почти напрямую через поляну побежали к мосту. Костёр караульного, к их счастью, уже догорал, и четвёрке татей удалось уйти с места кровопролития совершенно незамеченными [12] .

А когда уж они на лошадях вернулись на тракт, то их и вовсе обуял неземной, пьянящий восторг: они ехали за самым главным делом в своей жизни: они ехали делить золото. Очень большое золото.