Кто бы ни встречал батюшку в то утро, то сразу же замечал, произошедшую в его душе перемену. Батюшка, словно бы слегка высох, стал и выше и строже обычного. Люди догадывались, что что-то не так в семействе священника, нет возле него любимой дочери Настеньки – нет той, кому они улыбались, словно сошедшему с небес Ангелу.
Это заметила и Ксения. Отвешивая батюшке товар, она смотрела на него, боясь своим взглядом разбередить чужую, ещё свежую рану.
Сама она не волновалась за Артура. Тот иногда пропадал где-то по целым дням – брезгуя дедовым домом, как грязным опостылевшим ему сараем. Этот темноволосый и мерзкий человек мог только ругаться и позорить её. Ксения чувствовала это – но как исправить брата – она не знала
Она помнила, как смиренно входила сюда Настя. Было смешно смотреть на неё, но тут же ты устыжался своего дурацкого смеха. Правая рука девушки сама тянулась ко лбу, дабы совершить крестное знамение, а глаза устремлялись долу, дабы не соблазняться магазинным изобилием.
Казалось, что эта девушка сознательно готовит себя к прочной и вечной работе над душой. Словно бы она тяготится окружающим её миром, как тяготится рыба грязной и промасленной водой.
Ксения понимала, что наступившая взрослость не сулить ей ничего кроме тревог. Она чувствовала, что окружающие не слишком доверяют ей, зная, каким чудовищем показал себя её младший брат.
«Лучше бы его в армию навсегда забрали!» - думала она, прощаясь с Артуром, как с покойником.
Фигура станичного атамана была заметной. Она явилась в дверях совсем неожиданно. Атаман шёл, ловко как цирковой медведь, и смотрел на отца Александра с тем же звериным сочувствием.
- Благословите, батюшка, - пророкотал он своим знаменитым баритональным басом.
Отец Александр благословил.
- Вот, что, отец Александр. Напали мои молодцы на след вашей Настеньки. След-то к арендатору повёл.
- К арендатору? Чего ей у него делать? И сами посудите, зачем ему моя дочь?!
- Этого я сказать пока не можу. Трошки обождать треба. Но скажу, Вот, вам крест, скажу. Там ведь арендатора самого нет. Это мы проверяли. Он в Темрюк к дочери поехал. А вот, его батраки… Я много раз говорил, что чужим в станице не место. Бог весть, шо за люди. Зроблять якусь капость, а ти потім разгребай та гній нюхай. И ещё… Заходит ко мне дед той самой продавщицы – у них парень из дома ушёл. На мой взгляд, ушёл и ушёл – одной нехристи меньше стало. А с другой стороны поглядеть, ведь тоже душа живая. Мне сын ведь много чего про него насказал. По этому парню колония горькие слёзы проливает.
Атаман шагал по улице стараясь не представлять себе всяких ужасов. Его крепкие руки слегка подрагивали. Он боялся, что уже поздно что-либо делать, что он не увидит больше той чистой и непорочной Настеньки.
«Ні, не можу я бачити цю дівчину розтерзаній і голою, як якусь недолугу шалаву! Не может того быти, чтоб она скурвилась!»,[1]- думал он, жалея, что не может прямо сейчас начать наступление на ненавистную ему ферму.
И снился Анастасии Александровне сон.
Словно бы и не Анастасия она Александровна, а какая-то древняя мученица. И что смотрят на неё тысячи глаз и ждут, когда оголодавший зверь пожрёт её юное тело. Настя вся раскраснелась от восторга – её ноздпи подрагивали – было уже не ясно, это её сон или ещё более затейливый хентай
Уставшая девушка не замечала ни жёсткости матраса, ни того, что тут пахло стылой извёсткой, что, наконец, она лежала под простынёй совершенно раздтая, как лежат лишь одни мертвецы в морге.
Артур чувствовала себя наказанным детсадовцем, он помнил. как избалованный и скрытный страдал от подлостей маленьких варваров, как простаивал по настоянию воспитательницы в углу, за то, что не хотел есть манную кашу и удивлялся, что воспитательницы не ходят перед ним нагишом.
Он помнил, с каким восторгом малолетние дурёхи разглядывали его писун. Он заставлял их быть честными – девчонки широко раскрывали рты и торжественно, словно перед тщательно запланированной дефекацией демонстрировали ему сничала свою письку, а затем и попку.
Многие забыли о своих прегрешениях. Зато помнил он, невольно сравнивая эти запретные места у порядочных девчонок и шалав – и понимая, что рано или поздно они станут перед ним, как красивые и послушные куколки.
- Ну, я так понимаю, в лагерь вы пока не хотите. Учтите, за такие вот фокусы теперь пожизненное дают. И эх, при муженьке-то вы лучше выглядели. Ты пёс рыжий, чего глаза отводишь. Я с тобой, кажется, разговариваю!
Незнайка исподлобья посмотрел на рассерженную Руфину.
В этой женщине появилось нечто новое. Она теперь не была капризной затворницей, жизнь вдоволь потопталась по ней, как ошалевший от похоти петух по своей курице.
- Ну, и что Вы предлагаете? Поповну в расход пустить?
- Мокрым делом не брезгуешь?!
- А что, славная из неё скульптурка вышла бы? Ева. Мы бы её цементом бы залили, куски какие лишние посбивали и продали бы на сторону. Ищи потом свищи. Наш-то Хоз сейчас, вроде, в рост пошёл.
- Ты отчего-то так развеселился? Думаешь, Боксёр паровозом пойдёт, а ты так – прицепным вагончиком? Учтите, тут я думаю. без одной особы не обошлось. Не может она себе простить, что за сыном моим говна-то убирала.
- Это золотарка-то та... Адвокатская дочка. А мы другое слышали, крыша у неё окончательно того – убежала крыша.
- Это у вас крыша убежала. А дождь хороший собирается. Вам ребята, без крыши-то каюк придёт. Старые вы, что бы зады свои подставлять. А на Хоза больно не рассчитывайте – для гроссмейстера пешки, что лагерная пыль для начлага. Хоз сам сейчас в бегах.
- Ну, чего… Придумал что-либо?
Бокс с надеждой щенка, смотрящего на хозяина оглядывал крепкую фигуру Паука.
- Драть когти надо… И мы этой дамочке не помощники. Пусть она со своим отпрыском милуется, как знает – а мне что-то тут горячо показалось.
- И мне горячо… Чёрт её сюда притащил, что ли?
- Слышишь, надо напоследок убраться. У меня идея. На нас и не подумают. У меня там пугала от птиц были заготовлены, так и ровно три – понимаешь?
- Ну, три крестовины… врубаешься, Боксик. Это же.
- Ты, это чего. Решил поповну в святые определить. Она – Христос – а эти двое разбойницы. Слышь, Паук, а очко не взыграет?
- А оно у меня давно не играет. Я может быть, ей прямую дорогу в рай указую. Ей, и соплячкам этим. Не мы так другие. А этот паренёк пусть заместо легионера будет, посмотрит, как они сдыхать от жары будут. Заодно и проверим его – стукачок он, ссыкун али нет. Мамаша его нам не помеха. Она сейчас без задних ног спит.
- А этот, ну, который с ней.
- Так у него документы палёные. С бомжа какой спрос? Пускай за всё заплатит. Сука...
- Так может это не тот Евсей.
- А мне по хрен. Тот – не тот. Бог своих на том свете опознает, а мне и на этом свете хорошо. Так хватит тут лясы точить. Я в сарай за крестовинами, проволокой там. А ты девчонок готовь. Постой, пусть дрыхнут, мы их по одной в машину перетаскаем.
Отец Александр стоял на коленях перед образом.
Он понимал, что волнуйся он и кричи – это не поможет его дочери. Он не властен над её судьбой. Только Бог попушающий всему и злому и доброму – теперь может защитить и тело, и душу Настеньки.
Ночь подходила к концу. На востоке уже алел восход. Солнце всегда восходило именно там, откуда и пришла та великая спасительная для многих звезда. Откуда был явлен миру Свет Правды.
Он часто говорил дочери о подвиге. Она смотрела на него, смотрела и понимала, что живёт только для того преобразительного подвига – подвига, которого так жаждет её Душа и страшится тело.
Тело было бы не прочь заняться приятной и скверной гимнастикой. Ведь другие тела не боялись постыдно розоветь, содрогаться, а затем стесняться неизбежного и рокового для них преображения. Эти люди, словно бы вкусные яства, крали души с божьего стола, а затем кидали их алчущим псам и свиньям.
Эта зараза ещё не до конца проникла в душу Настеньки. Она боялась, что так и останется бесплодной смоковницей, тем деревом, что страшится прилёта насекомых и держит свои цветки в неприкосновенности.
Очи Нерукотворного Спаса следили за каждым его движением.
Когда-то он боялся этого всепрощающего взгляда, но теперь жаждал его, как жаждет гноящаяся рана целебной повязки.
Страх оказаться маловером, подлым книжником, усомнившимся в Правде терзал отца Алексанлра. Он и так слишком долго владел данным им сокровищем – не давая ему расти – но закапывая в землю.
Насте было сложно жить. Она тяготилась своими друзьями, точнее всеми теми, кто набивался ей в друзья. Отец Александр вспомнил одну из таких подруг, кажется её звали Екатериной - скромная на вид, она казалась замаскированной гадюкой, что только притворяется наивным ужом. Не она ли и толкнула Настю в пропасть, не подозревая того, что у той вырастут крылья
[1]Нет, не могу я видеть эту девушку растерзанной и голой, как какую-нибудь непутёвую шалаву! Не может быть того быть, чтобы она скурвилась
Помочь сайту
Поздравления
