Глава сорок третья

         Спустя три дня к дому Махлаковых подкатил серый милицейский УАЗик.

Из него вышел местный участковый Сергей Пентюхов, незнакомая станичникам женщина в тёмно синем мундире и ещё какой-то потрепанный тип.

С его губ не сходила угодливая улыбка.

- Вот тут её ищите. Туточки она.

 

Мать Кати двигалась как автомат. Она даже не заметила появления на улице чужих людей, казалось, что она оглохла и ослепла.

- Гражданка Махлакова, - донеслось до неё.

Чужой строгий голос слегка напряг её мыслительные способности. Она повернулась и пошла на зов, как слепая, совершенно не стыдясь старого заляпанного грязью халата. Под халатом явно отсутствовало нижнее бельё, в прогале между полами высовывались лобковые волосы.

- Сбрендила, баба. Вы у неё ничего теперь не добьетесь, - уныло глядя в землю, пробормотал Пентюхов.

- А вам бы, Сергей Александрович, помалкивать бы. Прозевали на своём участке преступников. Были бы порасторопней, то поповская дочь не в больнице была, а здоровой и весёлой.

- А я почём знал? Вы вот у него спросите, почему вовремя не сигнализировал.

- Н-да и секретный сотрудник у вас. Вы с ним, чем расплачиваетесь? Самогоном, небось.

- А мы не кацапы какие-нибудь, чтобы самогон пить. Мы только винцо. Мы тут благородные люди.

- Махлакова Виктория Павловна?

Растрёпанная дама молчала.

- Мы приехали, чтобы задержать Вашу дочь.

- У меня нет дочери.

- И куда же она подевалась?

- У меня нет дочери. Только собака. Вон там в закуте.

- Прекращайте юродствовать. Где вы прячете преступницу?

- Нет у меня дочки. Хотите на Джульку посмотреть? Так идёмте, я её вам покажу.

И она торопливо направилась к сарайчику.

Людмила Степановна последовала за ней. Пентюхов уныло покосился на сексота и сделал шаг вперед.

 

Дверь сарайчика распахнулась. В темноте что-то предательски розовело. Это что-то могло быть ободранной тушей козы, но это было человеческое тело.

- Жуля, вставай, солнышко. Я тебе кашки принесла.

Розовое существо оторвало голову от постилки. В её взгляде был только страх и трепет перед незнакомцами. Оно глухо заворчало и вдруг стало громко и очень натурально лаять.

- Обе сбрендили. Интересно, кто первая?

- Пентюхов, помолчите пожалуйста, - строго заметила приезжая из Поволжья и добавила, глядя на хозяйку дома. - Так, гражданка Махлакова. Прекращайте цирк. И дочурке своей посоветуйте не юродствовать. В психушке ничуть не лучше, чем в колонии.

 

Существо между тем потянулось. Оно подняло левую заднюю конечность и с наслаждением дало волю своему мочевому пузырю. Струйка мочи побежала на землю.

- Не видите, что они чокнулись. Придётся этому джигиту за всех отвечать.

Людмиле Степановне было страшно выдать себя. Она также притворялась сумасшедшей, невольно подражая Шуте, стараясь за безумием скрыть свой озлобленный ум. Эта девчонка наверняка только играла роль собаки, а сама мечтала только об одном, поскорее слинять из этого сарая.

- Ну, что посмотрели? Щенки у неё скоро должны родиться. Покусать вас может.

 

 

Катя ещё надеялась стать человеком. Она была готова броситься к этой строгой девушке, но страшный ошейник стягивал её шею.

Мать давно переломила её волю. Ей хватило всего пяти оплеух, чтобы забыть обо всём кроме страха. Смелость и наглость растаяли подобно туману от первых лучей солнечного света.

Катя привыкла ползать на четвереньках, есть безвкусную кашу, стараясь ухватить кусок побольше. Она даже не стыдилась испускать гази или мочиться, подняв ногу.

Вся её гордость и наглость исчезли в один миг. Они предали её, как неверные товарищи, и теперь, молча, наблюдали, как она пытается отстоять свою жизнь.

Страх смерти заставлял её быть покорной. Мать давно уже ушла из тела Виктории Павловны, Та отбросила этот образ, словно скомканный и испачканный экскрементами кусок бумаги.

Она наслаждалась своей властью над исхудавшей и загнанной в угол дочерью. Теперь в её душе пели трубы. Быть безумицей, второй Салтычихой было приятно. Она всегда мечтала кого-то истязать, заставляя напрягаться  её жестокосердное сердце.

Она подумывала о том, чтобы полакомиться Катиной плотью. Теперь грязная и безумная она годилась только для того, чтобы стать пищей. А кто станет едоком этого блюда – она или могильные черви – не так уж и важно.

Судьба мужа её не волновала. Она нашла его прощальную записку и долго смеялась, глядя на кривые слова. Там было сказано: «Я ухожу…»

Муж, наконец, сделал то, чего она от него ожидала. Перестал мозолить ей глаза. Маменькин сынок и слюнтяй. Она и так слишком долго терпела его подле себя. Его, кто извозил её жизнь в коровьем навозе.

Она мстила, прежде всего, ему. В облике этой поруганной гордячки было больше его черт. Казалось, что это он родил её, или притащил с собой, как ненужный пахнущий подпольной сыростью чемодан.

 

-Так, Пентюхов. Вызывайте Скорую и ветеринаров. Скажите, что тут собака взбесилась.

- Вы что думаете, они симулируют?

- Я не психиатр. Вот положат их в больничку, тогда ясно станет. А у нас уже есть на эту особу заявление. Кража мобильного телефона.

- Хотите перед начальством выслужиться. А ведь от пострадавших ещё заявления не было. Нет тела – нет дела.

- Тело есть. Вон там в сарайчике. И я не хочу, чтобы это тело ушло. Керимова мы закроем. Только вот мало этого. Мало. Он кого-то покрывает. Кто-то играл им. Он же сопляк, недоумок.

- Вы откуда знаете?

- Да, так знаю. А станете любопытничать, Пентюхов, у вас нос вырастит, как у Буратино.

 

Отец Кати ушёл из дома на рассвете.

Он старался забыть всё, даже своё имя. В сущности, если его найдут, он уже будет только телом.

Он шёл к лиману, шёл, представляя, как войдёт в этот водоём, как постарается поскорее лишить свои лёгкие доступа воздуха, как затем, через какое-то время всплывёт, как некий зловещий знак.

Теперь смерть казался ему простым выходом – она, подобно мечу Александра Македонского рассекала узел проблем.  Он сам, сам жаждал её.

Конечно, хорошо было умирать за кого-то. Погибнуть, спасая ребёнка от бешено мчащегося грузовика, было бы гораздо лучше, Но он не мог найти себе подвиг, и не желал жить.

Лиман тихо дремал. Он наслаждался утренней прохладой.

Мужчина не стал раздеваться. Он решил, что будет звать себя именно так - мужчина. Так его окликали в очереди и на улице, не особенно стыдясь такой фамильярности.

Вода медленно поднималась. Джинсы намокли, и ему стало стыдно. Он даже подумал, что добавил малую толику влажности, дав свободу своему мочевому пузырю.

Он боялся, что его заметят и станут отговаривать от сделанного уже на 3 шага. Что кто-то успеет раньше, чем он окончательно станет трупом.

Он не боялся смерти. Для его тела жизнь кончалась сейчас, в данный миг. Он старательно глотал солоноватую воду, глотал и старался поскорее захлебнуться

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

© Copyright: Денис Маркелов, 2014

Регистрационный номер №0195941

от 27 февраля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0195941 выдан для произведения:

Глава сорок третья

            Только вечером, едва передвигая ноги, Катя вернулась домой. Всё её тело было испачкано в чём-то зловонном, а волосы висели, как промасленная пакля.

            Отец встретил её у сарая и посмотрел на  неё, как на боязливую дворнягу. Он, молча, курил и скользил взглядом по её истерзанному телу.

Катя сопела, не в силах сделать ещё один шаг. Она понимала, что теперь вызывает только брезгливость.

            Она старалась вырваться из этой ужасной яви, но та никак не кончалась, терзая некогда такое горделивое сердце. Катя не могла поверить, что действительно была опущена, избита, измазана в нечистотах и отправлена умирать.

            Её никто не собирался спасать. Даже этот человек, который до сих пор считался её родителем.

            Он кивнул ей на дверь в сарай. Катя вошла. Ей вдруг стало всё равно, что будет, что случится с её телом, которое никак не желало умирать, что ещё цеплялось за миражную надежду.

            Люди, что бросали в неё мусор, что поливали её тело вонючими опивками, все они излили на неё гнев. Теперь, вероятно, они забыли её, как нелюбимого покойника. А она не могла вновь чувствовать себя свободной.

            В сарае пахло стылой ночью. С потолка свисала голая ярко-жёлтая лампочка. В её свете была заметнее паутина и весь окружающий неуют.

            Отец указал ей на старый потрепанный табурет.

            Катя села. Она боялась двинуться, вскрикнуть.

 

Отец срезал грязные пряди. Катя понимала, что скоро её голова станет такой же голой, как лампочка, и что потом, потом.

Она боялась подумать, что её ждёт впереди. Теперь, когда её изваляли в грязи, будущее пугало, как страшный глубокий омут. Оно утягивало на самое дно.

Теперь она проклинала себя за гордыню. Отец мог попросту выгнать её прочь, бросив в качестве фигового листа паспорт. Катя была готова стать изгнанной из Рая Евой. Теперь она понимала её, теперь, когда её презирали, когда её ожидала колония.

Настя могла бы простить её. Ведь она могла только догадываться, кто её заманил её в ловушку. Кто так подло и скверно подшутил над её невинностью и простотой.

Катя теперь презирала и себя и своего кумира. Он оказался обычным мерзвавцем – от его тела попахивало страхом и свеженаваленным калом.

Больше всего она боялась, что их заставят сношаться, словно дворовых собак. Она бы умерла от одного вида этого мерзкого предмета. Артур пытался храбриться, но его покрасневший зад свидетельствовал о другом. Когда его отвязали от скамейки, он упал, как засохшее дерево.

На него вылили холодную воду.

Люди излили гнев, и теперь смотрели на него, как на кучку нечистот.

Пришедший в себя Артур тихо застонал. Он смотрел на станичников и не узнавал их. Главное, в этой толпе не было ни деда, ни так ненавидимой им сестры, которая так и не смогла примириться с его распутством.

Ему казалось, что он попал  в один из хентаев. Но здесь жертвами становятся парни, а не безвольные и слабые девушки.

 

Отец кивнул её на грязную тряпку. Она лежала на полу и воняла псиной.

Катя с трудом расположилась на ней. Ей уж было всё равно – голова стала пустой и лёгкой, словно наполненный гелием воздушный шар.

- Спокойной ночи» - брезгливо произнёс  смущенный мужчина.

Ему было трудно. Он старательно гнал все мысли о родстве.

 

Он решил уйти. Жена притворялась спящей. Она так и не вышла навстречу дочери. Словно та, злая мачеха и словацкой  сказки, не желая видеть своё дитя голым и униженным.

Катя опозорила её. Она натворила что-то страшное, презрительно и подло разрушила её миражный уют, её мечту о другой жизни. Быть матерью преступницы не входило в планы матери Кати. Она охотно бы оттолкнула её от себя, попросту перестала считать дочерью.

Теперь бедной красавице уготована была судьба изгоя. Он, словно бы только превращенная в человека дворняга ютилась в сарае.

 

Катя не хотела возвращаться из Рая.

Ей было страшно открыть глаза, взглянуть на такой неласковый мир.

Она итак и не поняла, кто ей толкнул в бездну. Неужели, это был Ермолай?.. Но нет, он не мог так поступить. А что, если он ждёт её там, в прекрасном саду?

 

Отец Александр прислушивался к своему сердцу. Он молил Богородицу, молил Царицу Небесную вернуть ему дочь.

Настя была теперь дороже всего. Он охотно бы отказался от служения, уехал из этой станицы, вновь пошёл бы на завод. Только бы не проклинать никого.

Сердце не прощало. Оно болело и жаловалось на боль.

Образ Богоматери был освещён рубиновой лампадкой.

Отец Александр вглядывался в кроткий лик Богоматери. Он был рад, что не видел этих несчастных. Просто не успел на место судилища.

- Ничего, собаке – собачья смерть. Сдохнет, зароем где-нибудь, - проговорил атаман.

- Да как же. Душа ведь живая.

- Душа? Да гниль там у неё, как в сундуке дурном. Стерва. Я таких сволочей за версту чую. И этот. Говорил я в станичном совете. Чтоб выслали его подальше – не послушали. Ну, вот допрыгался воробышек.

- А девушка, как же.

- Да ей уже досталось. Кто-то постарался. Говорит, что мамаша этого. Освободилась только.

- Ой, беда…

- Не слушаете вы меня, отец Александр, а зря право. Вы человек – добрый, хороший. А вот таких мерзавок надо от колыбели лупить. Чтоб неповадно было. И этого Ермолая. Ведь это с его телефона дочь вашу выманили.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Печать Каина. Глава сорок вторая

Печать Каина Глава сорок четвёртая