Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава двадцать шестая.

Печать Каина. Глава двадцать шестая.

29 августа 2012 - Денис Маркелов
 
Глава двадцать шестая
Людмила Головина с трудом открыла глаза. Ей казалось, что она до сих пор была жалкой запуганной Какулькой. Этот персонаж, отдаленно напоминающий кастрированного Горлума так и стоял перед глазами с явной укоризной взирая на нынешнюю прокурессу.
Людмиле стало тошно от чувства бессилия. Время не залечило её рану, напротив, с годами та саднила всё сильнее, заставляя сомневаться во всём, даже в том, что она нормальный и свободный человек.
Было глупо лежать на месте своей так поздно разоблаченной мачехи и слушать приторную мелодию, что доносилась из сотового телефона. Людочка остановила пение этого импровизированного петуха, встала и направилась к ванной комнате, совершенно не стесняясь своего обнаженного тела.
После жизни в покоях Мустафы нагота была уже не страшна. Она была, по крайней мере, не так глумлива, как её униформа. Людмила Степановна стеснялась представать перед миром стражем законности, кто-то подленько и нагло шептал: «А королева-то – голая!».
В ванной царил Боттичелли. На стене из морских волн выходила прекрасная Афродита. Выходила, как бы заменяя Людочке далёкую однояйцовую сестру. Головина вглядывалась в черту Афродиты, усмехалась и находила удивительное сходство с Лорой Синявской.
Та была уже не прежней златовласой Принцессой..
Лора оставила о себе довольно стойкую память. Людмила вдруг вспомнила, как бездумно барахталась с ней в постели, стараясь хоть так искупить свою вину. Их отношения не зашли слишком далеко, не вышли за грани обычного подросткового баловства, когда близкие по крови люди – всего лишь тренажёры для будущих побед.
Лора старалась отмалчиваться. Она писала редко, скорее боясь напоминать о себе, чем сознательно ленясь. Людмила читала её письма, как привыкла читать заметки в газетах, боясь только одного обнаружить досадную описку или поверить всему тому бреду, что выдумывала сестра.
Она уверяла, что давно всё забыла. Людочка хорошо помнила, как впервые увидела «саму себя» - горделивую и смущенную одновременно. Тогда Лора прятала от неё глаза, видимо боясь поверить, что и сама может занять место в этой мерзкой шеренге рабынь.
Людочка теперь была рада этой встрече. Она вдруг подумала, что, наверно бы, попросту сошла с ума от обиды, если бы узнала всё иначе. Что, будучи одетой и обладая волосами, она бы попросту устроила истерику, веря в свою королевскую неповторимость.
Теперь всё раскрылось, как нельзя лучше. Она была наказана за гордыню и не смела, поднять глаз от мокрой травы, а её копия, словно далёкий мираж, проплывала мимо, беся всех своей непроходимой глупостью.
После бодрящего душа дело пошло на лад. Людочка усмехнулась, точными, давно уже выверенными движениями обтёрла себя от макушки до пят. Теперь оставалось только позавтракать и собираться выходить в свет.
Готовясь, стать прокурессой, Людочка заглянула в свой нетбук. Там на её страничке было одно одинокое письмо.
Фотографии, что были приложены к письму, удивили, нет даже испугали её. Она вновь почувствовала роковую влагу в промежности, понимая, что прошлое возвращается. Что эти люди никуда не делись, сто они ещё могут навредить ей.
Той роковой День Победы вновь встал перед глазами во всей красе. Людочка кожей чуяла его стылость, чувствовала так, как будто вновь была в той затрапезной конторе среди мёртвых вещей и презирая саму себя, машинально, словно напуганная детсадовка, раздевалась.
«Как же им удалось бежать?! Впрочем!?»
Она вновь почувствовала запах этих двух незнакомцев. Если рыжеволосый Незнайка был стерилен, словно только что прокипяченный марлевый бинт, то Пьеро с его тяжёлым взглядом пугал не на шутку. Казалось, что вот-вот вынет нож и вонзит его лезвие под ребро по самую рукоять.
Со словом «рукоять» хорошо рифмовалось одно низменное ругательство. Людмила Степановна едва не разродилась им, но время сомкнула свои губы, боясь показаться фривольной.
Она решила бодро ответить подруге. Та, наверняка, попросту приняла за их мучителей других. Да и вряд ли тамошние милиционеры допустили существование этой парочки.
 
После завтрака мысли заработали, как хорошо смазанные шестерёнки часов. Людмила Степановна села за руль своего рыдвана в хорошем настроении. Она собиралась вечером заглянуть к отцу.
Утренний, ещё не испепеленный жарой, Рублёвск был неожиданно приветлив. Вписавшись в поток машин, Людмила доехала до места своей службы без происшествий. Оставляя машину на служебной стоянке. она даже позволила себе улыбнуться, стараясь выглядеть милой сексапильной прокурессой, но никак не преображенным колдовством Горлумом.
Мир вновь улыбался своей Принцессе…
Людмила Степановна была на высоте положения. Она даже удивлялась, что ночью была столь слабо, чтобы поверить каким-то надуманным страхам
 
 
* * *
Нелли порядком устала от курортного безделья. Какое-то мерзкое чувство не давало ей покоя. Было страшно признаться в своей ревности к мужу. Точнее к возможным соперницам, которые наверняка роились в их общей спальне, как мотыльки.
Пора было возвращаться домой – к своему банку и к своему «Матизу». Муж был как всегда на третьем месте. Нелли не вспоминала о нём без особой на то нужды, боясь накликать несчастье.
Кондрат был её ошибкой. Она попросту приняла желаемое за действительное. Он был совершенно неподходящим для серьёзных отношений, миленький избалованный ранним успехом мальчик.
Нелли поняла, что всегда искала не мальчика, но мужа. Она ориентировалась на своего, теперь, к сожалению, покойного отца. Валерий Сигизмундович был довольно импозантен, даже красив. Но эта красота была полна силы и уверенности.
Нелли не хотелось посвящать мать в свои проблемы. Она видела, как та относится к зятю. Кондрат казался Ираиде Михайловне идеальным молодым человеком. Он не пил, не курил, а тем более не кололся. Но всё-таки в нём была одна едва заметная червоточинка
Эта червоточинка беспокоила Нелли.
Она не забыла, как ходила совершенно раздетой по чужому особняку. Не забыла, как сгибала колени перед ненавистной Руфиной, которая замазывала всё её фантазии вонючей чёрной краской.
В глазах мужа она читала какой-то странный порок. Он был едва заметин, как малая соринка в глазу, но всё же…
Она уже жалела, что сменила фамилию. Теперь всё казалось глупой детской игрой в дежавю, словно бы ей хотелось занять место своей матери, перестать думать о себе, как о маленькой девочке.
Воспоминание о деде были смутны. Он умер, когжда ей исполнилось десять лет, умер как-то слишком незаметно для её сознания.
И вот теперь.
 
Ираида Михайловна не собиралась останавливать свою дочь.
Она замечала в зяте некую странность. Кондрат вёл себя как мальчишка. О словно бы не верил, что стал мужем Нелли и вёл себя как бездарный актёр на давно опостылевшей ему репетиции.
«В конце концов, это лучше прекратить, пока всё не зашло слишком далеко!».
Оболенская-старшая была уверена, что дочь вряд ли прельстили те физические упражнения, в результате которых появляются на свет все люди на этой планете. Нелли была равнодушна к таким забавам. Она даже слегка стыдилась их, преувеличенно показывая надвигающиеся приступы тошноты.
Город-Герой начинал надоедать им обоим. Они решительно ушли с пляжа и теперь спешили к зданию вокзала, чувствуя разъедающую души скуку.
Нелли была готова отправиться в путь. Она решила проделать этот путь от начала и до конца – в купейном вагоне, проделать, как бы отстраняясь от всех проблем. Даже от своих мыслей о Кондрате.
Ей даже стало страшно, словно бы она возвращалась ни к себе домой, а в уже порядком поднадоевшую и почти опостылевшую общагу. Ей даже было обидно за материнское расточительство – вполне можно было расположиться в какой-нибудь хрущёвской однушке.
Но ведь для милого зятя мать была готова расшибиться в лепёшку.
 
До отхода поезда они обзавелись курицей-груль. та смирно лежала в пакете из фольги и давала возможность Нелли чувствовать себя полноценной путешественницей.
- Дочка, вдруг как-то нелепо, почти трагикомично произнесла Ираида Михайловна.
Она смотрела на дочь, так же, как когда-то в прошлом на берегу Хопра, смотрела и удивительно долго молчала, словно некстати онемевшая дорогая кукла, которая давно устала «мамкать»
В вагоне было чисто и опрятно. Нелли прошла по коридору до купе, заняла его и стала думать о том, что будет с ней через сутки   с небольшим, когда она вернётся в такой изменчивый, но довольно провинциальный Рублёвск…
 
Людмила Степановна отвлекалась на настойчивое пиликание своего карманного друга.
Мобильник, словно верный пёс протягивал ей очередной конверт. Послание было от Нелли.
«Наконец-то приезжает!», - подумала она с лёгкой брезгливостью завистницы.
Нет, она даже не думала флиртовать с этим жалким музыкантщиком. Но всё же.
«Неужели муж Нелли – извращенец!»? Впрочем, это не удивительно. Обычно такие мальчики подают большие надежды, но, увы – плохо кончают!»
Каламбур мысленно слетел с языка и заметался среди четырёх стен кабинета.
Вечером Людмила Степановна собиралась навестить отца. Степан Акимович не особенно давал о себе знать. Он был молчалив, даже скорбен иногда, когда особенно чувствовал себя одиноким. Чтение и игра немного отвлекали его, но не надолго.
Людмила боялась осиротеть окончательно. Она вдруг почувствовала себя слабой, такой же, какой была в особняке Мустафы, когда драила его проклятые унитазы, когда надрывала голос, воображая себя наседкой и не понимая, что это влажнит её между ног – текучий белок или нечто более мерзкое, что показывало всю её недетскую порочность.
Тогда, несмотря на страх, она ловила настоящий кайф.
Мысли о позорном сидении на яйцах промелькнули, словно вспышка молнии. Людмила Степановна не узнавала в этом обритом наголо и обнаженном существе саму себя. Теперь она была ни Принцессой, ни Какулькой, но кем-то третьим – точнее третьей. Третьей девушкой.
«Ладно, завтра я увижусь с подругой, мы поговорим… И всё разъяснится».
 
 
Поезд стоял у перрона краевого вокзала.
Довольно уставшая от своих мыслей Нелли смотрела в окно, готовясь вновь занять своё место на работе, в семье и наконец, попросту в мире.
Она удивилась, когда в дверь купе постучали. Конечно было бы приятнее ехать в одиночестве, не видя случайных, навязанных ей судьбой незнакомцев. Особенно таких, какими они бывают в поездах, – чересчур разговорчивых и ожидающих утешения.
Но женщина, вошедшая в купе, была не одна она вошла туда в девушкой. Эта девушка была смущена, словно бы её привели сюда насильно, и старалась не смотреть в сторону Нелли.
Левицкой-младшей показалось, что она сходит с ума. Бросив краткий взгляд на юную попутчицу, она вдруг вспомнила, как сама также отводила глаза в сторону, боясь оскорбить своим взглядом грудастую и белокожую Оксану. Как боялась случайно испортить воздух или ляпнуть какую-нибудь опасную для себя глупость.
Тот ужасный майский день был вновь живым. Он был таким же страшным и непонятным. «Если бы она тогда не прогнулась!».
Именно тогда они и опротивели друг другу, словно бы отыгравшие свои роли марионетки. Красивые платья и парики были убраны прочь и остались только смущенные своей открытостью тела и не знающие , где искать себе убежища души.
Их бы нашли и в пятках, попросту вытряхнули оттуда, как вытрясают из туфли случайно попавший камешек. Людочка балансировала на грани истерики. Она не могла играть ничего кроме одной раз и навсегда затверженной роли.
Она попыталась играть её без привычного грима – но теперь, голая и бритоголовая, она была бесконечно фальшива. Девчонки буравили её взглядами, насмехаясь над её телосложением и голосом, и ожидали только момента, когда ринуться на свою добычу, словно стая голодных гиен.
Нелли не могла простить себя нежданного равнодушия. Она вдруг поняла, что никогда не считала Людмилу подругой, что просто подавала ей реплики и поддерживала мизансцены, как это делает милая и добрая подруга. И вот теперь.
«И всё-таки, она всё же была в моей жизни.
Женщина с девушкой сидели напротив, словно бы позировали кому-то для ещё ненаписанной картины.
«Интересно, где они выйдут7 В Ростове - на Дону, в Волгограде? А может, доедут со мной до конца?
Проводница, что принесла этим людям постельное бельё, быстро и ловко сделала своё дело.
Нелли заметила на себе какой-то странный почти умоляющий взгляд девущки. Когда-то так и смотрела и она сама, боясь себе в брезгливой трусости. Даже пара глотков вина не прибавляла ей храбрости – от одного вида потаённой щли госпожи её начинало выворачивать наизнанку, словно пропахший пылью почтовый мешок.
Поезд покинул пределы Краснодара и покатил на северо-запад, стремясь поскорее дойти до следующей большой станции. Он почти бежал, как вор со своей поклажей, бежал и заставлял думать о доме и оставленных на время заботах.
- Вы, наверное, учительница, - вдруг певуче предположила мать девочки.
Нелли смутилась.
- Разве я похожа?
- Да смотрите очень внимательно. Так, только учителя смотрят. Мы вот с удовольствием самолётом бы полетели – да прямого рейса нет, такая жалость. И ещё Наденьку тошнит в самолётах, желудок у неё слабый, да ещё этот. как его, вестибуларный аппарат.
- Вестибулярный, - машинально поправила Нелли.
- Она вдруг представила, как будет сидеть на своём месте работы, будет сидеть и как автомат делать одно и то же – то самое, что делают все кассиры-операционистки.
Она не хотела раскрываться до конца перед этой женщиной. Вдруг показалось, что эта хитрая южанка только притворяется простоватой, а сама изучает её, как изучает кошка зазевавшуюся мышь.
- А мы вот в Саратов едем. Наденька там будет у моей сестры старшей жить. Уж тут какое ей житьё, а там всё-таки город культурный, красивый. Я ведь её думала по экономической части пустить. Бухгалтером там, чтобы, как говорится и при деньгах, и при удовольствии. Только вот боязно – она у меня тихая. Мечтательная.
Наденька сидела так, как будто раздумывала, что у неё сейчас – запор или плохо сдерживаемая диарея.
- А в прошлое лето мы к родным в станицу приезжали. Так я там, так за Наденьку волновалась. Представляете, там один мальчишка был – такой нахал. Сам смугленький, темноволосенький – чем-то подлец на молодого Пушкина похож. Так он знаете, что творил – за девчонками охотился, как кобель. И ещё странный такой. Наденька такое мне порассказывала…
Наденька смутилась и скривила лицо, словно бы один из её зубов пронзила краткая, но сильная боль.
- Мама…
- Ой, дочка… Пускай и она послушает. Вас как простите величать?
- Нелли Валерьевна, - отозвалась Левицкая-младшая.
Наденька смутилась. Она вдруг как-то по-театральному затараторила, словно бы спешила выплюнуть в мир затверженную роль.
- Да вы не поверите, что он говорил. Каких-то бритоголовых служанок приплёл. И вообще… Я уж боялась, что он меня изнасилует.
Говоря, девушка возбуждалась, и её юному телу одежда была скорее помехой, чем спасительной оградой. Наденька поправляла пряди волос и улыбалась, стараясь смотреть на Нелли с преданностью приблудной таксы.
- Извините. Мне надо выйти по делу, с какой-то жалостливой брезгливостью произнесла Нелли.
 
С наступлением сумерек Наденька уже сидела в розовой пижаме и выглядела так, как будто путешествовала в «Восточном экспрессе».
Её глуповатая жеманность выпирала наружу. Наденьке хотелось нравиться, и она старалась отыскать и у  Нелли какую-нибудь тайну.
«Так значит, это Артур. Артур…
Мысли о смуглотелом воспитаннике вновь стали слишком явными. Они пронзали голову, как электрические разряды. Казалось, что всё, что было в таком, в том давно уже ушедшем в небытиё особняке ей только лишь приснилось, но, увы…
«А если бы он изнасиловал эту дурёху Наденьку. Например, зажал её где-либо и обезобразил словно чужую, царапающую глаз куклу?»
Она исподтишка взглянула на Наденьку.
На следующий день они были уже почти подругами. Наденька за обе щеки уписывала курицу и тараторила без умолку.
Ей хотелось выговориться, словно выплюнуть что-то вредное, но не из тела, а из души. Наденька была похожа на забавную птичку, чьё назначение в жизни радовать взор своих хозяев, и Нелли она воспринимала тоже как хозяйку, притворно улыбаясь и дыша нанеё запахом ароматизированной зубной пасты.
Поезд приближался к очередному Городу-Герою. Он въезжал в пригороды боязливо, словно фашистский танк, боясь наступить своей гусеницей на хорошо замаскированную мину.
Мать Наденьки прихорашивалась – ей не терпелось прогуляться по перрону, размять ноги, а заодно прикупить кое-что на обед.
Наденьке было странно и стыдно одновременно. На языке вертелось самое важное, в прошлом году они собрались у подруги, ей родители подарили переносной ДВД-плейер.
Тогда она чувствовала себя лишней. Именинница предложила посмотреть очень страшный фильм. Его снял какой-то лысоватый мужик в тельняшке с кислотным лицом. Его взгляд был каким-то равнодушным.
Наденька смотрела на экран вполглаза. Она собиралась уже запереться в санузле и предаться размышлениям о жизни, и о том, что она делает здесь в этой станице. Но увы, туалет был здесь лишь на задворках, и идти туда вечером было боязно.
Она вдруг почувствовала себя на месте Анжелики.
Это ей угрожали ружьём и приказывали что-то снять. И это она вставала на коленки и безропотно задирала подол, оголяя беззащитный и ни разу не поротый зад.
Подруги морщились, но смотрели. Вероятно, ои морщились не от фильма, а от запретного «Джин-тонника». Зато она.
- Смотрите, а Надька уже готова… - хихикнула одна из соглядательниц.
- Ты чего?
-Ой, какие мы нежные… Что мы не видим…
- Да, пошли вы…
Она встала, и двинулась было к выходу, но вдруг осеклась. Было страшно идти в темноте в белом платье.
Теперь ей было страшно вдвойне. Эта молодая женщина походила на молодую учительницу. Такие пытаются подружиться и постепенно вытягивают всё из тебя, как садовый насос вытягивает грязную воду из затопленного в половодье погреба.
Наденька посмотрела на мать. Та деловито красила губы и вообще выглядела очень деловой. На мгновение ей показалось, что мать собирается остаться здесь – в этом почти миллионном городе.
 
Мать Наденьки  вышла из купе, покачивая красивой сумочкой. Наденька тревожно уставилась в окно. Там на серых полотнах платформ кипела жизнь. У вагонов кучковались встречающие.
За пять минут до отхода вернулась мать Наденьки. Она держала в руках три порции эскимо «Загадка» и таинственно улыбалась.
- Ой, девочки, как я волнуюсь. Едем-то почти наугад. Спасибо эти экзамены вступительные поотменяли. Не представляю, как Наденька сама бы справилась. Она у меня ведь такая домашняя.
Пока туалеты были закрыты, делать было не чего. Нелли не стала отказываться от угощения,  мороженое – его вкус и запах возвращали в давно ушедшее детство.
Наденька также казалась более взволнованной. Она нервно взламывала глазурь своими крепкими зубками, и казалась начинающей актрисой.
 
 
Людмила Степановна боялась и не боялась попасть в пробку.
Она старалась не думать о том, что предстояло сказать Нелли. Тот визит, тот самый визит мог вновь рассорить ей.
Перед глазами возникал тот давнишний ад. Тот ад, когда лишилась не только своей сказки, но и чести. Нагота, страх и боль – в этом коктейле не было места для гордости. Особенно для придуманной кем-то гордыни.
Въехав на железобетонного «динозавра», она поймала себя на мысли, что так легко всё закончить, стоит лишь направить машину чуть вбок – и всё..
Она бросила краткий взгляд и не решилась – по тротуарной части шли две нарядных девушки..
 
Наденька была уже одета и чувствовала себя слишком нервно. Словно бы ей предстояло выйти на арену, полную голодных хищников. Её мысли царапались о извилины мозга, и крошились как мел.
- Надя, смотри не отставай… Нам ещё в Рублёвск ехать. Не дай Бог опоздаем.
- Меня подруга обязала встретить. Она и Вас может захватить.
- Да, что Вы?
- Ну, вы же города не знаете,. Вам куда в Рублёвск?
Район, названный женщиной, был хорошо знаком Нелли…
 
Поезд прибывал на пятый путь.
Людмила Степановна стояла и смотрела на толпу таких же, как он встречающих. Тут были и мужчины, и женщины. И в этой толпе было неловко, как в многолюдном предбаннике.
Поезд выполз из-за поворота, словно гигантское насекомое. Он приближался, заставляя чувствовать трепет ожидания – это чувство было внове для Людмилы Степановны.
У купейного вагона было не столь многолюдно. Люди предпочитали путешествовать плацкартом, как негры на галере, общаясь друг с другом без границ.
Появление в дверях Нелли, немного удивило Людмилу. Та явно хранила какой-то секрет, да идущие за ней люди были слишком близко.
- Это со мной. Ты ведь потом в Придорожный поедешь?
- Вот, вам как раз по пути будет.
- Да, а что?
- Привет от Артура…
Людмила поняла всё с полуслова. Она не могла забыть этого имени. Курчавый пацанёнок надолго впечатался в память, а ещё сильнее его аккуратные, словно бы вылепленные из шоколада экскременты.
 
В машине они предпочитали молчать.
Только выходя из автомобиля, у багажника Нелли шепнула: «Разговори Наденьку!»
Людмила вздрогнула. Ей вдруг показалось, что она сходит с ума – прошлое вновь тревожило её, как вновь пришедший сон. И причём тут Артур? Вряд ли он помнил её дрожащие, как студень, ягодицы.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0073173

от 29 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0073173 выдан для произведения:
 
Глава двадцать шестая
Людмила Головина с трудом открыла глаза. Ей казалось, что она до сих пор была жалкой запуганной Какулькой. Этот персонаж, отдаленно напоминающий кастрированного Горлума так и стоял перед глазами с явной укоризной взирая на нынешнюю прокурессу.
Людмиле стало тошно от чувства бессилия. Время не залечило её рану, напротив, с годами та саднила всё сильнее, заставляя сомневаться во всём, даже в том, что она нормальный и свободный человек.
Было глупо лежать на месте своей так поздно разоблаченной мачехи и слушать приторную мелодию, что доносилась из сотового телефона. Людочка остановила пение этого импровизированного петуха, встала и направилась к ванной комнате, совершенно не стесняясь своего обнаженного тела.
После жизни в покоях Мустафы нагота была уже не страшна. Она была, по крайней мере, не так глумлива, как её униформа. Людмила Степановна стеснялась представать перед миром стражем законности, кто-то подленько и нагло шептал: «А королева-то – голая!».
В ванной царил Боттичелли. На стене из морских волн выходила прекрасная Афродита. Выходила, как бы заменяя Людочке далёкую однояйцовую сестру. Головина вглядывалась в черту Афродиты, усмехалась и находила удивительное сходство с Лорой Синявской.
Та была уже не прежней златовласой Принцессой..
Лора оставила о себе довольно стойкую память. Людмила вдруг вспомнила, как бездумно барахталась с ней в постели, стараясь хоть так искупить свою вину. Их отношения не зашли слишком далеко, не вышли за грани обычного подросткового баловства, когда близкие по крови люди – всего лишь тренажёры для будущих побед.
Лора старалась отмалчиваться. Она писала редко, скорее боясь напоминать о себе, чем сознательно ленясь. Людмила читала её письма, как привыкла читать заметки в газетах, боясь только одного обнаружить досадную описку или поверить всему тому бреду, что выдумывала сестра.
Она уверяла, что давно всё забыла. Людочка хорошо помнила, как впервые увидела «саму себя» - горделивую и смущенную одновременно. Тогда Лора прятала от неё глаза, видимо боясь поверить, что и сама может занять место в этой мерзкой шеренге рабынь.
Людочка теперь была рада этой встрече. Она вдруг подумала, что, наверно бы, попросту сошла с ума от обиды, если бы узнала всё иначе. Что, будучи одетой и обладая волосами, она бы попросту устроила истерику, веря в свою королевскую неповторимость.
Теперь всё раскрылось, как нельзя лучше. Она была наказана за гордыню и не смела, поднять глаз от мокрой травы, а её копия, словно далёкий мираж, проплывала мимо, беся всех своей непроходимой глупостью.
После бодрящего душа дело пошло на лад. Людочка усмехнулась, точными, давно уже выверенными движениями обтёрла себя от макушки до пят. Теперь оставалось только позавтракать и собираться выходить в свет.
Готовясь, стать прокурессой, Людочка заглянула в свой нетбук. Там на её страничке было одно одинокое письмо.
Фотографии, что были приложены к письму, удивили, нет даже испугали её. Она вновь почувствовала роковую влагу в промежности, понимая, что прошлое возвращается. Что эти люди никуда не делись, сто они ещё могут навредить ей.
Той роковой День Победы вновь встал перед глазами во всей красе. Людочка кожей чуяла его стылость, чувствовала так, как будто вновь была в той затрапезной конторе среди мёртвых вещей и презирая саму себя, машинально, словно напуганная детсадовка, раздевалась.
«Как же им удалось бежать?! Впрочем!?»
Она вновь почувствовала запах этих двух незнакомцев. Если рыжеволосый Незнайка был стерилен, словно только что прокипяченный марлевый бинт, то Пьеро с его тяжёлым взглядом пугал не на шутку. Казалось, что вот-вот вынет нож и вонзит его лезвие под ребро по самую рукоять.
Со словом «рукоять» хорошо рифмовалось одно низменное ругательство. Людмила Степановна едва не разродилась им, но время сомкнула свои губы, боясь показаться фривольной.
Она решила бодро ответить подруге. Та, наверняка, попросту приняла за их мучителей других. Да и вряд ли тамошние милиционеры допустили существование этой парочки.
 
После завтрака мысли заработали, как хорошо смазанные шестерёнки часов. Людмила Степановна села за руль своего рыдвана в хорошем настроении. Она собиралась вечером заглянуть к отцу.
Утренний, ещё не испепеленный жарой, Рублёвск был неожиданно приветлив. Вписавшись в поток машин, Людмила доехала до места своей службы без происшествий. Оставляя машину на служебной стоянке. она даже позволила себе улыбнуться, стараясь выглядеть милой сексапильной прокурессой, но никак не преображенным колдовством Горлумом.
Мир вновь улыбался своей Принцессе…
Людмила Степановна была на высоте положения. Она даже удивлялась, что ночью была столь слабо, чтобы поверить каким-то надуманным страхам
 
 
* * *
Нелли порядком устала от курортного безделья. Какое-то мерзкое чувство не давало ей покоя. Было страшно признаться в своей ревности к мужу. Точнее к возможным соперницам, которые наверняка роились в их общей спальне, как мотыльки.
Пора было возвращаться домой – к своему банку и к своему «Матизу». Муж был как всегда на третьем месте. Нелли не вспоминала о нём без особой на то нужды, боясь накликать несчастье.
Кондрат был её ошибкой. Она попросту приняла желаемое за действительное. Он был совершенно неподходящим для серьёзных отношений, миленький избалованный ранним успехом мальчик.
Нелли поняла, что всегда искала не мальчика, но мужа. Она ориентировалась на своего, теперь, к сожалению, покойного отца. Валерий Сигизмундович был довольно импозантен, даже красив. Но эта красота была полна силы и уверенности.
Нелли не хотелось посвящать мать в свои проблемы. Она видела, как та относится к зятю. Кондрат казался Ираиде Михайловне идеальным молодым человеком. Он не пил, не курил, а тем более не кололся. Но всё-таки в нём была одна едва заметная червоточинка
Эта червоточинка беспокоила Нелли.
Она не забыла, как ходила совершенно раздетой по чужому особняку. Не забыла, как сгибала колени перед ненавистной Руфиной, которая замазывала всё её фантазии вонючей чёрной краской.
В глазах мужа она читала какой-то странный порок. Он был едва заметин, как малая соринка в глазу, но всё же…
Она уже жалела, что сменила фамилию. Теперь всё казалось глупой детской игрой в дежавю, словно бы ей хотелось занять место своей матери, перестать думать о себе, как о маленькой девочке.
Воспоминание о деде были смутны. Он умер, когжда ей исполнилось десять лет, умер как-то слишком незаметно для её сознания.
И вот теперь.
 
Ираида Михайловна не собиралась останавливать свою дочь.
Она замечала в зяте некую странность. Кондрат вёл себя как мальчишка. О словно бы не верил, что стал мужем Нелли и вёл себя как бездарный актёр на давно опостылевшей ему репетиции.
«В конце концов, это лучше прекратить, пока всё не зашло слишком далеко!».
Оболенская-старшая была уверена, что дочь вряд ли прельстили те физические упражнения, в результате которых появляются на свет все люди на этой планете. Нелли была равнодушна к таким забавам. Она даже слегка стыдилась их, преувеличенно показывая надвигающиеся приступы тошноты.
Город-Герой начинал надоедать им обоим. Они решительно ушли с пляжа и теперь спешили к зданию вокзала, чувствуя разъедающую души скуку.
Нелли была готова отправиться в путь. Она решила проделать этот путь от начала и до конца – в купейном вагоне, проделать, как бы отстраняясь от всех проблем. Даже от своих мыслей о Кондрате.
Ей даже стало страшно, словно бы она возвращалась ни к себе домой, а в уже порядком поднадоевшую и почти опостылевшую общагу. Ей даже было обидно за материнское расточительство – вполне можно было расположиться в какой-нибудь хрущёвской однушке.
Но ведь для милого зятя мать была готова расшибиться в лепёшку.
 
До отхода поезда они обзавелись курицей-груль. та смирно лежала в пакете из фольги и давала возможность Нелли чувствовать себя полноценной путешественницей.
- Дочка, вдруг как-то нелепо, почти трагикомично произнесла Ираида Михайловна.
Она смотрела на дочь, так же, как когда-то в прошлом на берегу Хопра, смотрела и удивительно долго молчала, словно некстати онемевшая дорогая кукла, которая давно устала «мамкать»
В вагоне было чисто и опрятно. Нелли прошла по коридору до купе, заняла его и стала думать о том, что будет с ней через сутки   с небольшим, когда она вернётся в такой изменчивый, но довольно провинциальный Рублёвск…
 
Людмила Степановна отвлекалась на настойчивое пиликание своего карманного друга.
Мобильник, словно верный пёс протягивал ей очередной конверт. Послание было от Нелли.
«Наконец-то приезжает!», - подумала она с лёгкой брезгливостью завистницы.
Нет, она даже не думала флиртовать с этим жалким музыкантщиком. Но всё же.
«Неужели муж Нелли – извращенец!»? Впрочем, это не удивительно. Обычно такие мальчики подают большие надежды, но, увы – плохо кончают!»
Каламбур мысленно слетел с языка и заметался среди четырёх стен кабинета.
Вечером Людмила Степановна собиралась навестить отца. Степан Акимович не особенно давал о себе знать. Он был молчалив, даже скорбен иногда, когда особенно чувствовал себя одиноким. Чтение и игра немного отвлекали его, но не надолго.
Людмила боялась осиротеть окончательно. Она вдруг почувствовала себя слабой, такой же, какой была в особняке Мустафы, когда драила его проклятые унитазы, когда надрывала голос, воображая себя наседкой и не понимая, что это влажнит её между ног – текучий белок или нечто более мерзкое, что показывало всю её недетскую порочность.
Тогда, несмотря на страх, она ловила настоящий кайф.
Мысли о позорном сидении на яйцах промелькнули, словно вспышка молнии. Людмила Степановна не узнавала в этом обритом наголо и обнаженном существе саму себя. Теперь она была ни Принцессой, ни Какулькой, но кем-то третьим – точнее третьей. Третьей девушкой.
«Ладно, завтра я увижусь с подругой, мы поговорим… И всё разъяснится».
 
 
Поезд стоял у перрона краевого вокзала.
Довольно уставшая от своих мыслей Нелли смотрела в окно, готовясь вновь занять своё место на работе, в семье и наконец, попросту в мире.
Она удивилась, когда в дверь купе постучали. Конечно было бы приятнее ехать в одиночестве, не видя случайных, навязанных ей судьбой незнакомцев. Особенно таких, какими они бывают в поездах, – чересчур разговорчивых и ожидающих утешения.
Но женщина, вошедшая в купе, была не одна она вошла туда в девушкой. Эта девушка была смущена, словно бы её привели сюда насильно, и старалась не смотреть в сторону Нелли.
Левицкой-младшей показалось, что она сходит с ума. Бросив краткий взгляд на юную попутчицу, она вдруг вспомнила, как сама также отводила глаза в сторону, боясь оскорбить своим взглядом грудастую и белокожую Оксану. Как боялась случайно испортить воздух или ляпнуть какую-нибудь опасную для себя глупость.
Тот ужасный майский день был вновь живым. Он был таким же страшным и непонятным. «Если бы она тогда не прогнулась!».
Именно тогда они и опротивели друг другу, словно бы отыгравшие свои роли марионетки. Красивые платья и парики были убраны прочь и остались только смущенные своей открытостью тела и не знающие , где искать себе убежища души.
Их бы нашли и в пятках, попросту вытряхнули оттуда, как вытрясают из туфли случайно попавший камешек. Людочка балансировала на грани истерики. Она не могла играть ничего кроме одной раз и навсегда затверженной роли.
Она попыталась играть её без привычного грима – но теперь, голая и бритоголовая, она была бесконечно фальшива. Девчонки буравили её взглядами, насмехаясь над её телосложением и голосом, и ожидали только момента, когда ринуться на свою добычу, словно стая голодных гиен.
Нелли не могла простить себя нежданного равнодушия. Она вдруг поняла, что никогда не считала Людмилу подругой, что просто подавала ей реплики и поддерживала мизансцены, как это делает милая и добрая подруга. И вот теперь.
«И всё-таки, она всё же была в моей жизни.
Женщина с девушкой сидели напротив, словно бы позировали кому-то для ещё ненаписанной картины.
«Интересно, где они выйдут7 В Ростове - на Дону, в Волгограде? А может, доедут со мной до конца?
Проводница, что принесла этим людям постельное бельё, быстро и ловко сделала своё дело.
Нелли заметила на себе какой-то странный почти умоляющий взгляд девущки. Когда-то так и смотрела и она сама, боясь себе в брезгливой трусости. Даже пара глотков вина не прибавляла ей храбрости – от одного вида потаённой щли госпожи её начинало выворачивать наизнанку, словно пропахший пылью почтовый мешок.
Поезд покинул пределы Краснодара и покатил на северо-запад, стремясь поскорее дойти до следующей большой станции. Он почти бежал, как вор со своей поклажей, бежал и заставлял думать о доме и оставленных на время заботах.
- Вы, наверное, учительница, - вдруг певуче предположила мать девочки.
Нелли смутилась.
- Разве я похожа?
- Да смотрите очень внимательно. Так, только учителя смотрят. Мы вот с удовольствием самолётом бы полетели – да прямого рейса нет, такая жалость. И ещё Наденьку тошнит в самолётах, желудок у неё слабый, да ещё этот. как его, вестибуларный аппарат.
- Вестибулярный, - машинально поправила Нелли.
- Она вдруг представила, как будет сидеть на своём месте работы, будет сидеть и как автомат делать одно и то же – то самое, что делают все кассиры-операционистки.
Она не хотела раскрываться до конца перед этой женщиной. Вдруг показалось, что эта хитрая южанка только притворяется простоватой, а сама изучает её, как изучает кошка зазевавшуюся мышь.
- А мы вот в Саратов едем. Наденька там будет у моей сестры старшей жить. Уж тут какое ей житьё, а там всё-таки город культурный, красивый. Я ведь её думала по экономической части пустить. Бухгалтером там, чтобы, как говорится и при деньгах, и при удовольствии. Только вот боязно – она у меня тихая. Мечтательная.
Наденька сидела так, как будто раздумывала, что у неё сейчас – запор или плохо сдерживаемая диарея.
- А в прошлое лето мы к родным в станицу приезжали. Так я там, так за Наденьку волновалась. Представляете, там один мальчишка был – такой нахал. Сам смугленький, темноволосенький – чем-то подлец на молодого Пушкина похож. Так он знаете, что творил – за девчонками охотился, как кобель. И ещё странный такой. Наденька такое мне порассказывала…
Наденька смутилась и скривила лицо, словно бы один из её зубов пронзила краткая, но сильная боль.
- Мама…
- Ой, дочка… Пускай и она послушает. Вас как простите величать?
- Нелли Валерьевна, - отозвалась Левицкая-младшая.
Наденька смутилась. Она вдруг как-то по-театральному затараторила, словно бы спешила выплюнуть в мир затверженную роль.
- Да вы не поверите, что он говорил. Каких-то бритоголовых служанок приплёл. И вообще… Я уж боялась, что он меня изнасилует.
Говоря, девушка возбуждалась, и её юному телу одежда была скорее помехой, чем спасительной оградой. Наденька поправляла пряди волос и улыбалась, стараясь смотреть на Нелли с преданностью приблудной таксы.
- Извините. Мне надо выйти по делу, с какой-то жалостливой брезгливостью произнесла Нелли.
 
С наступлением сумерек Наденька уже сидела в розовой пижаме и выглядела так, как будто путешествовала в «Восточном экспрессе».
Её глуповатая жеманность выпирала наружу. Наденьке хотелось нравиться, и она старалась отыскать и у  Нелли какую-нибудь тайну.
«Так значит, это Артур. Артур…
Мысли о смуглотелом воспитаннике вновь стали слишком явными. Они пронзали голову, как электрические разряды. Казалось, что всё, что было в таком, в том давно уже ушедшем в небытиё особняке ей только лишь приснилось, но, увы…
«А если бы он изнасиловал эту дурёху Наденьку. Например, зажал её где-либо и обезобразил словно чужую, царапающую глаз куклу?»
Она исподтишка взглянула на Наденьку.
На следующий день они были уже почти подругами. Наденька за обе щеки уписывала курицу и тараторила без умолку.
Ей хотелось выговориться, словно выплюнуть что-то вредное, но не из тела, а из души. Наденька была похожа на забавную птичку, чьё назначение в жизни радовать взор своих хозяев, и Нелли она воспринимала тоже как хозяйку, притворно улыбаясь и дыша нанеё запахом ароматизированной зубной пасты.
Поезд приближался к очередному Городу-Герою. Он въезжал в пригороды боязливо, словно фашистский танк, боясь наступить своей гусеницей на хорошо замаскированную мину.
Мать Наденьки прихорашивалась – ей не терпелось прогуляться по перрону, размять ноги, а заодно прикупить кое-что на обед.
Наденьке было странно и стыдно одновременно. На языке вертелось самое важное, в прошлом году они собрались у подруги, ей родители подарили переносной ДВД-плейер.
Тогда она чувствовала себя лишней. Именинница предложила посмотреть очень страшный фильм. Его снял какой-то лысоватый мужик в тельняшке с кислотным лицом. Его взгляд был каким-то равнодушным.
Наденька смотрела на экран вполглаза. Она собиралась уже запереться в санузле и предаться размышлениям о жизни, и о том, что она делает здесь в этой станице. Но увы, туалет был здесь лишь на задворках, и идти туда вечером было боязно.
Она вдруг почувствовала себя на месте Анжелики.
Это ей угрожали ружьём и приказывали что-то снять. И это она вставала на коленки и безропотно задирала подол, оголяя беззащитный и ни разу не поротый зад.
Подруги морщились, но смотрели. Вероятно, ои морщились не от фильма, а от запретного «Джин-тонника». Зато она.
- Смотрите, а Надька уже готова… - хихикнула одна из соглядательниц.
- Ты чего?
-Ой, какие мы нежные… Что мы не видим…
- Да, пошли вы…
Она встала, и двинулась было к выходу, но вдруг осеклась. Было страшно идти в темноте в белом платье.
Теперь ей было страшно вдвойне. Эта молодая женщина походила на молодую учительницу. Такие пытаются подружиться и постепенно вытягивают всё из тебя, как садовый насос вытягивает грязную воду из затопленного в половодье погреба.
Наденька посмотрела на мать. Та деловито красила губы и вообще выглядела очень деловой. На мгновение ей показалось, что мать собирается остаться здесь – в этом почти миллионном городе.
 
Мать Наденьки  вышла из купе, покачивая красивой сумочкой. Наденька тревожно уставилась в окно. Там на серых полотнах платформ кипела жизнь. У вагонов кучковались встречающие.
За пять минут до отхода вернулась мать Наденьки. Она держала в руках три порции эскимо «Загадка» и таинственно улыбалась.
- Ой, девочки, как я волнуюсь. Едем-то почти наугад. Спасибо эти экзамены вступительные поотменяли. Не представляю, как Наденька сама бы справилась. Она у меня ведь такая домашняя.
Пока туалеты были закрыты, делать было не чего. Нелли не стала отказываться от угощения,  мороженое – его вкус и запах возвращали в давно ушедшее детство.
Наденька также казалась более взволнованной. Она нервно взламывала глазурь своими крепкими зубками, и казалась начинающей актрисой.
 
 
Людмила Степановна боялась и не боялась попасть в пробку.
Она старалась не думать о том, что предстояло сказать Нелли. Тот визит, тот самый визит мог вновь рассорить ей.
Перед глазами возникал тот давнишний ад. Тот ад, когда лишилась не только своей сказки, но и чести. Нагота, страх и боль – в этом коктейле не было места для гордости. Особенно для придуманной кем-то гордыни.
Въехав на железобетонного «динозавра», она поймала себя на мысли, что так легко всё закончить, стоит лишь направить машину чуть вбок – и всё..
Она бросила краткий взгляд и не решилась – по тротуарной части шли две нарядных девушки..
 
Наденька была уже одета и чувствовала себя слишком нервно. Словно бы ей предстояло выйти на арену, полную голодных хищников. Её мысли царапались о извилины мозга, и крошились как мел.
- Надя, смотри не отставай… Нам ещё в Рублёвск ехать. Не дай Бог опоздаем.
- Меня подруга обязала встретить. Она и Вас может захватить.
- Да, что Вы?
- Ну, вы же города не знаете,. Вам куда в Рублёвск?
Район, названный женщиной, был хорошо знаком Нелли…
 
Поезд прибывал на пятый путь.
Людмила Степановна стояла и смотрела на толпу таких же, как он встречающих. Тут были и мужчины, и женщины. И в этой толпе было неловко, как в многолюдном предбаннике.
Поезд выполз из-за поворота, словно гигантское насекомое. Он приближался, заставляя чувствовать трепет ожидания – это чувство было внове для Людмилы Степановны.
У купейного вагона было не столь многолюдно. Люди предпочитали путешествовать плацкартом, как негры на галере, общаясь друг с другом без границ.
Появление в дверях Нелли, немного удивило Людмилу. Та явно хранила какой-то секрет, да идущие за ней люди были слишком близко.
- Это со мной. Ты ведь потом в Придорожный поедешь?
- Вот, вам как раз по пути будет.
- Да, а что?
- Привет от Артура…
Людмила поняла всё с полуслова. Она не могла забыть этого имени. Курчавый пацанёнок надолго впечатался в память, а ещё сильнее его аккуратные, словно бы вылепленные из шоколада экскременты.
 
В машине они предпочитали молчать.
Только выходя из автомобиля, у багажника Нелли шепнула: «Разговори Наденьку!»
Людмила вздрогнула. Ей вдруг показалось, что она сходит с ума – прошлое вновь тревожило её, как вновь пришедший сон. И причём тут Артур? Вряд ли он помнил её дрожащие, как студень, ягодицы.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Печать Каина. Глава двадцать пятая
Печать Каина. Глава двадцать седьмая
Рейтинг: 0 708 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!