Сага о чертополохе (предв. название) - 40

10 декабря 2013 - Людмила Пименова

Соня

Их поселили в малеькую чистенькую квартирку на втором этаже, где раньше проживало семейство некоего доктора Ипатьева, о чем гласила табличка у двери. Доктор, наверное, уехал, оставив все свое имущество на произвол судьбы. Соню всегда смущала чужая мебель. Она словно кричала на каждом шагу: "здесь спали наши дети, а здесь мы ужинали”. Максим с головой углубился в работу, а Соня, оставив свою должность в Самаре, оставалась дома с сыном. Она бродила среди чужих поцарапанных шкафов и задвигала подальше под стол чужие стулья, чтобы не видеть их вытертую настоящими хозяевами обивку. После встречи с Маней на базаре она поняла, что ее не простили и думать о встрече с семьей не стоит. Но она думала.

Максим вернулся поздно, безропотно съел приготовленный ею слишком густой и недосоленый гороховый суп и упал в постель, Ему хотелось спать, а Соне, уставшей от одиночества, хотелось поговорить.
- Няня к тебе не приходила, как обещала?
Максим открыл глаза и сказал:
- Да, да, она была. Добился, чтобы ей дали жилье.
- Расскажи! Она уже не живет у Ереминых?
- Наверное нет.
- Обо мне не спрашивала?
- Нет.
Соня вздохнула и попеняла:
- От тебя ничего не добъешься! А я боюсь даже выйти на улицу, вдруг встречу кого из своих.
- Ну и что? - удивился Максим, - Какая глупость. Чего ты боишься?
Соня вздохнула и не ответила. Максим слегка привстал и уже собрался что-то сказать, но передумал и снова упал на подушку.
- Что? - спрсила Соня, отчего-то волнуясь.
- Я хотел сказать тебе, что твой отец с семьей уже не живет по старому адресу.
Соня поняла, помолчала и осторожно сказала:
- Надо было бы и самой догадаться. Конечно, чем он лучше других.
Она улеглась рядом с мужем и попыталась заснуть, с удовлетворением отметив, что новость не поразила ее громом и молнией. Сердце ее разбилось еще в ту зимнюю ночь, когда она в последний раз стояла у величественных дверей дедовского именья в Казанцево, перед широким выщербленным крыльцом, с болью всматриваясь в черные провалы разбитых окон и следы пожара на фасаде. Войти она не решилась, ее охватил ужас от одной только мысли увидеть комнаты, в которых прошли самые счастливые дни ее детства, разгромленными и оскверненными. У нее щемило сердце от того, что память о ее деде и матери – растоптана и разграблена. Ее даже вырвало там, на снегу, от одной мысли, что безвозвратно утеряны старомодные мелочи, составлявшее ее спокойное детское счастье: шкатулка с секретом из туалетного столика, подслеповатое вычурное зеркало в девичьей, закопченые временем, старинные пейзажи, дедушкин письменный стол со множеством потайных ящичков.

Соня в панике поспешила отвести мысли подальше от Казанцева и они сами-собой вернулись в отеческий дом. Ее вдруг поразило, что и в нем, должно быть, уже не осталось ничего родного. Что сталось с ее уютной кроватью, с материнским туалетным столиком, с бежевыми гардинами в девичьей, со старинным пианино? Там жила душа ее покойной матери, обживавшей каждый уголок по своему разумению и вкусу. А что сталось с материнской фотографией в тяжелой рамке? С бронзовыми атлантами, державшими на могучих античных плечах цыферблат любимых маменькиных часов? В горле ее что-то каркнуло, а глазницы заполнились слезами. Соня повернула голову к мужу, чтобы удостовериться, что он спит. Слезы пролились из глазниц на подушку. Она старалась не шмыгать носом, и от того задыхалась.

Соня поспешно встала и выбежала на темную кухню. Сломалась надвое, словно в благодарственном поклоне, обхватила себя за плечи. Когда дыхание восстановилось, она подошла к окну. Улица была пуста. Единственный фонарь оживлял облако крупных снежных хлопьев, круживших вокруг него, а дальше все терялось в их мутной ночной путанице. Внутри ее установилась спасительная безмолвная пустота. Желание немедленно бежать в знакомый переулок, обуревавшее ее несколько минут назад, бесследно растаяло.

Наутро она решилась. Отвела сына пожилой соседке, которая с удовольствием оставалась с ним за небольшую плату, и спустилась с лестницы. С этой ночи что-то безвозвратно изменилось. В родном городе она уже не чувствовала ни малейшего родства. Все стало чужим и безразличным. Она едва начинала отдавать себе отчет в том, что где бы она не находилась, единственной ее гаванью всегда был уютный родительский дом. Где-то на самом донце ее существа она ожидала мира и возвращения. Может быть и не навсегда, а только чтобы напиться, как из родника, живительным домашним теплом и с новыми силами продолжать свой собственный путь.

Дом посреди вырубленного сада был виден весь, как на ладони, огороженный, как и раньше, знакомой чугунной решеткой с вычурными сердечками. По выщербленной аллее по-хозяйски шагали незнакомые люди. Часовой у ворот посмотрел на нее с нитересом, посторонился, безмолвно позволив пройти. С замиранием сердца Соня поднялась на крыльцо и положила руку на длинную ручку тяжелой входной двери. Она издала с детства знакомый звук и Соня вошла. В прихожей пахло пылью. Она заглянула в столовую, кивнула сидящему за дедовым столом человеку и неуверенно пошла дальше.
- Вам кого, гражданка? - послышалось за ее спиной, но она не ответила, заглянула в салон, разделенный фанерными перегородками на небольшие кабинеты, и остановилась, ослепленная, перед сияющим голым окном лестницы из розового мрамора. На нем уже не было больше ни полосатых гардин с серебряными шнурками, ни цветов в кадках. Окно это сияло прямо ей в глаза холодным зимним светом, чуждое и безрадостное. В голове у нее помутилось, Соня развернулась, и, не ответив вышедшему к ней из столовой человеку, бросилась вон из этого чужого бездушного дома.

Она остановилась на бывшей Большой улице и наняла извозчика. Он неохотно согласился отвезти ее в Молдавку, предупредив, что ни за какие деньги не свернет с единственной мощеной дороги.

Поточную улицу она нашла быстро, а нянин домишко стоял на ней первым. Соня отвязала калитку и, постучав, вошла в крошечную дверь, похожую скорее на вход в норку. В разделенной надвое печью комнатушке было сумрачно. Незнакомая тетка в двух платках подняла голову от рукоделья и удивленно спросила:
- Вы к кому, барышня?
- А разве Паня не здесь живет?
- А! Паня! На работе она, но с минуты на минуту будет здесь, вы присаживайтесь, подождите. А вы сама кто такая будете?
Соня поморгала, привыкая к сумраку, приблизилась к сундуку и только сейчас заметила сидящую на его краешке девочку. Девочка смотрела на нее глазами, полными то-ли ужаса, то ли тревоги, и ее полуоткрытые губы слегка вздрагивали.
- Соня! - воскликнула вдруг она и бросилась ей на шею.
- Тонечка! - Соня подхватила ее на лету, прижала к себе, осыпала поцелуями ее поврослевшее личико, мокрое от хлынувших слез.
Тоня цепко ухватилась за сестру, не желая выпускать ее из объятий, они стояли так и тихо покачивались.

Обе сидели на сундуке, вцепившись одна в другую и наперебой перебрасывались короткими вопросами, на которые сами едва успевали отвечать, и которые, едва вырвавшись из уст, казались уже не самыми важными. Прерывались, обнимались, удивлялись:
- Как ты выросла! Красивая какая стала!
- Я? Что ты, видела бы ты Маню!
- А я – постарела, да?
- Нет, что ты! Ты даже еще красивше стала! Интересная такая, загадочная.Тебе очень идет эта прическа! Я тоже хочу, но мне не пойдет, у меня волосы светлые.
- Не вздумай кромсать такие косы! А Ванятка? Тоже вырос?
- Ванятка меня уже догоняет ростом! Чапаевец наш вшивый!
- Кто – чапаевец? Почему чапаевец?
- Ванька? Так ты ведь не знаешь! Он у Чапаева воевал, солдат сраный. Ему шашкой большой палец надвое рапахали, вот так! У него их теперь два!
- Да ты что! А что папенька?
- Папенька махнул рукой на него. Говорит, дурак, мол, он и есть дурак.
- А в школу ты ходишь?
- Да нет, какая там школа!
- Но как же так? Почему?! А Маня?
- А Маня судомойка на железке.
- Судомойка. С ее образованием?
- Каким образованием? Гимназию она не окончила.
- Да? А папенька?
- Папенька был, да весь кончился. Сидит, молчит.
- А где вы живете теперь?
- А здесь, неподалеку, а ты?
- Я – в Самаре. Здесь мы временно, на месяц – два.
- А... Соня, с тех пор, как ты ушла из дому, все стало плохо. Просто хуже и хуже с каждым днем. Иногда я говорила себе : "Это падение в пропасть скоро кончится и все станет на свои места”, но было еще хуже и хуже.
- Это не из-за меня.
- Да, я понимаю, но вся наша жизнь начала разваливаться именно после твоего ухода. И вот теперь... что нам еще осталось? Смерть?
Тоня вздохнула совершенно по - взросломуи заправила за ухо золотистую прядь, а Соня испугалась интонации ее голоса, погладила по щеке.
- Ну зачем же ты так? Вот посмотришь, теперь все будет налаживаться. Ну что я говорю, уже
налаживается! Вам надо просто научиться жить! Выйди из дому, иди учиться, вот, открываем народный университет, для того и приехали. А ты унылая, как маленькая старушка! Постой, сколько тебе уже, четырнадцать?
- А ты, Соня, взрослая, а такая глупая. Ну кто возьмет меня в университет с нашим происхождением! Нам главное сидеть тихо, чтобы о нас все забыли.
- Кто тебе только сказал такое! Это же контрреволюция!
Тоня вскочила с сундука и горько встряхнула головой.
- Ну вот ты и запела свою песню. Маменька сказала, что, и ее расстреляете? Или вон, как Сапожниковых в Саратове, помнишь Сапожниковых? На баржу и в Волгу! Вместе с детьми! Родня ведь наша!
Соня вскочила в свою очередь и попыталась обнять сестру, но та не поддавалась. Тетка Марфа отвернулась от окна и строго прикрикнула.
- Антонина! Перестань молоть языком! Или лучше домой!
- Да, я пойду домой! - сердито крикнула Тоня, хватаясь за пальто.
- Тонечка! За что ты со мной так? Тоня! Не уходи, прошу тебя!
Соня взяла из рук сестры пальто и положила рядом на сундук, затем схватила ее за руки и усадила рядом с собой.
- Тонечка! Все образутся, я тебе обещаю! Никто больше никого преследовать не станет! Война кончилась! Мы построим нашу жизнь так, чтобы всем было хорошо. Вот увидишь! Все будет хорошо! Теперь начнется новая, счастливая жизнь!
Тоня послушно села на край сундука и снова сделалась маленькой девочкой.
- А знаешь что, я заберу тебя к себе! Да, да, как же я раньше об этом не подумала! Мы уедем в Самару и ты пойдешь учиться.
Тоня жадно пожирала глазами лицо сестры, несмело трогая кончиками пальцев ее короткие шелковистые волосы.
- Ой, как же ты похожа на маму! Даже страшно! Ты одна только на нее и похожа! Смотрю на тебя, а вижу ее.
- Ты еще ее помнишь?
- Как в тумане. Ее лицо уходит все дальше и дальше, но зато я хорошо помню ее голос. Ты знаешь, что дедушка умер?
- Да, знаю. Бедный дедушка! Помнишь Казанцево?
- Конечно помню! Старый киоск в парке и капустную нимфу! Какое счастливое было время!
- А Назарку помнишь?
- А! Этого жулика! Он украл у нас коня и сбежал.
- Назарка? Вот уж никогда бы не подумала, что он способен на такое!
- Он еще и не на такое способен. Папенька подозревает, что он убил мастерового, который у нас работал.
- За что!?
- За что? Чтобы ограбить! Папенька хорошо ему заплатил и велел Назарке усадить его на пароход. А потом в его каморке видели его вещи.
- Чьи вещи? - ошеломленно спросила Соня.
- Мастерового, чьи, чьи.
- Да вы что! - воскликнула Соня, не желая верить.

Во дворе скрипнула калитка и послышались нянины степенные шаги. Соня заторопилась:
- Тоня, пойдем жить ко мне! Соглашайся, быстро, прошу тебя!
Тетка Матрена снова встрепенулась:
- Софья Василиевна, чего вы такое говорите?
Няня уже обметала у крылечка валенки. Тоня печально покачала головой:
- К тебе? Жить? А папенька?
- Что папенька! Ему только легче будет. Соглашайся скорей, что, тебе нравится жить с этой Полиной?
- Я никогда не оставлю папеньку, сестер, брата.
- Каких сестер? Маню? Она уже взрослая и скоро выйдет за кого-нибудь замуж! С ними у тебя нет никакого будущего!
- А Шура, а Даша! Будет у них будущее?
- Какие Шура и Даша? Ты о ком?
Няня вошла и с минуту стояла неподвижно, пока глаза ее привыкали к темноте. Настороженно поморгав, узнала Соню и всплеснула руками:
- Софья Васильевна! Сонечка! Нашла все-таки!
Пока Соня обнималась с няней, Тоня оделась. Соня обернулась к ней и умоляюще протянула:
- Тонечка, не слушай никого, решайся, я оставлю тебе мой адрес.
Тоня еще раз отрицательно покачала головой.
- Нет, Соня. Хорошая-ли, плохая-ли, но Полина никогда никого не предавала. Она всех нас приняла как своих. Няня, я завтра приду. Темнеет уже. Маменька ругаться будет.
- Вовремя ты пришла, Паня, - сказала Матрена, повязывая свой молельный платок, - Тут Софья Васильевна чуть было сестру свою из дому не увела.
Няня повесила жакетку на гвоздик и обернулась к Соне, ахнув:
- Сонечка, ты мне это брось, ты пошто девку с панталыку сбиваешь?
- Няня, ведь ты же все понимаешь! Они ее даже в школу не пускают! Разве это жизнь? Я желаю своей сестре только хорошего!
- Хорошего вы уже натворили! Не лезь к ней! У ней есть отец и мать!
- Какая мать! - горько возразила Соня, - она чужая, черствая, а я сестра ее, родная сестра!
- Софья Васильевна! У вас своя жизнь, а у нас своя.
- Вот как? Не ожидала от тебя...
Няня, желая прервать препирательства, повязала передник и засуетилась у печи, выгребая золу в ведро.
- Шшас я дровишек внесу и чаевничать будем. Тоня, ты чего в пальто влезла? Куды торопишься? - и тут же, услышав сердитое покряхтывание сестры, обратилась к ней, высыпая очередной совок золы в ведро, - Ну, что, Мотя, как ты тут денек коротала?
- Весь день четки плела. Завтре пойду снесу в церькву. А щас помолюсь. Вон время скоко.
Тоня уже взялась за ручку двери, но во дворе скрипнула калитка и быстые шаги пробежали за окошком. Дверь отворилась и вошла румяная с мороза Маня.
- Так и знала, что ты тут торчишь! - воскликнула она с порога, - а маменька там рвет и мечет!
- Здравствуй, Маня! - сказала Соня и сделала шаг ей навстречу.
Лицо Мани застыло, а потом исказилось, как от боли.
- А! Так у вас тут гости! - холодно сказала она.
Няня испуганно ответила:
- Да я с минуту только, как в дом взошла, а тут вот...
- Ты, няня, не оправдывайся, ты теперь сама в своем доме хозяйка, так что можешь принимать кого тебе только не вздумается.
- Маня! Пошто ты так со мной! Рази я в чем виновата?
Но Маня снова обернулась к Соне, жадно разглядывая ее лицо.
- Ну как тебе живется там, с большевиками? Хорошо, небось? Что-же ты к нам не зайдешь, с папенькой не поздороваешься? Посмотрела бы, как мы теперь живем, при новой-то власти!
- Маня, я постараюсь зайти, я просто не знаю где вы теперь живете.
- Да нет уж, пожалуй лучше не надо, у нас ведь теперь тебе и присесть будет некуда. Ты знаешь, что у нас дом отобрали?
- Не у вас одних. Присядь, поговорим.
Маня раздраженно дернулась и взяла Тоню за руку.
- Нет, не нас одних, - она усмехнулась, - А ты вон какая ладненькая, не смотри, что комиссарша!
Матрена поднялась с колен, плюнув с досады, ей в таком шуме все никак не удавалось спокойно помолиться.
- Вовремя Манечка ты пришла! А то бы и сестры своей не застала. Тю-тю! Софья Васильевна желают ее собой забрать!
- Мотя! - в панике воскликнула няня, прижимая руки к груди.
Но Матрена, как ни в чем ни бывало, снова стала складывать свой молельный платок.
- Что? - возмутилась Маня, наступая на сестру, - куда это? На расстрел, или в Волгу топить?
- Маня, зачем ты сейчас об этом? Мало-ли чего было! Ведь это была война!
- Хороша война! Война с невинными людьми!
- А что, по-твоему, белые не убивали?
- Убивали. Все убивали. Вот только за что? Белые убивали, чтобы восстановить порядок, а вот вы за что? Нас за что?
У няни затряслись руки, она поднялась от печи:
- Мария, ну-ка замолчи! Чего ты тут разбуянилась? Присядь вон лучше, поговори по-человечески, об чем дельном. Чайку попьем.
- Нет уж, спасибо, пейте сами, а мы пойдем.
- Красные, белые! Давай не будем сейчас о политике, ты в ней ровным счетом ничего не понимаешь.
- Где уж нам, безмозглым судомойкам в политике понимать, не всем же так повезло, как тебе! Ты успела окончить гимназию еще при старой никчемной власти! А нам вот, при новой, только и осталось, что кастрюли срести, - не унималась Маня.
- Мария! - наступала няня, бросив совок в ведро.
- Уйди, няня, не мешай!
- Ну, что-ж, поскребешь, раз ни на что другое у тебя ума не хватило! - рассердилась Соня, - привыкли, видите-ли, что за вами другие моют!
- Эти другие, между прочим, и за тобой тоже мыли.
Соня немного растерялась, но после секундного замешательства нашла подходящий ответ:
- Вот потому я и ушла от вас, чтобы вступить в борьбу за новую жизнь!
- За новую жизнь – это как, против богатых? - не унималась Маня, - Ну – тут вы добились, чего вы хотели! Вам это здорово удалось! Нету больше богатых, все теперь стали бедные! Ура, новая жизнь!
Сестры стояли нос к носу, Тоня пыталась вклиниться между ними, няня суетилась вокруг, как курица, и только тетя Мотя с ухмылкой наблюдала за сценой, сидя на лавке.
- Это все временные трудности, мы еще только начинаем строить новую жизнь. Кругом разруха, все надо заново восстанавливать! Скоро все изменится, ты увидишь сама.
- Это для кого это изменится? Для нас? Вы нам что, наш дом отдадите? Магазин? Или что?
- Дом мы не отдадим, наверное, но мы построим тысячи новых, красивых домов для всех.
Маня усмехнулась и отстранила рукой суетящуюся няню.
- Ну, тут вы не с того конца начали. Надо вам было строить для тех, у кого своих домов не было, а теперь вот придется строить для всех. Ух и долго-же мы будем ждать ваших обещаний!
Маня прижала Тоню к себе за плечи и спросила:
- Ты что, правда, чтоли, с ней уходить собралась?
- Нет, Маня, я домой, - ответила Тоня и расплакалась.
- А! Ну сейчас пойдем. Дай только напоследок высказать ей, что давно наболело.
- Не надо, Маня, пойдем!
Маня снова взялась за ручку двери, не отрывая глаз от сестры, Соня вернулась на сундук и одернула на коленях юбку. Руки ее мелко дрожали.
- Манечка, неужели ты меня ненавидишь? За что? За то, что я не согласилась выйти замуж без любви? А ты согласишься, когда настанет твой черед?
Маня молча смотрела на нее, и вдруг сказала изменившимся голосом:
- Если бы ты знала, как я восхищалась и гордилась тобой втайне все эти годы! Я каждый день о тебе думала, каждый божий день! Я каждое утро просыпалась с мыслью о тебе и радовалась за тебя. Я точно знала, что все у тебя будет хорошо, что ты не из тех, кто падает духом или сбивается на дурную дорожку. Ведь ты у нас умница! Ты всегда была для меня примером.
- А теперь? Теперь что изменилось? - с надеждой спросила Соня.
- А потом я узнала, что ты ушла к большевикам. К нашим врагам.
- Да, я ушла к большевикам! Я ушла к большевикам, потому что я поняла, за справедливость надо бороться, свободу надо брать самим, никто вам ее на блюдечке не поднесет!
- Ты еще будешь болтать о справедливости! Тоже мне, Дева Мария. А ты уверена, что твои соратнички никогда не узнают, что ты буржуйская дочка?
- Это не имеет никакого значения. При советской власти все будут иметь равные права, достаточно быть честным человеком и трудиться на общее благо. Я не могу понять, чего вы все боитесь! Ну ладно отец, но вы, молодые! Вам этот мир строить!
- Ты знаешь, Соня, я хоть и не разбираюсь в этой, как ее... политике, но мне, дуре, ясно, что невозможно построить справедливость на грабеже и несправедливости. Вот так, взромоздиться ногами на несправедливость и строить на ней рай. Ты можешь пойти и донести на меня, если хочешь. Мне все равно, - устало сказала Маня.
- Опять! Ну что ты городишь! В России есть немало людей, которые еще не поняли, что они находятся на пороге новой, счастливой эры. Но они скоро это поймут!
- Да, здорово большевики заморочили тебе голову! Ну, что-ж, прощай, Соня. Жаль только, что я уже не чувствую к тебе прежнего восхищения. Пусто все в груди. Холодно.
Няня вошла из сеней с охапкой дров и, обрадовавшись наступившему перемирию, ласково заговорила:
- Вот, шшас я печку затоплю и чайку согрею.
Маня печально улыбнулась ей и отворила дверь:
- Мы – домой. Маменька там с ума, поди, сходит.

Регистрационный номер №0174298

от 10 декабря 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0174298 выдан для произведения:
Соня

Их поселили в малеькую чистенькую квартирку на втором этаже, где раньше проживало семейство некоего доктора Ипатьева, о чем гласила табличка у двери. Доктор, наверное, уехал, оставив все свое имущество на произвол судьбы. Соню всегда смущала чужая мебель. Она словно кричала на каждом шагу: "здесь спали наши дети, а здесь мы ужинали”. Максим с головой углубился в работу, а Соня, оставив свою должность в Самаре, оставалась дома с сыном. Она бродила среди чужих поцарапанных шкафов и задвигала подальше под стол чужие стулья, чтобы не видеть их вытертую настоящими хозяевами обивку. После встречи с Маней на базаре она поняла, что ее не простили и думать о встрече с семьей не стоит. Но она думала.

Максим вернулся поздно, безропотно съел приготовленный ею слишком густой и недосоленый гороховый суп и упал в постель, Ему хотелось спать, а Соне, уставшей от одиночества, хотелось поговорить.
- Няня к тебе не приходила, как обещала?
Максим открыл глаза и сказал:
- Да, да, она была. Добился, чтобы ей дали жилье.
- Расскажи! Она уже не живет у Ереминых?
- Наверное нет.
- Обо мне не спрашивала?
- Нет.
Соня вздохнула и попеняла:
- От тебя ничего не добъешься! А я боюсь даже выйти на улицу, вдруг встречу кого из своих.
- Ну и что? - удивился Максим, - Какая глупость. Чего ты боишься?
Соня вздохнула и не ответила. Максим слегка привстал и уже собрался что-то сказать, но передумал и снова упал на подушку.
- Что? - спрсила Соня, отчего-то волнуясь.
- Я хотел сказать тебе, что твой отец с семьей уже не живет по старому адресу.
Соня поняла, помолчала и осторожно сказала:
- Надо было бы и самой догадаться. Конечно, чем он лучше других.
Она улеглась рядом с мужем и попыталась заснуть, с удовлетворением отметив, что новость не поразила ее громом и молнией. Сердце ее разбилось еще в ту зимнюю ночь, когда она в последний раз стояла у величественных дверей дедовского именья в Казанцево, перед широким выщербленным крыльцом, с болью всматриваясь в черные провалы разбитых окон и следы пожара на фасаде. Войти она не решилась, ее охватил ужас от одной только мысли увидеть комнаты, в которых прошли самые счастливые дни ее детства, разгромленными и оскверненными. У нее щемило сердце от того, что память о ее деде и матери – растоптана и разграблена. Ее даже вырвало там, на снегу, от одной мысли, что безвозвратно утеряны старомодные мелочи, составлявшее ее спокойное детское счастье: шкатулка с секретом из туалетного столика, подслеповатое вычурное зеркало в девичьей, закопченые временем, старинные пейзажи, дедушкин письменный стол со множеством потайных ящичков.

Соня в панике поспешила отвести мысли подальше от Казанцева и они сами-собой вернулись в отеческий дом. Ее вдруг поразило, что и в нем, должно быть, уже не осталось ничего родного. Что сталось с ее уютной кроватью, с материнским туалетным столиком, с бежевыми гардинами в девичьей, со старинным пианино? Там жила душа ее покойной матери, обживавшей каждый уголок по своему разумению и вкусу. А что сталось с материнской фотографией в тяжелой рамке? С бронзовыми атлантами, державшими на могучих античных плечах цыферблат любимых маменькиных часов? В горле ее что-то каркнуло, а глазницы заполнились слезами. Соня повернула голову к мужу, чтобы удостовериться, что он спит. Слезы пролились из глазниц на подушку. Она старалась не шмыгать носом, и от того задыхалась.

Соня поспешно встала и выбежала на темную кухню. Сломалась надвое, словно в благодарственном поклоне, обхватила себя за плечи. Когда дыхание восстановилось, она подошла к окну. Улица была пуста. Единственный фонарь оживлял облако крупных снежных хлопьев, круживших вокруг него, а дальше все терялось в их мутной ночной путанице. Внутри ее установилась спасительная безмолвная пустота. Желание немедленно бежать в знакомый переулок, обуревавшее ее несколько минут назад, бесследно растаяло.

Наутро она решилась. Отвела сына пожилой соседке, которая с удовольствием оставалась с ним за небольшую плату, и спустилась с лестницы. С этой ночи что-то безвозвратно изменилось. В родном городе она уже не чувствовала ни малейшего родства. Все стало чужим и безразличным. Она едва начинала отдавать себе отчет в том, что где бы она не находилась, единственной ее гаванью всегда был уютный родительский дом. Где-то на самом донце ее существа она ожидала мира и возвращения. Может быть и не навсегда, а только чтобы напиться, как из родника, живительным домашним теплом и с новыми силами продолжать свой собственный путь.

Дом посреди вырубленного сада был виден весь, как на ладони, огороженный, как и раньше, знакомой чугунной решеткой с сердечками. По выщербленной аллее по-хозяйски шагали незнакомые люди. Часовой у ворот посмотрел на нее с нитересом, посторонился, безмолвно позволив пройти. С замиранием сердца Соня поднялась на крыльцо и положила руку на длинную ручку тяжелой входной двери. Она издала с детства знакомый звук и Соня вошла. В прихожей пахло пылью. Она заглянула в соловую, кивнула сидящему за дедовым столом человеку и пошла дальше.
- Вам кого, гражданка? - послышалось за ее спиной, но она не ответила, заглянула в салон, разделенный фанерными перегородками на небольшие кабинеты, и остановилась, ослепленная, перед сияющим голым окном лестницы из розового мрамора. На нем уже не было больше ни полосатых гардин с серебряными шнурками, ни цветов в кадках. Окно это сияло прямо ей в глаза холодным зимним светом, чуждое и безрадостное. В голове у нее помутилось, Соня развернулась, и, не ответив вышедшему к ней из столовой человеку, бросилась вон из этого чужого бездушного дома.

Она остановилась на бывшей Большой улице и наняла извозчика. Он неохотно согласился отвезти ее в Молдавку, предупредив, что ни за какие деньги не свернет с единственной мощеной дороги.

Поточную улицу она нашла быстро, а нянин домишко стоял на ней первым. Соня отвязала калитку и, постучав, вошла в крошечную дверь, похожую скорее на вход в норку. В разделенной надвое печью комнатушке было сумрачно. Незнакомая тетка в двух платках подняла голову от рукоделья и удивленно спросила:
- Вы к кому, барышня?
- А разве Паня не здесь живет?
- А! Паня! На работе она, но с минуты на минуту будет здесь, вы присаживайтесь, подождите. А вы сама кто такая будете?
Соня поморгала, привыкая к сумраку, приблизилась к сундуку и только сейчас заметила сидящую на его краешке девочку. Девочка смотрела на нее глазами, полными то-ли ужаса, то ли тревоги, и ее полуоткрытые губы слегка вздрагивали.
- Соня! - воскликнула вдруг она и бросилась ей на шею.
- Тонечка! - Соня подхватила ее на лету, прижала к себе, осыпала поцелуями ее поврослевшее личико, мокрое от хлынувших слез.
Тоня цепко ухватилась за сестру, не желая выпускать ее из объятий, они стояли так и тихо покачивались.

Обе сидели на сундуке, вцепившись одна в другую и наперебой перебрасывались короткими вопросами, на которые сами едва успевали отвечать, и которые, едва вырвавшись из уст, казались уже не самыми важными. Прерывались, обнимались, удивлялись:
- Как ты выросла! Красивая какая стала!
- Я? Что ты, видела бы ты Маню!
- А я – постарела, да?
- Нет, что ты! Ты даже еще красивше стала! Интересная такая, загадочная.Тебе очень идет эта прическа! Я тоже хочу, но мне не пойдет, у меня волосы светлые.
- Не вздумай кромсать такие косы! А Ванятка? Тоже вырос?
- Ванятка меня уже догоняет ростом! Чапаевец наш вшивый!
- Кто – чапаевец? Почему чапаевец?
- Ванька? Так ты ведь не знаешь! Он у Чапаева воевал, солдат сраный. Ему шашкой большой палец надвое рапахали, вот так! У него их теперь два!
- Да ты что! А что папенька?
- Папенька махнул рукой на него. Говорит, дурак, мол, он и есть дурак.
- А в школу ты ходишь?
- Да нет, какая там школа!
- Но как же так? Почему?! А Маня?
- А Маня судомойка на железке.
- Судомойка. С ее образованием?
- Каким образованием? Гимназию она не окончила.
- Да? А папенька?
- Папенька был, да весь кончился. Сидит, молчит.
- А где вы живете теперь?
- А здесь, неподалеку, а ты?
- Я – в Самаре. Здесь мы временно, на месяц – два.
- А... Соня, с тех пор, как ты ушла из дому, все стало плохо. Просто хуже и хуже с каждым днем. Иногда я говорила себе : "Это падение в пропасть скоро кончится и все станет на свои места”, но было еще хуже и хуже.
- Это не из-за меня.
- Да, я понимаю, но вся наша жизнь начала разваливаться именно после твоего ухода. И вот теперь... что нам еще осталось? Смерть?
Тоня вздохнула совершенно по - взросломуи заправила за ухо золотистую прядь, а Соня испугалась интонации ее голоса, погладила по щеке.
- Ну зачем же ты так? Вот посмотришь, теперь все будет налаживаться. Ну что я говорю, уже
налаживается! Вам надо просто научиться жить! Выйди из дому, иди учиться, вот, открываем народный университет, для того и приехали. А ты унылая, как маленькая старушка! Постой, сколько тебе уже, четырнадцать?
- А ты, Соня, взрослая, а такая глупая. Ну кто возьмет меня в университет с нашим происхождением! Нам главное сидеть тихо, чтобы о нас все забыли.
- Кто тебе только сказал такое! Это же контрреволюция!
Тоня вскочила с сундука и горько встряхнула головой.
- Ну вот ты и запела свою песню. Маменька сказала, что, и ее расстреляете? Или вон, как Сапожниковых в Саратове, помнишь Сапожниковых? На баржу и в Волгу! Вместе с детьми! Родня ведь наша!
Соня вскочила в свою очередь и попыталась обнять сестру, но та не поддавалась. Тетка Марфа отвернулась от окна и строго прикрикнула.
- Антонина! Перестань молоть языком! Или лучше домой!
- Да, я пойду домой! - сердито крикнула Тоня, хватаясь за пальто.
- Тонечка! За что ты со мной так? Тоня! Не уходи, прошу тебя!
Соня взяла из рук сестры пальто и положила рядом на сундук, затем схватила ее за руки и усадила рядом с собой.
- Тонечка! Все образутся, я тебе обещаю! Никто больше никого преследовать не станет! Война кончилась! Мы построим нашу жизнь так, чтобы всем было хорошо. Вот увидишь! Все будет хорошо! Теперь начнется новая, счастливая жизнь!
Тоня послушно села на край сундука и снова сделалась маленькой девочкой.
- А знаешь что, я заберу тебя к себе! Да, да, как же я раньше об этом не подумала! Мы уедем в Самару и ты пойдешь учиться.
Тоня жадно пожирала глазами лицо сестры, несмело трогая кончиками пальцев ее короткие шелковистые волосы.
- Ой, как же ты похожа на маму! Даже страшно! Ты одна только на нее и похожа! Смотрю на тебя, а вижу ее.
- Ты еще ее помнишь?
- Как в тумане. Ее лицо уходит все дальше и дальше, но зато я хорошо помню ее голос. Ты знаешь, что дедушка умер?
- Да, знаю. Бедный дедушка! Помнишь Казанцево?
- Конечно помню! Старый киоск в парке и капустную нимфу! Какое счастливое было время!
- А Назарку помнишь?
- А! Этого жулика! Он украл у нас коня и сбежал.
- Назарка? Вот уж никогда бы не подумала, что он способен на такое!
- Он еще и не на такое способен. Папенька подозревает, что он убил мастерового, который у нас работал.
- За что!?
- За что? Чтобы ограбить! Папенька хорошо ему заплатил и велел Назарке усадить его на пароход. А потом в его каморке видели его вещи.
- Чьи вещи? - ошеломленно спросила Соня.
- Мастерового, чьи, чьи.
- Да вы что! - воскликнула Соня, не желая верить.

Во дворе скрипнула калитка и послышались нянины степенные шаги. Соня заторопилась:
- Тоня, пойдем жить ко мне! Соглашайся, быстро, прошу тебя!
Тетка Матрена снова встрепенулась:
- Софья Василиевна, чего вы такое говорите?
Няня уже обметала у крылечка валенки. Тоня печально покачала головой:
- К тебе? Жить? А папенька?
- Что папенька! Ему только легче будет. Соглашайся скорей, что, тебе нравится жить с этой Полиной?
- Я никогда не оставлю папеньку, сестер, брата.
- Каких сестер? Маню? Она уже взрослая и скоро выйдет за кого-нибудь замуж! С ними у тебя нет никакого будущего!
- А Шура, а Даша! Будет у них будущее?
- Какие Шура и Даша? Ты о ком?
Няня вошла и с минуту стояла неподвижно, пока глаза ее привыкали к темноте. Настороженно поморгав, узнала Соню и всплеснула руками:
- Софья Васильевна! Сонечка! Нашла все-таки!
Пока Соня обнималась с няней, Тоня оделась. Соня обернулась к ней и умоляюще протянула:
- Тонечка, не слушай никого, решайся, я оставлю тебе мой адрес.
Тоня еще раз отрицательно покачала головой.
- Нет, Соня. Хорошая-ли, плохая-ли, но Полина никогда никого не предавала. Она всех нас приняла как своих. Няня, я завтра приду. Темнеет уже. Маменька ругаться будет.
- Вовремя ты пришла, Паня, - сказала Матрена, повязывая свой молельный платок, - Тут Софья Васильевна чуть было сестру свою из дому не увела.
Няня повесила жакетку на гвоздик и обернулась к Соне, ахнув:
- Сонечка, ты мне это брось, ты пошто девку с панталыку сбиваешь?
- Няня, ведь ты же все понимаешь! Они ее даже в школу не пускают! Разве это жизнь? Я желаю св толькоей сестре только хорошего!
- Хорошего вы уже натворили! Не лезь к ней! У ней есть отец и мать!
- Какая мать! - горько возразила Соня, - она чужая, черствая, а я сестра ее, родная сестра!
- Софья Васильевна! У вас своя жизнь, а у нас своя.
- Вот как? Не ожидала от тебя...
Няня, желая прервать препирательства, повязала передник и засуетилась у печи, выгребая золу в ведро.
- Шшас я дровишек внесу и чаевничать будем. Тоня, ты чего в пальто влезла? Куды торопишься? - и тут же, услышав сердитое покряхтывание сестры, обратилась к ней, высыпая очередной совок золы в ведро, - Ну, что, Мотя, как ты тут денек коротала?
- Весь день четки плела. Завтре пойду снесу в церькву. А щас помолюсь. Вон время скоко.
Тоня уже взялась за ручку двери, но во дворе скрипнула калитка и быстые шаги пробежали за окошком. Дверь отворилась и вошла румяная с мороза Маня.
- Так и знала, что ты тут торчишь! - воскликнула она с порога, - а маменька там рвет и мечет!
- Здравствуй, Маня! - сказала Соня и сделала шаг ей навстречу.
Лицо Мани застыло, а потом исказилось, как от боли.
- А! Так у вас тут гости! - холодно сказала она.
Няня испуганно ответила:
- Да я с минуту только, как в дом взошла, а тут вот...
- Ты, няня, не оправдывайся, ты теперь сама в своем доме хозяйка, так что можешь принимать кого тебе только не вздумается.
- Маня! Пошто ты так со мной! Рази я в чем виновата?
Но Маня снова обернулась к Соне, жадно разглядывая ее лицо.
- Ну как тебе живется там, с большевиками? Хорошо, небось? Что-же ты к нам не зайдешь, с папенькой не поздороваешься?
- Маня, я постараюсь зайти, я просто не знаю где вы теперь живете.
- Да нет уж, пожалуй лучше не надо, у нас ведь теперь тебе и присесть будет некуда. Ты знаешь, что у нас дом отобрали?
- Не у вас одних. Присядь, поговорим.
Маня раздраженно дернулась и взяла Тоню за руку.
- Нет, не нас одних. А ты вон какая ладненькая, не смотри, что комиссарша!
Матрена поднялась с колен, плюнув с досады, ей в таком шуме все никак не удавалось спокойно помолиться.
- Вовремя Манечка ты пришла! А то бы и сестры своей не застала. Тю-тю! Софья Васильевна желают ее собой забрать!
- Мотя! - в панике воскликнула няня, прижимая руки к груди.
Но Матрена, как ни в чем ни бывало, снова стала складывать свой молельный платок.
- Что? - возмутилась Маня, наступая на сестру, - куда это? На расстрел, или в Волгу топить?
- Маня, зачем ты сейчас об этом? Мало-ли чего было! Ведь это была война!
- Хороша война! Война с невинными людьми!
- А что, по-твоему, белые не убивали?
- Убивали. Все убивали. Вот только за что? Белые убивали, чтобы восстановить порядок, а вот вы за что?
У няни затряслись руки, она поднялась от печи:
- Мария, ну-ка замолчи! Чего ты тут разбуянилась? Присядь вон лучше, поговори об чем дельном. Чайку попьем.
- Нет, спасибо, пейте сами, а мы пойдем.
- Красные, белые! Давай не будем сейчас о политике, ты в ней ровным счетом ничего не понимаешь.
- Где уж нам, безмозглым судомойкам в политике понимать, не всем же так повезло, как тебе! Ты успела окончить гимназию еще при старой никчемной власти! А нам вот, при новой, только и осталось, что кастрюли срести, - не унималась Маня.
- Мария! - наступала няня, бросив совок в ведро.
- Уйди, няня, не мешай!
- Ну, что-ж, поскребешь, раз ни на что другое у тебя ума не хватило! - рассердилась Соня, - привыкли, видите-ли, что за вами другие моют!
- Эти другие, между прочим, и за тобой тоже мыли.
Соня немного растерялась, но после секундного замешательства нашла подходящий ответ:
- Вот потому я и ушла от вас, чтобы вступить в борьбу за новую жизнь!
- За новую жизнь – это как, против богатых? - не унималась Маня, - Ну – тут вы добились, чего вы хотели! Вам это здорово удалось! Нету больше богатых, все стали бедные! Ура, новая жизнь!
Сестры стояли нос к носу, Тоня пыталась вклиниться между ними, няня суетилась вокруг, как курица, и только тетя Мотя с ухмылкой наблюдала за сценой, сидя на лавке.
- Это все временные трудности, мы еще только начинаем строить новую жизнь. Кругом разруха, все надо заново восстанавливать! Скоро все изменится, ты увидишь сама.
- Это для кого это изменится? Для нас? Вы нам что, наш дом отдадите? Магазин? Или что?
- Дом мы не отдадим, наверное, но мы построим тысячи новых, красивых домов для всех.
Маня усмехнулась и отстранила рукой суетящуюся няню.
- Ну, тут вы не с того конца начали. Надо было и строить для тех, у кого своих не было, а теперь вот придется строить для всех. Ух и долго-же мы будем ждать ваших обещаний!
Маня прижала Тоню к себе за плечи и спросила:
- Ты что, правда, чтоли, с ней уходить собралась?
- Нет, Маня, я домой, - ответила Тоня и расплакалась.
- А! Ну сейчас пойдем. Дай только напоследок высказать ей, что давно наболело.
- Не надо, Маня, пойдем!
Маня снова взялась за ручку двери, не отрывая глаз от сестры, Соня вернулась на сундук и одернула на коленях юбку. Руки ее мелко дрожали.
- Манечка, неужели ты меня ненавидишь? За что? За то, что я не согласилась выйти замуж без любви? А ты согласишься, когда настанет твой черед?
Маня молча смотрела на нее, и вдруг сказала изменившимся голосом:
- Если бы ты знала, как я восхищалась и гордилась тобой в тайне все эти годы! Я каждый день о тебе думала, каждый божий день! Я каждое утро просыпалась с мыслью о тебе и втайне радовалась за тебя. Я точно знала, что все у тебя будет хорошо, что ты не из тех, кто падает духом или сбивается на дурную дорожку. Ты всегда была для меня примером.
- А теперь? Теперь что изменилось? - с надеждой спросила Соня.
- А потом я узнала, что ты ушла к большевикам. К нашим врагам.
- Я ушла к большевикам, потому что я поняла, за справедливость надо бороться, свободу надо брать самим, никто вам ее на блюдечке не поднесет!
- Ты еще будешь болтать о справедливости! А ты уверена, что твои соратнички никогда не узнают, что ты буржуйская дочка?
- Это не имеет никакого значения. При советской власти все будут иметь равные права, достаточно быть честным человеком и трудиться на общее благо. Я не могу понять, чего вы все боитесь! Ну ладно отец, но вы, молодые! Вам этот мир строить!
- Ты знаешь, Соня, я хоть и не разбираюсь в... политике, но мне уже и так ясно, что невозможно построить справедливость на грабеже и несправедливости. Вот так, взромоздиться ногами на несправедливость и строить рай. Ты можешь пойти и донести на меня, если хочешь. Мне все равно, - устало сказала Маня.
- Опять! Ну что ты городишь! В России есть немало людей, которые еще не поняли, что они находятся на пороге новой, счастливой эры. Но они скоро это поймут!
- Да, здорово большевики заморочили тебе голову! Ну, что-ж, прощай, Соня. Жаль только, что я уже не чувствую к тебе прежнего восхищения. Пусто все в груди. Холодно.
Няня вошла из сеней с охапкой дров и, обрадовавшись наступившему перемирию, ласково заговорила:
- Вот, шшас я печку затоплю и чайку согрею.
Маня печально улыбнулась ей и отворила дверь:
- Мы – домой. Маменька там с ума, поди, сходит.

Сага о чертополохе (предв. название) - 39

Сага о чертополохе (предв. название) - 41

Рейтинг: +1 369 просмотров

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (8)

Денис Маркелов # 10 декабря 2013 в 20:47 0

Заплутавшие в пути души. Жалко и горько

Людмила Пименова # 11 декабря 2013 в 01:32 +1

Синдром толпы... Орать лозунги все горазды, а вот поразмыслить о рациональном...

Денис Маркелов # 11 декабря 2013 в 12:32 0

Людмила Пименова # 11 декабря 2013 в 14:50 +1

Благодарю вас за то, что вы - надежный человек. Удивительно, что еще осталтсь люди, на которых можно положиться! Я думала, что в наше время без личной выгоды ничего не делается, как приятно ошибаться!

Денис Маркелов # 23 декабря 2013 в 11:23 0

Что же будет дальше?.. Ждём продолжения

Людмила Пименова # 27 декабря 2013 в 14:33 0

Будет! Работа мешает. Спасибо, Денис!

Денис Маркелов # 12 мая 2014 в 13:47 0

Эта искренняя повесть нужна многим

Людмила Пименова # 14 мая 2014 в 03:40 0

Денис, все застопорилось, не пишется, на сердце тревожно. И все из-за этой украины. Не дай бог война.

RSS-лента комментариев