Многоточие отсчёта. Книга первая. Глава седьмая

Глава 7



Но сначала один из двух амбарных замков никак не поддавался, испытывая Ладино терпение, и эти две-три минуты задержки показались ей вечностью. Наконец, ключ повернулся, ржавые засовы заскрежетали, тяжёлая дубовая дверь, вся в мокрых потёках и наростах плесени, скрипнула, крякнула от натуги и подалась вперёд, приглашая троицу войти.

- Милости просим в нашу родовую вотчину! – торжественно провозгласила Лара. – Ну, с Богом!

От волнения Лада, сказав себе: «Внимание! Готовность номер один», слегка придержала дыхание – и правильно сделала, - потому что ударившая ей в нос атмосфера затхлости была до того густой, что от неожиданности ею вполне можно было захлебнуться.

Несмотря на тёплое, солнечное утро, внутри было темно, сыро и до дрожи в коленках холодно, а промозглый запах гнили и плесени, к которому примешивалось какое-то тошнотворное зловоние, усиливал впечатление того, что они очутились в давно непроветриваемом помещении.

- Мыши расплодились, - внесла окончательную ясность Лара. – В таких «гнилых местечках», как это, от них нет никакого спасу. Особенно на первом этаже. Вся кухня ими провоняла.

Сложив свою изящную ладошку лодочкой, она картинно помахала ею у своего сморщенного носика, в который раз демонстрируя Ладе предмет своей особой гордости - великолепный маникюр.

«Сюда бы на пару часиков того бандюгана Адмирала Нельсона или мою Лолиту Четвёртую, - подумала Лада. – Они бы живо здесь шороху навели».

Брезгливо передёрнувшись, Гарри нащупал на стене выключатель и зажёг вполне современного вида люстру, что слегка разочаровало Ладу, всё ещё не расставшуюся с иллюзией о старинном замке и оттого, видимо, тешившую себя мыслью, что нутро оного непременно должно предстать пред её очами либо в жарко пылающем пламени намазанных сырой нефтью и развешенных по стенам факелов, либо в слабом сиянии огонька, едва дышащего на кончике зыбкого фитилька допотопного светильника, который ей предусмотрительно всучат прежде, чем она начнёт осмотр. Да, она такая! Ну и что с того? У её лучшего друга Марика Варшавского на этот счёт есть целая теория. «Иллюзия для женщины всё равно, что сахарная косточка для собаки, - любит говорить он. - Подбросьте её ей, и она будет мусолить её, пока не вынюхает весь запах».

Немилосердный свет люстры осветил высокий сводчатый потолок, с которого клочьями свисала паутина, и заиграл на голых стенах, выкрашенных белой, с маслянистым блеском, краской, отчего фактурой и цветом они стали точь-в-точь как соблазнительный жирный устой в крынке с настоящим деревенским молоком. Пол, на вид сырой и скользкий, был выложен грубой брусчаткой и застелен у входа полосатым лоскутным ковриком, выполненным в стиле нарочитой крестьянской простоты, на котором бросалась в глаза крупная красная метка. Шаги и голоса раздавались тут как в пещере. Рядом с узким зарешеченным оконцем несколько ведущих вниз каменных ступенек заканчивались невысокой дверью с висячим замком. Там, скорее всего, должен был помещаться либо подвал, либо кладовая. Напротив входной двери в верхние покои вела двухпролётная мраморная лестница с вычурным бронзовым шандалом на перепутье (его скособочило и скрутило самым невероятным образом, так что, проходя мимо, можно было запросто набить себе фингал) и со слегка щербатыми ступенями. Огромный, подвешенный на оловянном кронштейне лестничный фонарь декором был стилизован под бумажный китайский фонарик и донельзя украшен китайцами, китаянками, китайчатами, драконами, фаэтонами, паланкинами и прочей китайской дребеденью. Под лестницей притаились несколько кожаных, поставленных друг на друга, дорожных кофров; было видно, что за свою долгую жизнь они успели много попутешествовать и по дороге основательно поистрепаться. Убранство лестницы дополнял гигантский витраж из выложенных мозаикой осколков смальты на всё ту же китайскую тему. Тусклый дневной свет, проникая сквозь разноцветные стекляшки, косыми лучами освещал бронзовые завитушки на шандале и часть лестницы. Дальше уже трудно было что-либо разглядеть, так как углы и закоулки холла тонули в сумраке.

Пока Лада, дыша мышиными миазами, оглядывалась по сторонам и рассматривала попавшие в её поле зрения предметы, Гарри бегом, топая в своих «говнодавах» как мамонт, и бряцая связкой нанизанных на большое железное кольцо ключей, забрался наверх, а следом за ним медленной, изящной поступью поднялась Лара.

- Лада! Идите к нам, а то вы там задохнётесь! К тому же, здесь гораздо интереснее! Внизу и смотреть-то не на что, - позвала Лара с галереи, протянувшейся вдоль всего верхнего этажа, присев на корточки и глядя сверху вниз сквозь деревянные балясины.

Лада послушалась и чинно, держась за перила и всё ещё по привычке дыша вполсилы, поднялась наверх.

Наверху оказалась анфилада комнат. Лара и Гарри ушли далеко вперёд, оставив её одну задумчиво и благоговейно осматривать интерьер, но прежде, как гостеприимная, но ненавязчивая хозяйка, приняв чрезвычайно занятой вид, Лара сказала ей: «Понадоблюсь – позовите». Сначала какое-то время она слышала их затихающие шаги, потом всё стихло. Сквозь толстые каменные стены и наглухо закрытые ставни снаружи не долетало ни звука. Гарри, как истинный джентльмен, шествовал впереди и щёлкал выключателями, поэтому от раскрытых настежь дверей из помещения в помещение тянулась огромная полоса света. Медленно, исполненная уважения к прежним хозяевам этого величественного дома, Лада переходила из одной комнаты в другую и степенно, совсем как в музее, прохаживалась вдоль стен, невольно приобщаясь к чужой жизни. Пол всюду был паркетный, а стены местами покрыты штукатуркой, местами оклеены обоями блёклых тонов. В одних комнатах присутствовали кое-какие предметы обстановки, в других ничего не осталось, и было трудно догадаться об их былом предназначении. Позади парадных покоев имелись задние нежилые помещения; Лада пару раз попробовала сунуть туда свой любопытный нос, поочерёдно отворяя двери и заглядывая вовнутрь, но там было пусто: одни только скучные голые стены с деревянными панелями, от которых чертовски веяло холодом, и более ничего. Интересно, а вдруг за этими панелями прячется какая-нибудь потайная комната? И если таковая тут имеется, то знают ли нынешние хозяева дома о её существовании или до сего момента никто из них не задался подобным вопросом? Кругом стояла гробовая тишина, лишь изредка где-то вдалеке между собой переговаривались Гарри с Ларой, и Лада, чей разум прямо-таки с маниакальным упрямством упорствовал в убеждении, что этот дом должен хранить в себе жуткую тайну или на худой конец – какую-нибудь аномалию, каждый раз непроизвольно вздрагивала от пугающего гулкого эха их голосов.

В опочивальне межоконное пространство занимал широкий альков с ложем, взгромоздившимся для пущего эффекта на подмостки; его высокое деревянное изголовье украшала сложная резьба, а у изножья притулилась кушетка с фигурно изогнутым валиком, обитая потёртой на стыках чёрной кожей. Шляпки обойных гвоздиков вместе составляли извилистую линию, которая в точности повторяла все её сложные изгибы и закругления. Размерами сие ложе, по всей видимости, никоим образом не вписывалось в лондонские апартаменты Лариных родичей, потому-то его и оставили нетронутым. Воистину, не кровать, а настоящий катафалк! Впечатление усиливал спускавшийся с потолка и ниспадающий красивыми складками балдахин из тяжёлого тёмно-синего бархата, из-под которого выглядывала низенькая скамеечка для ног. Вместительные, встроенные в стену, шкафы с множеством полок и ячеек для фарфоровых безделушек и других милых сердцу вещиц стояли абсолютно пустые; их шаткие дверцы были приотворены и кое-как болтались на шарнирах. Из обстановки ещё имелось лёгкое кресло-качалка с плетёной спинкой и столик с инкрустацией на крышке, впритык придвинутые к зияющему разинутой пастью камину (по мнению Лады: зрелище весьма плачевное), а каминную полку поддерживали две по-наполеоновски сложившие на груди руки кариатиды в белых, с прожилками, мраморных одеяниях. Каменотёс постарался придать своему творению выражение томной отчуждённости от житейской рутины и лёгкого безразличия ко всему обыденному, как у заигравшейся актрисы, отчего посеревшие от времени, с пустыми глазницами, лица этих мраморных близняшек на контрасте весьма выгодно смотрелись вместе с выполненным во вкусе поп-арта небольшим гобеленовым ковриком, изображающим небезызвестную климтовскую нарумяненную прелестницу с запутавшимися в её волосах цветами.

Другая комната своими внушительными размерами походила на школьный класс; за портьерой на возвышении притаилось печально одинокое кресло с высокой ушастой спинкой, а напротив него в боевом порядке строго по прямой линии выстроились дюжина стульев с такой же обивкой. Стены в этом помещении были обтянуты шёлковыми, в пальмовых листьях, обоями; на алебастровом фризе водили хоровод голенькие херувимчики с пухлыми ножками, за которыми с плафона отечески наблюдал не кто иной, как сам Георгий – Победоносец (пасть поверженного им дракона ещё дышала адским жаром), а двустворчатые двери с фигурными золочёными ручками, с двух сторон обрамлённые мраморными пилонами, своим помпезным видом напоминали вход в античный храм. Судя по громоздкому резному буфету с виноградными гроздьями и вставками из цветного стекла на дверцах, здесь когда-то была парадная столовая, и пиршества здесь задавали с размахом. Да уж, если что-то делать, то делать как следует, а не абы как! Произведя лишь поверхностный осмотр, Лада не стала здесь задерживаться, тем более что любопытство и азарт гнали её дальше (быть любопытной - вовсе не богопротивное занятие; в этой особенности, если хотите, и заключается вся суть женского естества – так повелось ещё со времён Евы, - и нечего этого стесняться); в лёгком расстройстве чувств она лишь легонько погладила ладошкой старый, с расплывчатым рисунком, но отнюдь не утративший своей притягательности, шёлк, машинально стряхнула со стены паучка и провела указательным пальцем вдоль пыльной каннелюры. Лада была достаточно продвинута, чтобы понять: отгрохав и обставив дом по своему вкусу, однако, не пренебрегая и лучшими традициями доброго уклада жизни, Ларины английские предки, видно, и в страшном сне увидеть не могли, что после их кончины всё это станет никому не нужно.

Ещё одна комната, размером не меньше предыдущей, служила бывшим хозяевам пинакотекой: стены в ней были увешаны картинами, среди которых первым делом бросались в глаза несколько писаных маслом портретов. Вот вам и «не чего смотреть»! Лада даже и не мечтала о такой удаче. Художественный вкус Лариных родичей не дал им украсить этими портретами своё лондонское жилище, видимо, поэтому им и было дозволено висеть на прежнем месте. Верховодила здесь одна колоритная парочка: красный, как заживо сваренный рак, джентльмен в сложной экипировке с регалиями на брюхе, и исполненная высокомерия чересчур костлявая леди с коварной, как оскал тигра, улыбкой, и словно в вериги закованным в корсет телом, которое и телом-то назвать трудно, - скорее, мощи. Специально по такому случаю принарядившись и приняв самодовольные, хотя и несколько небрежные позы – как оперные премьер и примадонна, которых попросили бисировать, - они и впрямь выглядели весьма и весьма живописно. Интересно было бы узнать: кто они были по жизни? Какая-нибудь важная «шишка» из числа королевских чиновников, выгодно женившийся на наследнице приличного состояния и взявший за нею крупный куш? Или Лада ошибается и всё было с точностью наоборот: это её мамаша, этакая расчётливая английская клуша, окольными путями подыскала для своей дистрофичной дочурки богатенького Буратино и, невзирая на то, что он и в беседе был скучноват, и за обедом чванлив, а на голодный желудок вообще – шизик из дурдома, быстренько состряпала дельце? Так или иначе, они друг дружку стоили и не важно, в конце концов, кто кого подцепил на удочку, потому что не они привлекли Ладино внимание, а висевший среди прочего сравнительно небольшой портрет игриво грозящей пальчиком совсем юной, не обременённой замужеством, девы. Выполненный в технике гризайль на пожелтевшей бумаге, он напомнил Ладе акварельный портрет её собственной прародительницы (если быть точным, прабабушки её прабабушки), запечатлённой неизвестным художником в их семейной реликвии – старинном альбоме в сафьяновом переплёте с серебряным фермуаром. И здесь, и там был одинаковый изящный разворот маленькой, аккуратной головки на покатых плечах, целомудренно прикрытых газом; и у той, и у другой имелась одинаковая девичья припухлость нежного подбородка; и у той, и у другой был однотипный лукавый взгляд с поволокой и вкрадчивая улыбка; и волосы у обеих были одинаково уложены по моде девятнадцатого века с лёгкими завитками у висков и едва различимым пушком, оттеняющим безупречную линию шеи, обхваченной бархоткой. Надо полагать, художники в ту пору знали какой-то важный секрет, почему все женские головки выходили у них одинаково прелестными. С особым тщанием вглядываясь в портрет, Лада не переставала удивляться: даже и не догадаешься, что эта молодая леди уже давно переселилась в другой мир.

На противоположной стене веером выложенная стопка старых чёрно-белых фотографий изображала толпу людей в вычурных одеяниях прошедшей эпохи; некоторые из этих господ имели весьма тухлый вид. И здесь же несколько примитивных, лапидарного стиля, рисунков рашкулем, оправленных в простенькие деревянные рамки, стращали мирных обывателей всевозможными ракурсами морского боя и сухопутных батальных сцен. Лара, как и её родители, видно, считали себя пацифистами, коль оставили висеть все эти ужасы войны там, где их привыкли видеть искони.

Добросовестно обозрев все четыре стены этой довольно обширной картинной галереи, Лада для себя сделала вывод, что излюбленная тема английских художников отнюдь не гавани и корабли, как принято считать, а всевозможные лошади, потому что лошадей здесь было тоже очень много - норовистые скаковые жеребцы и чудовищно раскормленные тяжеловозы, кобылицы с крутолобыми жеребятами и даже целый табун мирно пасущихся на лугу разномастных коней: вороных со звёздочками между глазами, гнедых с белыми бабками, в яблоках и золотисто-рыжих. На рамках кое-где имелись медные дощечки, на которых грабарь бисерным почерком вывел клички копытами взрывающих землю скакунов. Но больше всего повезло, конечно, цветам: букетов сирени, жасмина, роз, гвоздик и гладиолусов или просто безыскусных пучков, охапок и беспорядочной мешанины ландышей, маков, незабудок тут было такое великое множество, что Лада просто диву давалась.

В широком коридоре с длинным, во всю стену, рядом окон и стеклянной крышей – нечто, вроде зимнего сада, из которого вынесли все до единого горшки с комнатными растениями (через него Ладе надо было пройти, чтобы попасть в одну из двух круглых башен, в которой хозяева расположили свою библиотеку), ей прежде всего бросился в глаза массивный стол-консоль с мраморной столешницей, а к нему тусклое зеркало, по краям которого висели нарядные жирандоли. Пол здесь был выложен мозаичной плиткой и блестел как зеркальный, вдоль стен были расставлены чугунные скамейки, а пространство между ними занимали гипсовые вазы на подставках.

Здесь Лада, наконец, догнала Лару, которая выбрала среди ряда окон одно, в фестончиках, а, кроме того, выходило фонарём в сад и, поднатужившись, подняла его. Тотчас же мягкая волна свежего воздуха тёплой зыбью влилась в помещение; безжалостные стрелы солнца, будоража тишь и покой дома, пронзили застоявшийся воздух и в этой полоске живого света, как в пучке диапроектора, закружились в залихватском танце мириады всполошившихся сапрофитов. Бедная Лара от неожиданности даже расчихалась. Чихала она, кстати сказать, тоже, как Ладина знакомая пекинесочка Кнопочка – не от всей души, а манерно и с придыханием.

- Будьте здоровы! – пожелала ей Лада.

- Спасибо, непременно буду.

Всласть начихавшись, Лара утёрла слёзы, оставляя на обеих, зардевшихся от духоты, щёчках грязные серые бороздки, высунулась наружу и оттуда и сказала:

- Ну, что я говорила! Убедились, что в доме ничего интересного нет, одна пыль и паутина. Посмотрите лучше сюда.

Действительно, отсюда открывался удивительный вид на уютно расположившийся среди полей и лугов городок. А этот Адамсфилд-то, оказывается, совсем миниатюрный! Но Ладу прелести загородного пейзажа больше не интересовали. Кроме сутолоки улиц и пересекающей город наискосок автострады, по которой катили в обе стороны машины, востроглазая Лада углядела несколько железнодорожных веток. Нет уж, дорогуша! Сызнова возвращаться к этой теме? «Остынь, - сказала себе Лада. - Даже и не думай!» А что если всё-таки попробовать?

Солнце светило ей прямо в лицо; бесконечная синь неба резала глаза. Опустив взор, под окном Лада увидела небольшой, заросший тиной пруд и перекинутый через него декоративный горбатый мостик без перил; к воде вела вымощенная камнем дорожка, заканчивающаяся мостками, а сразу за прудом начинались непролазные дебри сплетённых в жгуты и просто беспорядочно наваленных длинных и гибких плетей кампсиса. И весь этот дикий ужас сверху густо, как ажур кружев, оплетали вездесущие ползучие усики плюща. Вода, деревья, травы, цветы, чистый воздух, прозрачный и бескрайний небосвод, покой и нега – край земного блаженства, почти аркадская идиллия, где незримо обитают феи: дриады, сильфиды, наяды и просто безымянные феи из сказок, сплошь и рядом творящие чудеса, - добрые и зловредные, с маленькими прозрачными крылышками и без, в высоких колпаках или с хрустальной волшебной палочкой, увенчанной на острие звездочкой. К этим мифическим особам Лада испытывала непонятную страсть с самого детства, посему, перечитывая заново книжки, она прежде всего выбирала те, в которых среди прочих действующих лиц непременно фигурировали оные. Ей тогда казалось, что, стоит какой-нибудь случайной фее коснуться своим крылом её головы, тем самым благословив её на добрые дела и начинания, и в её жизни, как в сказке, тоже начнутся великие перемены. Позднее, осознав всю нелепость своих притязаний, она отнюдь не потеряла веру в то, что когда-нибудь нечто подобное непременно должно случиться и с ней. В этом была вся она.

Лада достала из нагрудного кармашка найденный накануне в ящике комода двухпенсовик и, как следует размахнувшись, забросила его подальше в пруд. Монетка не булькнула, а лишь слегка колыхнула зелёную ряску пруда и тихо опустилась на дно. Полюбовавшись этим завораживающим зрелищем, Лада для верности бросила вслед ещё одну монетку.

Библиотека узкими, как бойницы, окнами, ничем не затенёнными, выходила на дорогу; из них были видны край голубеющего над городом небосвода, залитое солнцем пшеничное поле, одинокий торговый павильон на обочине, строгий ряд смотрящих в одном направлении тополей в ярком уборе умытой дождём листвы, зелёная лужайка перед домом и упавший по ту сторону дороги корявый ствол дерева. Толкнув тихонько дверь, Лада увидела Лару, которая стояла у окна и разглядывала на свет сильно увеличенный фотопортрет добропорядочного и добродушного на вид старичка. Тут же с постной рожей торчал и Гарри.

- Я вам не помешаю? – прежде, чем войти, вежливо осведомилась Лада и выразительно поиграла бровями в сторону Гарри.

Звук её голоса прозвучал в пустой библиотеке гулко и раскатисто, как туннеле.

- Вовсе нет, – рассеянно отозвалась Лара. - Проходите, Лада, не стесняйтесь. Знакомьтесь: мой дед. Это его юбилейный портрет – здесь ему ровно сто лет. Дряхлый, немощный, согбенный старикашка – это не о нём. До самой смерти – а прожил он, шутка сказать, немногим более ста двух лет – он оставался бодреньким, энергичным и очень деятельным, только чуть глуховатым на одно ухо. И подобно всякому тугоухому он громко кричал, и продолжал держаться этой застарелой привычке вплоть до самой кончины, так что бабушке приходилось его всё время урезонивать. А ещё у него была удивительная, можно сказать, «фирменная», черта прочитывать газету буквально вдоль и поперёк, от первого абзаца до последнего, включая столбцы, в которых самым мелким петитом печатаются объявления. А бабушка по этому поводу любила пошутить, что он боится пропустить сообщение о собственной смерти. Она у нас, знаете ли, была шутница.

«Совсем как мои старички, - подумала Лада. – Дед тоже бодренький, энергичный и очень деятельный. А бабуля вообще красавица; недаром дед в ней души не чает. Хотя им до ста лет ещё жить и жить». Ей вспомнилось, как накануне её отъезда из Ташкента у неё с дедом состоялся крупный разговор по поводу безобразного поведения Вероники, которой, если что взбредёт в её смышлёную семилетнюю головку, то «вынь и положь», причём, немедленно, а иначе хоть караул кричи, и как она сурово пеняла ему, что это он на пару с бабулей потакают всем капризам своей ненаглядной правнучки, чем вконец её избаловали, и как он неожиданно не стал с ней спорить и оправдываться, а согласился: да, избаловали, ну и что, и вдобавок в отнюдь не свойственной ему претенциозной манере назвал себя «рабом всех желаний этой крохи». Вот такой у неё мировой дед! И пусть Марик не распространяется на тему, что, «если еврейская мать – это то ещё явление, то еврейский дед – это дважды явление». Может, оно и так, но куда им всем до её русского деда!

Лара размеренным тоном продолжала рассказывать о своих родичах. Речь её лилась гладко, без нечаянных инверсий и оговорок. У неё была интересная особенность не выделять ключевое слово или слово, в котором она находила вкус, интонацией, а проговаривать искомое по слогам, таким образом делая на нём капельку больше акцента.

- А бабушка, хоть и была на тридцать лет его моложе, и приняла его кончину с величайшим спокойствием духа, совсем ненадолго его пережила – всего на неделю.

Сказав это, Лара замолчала и со скорбным видом задумалась. Но хмурить брови и поджимать губы было ей не к лицу, поэтому, тряхнув головой, так что все её кудряшки встали одуванчиком (как раз в этот момент у Лады в голове ни к селу ни к городу всплыла успевшая всем набить оскомину фраза: «Одуванчик полевой, лекарственный, представитель семейства сложноцветных…»), она вновь самым обыденным тоном защебетала:

- А вон там, видите, над камином, в кожаной рамке поздравительная телеграмма от королевы. Наши английские старички и старушки, дожив до глубокой старости, прежде чем почить вечным сном, непременно стремятся дотянуть до своего главного юбилея, чтобы получить поздравление от самой королевы. Как вы думаете: взять, не взять её в Лондон? Я боюсь. Вдруг, тронешь её, а она рассыплется в прах? Или пусть лучше здесь повисит? Гарри…

И Лара, бросив на Гарри пленительный взгляд, разразилась длиннейшей тирадой на английском языке; но Гарри, выслушав её сомнения, лишь пожевал губами и пожал плечами, всем своим видом демонстрируя, что он здесь решительно ни при чём. Он сидел прямо на полу, расставив вширь свои могучие лапища, и, казалось, не видел в этом ничего особенного. Занятный всё-таки тип этот Гарри, с таким не соскучишься.

Вновь предоставив Ладу самой себе, Лара присоединилась к своему ненаглядному Гарри, у которого в библиотеке были некие дела, связанные с разбором старой печатной корреспонденции (охапка иллюстрированных журналов и разрозненные листки газет валялись, собранные как попало в кучу, прямо под ногами), и они вдвоём очень энергично занялись поисками чего-то, очевидно, чрезвычайно важного, потому что одуванчик на Лариной голове распушился до пределов разнузданного непотребства.

Два громадных глобуса, на которых от времени проступили тёмные пятна, вместе с опустевшими шкафами составляли всю меблировку этой комнаты. Один из глобусов – желтый – изображал земной шар, а другой – тёмно-синий – Вселенную с иными мирами. Созерцая довольно хитрое изображение небесных светил, Лада по старой привычке попыталась отыскать ту часть небосвода, где, по её сведениям, должны находиться Большая и Малая Медведицы, а уж потом, отталкиваясь от них, - запросто можно будет найти Волосы Вероники. Обычно, если представлялся случай, и у неё получалось, это доставляло ей особое удовольствие; если – нет, как сейчас, она терзалась. Лару на помощь она не позвала – не станет же она объяснять первой встречной как, наткнувшись ненароком на карту звёздного неба, её так и тянет отыскать на ней созвездие Волосы Вероники. Чего ради? Просто так. Это название запало ей в душу ещё в детстве и неотступно преследовало её всю дальнейшую жизнь; оно завораживало её своей трепетной, неосознанной тоской и будило странные ощущения. Она и дочку-то Вероникой назвала в честь созвездия; хотя сделать достоянием общественности сей факт ей не представлялось возможным и поэтому она всем говорила, что это красивое имя засело в её сознании с той поры, как она вычитала его в любимой ею детской книжке про город мастеров, злодея – герцога и храброго горбуна Караколя.

Здесь было заметно свежее, чем в других помещениях; гуляли сквозняки. Заложив руки за спину и запрокинув голову, Лада долгим блуждающим взглядом рассматривала довольно высокий свод и свисающую с купола люстру под матовым абажуром (так себе люстра, ничего особенного), которая бросала на предметы мягкий приглушённый свет. Над пустыми стеллажами почти под потолком мозаикой были выложены цифры: 1900, и тут же рядом самоё себя пожирающее чудовище с длинным и толстым чешуйчатым хвостом символизировало время – его величие, быстротечность и невозвратность. Узкая винтовая лестница с деревянными перилами вела в нижние покои; площадка перед ней была забрана решёткой. Дому-то, оказывается, всего сто лет. Здесь бы всё вымыть, вычистить, подретушировать, навести лоску – был бы вновь как конфетка; хотя – как знать, может, самая прелесть его была в лёгком налёте запущенности.

Осмотрев и исследовав всё, что было возможно, наверху, Лада всё же настояла на том, чтобы Лара и Гарри – как они ни упрямились, особенно Лара – проводили её на первый этаж. Пусть в своей напористости она напоминает кому-то капризного ребёнка, который, если заберёт что-либо себе в голову, не успокоится, пока не получит своего. Просто она такая. Потому что в жизни всякие бывают ситуации, и в некоторых ничто другое неприемлемо. «Задавшись целью и разработав стратегию, следуй своим курсом до конца, а иначе не стоит и затевать». С тех пор, как на семинарах по психологии доцент Вл.Н.Беленький открыл для Лады сию истину, неоспоримость этого утверждения она усердствовала всячески проверить на практике, и свежим тому примером служит то, что Лара, невзирая на кучу приведённых ею доводов, в итоге уступила и дала своё добро.

- Ну, как знаете. Быть по вашему, - с усталой снисходительностью в голосе сказала она, обернувшись к Ладе, и, держа Гарри под руку, бочком спустилась по лестнице.

Потом уже своим обычным тоном она добавила:

- Завидую вашему упорству. Умеете вы уговорить.

Так-то. «Сим победиши».

Слева от холла за огромной – под стать входной двери – дубовой дверью, закрывающейся на щеколду, помещалась кухня, добрую половину которой занимал исполинских размеров овальный стол. Его непокрытая скатертью столешница покоилась на львиных лапах; на её крашеной белой краской поверхности от самой двери в глаза бросались рыжие подпалины от утюга в форме остроносой лодочки и жирные пятна, оставленные донышками кастрюль, - полукруглые, как рожок месяца. Пол здесь был выложен плитами из неотёсанного камня - как в каком-нибудь подземелье, и застелен полосатыми дорожками. Под ногами что-то похрустывало. Одно единственное, выходящее в парк окно располагалось довольно высоко от пола; оно было завешено полупрозрачной короткой кисеёй, через которую прекрасно просматривалась пригвождённая снаружи к подоконнику кормушка для птиц и сидящие на ней голуби; солнце висело в окне расплывчатым белёсым пятном; лёгкий ветерок ерошил податливые птичьи пёрышки. По углам кухни симметрично были расставлены: вполне современная электроплита, большой серебристый, с космическим блеском, холодильник, шкафчик для посуды. Четвёртый угол занимала бело-голубая майоликовая печь, а рядом уместилась мойка. Напротив двери – старомодный очаг с покрытым копотью кирпичным дымоходом, из которого пахло скисшим молоком. На навесных полках за ситцевыми занавесками рядком стояли пустые склянки, стопка сервировочных подносов, огромный фаянсовый чайник на тагане, оловянный кувшин, другая кухонная утварь.

За кухней оказался ещё ряд чуланов и чуланчиков, а с другой стороны – ванная комната, в растворенной двери которой видна была большая порыжевшая ванна. Заглянув туда мельком, Лада поторопилась затворить дверь, потому что жуткий мышиный смрад вызвал у неё новый приступ дурноты. Кроме того, более детальный осмотр этого помещения показался ей неэтичным. Хватит с неё и того безобразия, что она, воспользовавшись доброжелательностью Лары, позволила себе наверху.

Всё. Экскурсия закончена. Пора закругляться. Испытывая лёгкую неловкость, Лада ждала, что будет дальше.

Запирая на засовы дверь, Лара поведала, что они с Гарри намереваются позаниматься спортом, и пригласила с собой Ладу. В багажнике автомобиля она показала ей две зачехлённые теннисные ракетки, после чего выбросила недокуренную сигарету и впорхнула на переднее сидение.

- А я имела дурость подумать, что вы зовёте меня поиграть в гольф.

Лада даже фыркнула – до чего же она бывает порой глупа. Вусмерть начитавшись английской беллетристики, Лада представляла себе, что здесь все поголовно упражняются в гольфе.

- Спасибо, но теннис не для меня, - сказала она Ларе и отвесила учтивый поклон.

Садясь в машину, она подумала, что надо будет непременно отыскать на карте Уимблдон.

- Нет, так нет. Не буду настаивать.

Автомобиль с просёлочной дороги свернул на трассу, по обеим полосам которой полным ходом шло безостановочное движение. Лара, в несколько вольной позе растянувшись на пассажирском сидении рядом с Гарри и подставив лицо ветру, задумчиво разглядывала мелькавшие за окном автомобили. Один автомобиль заинтересовал её больше других. Обернувшись назад, она проводила его долгим взглядом, а потом что-то негромко поведала о нём Гарри. После чего, как воспитанная девочка, она сочла нужным объяснить Ладе:

- Я ему сказала, что вы, русские, странный народ. «Мерседес» у вас в языке мужского рода. Как так? Мерседес - это же женское имя! Неувязочка получается. Или я не права? Хотя для нас, англичан, автомобиль он и есть автомобиль. Какой у него вообще может быть род?

- Скажите Гарри: мы еще и не такое говорим! Да вот хотя бы "Жигули”. Есть у нас такой автомобиль. Его мы упоминаем исключительно во множественном числе.

Лара перевела. Гарри повернулся к Ладе и натянуто улыбнулся, по-видимому, обдумывая то, что услышал.

Они поговорили ещё немного о странностях русской орфографии.

- Лара, я не перестаю удивляться вашему знанию русского языка. Вы говорите вообще без ошибок и малейшего акцента. Откуда?

- О! Спасибо. Я польщена. На то были свои причины, - небрежно бросила та через плечо, но вдаваться в подробности не стала.

А Лада и не настаивала. Не хочет говорить – не надо. Перебьёмся.

Лада сидела сзади; откинувшись на мягкую подушку, закинув ногу на ногу и оголив розовую пятку, она небрежно покачивала шлёпанцем на кончике большого пальца. Солнце пригревало ей щёку; мягкий ход машины убаюкивал её.

Лара снова затянулась сигаретой и теперь уютно посапывала под боком у Гарри.

Въехали в город.

- Вас к отелю?

- Если можно, к вокзалу. Пора отсюда выбираться. Лара, стыдно признаться, но я, как глупая ротозейка, застряла в этом городе не по своей воле. Помогите, умоляю!

И Лада, изобразив на лице отчаяние, как могла, красочно описала Ларе сложившуюся из-за её беспечности ситуацию, щедро пересыпая свою речь душещипательными междометиями и разве что не вздевая руки к небесам. Её совершенно невероятный рассказ, похоже, потряс Лару. Впрочем, чему удивляться. Лада говорила так убедительно, с таким неподдельным ужасом в голосе, что только мёртвый не проникся бы к ней сочувствием.

И тут случилось чудо, по крайней мере, так подумала Лада, потому что, взяв её пластиковую карточку, Лара сказала: «Нет проблем», прошла к кассе и купила билет до этого злополучного Пейнтона, уложившись ровно в одну минуту. И что особенно важно – на прямой поезд (с пересадками Лада не справилась бы). Лара с Гарри уехали на свои корты, а Лада, испросив разрешения откланяться, отправилась восвояси, но прежде она вежливо дождалась, пока похожая на гигантского майского жука машина, мягко шурша шинами, унеслась вперёд и скрылась за поворотом.

Теперь, имея в сумке железнодорожный билет до Пейнтона и тихо и без шума скатившийся с души камень, она сожалела, что уезжает из этого чудного Адамсфилда.