Сага о чертополохе - 46

23 ноября 2014 - Людмила Пименова

Ерёмины

            Звякнула защелка калитки и под окном проскользнули две незнакомые женские фигуры, одна в шляпке, другая в платке.
- Батюшки, кого это к нам несет? – удивилась Полина, прислушиваясь к шагам на крыльце.
Клава вошла первой, замерла на мгновение у порога, и за ее спиной замаячило лукавое личико повзрослевшей Шурочки.
- Здравствуйте вам!
Полина замерла на мгновение, разглядывая эти синие, близко посаженные на кукольном личике глаза, маленький алый ротик, подрагивающий в нерешительности.
- Мамыньки, Клавдия! Клава, жива-здорова! А это кто тут… Матерь Божия! Тоня, да ты посмотри кто пришел! Как вроде с того свету!
А Клавочка вдруг заголосила, бросаясь к Полине на шею:
- Тетенька, родимая, прости меня, Христа ради! Прости дуру непутевую, что сбежала от вас тогда. Не в себе была. Вот я, пришла повиниться перед вами всеми!
- Да что ты, голубушка, за что ты прощенья просишь! – забормотала растроганно Полина, отрывая от плеча холодный Клавин нос, чтобы разглядеть ее лицо, - Вот, вернулась, и слава Богу! Не плачь, ты чего! Батюшки мои! Васеньки-то нету порадоваться с нами! Шура! Моя ты красавица, подь, я тебя обниму! Радость-то, радость-то какая!

            Пока все обнимались, смеялись и натыкались друг на друга короткими бестолковыми вопросами, Полина спохватилась:
- Ба, да куды-ж мне вас уложить нонче? Ты можа, Тоня, у няньки переночуешь? Где Мария? До сих пор ее с работы нет!
- Она работает, где это? – спросила Клава, и, смущенно моргая мокрыми распухшими веками, бросила пальто на край сундука.
- В железнодорожной столовой. Сперва была у них судомойкой, а теперь вот дослужилась до поварихи. Она с детства все на кухне торчала, вот и научилась кой чему.
- Поварихой! Это хорошая работа, а главная сытная. Вот и мне бы поварихой хотелось. Надо же как-то пристраиваться. А Ты, Тоня?
Но Тоня не слышала. Она о чем-то шепталась с Шурой на сундуке и пыталась отшугнуть Ивана, который норовил влезть в их болтовню, пристроившись рядом на табуретке. За нее ответила мачеха:
- А Тоня у нас в больнице санитаркой, и Ваньку туды же пристроила возницей. Этот дурень иначе чем с лошадями ни в какую!
- Мамань! – обиженным басом откликнулся Ванька.
Клава присела у стола, поближе к тетке, и попыталась вспомнить, кто эта девочка, жавшаяся на лавке к Полининой спине. Полина уловила ее взгляд и улыбнулась:
- Что, не узнаешь? Это Дашенька моя так выросла. Помнишь, какая она кнопка была сопливая? А теперь, мила моя, такая стала мастерица щи варить! А как свеклу на борщок квасит, я и сама так не умею.
Дашенька смущенно спрятала лицо за ее спину, потревожив шаль на щедрой груди.
- Клавочка, которая все равно не припоминала, откуда взялась эта Дашенька, перевела разговор на другое:
- А я Ванятку сперва совсем было не признала, вон какая махина выросла, Илья Муромец, и только. И чем вы его тут кормили?
- Видала, Клавочка, как встанет в полный рост – ажнок свету не видать!
Полина вдруг прищурилась и губы ее дрогнули.
- А уж кормили, доченька, чем придется. В двадцать первом-двадцать втором еле перезимовали. Думали и до крапивы не доживем. Ну, нам то в городе еще чего, а вот в деревнях, говорят, вообще люди мерли от голодухи. Ну что я. Ты рассказывай давай, где бывала, что поделывала все эти годы. Мой Васенька все ходил искал тебя по всему городу, всех цыганов поднял. А цыганы-то… Эх, как же я забыла, где-то лежат…
- Чего? – удивилась Клавочка.
- Антонина, а куда папенька сережки девал, которые Пашка вернул?
- Не знай! – ответила Тоня, поднимаясь с сундука. Пойду поищу.
- Поищи, поищи! Чай ей эти сережки родителями куплены были.
Тоня скрылась за занавеской в зале и загремела пуговицами по комоду.
- Какие сережки? Да я же их продала! – воскликнула Клава.
- Васенька выкупил.
- Не найду! – крикнула Тоня из залы.
- Черт-черт, поиграй, да назад отдай! – пошутил Иван, крутя указательными пальцами.
- А! Вот! Тут они! – сказала Тоня и выплыла из-за занавески с несвежей голубой тряпочкой в раскрытой ладони. Она улыбнулась и протянула ее Клаве. В слежавшихся складках блеснули маленькие детские сережки с бирюзой.
- А! И правда мои! Боже мой! Сколько лет!
- Где были-то? – спросила Полина.
- У папеньки в кармане, в пальто.
Клава подняла взгляд на тетку и спросила:
- А твои-то где?
Полина невольно тронула давно зажившее ухо и отмахнулась:
- Я серьги больше не ношу. Вот вернется Вася, можа и одену. Даша, ты что же нам даже чаю не нальешь? Что сидишь как кукла?
Клава рассеянно обвела глазами незнакомую тесную кухню и Полина проследила за ее взглядом: печка, сундук, закоптившийся потолок, глаза ее задержались на ввинченном железном кольце для люльки, слегка заржавевшем, но так никогда и послужившим. Полина вздохнула и поплотнее закуталась в шаль.
- А дом-то чей? – спросила Клава.
- Мой. Тута я и жила до замужества. Потом квартирантов держала, кто же мог подумать, что самой еще понадобится? А как выгнали нас из дому, дали взамен такую трущобу, что опосля нее и эта избушка раем показалась. И то сказать, в нашем-то с Васенькой дому был простор, красота, вроде и семья казалась невелика, а тут… Как встанут все на кухне, аж свет затмевают.
Полина задумчиво покивала.
- Из всего нашего добра нам остался один комод, сундук да трюмо из спальни. Видишь, как мы теперь. Не поймешь. То ли живем, то ли ждем чего-то.
Полина встрепенулась, подтянула шаль на плечах и сменила тон:
- Чегой-то я! Сетую, да сетую. Надо на ночь устраиваться.
- Не беспокойся, тетя Поля, нам есть где ночевать. Мы за вами. Айдате дом смотреть, который мне муж мой купил. Тут недалёчко, на Заречной.
Полина ошеломленно глянула на Клаву и спросила:
- Да ты, никак, замуж вышла?
- Вышла вот, правда еще не расписались - Клава смущенно моргнула.
Она твердо решила поставить раз и навсегда точки над «и», чтобы избежать излишних вопросов и не прослыть в округе распутницей.
- Ну и ладно, успеется. Главное – обвенчались. А он дома, муж-то?
- Нету. Нет его тут пока, я одна с Шурой.
- Как же так? А он где?
Клава развела руками:
- Сидит, тетя Поля.
- Вот и Васенька мой сидит где-то.
- Знаю. Слыхала.
Клава поднялась и схватилась за пальто.
- Ты куда, давайте сперва поужинаем! Дашенька вон щецов наварила.
- После поужинаем, айдате сперва дом смотреть, а то стемнеет. Мы вчера только с Шурой приехали, успели купить пару чугунков, да то-сё… А так – мебели, считай, нет пока.

            Все вдруг радостно засобирались и потянулись к выходу. Полина торопливо накинула на голову шаль и сказала, сходя с крыльца:
- Ну, слава те, Господи, вот и у нас теперь родня появилась! Хоть есть к кому в праздник в гости сходить. А то сидим тут одни, как сычи!
Дашенька осталась одна у печи, безмолвная и неприметная.

            Дом Клавы по сравнению с их избушкой показался хоромами. Зоркий Полинин глаз отметил желтоватые подтеки на потолке.
- Крыша худая! Надо в первую очередь крышу перекрыть. Уж не знаю, сколько стоить будет.
- Как-нибудь, с божьей помощью, - отмахнулась Клава.
- В выходной пришлю тебе своих лоботрясов, пусть помогут порядок навести. Стены оклеить, пол выскрести. Ванятка тоже кой чего может. Забить гвоздь какой, али что. А сейчас айдате домой, ужинать. Что-то у меня голова разболелась на радостях.

            Начинало смеркаться. На обратном пути все громко болтали и смеялись. Тоня и Шура гордо держались под ручку, шагая впереди. И чуть ли не в каждом домишке задирались на окнах занавески, любопытные соседки удивленно высовывали лица, поглядеть, кто это там шумит. Старухи, ожидающие ужина на лавочках у палисадников с интересом поднимали головы и шелуха семечек уже не стреляла, подвешивалась гроздьями на губах. Надо же! Эти-то, раскулаченные, которые не знаются ни с кем, вон, с какими-то незнакомками. Поди родня какая. Безногий инвалид Ванька Кудрявцев, который, говорили, жену свою, красавицу Маруську, нещадным боем бьет, тоже сидел на лавке под кустом акации, вытянув свою деревяшку. Он отчаянно наигрывал на саратовской гармошке, которая нежно вздыхала и переливалась всеми своими малиновыми колокольцами. Его синий глаз игриво поблескивал на девушек из-под лихо заломленной солдатской папахи, а пышный холеный ус хищно топорщился.
- Какого красивого парня война испортила! – вздохнула Полина, подтягивая под подбородком шаль и ускоряя шаг.
- Мамань, а ты знаешь, за что он Маруську мордует?
- Да ни за что! Он на ней злость за судьбу свою вымещает.
- А люди говорят, что лупит ее за то, что она никак понести не может.
- Какие такие люди? – заругалась мачеха, - Ты куда это ходишь сплетни собирать? А? Это все нянькина болтовня. Не пущу больше!
Тоня смущенно опустила голову и замолкла.

            Свернули с Огородной к себе на Взвозную, на углу поздоровались с Пашей-цыганкой, сидящей на корточках у калитки своего крошечного низкого домишки. Года два назад Паша с новорожденной дочкой сбежала от жестокого мужа, решив оставить табор и жить по-русски, что, впрочем, не мешало ей ходить в цветастых юбках и завязанных по-цыгански полушалках. Соседи поглядывали на ее дом с опаской, а потому никогда не задирали. Цыганка ответила глубоким кивком на приветствие и снова углубилась в себя, теребя мониста на шее. Полина плавно подалась дальше, разрезая воздух царственной грудью и уводя за собой свое семейство. «Ох, Господи!» - многозначительно вздохнула она и девушки за ее спиной прыснули в ладонь.

Вся шумная компания гуськом влилась в калитку и только Полина приотстала, чтобы по пути затворить ставни на окнах. Рука ее замерла на мгновение на шершавой доске: из-за неохватного тополиного ствола поодаль послышался легкий серебряный смех и возня. Полина усмехнулась: «я вам сейчас…». Маня стояла за деревом с ухажером, видать из рабочих, и, потупив глазки, теребила концы косынки. Парень поднял безразличный взгляд на не вовремя появившуюся женщину в черном пальто и вдруг отрывисто вдохнул. Полина побледнела, не в силах отвести глаз от черной повязки, перечеркнувшей его лицо. Кровь ударила ей в виски, в глазах потемнело от гнева. Голос ее сорвался на хрип:
- Мария, домой. Домой, сказала!
Мария испуганно спорхнула, а Полина впилась взглядом в лицо ее ухажера.
- Здрасьте, - смущенно бросил он, но она не ответила, подняла руку и сдернула с него кепку. Она не ошиблась. Это и в самом деле был денщик того белого офицера, которого они приютили когда-то ночью в Назаркиной каморке. Тот самый, с выбитым глазом, которого она той ночью торопливо вытряхивала из его грязных штанов и окровавленной гимнастерки, неловко переодевала дрожащими руками в мужнину рубаху. Тот самый, которого наутро Вася повез в госпиталь, рискуя собственной жизнью.
- Живой, значит?
- Живой.
- А вот Вася мой пропал. Из-за вас, из-за тебя! – воскликнула она.
- Вы что? – удивился Вася, теребя в руках кепку, - Как это – из-за меня? Я то тут при чем?
- Шинельку кто на дворе закапывал? А? Нашли ее, шинельку-то!
- Я… я не знаю. Не помню. Я вроде без памяти тогда был.
- Без памяти, говоришь. А теперь-то ты в памяти? Так чего ты к нам лезешь? Чего тебе еще от нас надо? Мало нам от тебя горя выпало?
- Вы о чем? Мне от вас ничего не надо. С прошлым давно покончено, я теперь простой рабочий и против власти идти не собираюсь. Я ей не враг.
- Враг-не враг, это не моя забота. А вот Маню мою оставь в покое. Понял? И чтобы духу твоего здесь не было!
- А причем здесь… Маня – дочка ваша? Как же… А я и не знал! Не знал я! Я ее в столовой повстречал, там и познакомились. Фамилию-то вашу не знаю я.
- Ну вот, теперь знаешь. Уходи, а лучше совсем уезжай из города.
- Полина… не помню вашего отчества, не могу я уехать, здесь у меня работа, рабфак.
- А мне плевать! Не уедешь – сама на тебя донесу. Скажу, мол, из белых и все тебе. Что, думаешь – пожалею? Жить хочешь – уедешь.
Василий испуганно попятился, его светлые усы слегка дернулись, губы хищно дрогнули, но он не сказал, что рвалось из груди, сдрейфил, повернулся и зашагал прочь.

            Полина провела по лицу рукой. Ей было нехорошо. Кровь горячо стучалась в висках, в глазах потемнело. Даже ноги не желали ее слушаться и она едва добрела до калитки. «Ой, Господи, чего это я? К чему нам все это?» - бормотала она, с трудом поднимаясь на крыльцо.

            На кухне вкусно пахло щами. Дети шумно двигали табуретками, рассаживаясь вокруг стола, и весело переговаривались. Маня гремела в углу рукомойником, пытаясь остудить покрасневшие от слез глаза. Полина повесила пальто на гвоздь и, опустив на плечи шаль, с трудом добрела до лавки. Голоса вокруг нее сошли на нет, только Иван не обратил никакого внимания на опустившую голову зареванную Маню. Дашенька поставила посреди стола доску с нарезанным хлебом и стала разливать по тарелкам дымящийся суп.
- Ну-ка, черпни мне сверху погуще, снизу пожирней! – пошутил Ванька, подставляя свою миску под половник.
Дружно загремели ложки. Полина вдыхала капустный запах из дымящейся тарелки, стараясь превозмочь подкатившую вдруг к горлу тошноту. Кровь ее с новой силой ударила в виски, так, что заложило уши, взгляд застелил серый искристый туман, а левая рука почему-то отказывалась слушаться.
- Тётя Поля, что с тобой, тебе нездоровится? – спросила Клавочка, внимательно вглядываясь в ее посеревшее лицо.
- Пойду лягу, - невнятно пробормотала она и попыталась встать из-за стола. Но ее затекшая нога показалась ватной и, неловко сломавшись, она упала головой на прибитую у печи жестянку. За столом ахнули, испуганно побросали ложки, загремели табуретками. И только Иван, не поняв всей серьезности ситуации, громко рассмеялся, прикрикнув: «Опа!»

            Девушки поспешно разобрали в зале постель и уложили мачеху на белые простыни, забыв снять с нее боты. Клава прыснула ей в лицо водой, стала зачем-то растирать руки. Шура подсунула ей чайную ложку:
- Попробуй дать ей водички попить.
Клава поднесла ложку к губам тетки и попыталась влить ей в рот живительной влаги. Полина не реагировала. Лицо ее перекосилось, один глаз закрылся вовсе, а другой тускло поблескивал из-под полуприкрытого века. Ее правая рука лежала безучастно на груди, а левая как-то странно скрючилась.
Иван принес лампу. Домочадцы стояли, склонившись над постелью молчаливой стеной, только рядом, на комоде из розового дерева настырно и равнодушно продолжали стучать неуместные в бедной избушке часы с атлантами.
- Надо вызвать врача, - шепнула Клава.
- Откуда его взять, врача-то? – спросила Тоня. - Давайте, я за дядей Мишей Романовым сбегаю!
- Я сам пойду, – отозвался Иван и поставил лампу на комод у часов. Клавочка сидела на краешке кровати и осторожно вытирала платочком струйку слюны, стекавшую с уголка губ Полины. Маня держалась за ее плечо. И вдруг она осела на пол и завыла так, что леденило кровь.
-Ты чего, Маня, замолчи!
- Тихо! Ты одна, что ли, тут горюешь?
- Маменька, родненька, не помирай! Маманя! Прости Христа ради!
Маня упала на колени перед кроватью и уронила голову на помятую черную шаль. Полуоткрытое веко слегка вздрогнуло, пальцы правой руки шевельнулись.

На крыльце послышались торопливые шаги, дверь отворилась и вошел Ванька Романов без шапки и в распахнутом пиджаке. Он едва не упал через разбросанные в беспорядке табуретки, пробираясь к постели больной.
- Тетя Поля! Что с ней? И отца дома нет, как на зло. Надо в больницу везти.
Он с тревогой посмотрел на Полину, помедлил и неуверенно сказал:
- Я думаю, что у нее удар. Видишь, как лицо все перекосило. Приготовьте какое-нибудь одеяло. Я пойду за телегой.
Маня рыдала, уткнувшись носом в тёплый бок мачехи.
- Вот тебе и свиделись, - горько сказала Клава и поправила на висках тетки пряди волос.

            На третий день Полины не стало. Её дети не успели даже толком привыкнуть к тому, что она больна. Не успели вдоволь поухаживать за ней, чтобы показать хоть теперь, что она им дорога, как родная мать. Ведь ей такого никогда никто не говорил.

            Потом был гроб на двух табуретках, укрытое простыней трюмо, немноголюдные похороны, запах рыбных щей и кутьи. Устройством похорон и всеми сопутствующими церемониями управляла няня, по-вороньи одетая во все черное. Маня безучастно сидела на лавке. Клавочка и Шура суетились у плиты. Дашенька одиноко съежилась на крылечке, словно стала чужой в этом доме. Тоня в низко повязанном черном платке прислуживала у стола. Иван пропал из дому после возвращения с кладбища.

В доме постоянно толклись какие-то люди. Приходили и уходили вздыхающие соседки, мужики снимали шапки у порога, удрученно кивали и скромно усаживались за стол. Зашла даже цыганка, перекрестилась, огляделась и поставила на лавку у печи медный поднос с горячими беляшами.

            Запахи поминального стола и шелест приглушенных голосов в доме напоминали Мане нечто похожее, что уже было и осталось скорее в ощущениях, чем в памяти. Смутно, как в тумане, всплывали из прошлого укрытые белым зеркала, толпа голосистых плакальщиц, запах няниного передника и теплые дедушкины объятия. И отец, прямой и немного отчужденный, каким он является ей по ночам, во сне.

А теперь не стало и Полины. С ее уходом прервалась ощутимая связь между прошлым и настоящим. Пропало некое связующее звено. Они остались одни в постылой чужой избушке и в безрадостной чужой жизни. Ей мучительно захотелось вырваться отсюда и завести где-нибудь в другом месте свою, новую жизнь. «Васенька, Вася, забери меня отсюда». Словно услышав ее мысли, Тоня строго посмотрела на нее и поджала губы, убирая со стола грязные тарелки.

            Звякнула защелка калитки и под окном проскользнули две незнакомые женские фигуры, одна в шляпке, другая в платке.
- Батюшки, кого это к нам несет? – удивилась Полина, прислушиваясь к шагам на крыльце.
Клава вошла первой, замерла на мгновение у порога, а за ее спиной замаячило лукавое личико повзрослевшей Шурочки.
- Здравствуйте вам!
Полина замерла на мгновение, разглядывая эти синие, близко посаженные на кукольном личике глаза, маленький алый ротик, подрагивающий в нерешительности.
- Мамыньки, Клавдия! Клава, жива-здорова! А это кто тут… Матерь Божия! Тоня, да ты посмотри кто пришел! Как вроде с того свету!
А Клавочка вдруг заголосила, бросаясь к Полине на шею:
- Тетенька, родимая, прости меня, Христа ради! Прости дуру непутевую, что сбежала от вас тогда. Не в себе была. Вот я, пришла повиниться перед вами всеми!
- Да что ты, голубушка, за что ты прощенья просишь! – забормотала растроганно Полина, отрывая от плеча холодный Клавин нос, чтобы разглядеть ее лицо, - Вот, вернулась, и слава Богу! Не плачь, ты чего! Батюшки мои! Васеньки-то нету порадоваться с нами! Шура! Моя ты красавица, подь, я тебя обниму! Радость-то, радость-то какая!

            Пока все обнимались, смеялись и натыкались друг на друга короткими бестолковыми вопросами, Полина спохватилась:
- Ба, да куды-ж мне вас уложить нонче? Ты можа, Тоня, у няньки переночуешь? Где Мария? До сих пор ее с работы нет!
- Она работает, где это? – спросила Клава, и, смущенно моргая мокрыми распухшими веками, бросила пальто на край сундука.
- В железнодорожной столовой. Сперва была у них судомойкой, а теперь вот дослужилась до поварихи. Она с детства все на кухне торчала, вот и научилась кой чему.
- Поварихой! Это хорошая работа, а главная сытная. Вот и мне бы поварихой хотелось. Надо же как-то пристраиваться. А Ты, Тоня?
Но Тоня не слышала. Она о чем-то шепталась с Шурой на сундуке и пыталась отшугнуть Ивана, который норовил влезть в их болтовню, пристроившись рядом на табуретке. За нее ответила мачеха:
- А Тоня у нас в больнице санитаркой, и Ваньку туды же пристроила возницей. Этот дурень иначе чем с лошадями ни в какую!
- Мамань! – обиженным басом откликнулся Ванька.
Клава присела у стола, поближе к тетке, и попыталась вспомнить, кто эта девочка, жавшаяся на лавке к Полининой спине. Полина уловила ее взгляд и улыбнулась:
- Что, не узнаешь? Это Дашенька моя так выросла. Помнишь, какая она кнопка была сопливая? А теперь, мила моя, такая стала мастерица щи варить! А как свеклу на борщок квасит, я и сама так не умею.
Дашенька смущенно спрятала лицо за ее спину, потревожив шаль на щедрой груди.
- Клавочка, которая все равно не припоминала, откуда взялась эта Дашенька, перевела разговор на другое:
- А я Ванятку сперва совсем было не признала, вон какая махина выросла, Илья Муромец, и только. И чем вы его тут кормили?
- Видала, Клавочка, как встанет в полный рост – ажнок свету не видать!
Полина вдруг прищурилась и губы ее сложились в привычную горькую складку.
- А уж кормили, доченька, чем придется. В двадцать первом-двадцать втором еле перезимовали. Думали и до крапивы не доживем. Ну, нам то в городе еще что, а вот в деревнях, говорят, вообще люди мерли от голодухи. Ну что я все. Ты рассказывай давай, где бывала, что поделывала все эти годы. Мой Васенька все ходил искал тебя по всему городу, всех цыганов поднял. А цыганы-то… Эх, как же я забыла, где-то лежат…
- Чего? – удивилась Клавочка.
- Антонина, а куда папенька сережки девал, которые Пашка вернул?
- Не знай! – ответила Тоня, поднимаясь с сундука. Пойду поищу.
- Поищи, поищи! Чай ей эти сережки родителями куплены были.
Тоня скрылась за занавеской в зале и загремела пуговицами по комоду.
- Какие сережки? Да я же их продала! – воскликнула Клава.
- Васенька выкупил.
- Не найду! – крикнула Тоня из залы.
- Черт-черт, поиграй, да назад отдай! – пошутил Иван, крутя указательными пальцами.
- А! Вот! Тут они! – сказала Тоня и выплыла из-за занавески с несвежей голубой тряпочкой в раскрытой ладони. Она улыбнулась и протянула ее Клаве. В слежавшихся складках блеснули маленькие детские сережки с бирюзой.
- А! И правда мои! Боже мой! Сколько лет!
- Где были-то? – спросила Полина.
- У папеньки в кармане, в пальто.
Клава подняла взгляд на тетку и спросила:
- А твои-то где?
Полина невольно тронула давно зажившее ухо и отмахнулась:
- Я серьги больше не ношу. Вот вернется Вася, можа и одену. Даша, ты что же нам даже чаю не нальешь? Что сидишь как кукла?
Клава рассеянно обвела глазами незнакомую тесную кухню и Полина проследила за ее взглядом: печка, сундук, закоптившийся потолок, глаза ее задержались на ввинченном железном кольце для люльки, слегка заржавевшем, но так никогда и послужившим. Полина вздохнула и поплотнее закуталась в шаль.
- А дом-то чей? – спросила Клава.
- Мой. Тут я и жила до замужества. Потом квартирантов держала, кто же мог подумать, что самой еще понадобится? А как выгнали нас власти из дому, дали взамен такую трущобу, что и эта избушка раем показалась. И то сказать, в нашем-то с Васенькой дому был простор, красота, вроде и семья казалась невелика, а тут… Как встанут все на кухне, аж свет затмевают.
Полина задумчиво покивала.
- Из всего нашего добра нам остался один комод, сундук да трюмо из спальни. Видишь, как мы теперь. Не поймешь. То ли живем, то ли ждем чего-то.
Полина встрепенулась, подтянула шаль на плечах и сменила тон:
- Чегой-то я! Сетую, да сетую. Надо на ночь устраиваться.
- Не беспокойся, тетя Поля, нам есть где ночевать. Мы за вами. Айдате дом смотреть, который мне муж мой купил. Тут недалёчко, на Заречной.
Полина ошеломленно глянула на Клаву и спросила:
- Да ты, никак, замуж вышла?
- Вышла вот, правда не расписались - Клава смущенно моргнула.
Она твердо решила поставить раз и навсегда точки над «и», чтобы избежать излишних вопросов и не прослыть в округе распутницей.
- Ну и ладно, успеется. Главное – обвенчались. А он дома, муж-то?
- Нету. Нет его тут пока, я одна с Шурой.
- Как же так? А он где?
Клава развела руками:
- Сидит, тетя Поля.
- Вот и Васенька мой сидит где-то.
- Знаю. Слыхала.
Клава поднялась и схватилась за пальто.
- Ты куда, давайте сперва поужинаем! Дашенька вон щецов наварила.
- После поужинаем, айдате сперва дом смотреть, а то стемнеет. Мы вчера только с Шурой приехали, успели купить пару чугунков, да то-сё… А так – мебели, считай, нет пока.

            Все вдруг радостно засобирались и потянулись к выходу. Полина торопливо накинула на голову шаль и сказала, сходя с крыльца:
- Ну, слава те, Господи, вот и у нас теперь родня появилась! Хоть есть к кому в праздник в гости сходить. А то сидим тут одни, как сычи!
Дашенька осталась одна у печи, безмолвная и неприметная.

            Дом Клавы по сравнению с их избушкой показался хоромами. Зоркий Полинин глаз отметил желтоватые подтеки на потолке.
- Крыша худая! Надо в первую очередь крышу перекрыть. Уж не знаю, сколько стоить будет.
- Как-нибудь, с божьей помощью, - отмахнулась Клава.
- В выходной пришлю тебе своих лоботрясов, пусть помогут порядок навести. Стены оклеить, пол выскрести. Ванятка тоже кой чего может. Забить гвоздь какой, али что. А сейчас айдате домой, ужинать. Что-то у меня голова разболелась на радостях.

            Начинало смеркаться. На обратном пути все громко болтали и смеялись. Тоня и Шура гордо держались под ручку, шагая впереди. И чуть ли не в каждом домишке задирались на окнах занавески, любопытные соседки удивленно высовывали лица, поглядеть, кто это там шумит. Старухи, ожидающие ужина на лавочках у палисадников с интересом поднимали головы и шелуха семечек уже не стреляла, подвешивалась гроздьями на губах. Надо же! Эти-то, раскулаченные, которые не знаются ни с кем, вон, с какими-то незнакомками. Поди родня. Безногий инвалид Ванька Кудрявцев, который, говорили, жену свою, красавицу Маруську, нещадным боем бьет, тоже сидел на лавке под кустом акации, вытянув свою деревяшку. Он отчаянно наигрывал на саратовской гармошке, которая нежно вздыхала и переливалась всеми своими малиновыми колокольцами. Его синий глаз игриво поблескивал на девушек из-под лихо заломленной солдатской папахи, а пышный холеный ус хищно топорщился.
- Какого красивого парня война испортила! – вздохнула Полина, подтягивая под подбородком шаль и ускоряя шаг.
- Мамань, а ты знаешь, за что он Маруську мордует?
- Да ни за что! Он на ней злость за судьбу свою вымещает.
- А люди говорят, что лупит ее за то, что она никак понести не может.
- Какие такие люди? – заругалась мачеха, - Ты куда это ходишь сплетни собирать? А? Это все нянькина болтовня. Не пущу больше!
Тоня смущенно опустила голову и замолкла.

            Свернули с Огородной к себе на Взвозную, на углу поздоровались с Пашей-цыганкой, сидящей на корточках у калитки своего крошечного низкого домишки. Года два назад Паша с новорожденной дочкой сбежала от жестокого мужа, решив оставить табор и жить по-русски, что, впрочем, не мешало ей ходить в цветастых юбках и завязанных по-цыгански полушалках. Соседи поглядывали на ее дом с опаской, а потому никогда не задирали. Цыганка ответила глубоким кивком на приветствие и снова углубилась в себя, теребя мониста на шее. Полина плавно подалась дальше, разрезая воздух царственной грудью и уводя за собой свое семейство. «Ох, Господи!» - многозначительно вздохнула она и девушки за ее спиной прыснули в ладонь.

Вся шумная компания гуськом влилась в калитку и только Полина приотстала, чтобы по пути затворить ставни на окнах. Рука ее замерла на мгновение на шершавой доске: из-за неохватного тополиного ствола поодаль послышался легкий серебряный смех и возня. Полина усмехнулась: «я вам сейчас…». Маня стояла за деревом с ухажером, видать из рабочих, и, потупив глазки, теребила концы косынки. Парень поднял безразличный взгляд на не вовремя появившуюся женщину в черном пальто и вдруг отрывисто вдохнул. Полина побледнела, не в силах отвести глаз от черной повязки, перечеркнувшей его лицо. Кровь ударила ей в виски, в глазах потемнело от гнева. Голос ее сорвался на хрип:
- Мария, домой. Домой, сказала!
Мария испуганно спорхнула, а Полина впилась взглядом в лицо ее ухажера.
- Здрасьте, - смущенно бросил он, но она не ответила, подняла руку и сдернула с него кепку. Она не ошиблась. Это и в самом деле был денщик того белого офицера, которого они приютили когда-то ночью в Назаркиной каморке. Тот самый, с выбитым глазом, которого она торопливо вытряхивала из его грязных штанов и окровавленной гимнастерки, неловко переодевала дрожащими руками в мужнину рубаху. Тот самый, которого наутро Вася повез в госпиталь, рискуя собственной жизнью.
- Живой, значит?
- Живой.
- А вот Вася мой пропал. Из-за вас, из-за тебя! – воскликнула она.
- Вы что? – удивился Вася, теребя в руках кепку, - Как это – из-за меня? Я то тут при чем?
- Шинельку кто на дворе закапывал? А? Нашли ее, шинельку-то!
- Я… я не знаю. Не помню. Я вроде без памяти тогда был.
- Без памяти, говоришь. А теперь-то ты в памяти? Так чего ты к нам лезешь? Чего тебе еще от нас надо? Мало нам от тебя горя выпало?
- Вы о чем? Мне от вас ничего не надо. С прошлым давно покончено, я теперь простой рабочий и против власти идти не собираюсь. Я ей не враг.
- Враг-не враг, это не моя забота. А вот Маню мою оставь в покое. Понял? И чтобы духу твоего здесь не было!
- А причем здесь… Маня – дочка ваша? Как же… А я и не знал! Не знал я! Я ее в столовой повстречал, там и познакомились. Фамилию-то вашу не знаю я.
- Ну вот, теперь знаешь. Уходи, а лучше совсем уезжай из города.
- Полина… не помню вашего отчества, не могу я уехать, здесь у меня работа, рабфак.
- А мне плевать! Не уедешь – сама на тебя донесу. Скажу, мол, из белых и все тебе. Что, думаешь – пожалею? Жить хочешь – уедешь.
Василий испуганно попятился, его светлые усы слегка дернулись, губы хищно дрогнули, но он не сказал, что рвалось из груди, сдрейфил, повернулся и зашагал прочь.

            Полина провела по лицу рукой. Ей было нехорошо. Кровь горячо стучалась в висках, в глазах потемнело. Даже ноги не желали ее слушаться и она едва добрела до калитки. «Ой, Господи, чего это я? К чему нам все это?» - бормотала она, с трудом поднимаясь на крыльцо.

            На кухне вкусно пахло щами. Дети шумно двигали табуретками, рассаживаясь вокруг стола, и весело переговаривались. Маня гремела в углу рукомойником, пытаясь остудить покрасневшие от слез глаза. Полина повесила пальто на гвоздь и, опустив на плечи шаль, с трудом добрела до лавки. Голоса вокруг нее сошли на нет, только Иван не обратил никакого внимания на опустившую голову зареванную Маню. Дашенька поставила посреди стола доску с нарезанным хлебом и стала разливать по тарелкам дымящийся суп.
- Ну-ка, черпни мне сверху погуще, снизу пожирней! – шутил Ванька, подставляя свою миску под половник.
Дружно загремели ложки. Полина вдыхала капустный запах из дымящейся тарелки, стараясь превозмочь подкатившую вдруг к горлу тошноту. Кровь ее с новой силой ударила в виски, так, что заложило уши, взгляд застелил серый искристый туман, а левая рука почему-то отказывалась слушаться.
- Тётя Поля, что с тобой, тебе нездоровится? – спросила Клавочка, внимательно вглядываясь в ее посеревшее лицо.
- Пойду лягу, - невнятно пробормотала она и попыталась встать из-за стола. Но ее затекшая нога показалась ватной и, неловко подломившись, она упала головой на прибитую у печи жестянку. За столом ахнули, испуганно побросали ложки, загремели табуретками. И только Иван, не поняв всей серьезности ситуации, громко рассмеялся, прикрикнув: «Опа!»

            Девушки поспешно разобрали в зале постель и уложили мачеху на белые простыни, забыв снять с нее боты. Клава прыснула ей в лицо водой, стала зачем-то растирать руки. Шура подсунула ей чайную ложку:
- Попробуй дать ей водички попить.
Клава поднесла ложку к губам тетки и попыталась влить ей в рот живительной влаги. Полина не реагировала. Лицо ее перекосилось, один глаз закрылся вовсе, а другой тускло поблескивал из-под полуприкрытого века. Ее правая рука лежала безучастно на груди, а левая как-то странно скрючилась.
Иван принес лампу. Домочадцы стояли, склонившись над постелью молчаливой стеной, только рядом, на комоде из розового дерева настырно и равнодушно продолжали стучать неуместные в бедной избушке часы с атлантами.
- Надо вызвать врача, - шепнула Клава.
- Откуда его взять, врача-то? – спросила Тоня. - Давайте, я за дядей Мишей Романовым сбегаю!
- Я сам пойду, – отозвался Иван и поставил лампу на комод у часов. Клавочка сидела на краешке кровати и осторожно вытирала платочком струйку слюны, стекавшую с уголка губ Полины. Маня держалась за ее плечо. И вдруг она осела на пол и завыла так, что леденило кровь.
-Ты чего, Маня, замолчи!
- Тихо! Ты одна, что ли, тут горюешь?
- Маменька, родненька, не помирай! Маманя! Прости Христа ради!
Маня упала на колени перед кроватью и уронила голову на помятую черную шаль. Полуоткрытое веко слегка вздрогнуло, пальцы правой руки шевельнулись.

На крыльце послышались торопливые шаги, дверь отворилась и вошел Ванька Романов без шапки и в распахнутом пиджаке. Он едва не упал через разбросанные в беспорядке табуретки, пробираясь к постели больной.
- Тетя Поля! Что с ней? И отца дома нет, как на зло. Надо в больницу везти.
Он с тревогой посмотрел на Полину, помедлил и неуверенно сказал:
- Я думаю, что у нее удар. Видишь, как лицо все перекосило. Приготовьте какое-нибудь одеяло. Я пойду за телегой.
Маня рыдала, уткнувшись носом в тёплый бок мачехи.
- Вот тебе и свиделись, - горько сказала Клава и поправила на висках тетки пряди волос.

            На третий день Полины не стало. Её дети не успели даже толком привыкнуть к тому, что она больна. Не успели вдоволь поухаживать за ней, чтобы показать хоть теперь, что она им дорога, как родная мать. Ведь ей такого никогда никто не говорил.

            Потом был гроб на двух табуретках, укрытое простыней трюмо, немноголюдные похороны, запах рыбных щей и кутьи. Устройством похорон и всеми сопутствующими церемониями управляла няня, по-вороньи одетая во все черное. Маня безучастно сидела на лавке. Клавочка и Шура суетились у плиты. Дашенька одиноко съежилась на крылечке, словно стала чужой в этом доме. Тоня в низко повязанном черном платке прислуживала у стола. Иван пропал из дому после возвращения с кладбища.

В доме постоянно толклись какие-то люди. Приходили и уходили вздыхающие соседки, мужики снимали шапки у порога, удрученно кивали и скромно усаживались за стол. Зашла даже цыганка, перекрестилась, огляделась и поставила на лавку у печи медный поднос с горячими беляшами.

            Запахи поминального стола и шелест приглушенных голосов в доме напоминали Мане нечто похожее, что уже было и осталось скорее в ощущениях, чем в памяти. Смутно, как в тумане, всплывали из прошлого укрытые белым зеркала, толпа голосистых плакальщиц, запах няниного передника и теплые дедушкины объятия. И отец, прямой и немного отчужденный, каким он является ей по ночам, во сне.

А теперь не стало и Полины. С ее уходом прервалась ощутимая связь между прошлым и настоящим. Пропало некое связующее звено. Они остались одни в постылой чужой избушке и в безрадостной чужой жизни. Ей мучительно захотелось вырваться отсюда и завести где-нибудь в другом месте свою, новую жизнь. «Васенька, Вася, забери меня отсюда». Словно услышав ее мысли, Тоня строго посмотрела на нее и поджала губы, убирая со стола грязные тарелки.

            Звякнула защелка калитки и под окном проскользнули две незнакомые женские фигуры, одна в шляпке, другая в платке.
- Батюшки, кого это к нам несет? – удивилась Полина, прислушиваясь к шагам на крыльце.
Клава вошла первой, замерла на мгновение у порога, а за ее спиной замаячило лукавое личико повзрослевшей Шурочки.
- Здравствуйте вам!
Полина замерла на мгновение, разглядывая эти синие, близко посаженные на кукольном личике глаза, маленький алый ротик, подрагивающий в нерешительности.
- Мамыньки, Клавдия! Клава, жива-здорова! А это кто тут… Матерь Божия! Тоня, да ты посмотри кто пришел! Как вроде с того свету!
А Клавочка вдруг заголосила, бросаясь к Полине на шею:
- Тетенька, родимая, прости меня, Христа ради! Прости дуру непутевую, что сбежала от вас тогда. Не в себе была. Вот я, пришла повиниться перед вами всеми!
- Да что ты, голубушка, за что ты прощенья просишь! – забормотала растроганно Полина, отрывая от плеча холодный Клавин нос, чтобы разглядеть ее лицо, - Вот, вернулась, и слава Богу! Не плачь, ты чего! Батюшки мои! Васеньки-то нету порадоваться с нами! Шура! Моя ты красавица, подь, я тебя обниму! Радость-то, радость-то какая!

            Пока все обнимались, смеялись и натыкались друг на друга короткими бестолковыми вопросами, Полина спохватилась:
- Ба, да куды-ж мне вас уложить нонче? Ты можа, Тоня, у няньки переночуешь? Где Мария? До сих пор ее с работы нет!
- Она работает, где это? – спросила Клава, и, смущенно моргая мокрыми распухшими веками, бросила пальто на край сундука.
- В железнодорожной столовой. Сперва была у них судомойкой, а теперь вот дослужилась до поварихи. Она с детства все на кухне торчала, вот и научилась кой чему.
- Поварихой! Это хорошая работа, а главная сытная. Вот и мне бы поварихой хотелось. Надо же как-то пристраиваться. А Ты, Тоня?
Но Тоня не слышала. Она о чем-то шепталась с Шурой на сундуке и пыталась отшугнуть Ивана, который норовил влезть в их болтовню, пристроившись рядом на табуретке. За нее ответила мачеха:
- А Тоня у нас в больнице санитаркой, и Ваньку туды же пристроила возницей. Этот дурень иначе чем с лошадями ни в какую!
- Мамань! – обиженным басом откликнулся Ванька.
Клава присела у стола, поближе к тетке, и попыталась вспомнить, кто эта девочка, жавшаяся на лавке к Полининой спине. Полина уловила ее взгляд и улыбнулась:
- Что, не узнаешь? Это Дашенька моя так выросла. Помнишь, какая она кнопка была сопливая? А теперь, мила моя, такая стала мастерица щи варить! А как свеклу на борщок квасит, я и сама так не умею.
Дашенька смущенно спрятала лицо за ее спину, потревожив шаль на щедрой груди.
- Клавочка, которая все равно не припоминала, откуда взялась эта Дашенька, перевела разговор на другое:
- А я Ванятку сперва совсем было не признала, вон какая махина выросла, Илья Муромец, и только. И чем вы его тут кормили?
- Видала, Клавочка, как встанет в полный рост – ажнок свету не видать!
Полина вдруг прищурилась и губы ее сложились в привычную горькую складку.
- А уж кормили, доченька, чем придется. В двадцать первом-двадцать втором еле перезимовали. Думали и до крапивы не доживем. Ну, нам то в городе еще что, а вот в деревнях, говорят, вообще люди мерли от голодухи. Ну что я все. Ты рассказывай давай, где бывала, что поделывала все эти годы. Мой Васенька все ходил искал тебя по всему городу, всех цыганов поднял. А цыганы-то… Эх, как же я забыла, где-то лежат…
- Чего? – удивилась Клавочка.
- Антонина, а куда папенька сережки девал, которые Пашка вернул?
- Не знай! – ответила Тоня, поднимаясь с сундука. Пойду поищу.
- Поищи, поищи! Чай ей эти сережки родителями куплены были.
Тоня скрылась за занавеской в зале и загремела пуговицами по комоду.
- Какие сережки? Да я же их продала! – воскликнула Клава.
- Васенька выкупил.
- Не найду! – крикнула Тоня из залы.
- Черт-черт, поиграй, да назад отдай! – пошутил Иван, крутя указательными пальцами.
- А! Вот! Тут они! – сказала Тоня и выплыла из-за занавески с несвежей голубой тряпочкой в раскрытой ладони. Она улыбнулась и протянула ее Клаве. В слежавшихся складках блеснули маленькие детские сережки с бирюзой.
- А! И правда мои! Боже мой! Сколько лет!
- Где были-то? – спросила Полина.
- У папеньки в кармане, в пальто.
Клава подняла взгляд на тетку и спросила:
- А твои-то где?
Полина невольно тронула давно зажившее ухо и отмахнулась:
- Я серьги больше не ношу. Вот вернется Вася, можа и одену. Даша, ты что же нам даже чаю не нальешь? Что сидишь как кукла?
Клава рассеянно обвела глазами незнакомую тесную кухню и Полина проследила за ее взглядом: печка, сундук, закоптившийся потолок, глаза ее задержались на ввинченном железном кольце для люльки, слегка заржавевшем, но так никогда и послужившим. Полина вздохнула и поплотнее закуталась в шаль.
- А дом-то чей? – спросила Клава.
- Мой. Тут я и жила до замужества. Потом квартирантов держала, кто же мог подумать, что самой еще понадобится? А как выгнали нас власти из дому, дали взамен такую трущобу, что и эта избушка раем показалась. И то сказать, в нашем-то с Васенькой дому был простор, красота, вроде и семья казалась невелика, а тут… Как встанут все на кухне, аж свет затмевают.
Полина задумчиво покивала.
- Из всего нашего добра нам остался один комод, сундук да трюмо из спальни. Видишь, как мы теперь. Не поймешь. То ли живем, то ли ждем чего-то.
Полина встрепенулась, подтянула шаль на плечах и сменила тон:
- Чегой-то я! Сетую, да сетую. Надо на ночь устраиваться.
- Не беспокойся, тетя Поля, нам есть где ночевать. Мы за вами. Айдате дом смотреть, который мне муж мой купил. Тут недалёчко, на Заречной.
Полина ошеломленно глянула на Клаву и спросила:
- Да ты, никак, замуж вышла?
- Вышла вот, правда не расписались - Клава смущенно моргнула.
Она твердо решила поставить раз и навсегда точки над «и», чтобы избежать излишних вопросов и не прослыть в округе распутницей.
- Ну и ладно, успеется. Главное – обвенчались. А он дома, муж-то?
- Нету. Нет его тут пока, я одна с Шурой.
- Как же так? А он где?
Клава развела руками:
- Сидит, тетя Поля.
- Вот и Васенька мой сидит где-то.
- Знаю. Слыхала.
Клава поднялась и схватилась за пальто.
- Ты куда, давайте сперва поужинаем! Дашенька вон щецов наварила.
- После поужинаем, айдате сперва дом смотреть, а то стемнеет. Мы вчера только с Шурой приехали, успели купить пару чугунков, да то-сё… А так – мебели, считай, нет пока.

            Все вдруг радостно засобирались и потянулись к выходу. Полина торопливо накинула на голову шаль и сказала, сходя с крыльца:
- Ну, слава те, Господи, вот и у нас теперь родня появилась! Хоть есть к кому в праздник в гости сходить. А то сидим тут одни, как сычи!
Дашенька осталась одна у печи, безмолвная и неприметная.

            Дом Клавы по сравнению с их избушкой показался хоромами. Зоркий Полинин глаз отметил желтоватые подтеки на потолке.
- Крыша худая! Надо в первую очередь крышу перекрыть. Уж не знаю, сколько стоить будет.
- Как-нибудь, с божьей помощью, - отмахнулась Клава.
- В выходной пришлю тебе своих лоботрясов, пусть помогут порядок навести. Стены оклеить, пол выскрести. Ванятка тоже кой чего может. Забить гвоздь какой, али что. А сейчас айдате домой, ужинать. Что-то у меня голова разболелась на радостях.

            Начинало смеркаться. На обратном пути все громко болтали и смеялись. Тоня и Шура гордо держались под ручку, шагая впереди. И чуть ли не в каждом домишке задирались на окнах занавески, любопытные соседки удивленно высовывали лица, поглядеть, кто это там шумит. Старухи, ожидающие ужина на лавочках у палисадников с интересом поднимали головы и шелуха семечек уже не стреляла, подвешивалась гроздьями на губах. Надо же! Эти-то, раскулаченные, которые не знаются ни с кем, вон, с какими-то незнакомками. Поди родня. Безногий инвалид Ванька Кудрявцев, который, говорили, жену свою, красавицу Маруську, нещадным боем бьет, тоже сидел на лавке под кустом акации, вытянув свою деревяшку. Он отчаянно наигрывал на саратовской гармошке, которая нежно вздыхала и переливалась всеми своими малиновыми колокольцами. Его синий глаз игриво поблескивал на девушек из-под лихо заломленной солдатской папахи, а пышный холеный ус хищно топорщился.
- Какого красивого парня война испортила! – вздохнула Полина, подтягивая под подбородком шаль и ускоряя шаг.
- Мамань, а ты знаешь, за что он Маруську мордует?
- Да ни за что! Он на ней злость за судьбу свою вымещает.
- А люди говорят, что лупит ее за то, что она никак понести не может.
- Какие такие люди? – заругалась мачеха, - Ты куда это ходишь сплетни собирать? А? Это все нянькина болтовня. Не пущу больше!
Тоня смущенно опустила голову и замолкла.

            Свернули с Огородной к себе на Взвозную, на углу поздоровались с Пашей-цыганкой, сидящей на корточках у калитки своего крошечного низкого домишки. Года два назад Паша с новорожденной дочкой сбежала от жестокого мужа, решив оставить табор и жить по-русски, что, впрочем, не мешало ей ходить в цветастых юбках и завязанных по-цыгански полушалках. Соседи поглядывали на ее дом с опаской, а потому никогда не задирали. Цыганка ответила глубоким кивком на приветствие и снова углубилась в себя, теребя мониста на шее. Полина плавно подалась дальше, разрезая воздух царственной грудью и уводя за собой свое семейство. «Ох, Господи!» - многозначительно вздохнула она и девушки за ее спиной прыснули в ладонь.

Вся шумная компания гуськом влилась в калитку и только Полина приотстала, чтобы по пути затворить ставни на окнах. Рука ее замерла на мгновение на шершавой доске: из-за неохватного тополиного ствола поодаль послышался легкий серебряный смех и возня. Полина усмехнулась: «я вам сейчас…». Маня стояла за деревом с ухажером, видать из рабочих, и, потупив глазки, теребила концы косынки. Парень поднял безразличный взгляд на не вовремя появившуюся женщину в черном пальто и вдруг отрывисто вдохнул. Полина побледнела, не в силах отвести глаз от черной повязки, перечеркнувшей его лицо. Кровь ударила ей в виски, в глазах потемнело от гнева. Голос ее сорвался на хрип:
- Мария, домой. Домой, сказала!
Мария испуганно спорхнула, а Полина впилась взглядом в лицо ее ухажера.
- Здрасьте, - смущенно бросил он, но она не ответила, подняла руку и сдернула с него кепку. Она не ошиблась. Это и в самом деле был денщик того белого офицера, которого они приютили когда-то ночью в Назаркиной каморке. Тот самый, с выбитым глазом, которого она торопливо вытряхивала из его грязных штанов и окровавленной гимнастерки, неловко переодевала дрожащими руками в мужнину рубаху. Тот самый, которого наутро Вася повез в госпиталь, рискуя собственной жизнью.
- Живой, значит?
- Живой.
- А вот Вася мой пропал. Из-за вас, из-за тебя! – воскликнула она.
- Вы что? – удивился Вася, теребя в руках кепку, - Как это – из-за меня? Я то тут при чем?
- Шинельку кто на дворе закапывал? А? Нашли ее, шинельку-то!
- Я… я не знаю. Не помню. Я вроде без памяти тогда был.
- Без памяти, говоришь. А теперь-то ты в памяти? Так чего ты к нам лезешь? Чего тебе еще от нас надо? Мало нам от тебя горя выпало?
- Вы о чем? Мне от вас ничего не надо. С прошлым давно покончено, я теперь простой рабочий и против власти идти не собираюсь. Я ей не враг.
- Враг-не враг, это не моя забота. А вот Маню мою оставь в покое. Понял? И чтобы духу твоего здесь не было!
- А причем здесь… Маня – дочка ваша? Как же… А я и не знал! Не знал я! Я ее в столовой повстречал, там и познакомились. Фамилию-то вашу не знаю я.
- Ну вот, теперь знаешь. Уходи, а лучше совсем уезжай из города.
- Полина… не помню вашего отчества, не могу я уехать, здесь у меня работа, рабфак.
- А мне плевать! Не уедешь – сама на тебя донесу. Скажу, мол, из белых и все тебе. Что, думаешь – пожалею? Жить хочешь – уедешь.
Василий испуганно попятился, его светлые усы слегка дернулись, губы хищно дрогнули, но он не сказал, что рвалось из груди, сдрейфил, повернулся и зашагал прочь.

            Полина провела по лицу рукой. Ей было нехорошо. Кровь горячо стучалась в висках, в глазах потемнело. Даже ноги не желали ее слушаться и она едва добрела до калитки. «Ой, Господи, чего это я? К чему нам все это?» - бормотала она, с трудом поднимаясь на крыльцо.

            На кухне вкусно пахло щами. Дети шумно двигали табуретками, рассаживаясь вокруг стола, и весело переговаривались. Маня гремела в углу рукомойником, пытаясь остудить покрасневшие от слез глаза. Полина повесила пальто на гвоздь и, опустив на плечи шаль, с трудом добрела до лавки. Голоса вокруг нее сошли на нет, только Иван не обратил никакого внимания на опустившую голову зареванную Маню. Дашенька поставила посреди стола доску с нарезанным хлебом и стала разливать по тарелкам дымящийся суп.
- Ну-ка, черпни мне сверху погуще, снизу пожирней! – шутил Ванька, подставляя свою миску под половник.
Дружно загремели ложки. Полина вдыхала капустный запах из дымящейся тарелки, стараясь превозмочь подкатившую вдруг к горлу тошноту. Кровь ее с новой силой ударила в виски, так, что заложило уши, взгляд застелил серый искристый туман, а левая рука почему-то отказывалась слушаться.
- Тётя Поля, что с тобой, тебе нездоровится? – спросила Клавочка, внимательно вглядываясь в ее посеревшее лицо.
- Пойду лягу, - невнятно пробормотала она и попыталась встать из-за стола. Но ее затекшая нога показалась ватной и, неловко подломившись, она упала головой на прибитую у печи жестянку. За столом ахнули, испуганно побросали ложки, загремели табуретками. И только Иван, не поняв всей серьезности ситуации, громко рассмеялся, прикрикнув: «Опа!»

            Девушки поспешно разобрали в зале постель и уложили мачеху на белые простыни, забыв снять с нее боты. Клава прыснула ей в лицо водой, стала зачем-то растирать руки. Шура подсунула ей чайную ложку:
- Попробуй дать ей водички попить.
Клава поднесла ложку к губам тетки и попыталась влить ей в рот живительной влаги. Полина не реагировала. Лицо ее перекосилось, один глаз закрылся вовсе, а другой тускло поблескивал из-под полуприкрытого века. Ее правая рука лежала безучастно на груди, а левая как-то странно скрючилась.
Иван принес лампу. Домочадцы стояли, склонившись над постелью молчаливой стеной, только рядом, на комоде из розового дерева настырно и равнодушно продолжали стучать неуместные в бедной избушке часы с атлантами.
- Надо вызвать врача, - шепнула Клава.
- Откуда его взять, врача-то? – спросила Тоня. - Давайте, я за дядей Мишей Романовым сбегаю!
- Я сам пойду, – отозвался Иван и поставил лампу на комод у часов. Клавочка сидела на краешке кровати и осторожно вытирала платочком струйку слюны, стекавшую с уголка губ Полины. Маня держалась за ее плечо. И вдруг она осела на пол и завыла так, что леденило кровь.
-Ты чего, Маня, замолчи!
- Тихо! Ты одна, что ли, тут горюешь?
- Маменька, родненька, не помирай! Маманя! Прости Христа ради!
Маня упала на колени перед кроватью и уронила голову на помятую черную шаль. Полуоткрытое веко слегка вздрогнуло, пальцы правой руки шевельнулись.

На крыльце послышались торопливые шаги, дверь отворилась и вошел Ванька Романов без шапки и в распахнутом пиджаке. Он едва не упал через разбросанные в беспорядке табуретки, пробираясь к постели больной.
- Тетя Поля! Что с ней? И отца дома нет, как на зло. Надо в больницу везти.
Он с тревогой посмотрел на Полину, помедлил и неуверенно сказал:
- Я думаю, что у нее удар. Видишь, как лицо все перекосило. Приготовьте какое-нибудь одеяло. Я пойду за телегой.
Маня рыдала, уткнувшись носом в тёплый бок мачехи.
- Вот тебе и свиделись, - горько сказала Клава и поправила на висках тетки пряди волос.

            На третий день Полины не стало. Её дети не успели даже толком привыкнуть к тому, что она больна. Не успели вдоволь поухаживать за ней, чтобы показать хоть теперь, что она им дорога, как родная мать. Ведь ей такого никогда никто не говорил.

            Потом был гроб на двух табуретках, укрытое простыней трюмо, немноголюдные похороны, запах рыбных щей и кутьи. Устройством похорон и всеми сопутствующими церемониями управляла няня, по-вороньи одетая во все черное. Маня безучастно сидела на лавке. Клавочка и Шура суетились у плиты. Дашенька одиноко съежилась на крылечке, словно стала чужой в этом доме. Тоня в низко повязанном черном платке прислуживала у стола. Иван пропал из дому после возвращения с кладбища.

В доме постоянно толклись какие-то люди. Приходили и уходили вздыхающие соседки, мужики снимали шапки у порога, удрученно кивали и скромно усаживались за стол. Зашла даже цыганка, перекрестилась, огляделась и поставила на лавку у печи медный поднос с горячими беляшами.

            Запахи поминального стола и шелест приглушенных голосов в доме напоминали Мане нечто похожее, что уже было и осталось скорее в ощущениях, чем в памяти. Смутно, как в тумане, всплывали из прошлого укрытые белым зеркала, толпа голосистых плакальщиц, запах няниного передника и теплые дедушкины объятия. И отец, прямой и немного отчужденный, каким он является ей по ночам, во сне.

А теперь не стало и Полины. С ее уходом прервалась ощутимая связь между прошлым и настоящим. Пропало некое связующее звено. Они остались одни в постылой чужой избушке и в безрадостной чужой жизни. Ей мучительно захотелось вырваться отсюда и завести где-нибудь в другом месте свою, новую жизнь. «Васенька, Вася, забери меня отсюда». Словно услышав ее мысли, Тоня строго посмотрела на нее и поджала губы, убирая со стола грязные тарелки.

Регистрационный номер №0254640

от 23 ноября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0254640 выдан для произведения:

Ерёмины

            Звякнула защелка калитки и под окном проскользнули две незнакомые женские фигуры.
- Батюшки, кого это к нам несет? – удивилась Полина.
Клава вошла первой, а за ее спиной замаячило улыбчивое личико повзрослевшей Шурочки.
- Здравствуйте вам!
Полина замерла на мгновение, разглядывая эти синие, близко посаженные на кукольном личике глаза, маленький алый ротик, подрагивающий в нерешительности.
- Мамыньки, Клавдия! Клава, жива-здорова! А это кто тут… Матерь Божия! Тоня, да ты посмотри кто пришел! Как вроде с того свету!
А Клавочка вдруг заголосила, бросаясь к Полине на шею:
- Тетенька, родимая, прости меня, Христа ради! Прости дуру непутевую! Вот я, пришла повиниться перед вами всеми!
- Да что ты, глубушка, за что ты прощенья просишь! Вот, вернулась, и слава Богу! Не плачь, ты чего! Батюшки мои! Васеньки-то нету порадоваться с нами! Шура! Моя ты красавица, подь, я тебя обниму! Радость-то, радость-то какая!

            Пока все обнимались и натыкались друг на друга короткими бестолковыми вопросами, Полина спохватилась:
- Ба, да куды-ж мне вас уложить нонче? Ты можа, Тоня, у няньки переночуешь? Где Мария? До сих пор ее с работы нет!
- А где она работает? – спросила Клава, торопливо моргая мокрыми распухшими веками и задыхаясь от судорог в горле.
- В железнодорожной столовой, сперва была у них судомойкой, а теперь вот стала поварихой.
- Вот и мне бы поварихой хотелось. Надо же как-то пристраиваться. А Ты, Тоня?
- А Тоня у нас в больнице санитаркой, и Ваньку туды же пристроила возницей. Этот дурень иначе чем с лошадями ни в какую!
- Мамань! – обиженным басом откликнулся Ванька.
- Кто это? – обернулась Клавочка, - Это что, вот этот Илья Муромец – это Ванятка, что ли? Да чем тебя тут кормили, парнина? Да нет, вы только поглядите махина какая!
- Видала, Клавочка, как встанет в полный рост – ажнок свету не видать!
Полина вдруг прищурилась и на губах ее застыла привычная горькая складка.
- И то сказать, в нашем-то дому, бывалочь, места всем хватало, вроде и невелика семья казалась, а тут… Как встанут все на кухне и сразу темно. Видишь, как мы теперь. Не поймешь. То ли живем, то ли ждем чего-то.
Полина встрепенулась, подтянула шаль на плечах и сменила тон:
- Чегой-то я! Рассаживайтесь, как нибудь улягемся.
- Не беспокойся, тетя Поля, нам есть где ночевать. Айдате дом смотреть, который мне муж мой купил. Тут недалёчко, на Заречной.
Полина ошеломленно глянула на Клаву и спросила:
- Да ты, никак, замуж вышла?
- Вышла вот, правда не расписались - Клава смущенно моргнула.
Она твердо решила поставить раз и навсегда точки над «и», чтобы не прослыть в округе непутевой гулякой.
- Ну и ладно, успеется. Главное – обвенчались. А он дома, муж-то?
- Нету. Нет его тут пока, я одна с Шурой.
- Как же так? А он где?
Клава развела руками:
- Сидит, тетя Поля.
- Вот и Васенька мой сидит где-то.
Она вздохнула и поспешила перевести разговор на другую тему.
- Так чего же мы, давайте поужинаем! Дашенька вон щецов наварила.
- После, айдате дом смотреть, а то стемнеет. Мы вчера только с Шурой приехали, успели купить пару чугунков, да то-сё… А так – мебели, считай, нет пока. Айдате, айдате!
            Все вдруг радостно засобирались и потянулись к выходу. Полина торопливо накинула на голову шаль и сказала, сходя с крыльца:
- Ну, слава те, Господи, вот и у нас теперь родня появилась! Хоть есть к кому в праздник в гости сходить.
Дашенька осталась одна у печи, безмолвная и неприметная.

            На обратном пути все громко болтали и смеялись. И чуть ли не в каждом домишке поднимались на окнах занавески, любопытные соседки удивленно высовывали лица, поглядеть, кто это там шумит. Старухи, ожидающие ужина на лавочках у палисадников с интересом поднимали головы и шелуха семечек уже не стреляла, подвешивалась гроздьями на губах. Надо же! Эти-то, раскулаченные, которые не знаются ни с кем, вон, с какими-то незнакомками. Поди родня. Безногий инвалид Ванька Кудрявцев, который, говорили, жену свою, красавицу Маруську, нещадным боем бьет, тоже сидел на лавке под кустом акации, вытянув свою деревяшку. Он отчаянно наигрывал на саратовской гармошке, которая нежно вздыхала и переливалась всеми своими малиновыми колокольчиками. Глаз его игриво поблескивал на девушек под лихо заломленной солдатской папахой, пышный ус склонялся к орденам на гимнастерке, а непокорная кудряшка весело билась о бровь.
- Какого красивого парня война испортила! – вздохнула Полина, подтягивая под подбородком шаль и ускоряя шаг.
- Мамань, а ты знаешь, за что он Маруську мордует?
- Да ни за что! Он на ней злость за судьбу свою вымещает.
- А люди говорят, что лупит ее за то, что она никак понести не может.
- Какие такие люди? Ты куда это ходишь сплетни собирать? А? Это все нянькина болтовня. Не пущу больше! Нечего делать!
Тоня смущенно опустила голову и замолкла.

            Вся шумная компания влилась в калитку, только Полина отстала, чтобы по пути затворить ставни. Остановилась, прислушалась к тихому смеху, раздававшемуся из-за толстенного ствола обгоревшего при пожаре тополя. Полина тихо приблизилась к стоящей там парочке. Едва взглянув на парня, она побледнела и, не отрывая глаз от черной повязки на лице, отчеканила охрипшим голосом:
- Мария, пошла домой. Домой, сказала!
Мария испуганно спорхнула, а Полина впилась взглядом в лицо ее ухажера.
- Здрасьте, - смущенно бросил он, но женщина не ответила. Она не могла оторвать глаз от черной повязки, перечеркнувшей висок. Полина подняла руку и сдернула с парня кепку. Память отбросила ее в ночь, когда они с мужем приютили в назаркиной каморке белого офицера с его раненным ординарцем. Она вспомнила, как торопливо шурудила в сундуке в поисках гражданской одежды, как торопливо вытряхивала этого самого парня из его грязных штанов и окровавленной гимнастерки. Как тот стонал, когда его переодевали и как под конец потерял сознание. И как дрожала она, когда муж повез сдавать его в госпиталь, плакала, боясь, что Вася уже не вернется домой.
- Так вот как ты отблагодарил своего спасителя! – процедила она, - теперь и детей его хочешь погубить? Вот, значит, как…
- Вы о чем? – удивился Вася, теребя в руках кепку.
- Пошел вон, иуда, пока я сама на тебя не донесла! Чтобы духу твоего здесь не было!
- Да вы… вы чего?
- Пошел, сказала! Еще раз увижу, или узнаю, что возле моей дочери крутишься, сама тебя сдам.
Василий испуганно попятился, его светлые усы слегка дернулись, губы хищно дрогнули, но он промолчал, повернулся и не спеша зашагал прочь.

            Полина провела по лицу рукой. Кровь горячо стучалась у нее в висках, в глазах потемнело. Не разбирая дороги и с трудом перебирая ногами она поднялась на крыльцо и вошла в дом.

            На кухне вкусно пахло щами. Дети шумно двигали табуретками, рассаживаясь вокруг стола, и весело переговаривались. Маня, согнувшись, гремела в углу рукомойником, пытаясь остудить покрасневшие от слез глаза. Полина повесила жакетку на гвоздь и, опустив на плечи шаль, прошла на свое место на лавке. Голоса сошли на нет, только Иван не обратил никакого внимания на опустившую голову заплаканную Маню. Дашенька поставила посреди стола доску с нарезанным хлебом и стала разливать по тарелкам дымящийся суп.
- Ну-ка, черпни мне сверху погуще, снизу пожирней! – шутил Ванькин баритон, поддевая локтем сидящую рядом сестру.
Полина опустила ложку в суп, стараясь превозмочь подкатившую вдруг к горлу тошноту. Кровь ее с новой силой ударила в виски, взгляд застелил серый, дрожащий искорками туман, а звон ложек о тарелки едва доносился из-за плотной ваты в ушах.
- Тётя Поля, что с тобой, тебе нездоровится? – спросила Клавочка, внимательно вглядываясь в ее посеревшее лицо.
- Пойду лягу, - невнятно сказала она и попыталась встать из-за стола. Но нога ее не послушалась и она, неловко сломавшись, упала головой на прибитую у печи жестянку. От непроизвольного движения скрюченной руки упал стоящий у печи веник, шаркнул по полу черенок ухвата. Все повскакали со своих мест, раздались испуганные возгласы, загремели по полу табуретки. И только Иван, не поняв всей серьезности ситуации, громко рассмеялся.

            Девушки поспешно разобрали в зале постель и уложили мачеху на белую простыню, так и не сняв с нее бот. Клава прыснула ей в лицо водой, стала зачем-то растирать руки. Шура принесла кружку воды и чайную ложку.
- Тоня, попробуй дать ей водички. Тоня поднесла ложку к губам Полины и попыталась влить ей в рот живительной влаги. Полина не реагировала. Лицо ее перекосилось, один глаз закрылся вовсе, а другой тускло поблескивал из-под полуприкрытого века. Ее правая рука лежала безучастно на груди, а левая как-то странно скрючилась.
- Надо вызвать врача, - шепнула Клава, прислушиваясь к ее дыханию.
- Откуда его взять-то, врача-то? – спросила Тоня. - Давайте, я за Романовым сбегаю!
- Я сам! – откликнулся Иван и хлопнул дверью. Маня внесла лампу и поставила ее на комод. Домочадцы молчаливой стеной стояли над постелью, только Клавочка сидела на краешке кровати и осторожно вытирала платочком струйку слюны, стекавшую с уголка губ Полины. И вдруг раздался тихий, леденящий душу вой.
-Ты чего, Маня, замолчи!
- Тихо! Ты одна, что ли, тут горюешь?
- Маменька, родненькая, не помирай! Маманя!
Маня упала на колени перед кроватью и уронила голову на помятую черную шаль. Полуоткрытое веко слегка вздрогнуло, пальцы правой руки шевельнулись.
Дверь отворилась и вошел Романов-младший без шапки и в распахнутом пиджаке. Он споткнулся об упавший веник и едва не упал, пробираясь к постели больной.
- Что с ней? Отца дома нет, как на зло.
Он с тревогой посмотрел на Полину и сказал:
- Я думаю, что у нее удар. Видишь, как лицо все перекосило. Приготовьте какое-нибудь одеяло. Я пойду за телегой.
Маня рыдала, уткнувшись носом в тёплый бок мачехи.
- Вот тебе и свиделись, - горько сказала Клава и поправила на висках тетки пряди волос.

            На третий день Полины не стало. Её дети не успели даже толком привыкнуть к тому, что она больна. Не успели вдоволь поухаживать за ней, чтобы показать хоть теперь, что она им дорога, как родная мать. Ведь ей такого никогда никто не говорил. Кроме, разве что, Дашеньки.

            Дашенька даже и не рыдала. Все три дня она просидела у кровати матери, почти не смыкая глаз, и стоило кому-то войти в палату, как она вскакивала и растворялась в тени. О ней просто забывали, как забывают о кошке, которая привычно крутится под ногами.

            Потом был гроб на двух табуретках, немноголюдные похороны, укрытое простыней трюмо, рыбные щи и кутья. Устройством похорон и всеми сопутствующими церемониями управляла няня, одетая во все черное, бесшумная и деловитая. Ей помогали Клавочка и Шура. Потерянные Маня и Тоня пытались им помогать, но их ласково отстраняли и они смирно сидели на лавке. Иван пропал куда-то сразу же после возвращения с кладбища.

В доме постоянно толклись люди. Приходили и уходили вздыхающие соседки, мужики снимали шапки у порога, удрученно кивали и скромно усаживались за стол.

            Деликатные, но настойчивые запахи «поминочной» кухни напомнили Мане похороны матери ее далекого детства. Всплыли в памяти точно так же укрытые зеркала, толпа голосистых плакальщиц и теплые дедушкины объятия. Для нее оборвалась последняя нить, связывающая их с их прошлой жизнью и родным домом. Она вдруг поняла, что они остались одни в чужой избушке, в чужой жизни, среди чужих людей. И не было никакого возврата в двухэтажный дом с изящной лестницей из розового мрамора, с рядами чайных роз вдоль аллеи, где бы папенька, была няня… Она выглянула в окно, в огород, где в углу за двумя жалкими кустиками малины яростно горели пурпурные головки чертополоха на жестких колючих стеблях. Там, в траве, сидела и тихо плакала приемная Дашенька.

Сага о чертополохе - 45

Сага о чертополохе (роман) - 47

Рейтинг: +2 435 просмотров

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (16)

Владимир Кулаев # 23 ноября 2014 в 10:31 0

ПРЕКРАСНО НАПИСАНО! СПАСИБО, ЛЮДА! 50ba589c42903ba3fa2d8601ad34ba1e

Людмила Пименова # 25 ноября 2014 в 02:44 +1

Володя, ты ко мне приходиЛ! А меня дома не было, как на зло! Спасибо за отзыв, Володенька! angel

Серов Владимир # 23 ноября 2014 в 13:15 +1

"...и на губах ее застыла привычная горькая складка." - как это????
Источник: http://parnasse.ru/prose/large/romance/saga-o-chertopolohe-46.html

"Вся шумная компания влилась в калитку, только Полина отстала, чтобы по пути затворить ставни.
Источник: http://parnasse.ru/prose/large/romance/saga-o-chertopolohe-46.html - чьи ставни!?? Свои!???

"Не разбирая дороги и с трудом перебирая ногами она поднялась на крыльцо и вошла в дом." - как это!???
Источник: http://parnasse.ru/prose/large/romance/saga-o-chertopolohe-46.html

Денис Маркелов # 28 ноября 2014 в 22:29 0

Всегда можно найти неточности

Денис Маркелов # 28 ноября 2014 в 22:10 0

Денис Маркелов # 28 ноября 2014 в 22:38 0

Людмила Пименова # 30 ноября 2014 в 00:50 +1

Спасибо, Денис! Главка и правда сырая. В переделке. Вас было не видно. Все в порядке?

Денис Маркелов # 6 февраля 2015 в 11:40 0

Глубушка, это наверное - голубушка, да?

Людмила Пименова # 8 февраля 2015 в 04:14 +1

Ага. Щас буду править. Спасибо за постоянство. Чё то я лодырем стала.
За иллюстрацию Чмоки!

Денис Маркелов # 30 ноября 2014 в 15:37 0

Всё в порядке

Людмила Пименова # 1 декабря 2014 в 04:47 +1

Денис Маркелов # 10 декабря 2014 в 23:02 0

Людмила Пименова # 15 декабря 2014 в 00:14 +1

Спасибо, Денис! Как только закончу править - доведу главку до ума. Сейчас заняты сооружением русских нац. костюмов для детской елки 27го дек. в посольстве. Сооружаем кокошник, сарафан и тд

Денис Маркелов # 19 декабря 2014 в 21:06 0

Очень хорошо. А ёлка - откуда? А у меня книга в Канаде вышла

Людмила Пименова # 22 декабря 2014 в 23:09 +1

Поздравляю!!! Прими поздравления от моей дочки, она прям возгордилась, какой у мамы друг! rolf

Денис Маркелов # 7 февраля 2015 в 22:38 0

Спасибо. Ждём продолжения

RSS-лента комментариев