Собственно, как получилось? У него были свои планы, но в издательстве попросили: нужно было что-то из истории, однако популярное, актуальное, на злобу дня. Конечно же, Иван Грозный – фигура как нельзя более подходящая.
Работа была для Крупейникова совершенно неинтересная: столько белых пятен в русской старинушке, а тут по исхоженным тропам гулять. Однако отказ означал бы угрозу испортить отношения с издательством, Александр Дмитриевич слишком хорошо это понимал.
Грозный так Грозный, Крупейников потихоньку начал обычную игру с редактором, отвоевывая позиции, ожидая, что Пальчиков осадит его, когда он слишком уж зарвется. Однако тот на сей раз оказался удивительно уступчивым.
Наверное, Крупейников и сам поддался обаянию столь внезапно обрушившихся перемен, вылез из окопчика – ну как же, свобода, пока другие вокруг страшатся да подремывают, пиши, говори, что хочешь!
А может, он просто увлекся? Обнаружил в этом исхоженном что-то, чего раньше и сам не замечал? Ему ничего не надо было откапывать, все давно уже лежало на поверхности, детали, фрагменты тщательнейше были выписаны, оставалось только их соединить.
Впрочем, действовал он по привычке с крайней осмотрительностью, нигде вроде бы не переборщил – лишь начал разрушать сложившийся стереотип, вписывая тщательно в портрет норовистого царя-государя великое множество его предтеч и современников, представляя историю того периода не столько как описание придворных интриг и ратных баталий, а скорее как жесточайшую схватку духовную, кульминацию борьбы идей.
Первое препятствие, которое встретило тогда на своем пути зарождавшееся самодержавие, – всесилие власти церковников. Ясно было, что Церковь должна отойти на второй план, но как ее к тому вынудить? Два предшественника Грозного решили этот вопрос послаблением, дав волю мысли. Расцвело пышным цветом вольнодумство, затронув буквально каждого, но и само духовенство разделилось вскоре на два лагеря. Главным, как ни странно, встал вопрос о мирских богатствах, иметь или не иметь их Церкви – "стяжать или не стяжать". А богатства эти не поддавались никакому исчислению.
И вот приходит человек, на долю которого выпал жребий раздать всем сестрам по серьгам, расставить точки над "i": нужное уложить на века по кирпичику, остальное – сор - безжалостно вымести. Он исполнен злобы против унижавших его сызмальства бояр, считавших его в лучшем случае первым среди равных, да и в отношениях с Церковью твердо намерен провести в жизнь принципы Филофеевы: царь получает свою власть непосредственно от Бога, он уподобляется Богу и подобно Царю Небесному проникает во все помыслы человека. Кроме царя, некому унять людские треволнения. Власть царя выше власти духовной, которая в сношениях с государем не должна забывать свое место.
–Вы действительно уверены в том, что вы говорите?
Должно быть, общение с душевнобольными не всегда бесследно проходит для тех, кто их лечит, Анохин еще в первую беседу с главврачом обратил внимание, что Горохова порой вполне можно было бы спутать с кем-нибудь из его пациентов, - во всяком случае, эксцентричности в нем было хоть отбавляй.
–Вы подумайте, что вы рассказываете1 Это же самый настоящий бред – делириум! Послушать вас, так у нас в подвале какой-то средневековый каземат! Быть может, вам это померещилось? Я уже более десяти лет в нашем санатории, а ничего подобного не слыхал, а вы здесь всего неделю и вдруг такое откопали! Но мы, конечно, проверим. Напишите заявление, изложите в нем подробно, что с вами произошло. - Он помолчал, затем вновь внимательно посмотрел на Анохина. –Так вы настаиваете на своих утверждениях?
–Нет, – поспешно замотал головой Анатолий, – но мне хотелось бы отсюда куда-нибудь перевестись.
–Ах вот как! – Горохов взглянул на Анохина недоумевающе, как-то сбоку, по-птичьи. Затем сделал вид, что разобиделся. – Я вас не понимаю! У нас здесь идеальные условия. Вы улавливаете разницу: тут не сумасшедший дом, не психиатрическая лечебница, а санаторий – са-на-то-рий для душевнобольных. Ни одного буйного, ни разу на моей памяти не понадобилось вмешательство санитаров, лес кругом, грибы, ягоды. Цветной телевизор. Почти никаких лекарств. А кормят как! Куда же вы хотите перевестись?
–Куда угодно! Я согласен на любой вариант.
–Боюсь, что это вряд ли возможно, – пожал главврач плечами, – но напишите, напишите все-таки заявление, я обещаю, что сам лично им займусь.
Анохин потер лицо руками, затем взглянул на главврача просительно:
–Скажите откровенно, доктор, шансов никаких?
Тот побарабанил пальцами по столу и проговорил уклончиво:
–Боюсь, что вы здесь не случайно. Характер вашей болезни как раз в том русле, на котором мы специализируемся. Так что вам повезло. Вы понимаете меня?
–Да, конечно. – Анохин кивнул.
–Можешь убираться к своей старухе! – Марина была близка к истерике. – Я же вижу! Ты стал ко мне гораздо холоднее и мыслями уходишь от меня все дальше! Иди, иди к ней, я тебя не держу! Обойдемся и без тебя с Сашенькой!
Крупейников в растерянности смотрел на жену. Что случилось? Чем объяснить такой нервный срыв? Ей ведь нельзя сейчас волноваться.
–Подожди, Мариночка, объясни толком.
–А тут и нечего объяснять. Звонила твоя ненаглядная, интересовалась, где ты есть. Вот ты мне и объясни, с какой это стати? Ты же мне клялся и божился, что не поддерживаешь с ней никаких отношений.
Ах, Господи, что за бестактность! Неужели надо было Зое сюда ему звонить? Что за срочность такая? Неужели не могла там, на той квартире его поймать?
Машенька, словно прочитав его мысли, вперила в Крупейникова взгляд своих незабудочных, кротких глаз.
–Я знаю, что ты с ней встречаешься, – проговорила она зло, – и до сих пор с ней спишь – это точно. Наверняка она и звонила тебе по поводу свидания. Ты должен прекратить всякие общения с ней. Я не хочу быть у тебя в служанках! Я тебя просто прошу, Саша… – Она вдруг беспомощно расплакалась. - Пойми, мне стыдно людям в глаза смотреть! Что ты со мной делаешь?
Он обнял ее, и она прильнула к его груди, вся загоревшись внутри, лишь только он ладонью провел по ее волосам.
–Я такая злая, противная, ты уж прости, Саша, – пробормотала она в раскаянии, – понимаешь, они тут поют мне с утра до вечера, настраивают. Я обычно сдерживаюсь, а тут вот сорвалась. Я так люблю тебя и так боюсь тебя потерять! – Она била его кулачком в грудь, видно для того, чтобы он глубже понял ее признание.
И зажглись два тела огнем, ровным, праздничным. И, словно почувствовав что-то, как всегда не вовремя закричала Сашенька.
–Подожди, подожди... Пускай, пускай... – шептала Марина. А потом, счастливая, гордая, выскользнула змейкой и помчалась к детской коляске, стоявшей на балконе, на ходу вдевая руки в халатик.
Крупейников долго еще лежал в растерянности, вдыхая аромат ее тела, продолжая ощущать каждой клеточкой своей ее прикосновения.
Любовь? Что такое любовь? И кто это придумал, что любовь должна быть одна-единственная и на всю жизнь? И кто задолбил нам в голову, что, снова влюбившись, прежнюю любовь нужно предать? И почему, если любовь прошла, нужно считать ее неполноценной, недостаточной, недолюбовью, ошибкой ее считать?
И все-таки... И потом, в метро, мысли, увязавшись за Крупейниковым назойливым роем, не покидали его.
"Не понимаю, не понимаю тебя", – робко сетовал его рассудок.
И все-таки... Неужели ревность Марины имеет под собой хоть какие-то основания? И этот непонятный поступок Зои, на нее совсем непохожий? Она ведь совершенно спокойно восприняла поначалу факт женитьбы Александра Дмитриевича, как нечто само собой разумеющееся, удивившись даже его выбору не больше других. Во всяком случае, никаких недоразумений на сей счет у них никогда не возникало, да и не могло возникнуть.
Крупейникову вдруг захотелось вспомнить что-то неприятное из их отношений с бывшей женой... Умом он понимал тогда, по какой причине Зоя стала гулять от него, но сердцем не мог с этим примириться. Наверное, как-то по-другому можно было бы решить проблему, берут же люди, к примеру, на воспитание чужих детей. Но она не верила, что причина в ней, и даже сейчас, когда, казалось бы, все очевидно, поверить не способна.
Умом он понимал... Но когда узнал (а всегда найдутся "доброжелатели"), уже не смог относиться к Зое по-прежнему, хотя единственное, что изменилось, – прекратились их интимные отношения. Он тогда с головой ушел в кандидатскую и, может быть, долго еще терпел бы. Но она не просто упорствовала в своих заблуждениях, а растравляла рану, тормошила и тормошила его. Пока наконец, в порыве крайности, не выгнала его из дому...
Нет, это уж слишком, не стоит так бередить душу. Все и так достаточно свежо в памяти: мотания по частным квартирам – унижения бездомного пса, пьяницы-соседи. Постоянные попытки примирения, слезы раскаяния. Но он был непоколебим, хотя прав ли? Все в ту пору висело на волоске: кандидатская, московская прописка, пока наконец не подоспела его очередь на кооперативную квартиру. Столько лет ушло, чтобы нормализовать положение, зачем же сейчас прошлое ворошить?
Наверное, осталось у них больше, чем дружба. Тесть и теща встречали Александра Дмитриевича с неизменной приветливостью, и он не чурался бывать у них, у Зои всегда были ключи от его квартиры. Они и сейчас у нее. Но в чем-то сверх того его подозревать...
Хотя и этого Марине более чем достаточно. Во всяком случае, непонятно, но ему, Крупейникову, непонятно было бы, если б было наоборот. Почему все люди должны быть одинаковыми? Всегда, при всех условиях и невозможностях человек должен жить по-человечески – в единении со своей душой.
Уж коли день с утра пошел наперекосяк, то его не выправишь. Вот и сейчас, вспомнив, что ему надо позвонить и спустившись вниз, на первый этаж "Исторички", Александр Дмитриевич наткнулся на очередь у телефона-автомата. Такое здесь редко бывало, да и что бы ему позвонить хотя бы от метро?
Лишь минут через двадцать ему наконец удалось услышать в трубке голос Шитова.
–Юрий Николаевич? Это Крупейников. Вы меня разыскивали?
–Да, я звонил. Как там с рецензией, Александр Дмитриевич? Пальчиков передал вам, что я в отпуск ухожу?
–Конечно, конечно, Юрий Николаевич. Но... – Крупейников замялся, на чем свет кляня мысленно свою интеллигентскую мягкотелость. – Мне крайне неудобно перед вами... однако поверьте: ей-богу, я сделал все, что мог. Да, собственно, и уговор у нас был, как вы помните. только попробовать, не получится, так не получится. Ну а как могло получиться – тут не моя стезя совершенно... Нужен какой-то другой человек, специалист. Уж не знаю кто, психиатр, что ли? Это вам виднее.
Шитов помолчал огорошенно, затем заговорил медленно, вкрадчиво, стараясь сдержать охватившую его ярость:
–Я все понимаю, Александр Дмитриевич. Однако видите, как получилось: и вы, и я замотались, а теперь уж... полное отсутствие времени, цейтнот, так сказать. Пожалейте меня: путевка на руках, билеты на самолет куплены. – Он посопел в трубку. – А коли не хотите пожалеть, то хотя бы выручите, я вам тоже не раз еще пригожусь. Да и что там отзыв какой-то? Стиль, слог, что ли, надо оттачивать? Это ведь для внутреннего пользования, день работы, ну, максимум, два.
Крупейников вздохнул.
–Дело не в дне и не в двух, Юрий Николаевич. Я ведь так и этак, не единожды пытался. Вот психиатр тут точно, без промаха.
Шитов начал заводиться.
–Господи, Александр Дмитриевич, да какой же психиатр? Он такое наплетет, год будешь в одних терминах разбираться и ни хрена не поймешь. Да и где я вам найду психиатра-то? У нас не больница. И зачем? Если бы нам диагнозы были нужны, а то просто мнение. Но достаточно веское мнение. Мне-ни-е! Я, такой-то, вот так, и именно так, считаю. И все!
Крупейников молчал. "Ну, уговоры кончились, сейчас начнется выворачивание рук", – подумал он тоскливо.
Однако ничего подобного не произошло. Шитова вдруг осенило, и он сразу же убавил голос на полтона ниже:
–Впрочем, да что мы с вами... Конечно, вы правы, Александр Дмитриевич. Может быть, я действительно требую от вас невозможного. А зачем? Какие сложности? У меня ведь рецензентов-то под рукой как собак нерезаных, тут же, в кабинете, не сходя с места диссертацию целую настрочат. Кому не хочется заработать? Одному вам! Все! Решено, никакой рецензии! – Он помолчал, затем вздохнул умоляюще. – Но справочку-то, совсем маленькую, крохотную, вы можете для меня соорудить?
–Батенька, помилуйте, да какая справочка? – Крупейников осмелел, почувствовав, что вот-вот вывернется. – Если бы там хоть на полкопейки было что-то историческое. Причем тут я вообще?
–Э, нет! – Здесь, хоть и вперемешку с весельем, уже послышался металл. Ловушка захлопнулась. – Это уже не-у-ва-же-ние, Александр Дмитриевич, я никак иначе не могу расценить. Во-первых, отчего же не история – целый период, отныне в Бозе почивший? А во-вторых: скромничаете, да еще как скромничаете, Александр Дмитриевич. Я же помню те ваши статьи о брежневских "психушках". Хотя вы потом к этой теме не возвращались, но стоите, так сказать, у истоков ее открытия, да и материалы ваши до сих пор сохранили свою актуальность. Так что вам и карты в руки, кому же еще? Просто замечаньице, пометочка. Комментарий, если хотите! Это вам ничего не будет стоить, а уж мне-то как будет хорошо!
Крупейников понял, что ему не остается ничего другого, как только уступить. Да, отказаться и в самом деле удобнее было по телефону, вот только не здесь, когда за твоей спиной не просто нетерпеливая очередь, а еще и приходится как бы раздеваться на глазах у людей, которые прекрасно разбираются в том, что ты говоришь. Он с досадой вернулся за свой стол в научном зале и пододвинул к себе папки со ставшим вдруг камнем преткновения на его пути "плодом творческих мук" неизвестного автора. "Грязная работенка, но никак не отвертеться. Ладно, день все равно пропал, хоть с этим, по крайней мере, разделаюсь, а завтра уж за свое "творение" примусь".
Помочь сайту
Поздравления
