Многоточие отсчёта. Книга первая. Глава пятая

Глава 5



Какими бы острыми ни были те переживания, которые она испытывала накануне, и каким бы паршивым ни было её настроение перед сном, на другое утро Лада проснулась, вновь обуянная жаждой жизни и восторженным чувством радости бытия. У себя дома Лада привыкла – а, привыкнув, не замечала – к гулкому в вязкой ночной мгле бою курантов на Сквере; а едва забрезжит, и по ташкентским улицам прольётся протяжённый зов муэдзина с ближайшего минарета, в свои права вступает суетное городское утро с его обыденным гулом первых троллейбусов и ритмичным стуком трамваев, с чириканьем воробьёв на карнизах и отрывистыми выкриками горластых майн, ни свет - ни заря возобновляющих свои ежедневные разборки, с истерическим рёвом ишаков на Госпитальном базаре и дикими, режущими слух, голосами молочниц. Своих молочниц у Лады было две, и будили они её посменно. По нечётным числам действовала Гульчехра-опа; бесхитростная и корректная в своих помыслах, она поднимала на ноги всю округу истошными воплями:

- Кислый, пресный молоко-о-о-о! Кайма-а-ак, творо-о-о-ог, сметана-а-а есть!

Вторая, Нигора-опа, властвовала по чётным и в своих методах была более изощрённа, чем Гульчехра-опа. Сначала в Ладин сладкий предрассветный сон врывался отчаянный и монотонный, как набат, стук колотушки по бидону, а уж следом, после короткой передышки, дав лишь слегка очухаться, реализовывалась сама Нигора-опа:

- Хозяйки-и-и-и! Подъё-ё-ё-ём! Свежее молоко-о-о-о!

А поскольку Вероника по утрам не признавала ничего, кроме какао, Ладе приходилось чуть свет вскакивать, спросонья напяливать на себя что ни попадя и мчаться вниз, чертыхаясь про себя; и так - чуть ли ни каждое утро! Да уж, чего только не приходится делать бедным мамашам ради своего ненаглядного чада!

Здесь же, в Англии, уже вовсю светило солнце, а было тихо. Испугавшись, что она всё на свете проспала, Лада наскоро облачилась в халатик и рывком распахнула дверь на балкон.

И тут же свежий утренний ветерок, будто он, притаившись за дверью, только того и ждал, стремглав ворвался в душную комнату, надул лёгкую занавеску и дыхнул Ладе в лицо благоуханным цветочным ароматом. Балкончик оказался совсем крохотным (площадью не больше прикроватного половичка), но с довольно высокими, доходящими до уровня груди, каменными перилами; по периметру он был весь уставлен ящиками с цветами. Лада узнала уже успевшую ей намозолить глаза петунью, розовую и голубую ипомею, как ленты серпантина обвивавшую подпорки, душистый горошек с его светло- зелёными, похожими на молоденьких скорпиончиков усиками, анютины глазки; кроме всего прочего там имелись ещё какие-то бело-красные мелкие звёздочки, лиловые колокольчики, жёлтые зонтики и ярко-голубые, как цветки василька, пушистые метёлки. С боков балкончик затеняли две нарядные жардиньерки, до краёв наполненные резедой. С таким буйством красок и запахов Ладе не приходилось встречаться ещё никогда. Сквозь каменные балясины вверх тянулись тонкие и гибкие как проволока побеги глицинии; её старые толстые лианы гирляндами свисали с соседних балконов, словно щупальца гигантского спрута опутывали водосточную трубу и по ней карабкались на черепицу. Лада нагнулась над перилами (насколько ей это позволили ящики с цветами); под балконом зелёным ковром расстилался чистый и свежий, весь в блёстках росы, газон, с трёх сторон обрамлённый роскошными кустами гортензии, за которыми просматривалась череда ровных, ухоженных грядок; ещё дальше вдоль дорожки, обсаженной живой изгородью, тянулись два ряда нарядных, выкрашенных в зелёный цвет, кукольных домиков. «Пасека», - догадалась Лада.

Небо в это благодатное утро было необычайно синее; облака – чересчур белые и пушистые; изумительная зелёная травка искрилась прозрачнейшей росой; упоительной медовой сладостью пахла резеда; юркие пчёлы, окуная свои острые хоботки в цветочные чашечки, без устали собирали нектар; неистовое солнце исступлённо светило на город, и в его лучах черепичные крыши и каменные стены города как никогда блистали своим великолепием и были призваны услаждать взор любого, кто, невзирая на такую рань, уже, как и Лада, наслаждался почившими под небесами миром и покоем.

Любуясь открывшейся её взору необозримой панорамой, Лада вдруг обомлела. Она даже ахнула, потому что поодаль, на одиноком утёсе, одной стороной нависшем над пшеничным полем, а другой – полого спускающемся к обширному парку, громоздился – о небо! - настоящий замок: с двумя каменными башнями, украшенными зубчатой лентой парапета, шпилями и бойницами, флагштоками и флюгерами в виде вставших на дыбы медвежат, узкими решётчатыми оконцами и высокими кирпичными трубами.

Замок, как и подобает порядочному строению прошлых веков, снизу до верху весь был покрыт зеленью плюща и окружён настоящей крепостной стеной, правда, слегка обветшалой. Тяжеловесный и величественный, он высился над остальными городскими постройками, подавляя их своей махиной и укрывая за своей спиной от диких и своенравных ветров, рождённых где-то на первородных лугах старинных графств и безнаказанно реющих над бескрайними вересковыми пустошами и дремучими зарослями дикого рододендрона. Трубадуры и менестрели, барды и пилигримы, доблестные рыцари, облачённые в блестящие латы, и их разряженные в пух и прах прекрасные дамы, англосаксы и норманны, Тюдоры и Плантагенеты, яркие зрелища рыцарских турниров и факельных шествий, состязания лучников и псовая охота на лис - всё, что включает в себя такое ёмкое понятие, как «дух старой Англии», материализовалось сейчас для Лады, взращённой на Вальтере Скотте и Морисе Дрюоне, в этом нереально красивом видении, воочию вставшем перед ней, как воплощённая в жизнь мечта. Вот оно, творение, неподвластное времени, стоит перед ней как на ладони, отделённое от неё всего какими-то двумя кварталами, и манит её своей неприступностью и близостью одновременно. Как чудесно, должно быть, владеть своим собственным фамильным замком, до тебя принадлежавшим энному количеству твоих предков; как чудесно, должно быть, отойдя от мирской суеты и насущных дел, изо дня в день наслаждаться царящим в твоей обители безмолвием; как чудесно, должно быть, просыпаться по утрам от звенящей в ушах тишины, босиком спускаться в старинный безлюдный парк и по дышащим сонной истомой лужайкам обходить свои наследственные владения!

Устав глядеть вдаль, ибо Лада довольно долго услаждала себя невиданным ею дотоле зрелищем, она опустила глаза и под своим балкончиком на газоне узрела трёх милых английских кошечек. Одна из них, исполненная неги и блаженства, каталась в своём кошачьем восторге по мокрой от росы траве, целиком отдавшись эпикурейскому наслаждению жизнью, а две другие, видимо, уже преодолев высшую стадию земного наслаждения, ушли в нирвану и никак не могли оттуда вернуться.

К кошкам Лада никогда не была равнодушна (именно к кошкам; коты с их тупыми физиономиями скучающих сфинксов, если только они не заняты выбором пассии на будущий сезон, будоражили её сердце в значительно меньшей степени, как, впрочем, и остальные особи мужского пола, на которые она всегда смотрела с высоты превосходства своего женского интеллекта над их слабым мужским умишком). Стоит ей где-нибудь поблизости от себя увидеть это божественное создание, как она, забыв про дела, непременно должна остановиться и начать приставать к ней с любезностями. Вот и Вероника такая же кошатница растёт – плоть от плоти, кровь от крови своей мамочки.

- Кис, кис, кис …, - на русский манер обратилась к кошкам Лада.

Ноль внимания.

Лада позвала по-английски:

- Кири, кири, кири…

Фунт презрения.

Ни одна из английских кисок и ухом не повела; с истинным великодержавным шовинизмом они все трое как по команде решили не удостаивать эту чересчур назойливую, и поэтому вдвойне презренную, иностранку своим вниманием. Действительно, кто она и кто они? Лишь одна, слишком воспитанная, чтобы быть бестактной, слегка повернула свою усато - полосатую мордочку и взглянула на Ладу с таким снисходительным высокомерием, что у той не осталось никаких сомнений, у кого из подданных её английского королевского величества самая голубая кровь.

В Ташкенте на бабулино попечение вместе с Вероникой из рук в руки Лада сдала точно такую же холёную баловница и шкодницу, каких поискать, Лолиту Четвёртую. "Четвёртая” вовсе не означает, что всех своих предыдущих кошек Лада нарекала этим же именем. Первыми тремя номерами у Лады числились: во-первых, набоковская Лолита, во-вторых, Лолита Торрес - знойная аргентинская девушка с огоньком, своим темпераментом и сладеньким голоском так поразившая в далёкие пятидесятые советскую публику, что её не могут забыть до сих пор, и, в-третьих, небезызвестная Лолита Милявская из кабаре - дуэта "Академия”. Другие Лолиты на Ладином жизненном пути не попадались; а жаль, ведь такое красивое имя! Ладина Лолита Четвёртая, сколько её ни зови, ни за что не откликнется; лишь, выдержав паузу в пять минут, нехотя, вся исполненная достоинства и величия, соблаговолит снизойти до того, чтобы брезгливо потереться своим расфуфыренным хвостом о ваши ноги и, так уж и быть, позволит себя угостить какой-нибудь кошачьей радостью, но при этом окатит вас таким бесподобным взглядом – откровенно презрительным и одновременно полным подозрения в честности ваших намерений, что вы готовы провалиться сквозь землю. Эти три, по всей видимости, были того же нрава – чувство собственного достоинства в их характере не просто превосходило все другие чувства, а прямо-таки било через край.

На балкон из чугунных прутьев, подвешенный на торце соседнего здания, выкатилась похожая на оперную диву дебелая английская матрона и, подбоченившись, принялась надсадно выкрикивать:

- Бетси! Бетси! – отчего её стокилограммовая, безобразных размеров, туша, скованная шёлковым, поросячьей расцветки, халатом-кимоно, заходила ходуном и затряслась от натуги.

Ладина знакомая аристократка (видимо, это она носила сие августейшее имя) встрепенулась и, не меняя позы и выражения сладкой истомы на своей мордашке, лишь едва заметно поводя ушами, свысока принялась внимать зову этой бесцеремонной горлопанки; преимущество её происхождения давало ей такое право.

С кошек - тем более, что ей их нечем было угостить, - Лада своё внимание вновь переключила на замок.

Она всегда свято верила, что, стоит исполниться хотя бы одному лелеемому вами желанию, остальные пойдут как по маслу, и жизнь не раз её в этом убеждала. А её лучший друг Марик Варшавский тоже любит говорить: «Раз попёрло, грех не воспользоваться». Дело в том, что одним из пунктов в Ладином немаленьком списке сокровенных желаний значилось попасть в европейский старинный замок, желательно, оккупированный привидениями или, в крайнем случае, полный подземных лабиринтов и каменных мешков с прикованными к стенам скелетами. Неужели суждено исполниться и этой её мечте? Было страшно даже думать об этом. Похоже, судьба решила воздать ей должное по заслугам всеми мыслимыми и немыслимыми способами, оправдав самые смелые её надежды и чаяния; а раз так, то она просто обязана побывать в этом замке. Иначе второй раз такой номер не пройдёт.

С балкона дорога к вожделенному объекту просматривалась достаточно хорошо – казалось, до него было буквально подать рукой. Тропинка от города до окружавшего замок парка шла по низине через поля, петляла меж зелёных холмов, наискось пересекала обширный луг и терялась где-то у стен крепостного вала; там рос ряд пирамидальных тополей и виднелись какие-то развалины.

Лада чувствовала себя такой бодрой и жизнерадостной, что готова была прямо сейчас на крыльях полететь к своей мечте, но что-то подсказало ей, что раннее утро – не слишком подходящее время для экскурсии, поэтому благоразумнее будет постараться как-то убить часа два и лишь потом направить свои стопы к замку.

Окрылённая новой идеей, строя в уме сокрушительный план и трепеща от предвкушения, Лада самозабвенно умылась, приняла контрастный душ – у неё впереди трудный день и лишняя порция бодрости ей не помешает, тщательно накрасилась. Немного расстроило Ладу отсутствие лака для волос (он остался в чемодане); по этой уважительной причине ей пришлось отказаться от мысли слегка начесать затылок. Зато в ванной имелся фен вполне сносной конструкции (Ладу всегда смущали незнакомые электроприборы; с ними у неё вечно случались недоразумения) и к нему несколько насадок. Халтурить и допускать небрежность в своём туалете негоже в любой ситуации, тем более в своё первое утро в чужой стране, поэтому она обязала себя выглядеть соответствующе и явить себя миру во всей своей красе. Закончив собираться, Лада напоследок ещё раз оглядела себя со всех сторон чересчур критическим глазом и убедилась, что выглядит классно; и, слава Богу, её маникюр тоже пока оставался в порядке.

Ещё раз перетряхнув содержимое своей сумки, Лада решилась наконец раскрыть купленный ею накануне атлас Великобритании. Оказалось, что она находится всего в десяти сантиметрах от Лондона, а, учитывая, что у Пейнтона со столицей имеется прямое железнодорожное сообщение, она могла бы спокойно сначала высадиться в Лондоне, а уж оттуда податься куда ей нужно. Могла бы… Но Лада сказала себе: даже и не думай! Потому что этот на первый взгляд сногсшибательный план по её спасению на второй показался ей зиждущимся на песке, отчего неминуемо должен будет рассыпаться в прах – как колосс о глиняных ногах. Хотя Лада очень смутно представляла себе, что такое Лондон, всё же от мысли соваться туда она отказалась сразу и бесповоротно; более того, она даже клятвенно обещала себе больше к этому вопросу не возвращаться. Лучше она постарается отыскать какой-нибудь завалящий поезд в сторону Пейнтона прямо отсюда – пуст не прямой, а с пересадками; это всё-таки лучше, чем плутать по столице в поисках нужного ей вокзала; ведь там их, по слухам, имеется чуть ли не полтора десятка. Жалкая и никчёмная деревенщина, напрочь заблудившаяся в столице, - хуже этой участи могут быть только её вчерашние обстоятельства.

А "Sweet’s Mary” оказалась "Конфетной Мэри”; это название ей показалось довольно странным и вычурным; хотя, если есть "Лимонадный Джо”, то почему бы не быть ”Конфетной Мэри”? Войдя в раж, Лада запросто перевела название города – Адамово Поле, а потом расшифровала и написанное на брелоке от ключа название отеля: "У безумной валлийки ”. Лада нашла, что оно звучит весьма и весьма респектабельно.

За стойкой в холле ни вчерашней англичанки, ни её корноухого Адмирала Нельсона не было и в помине. Вместо них дежурила совсем юная пригожая девица; рыжая и слегка веснушчатая, со вкусом одетая и эффектно причёсанная, она одарила Ладу смущённым взглядом из-под копны густых кудрей и витиевато поздоровалась. Поприветствовав её дежурным "good morning”, Лада мысленно нарекла её Джинджер, потому что нашла в её внешности сходство с некой рыжей чертовкой – персонажем одной книжки, и отправилась приобщаться к английской жизни, на этот раз отнюдь не забыв положить ключ от своего номера на стойку.

Рыскать по городу она отправилась в сторону, противоположную от вокзала. Не до конца доверяя самой себе, она боялась, что в происходящих в глубине её сознания коллизиях победу одержит здравый смысл, и она, так и не добравшись до замка, сядет-таки в поезд, который навсегда увезёт её отсюда. Но жажда приключений уже целиком завладела её разумом. Намериваясь как-то убить время, Лада неспешно слонялась по городу и глазела по сторонам. Тротуары были полны прохожих; казалось, всё население города высыпало на улицу. У неё создалось такое впечатление, будто она у себя в Ташкенте выходным вечером прогуливается в бродвейской толпе. Она подумала: не зайти ли ей куда-нибудь посидеть в тиши и покое? В горле у неё всё пересохло, хотелось пить. Поэтому случившийся у неё на пути маленький ресторанчик с расставленными под навесом столиками оказался как раз кстати.

Разговор с не выспавшимся официантом не заладился с самого начала. Ладе показалось, что этому пребывающему не в духе субъекту со сплюснутой с двух сторон головой несмотря на раннее утро во что бы то ни стало захотелось всучить ей жареную индейку, да ещё в купе с громадной порцией спагетти – «альденте». Он особенно напирал на это последнее слово. Да какими бы они «альденте – мальденте» ни были, не станет она их есть и всё! Лада даже вспылила.

- No, no, no! – трижды чётко произнесла она по-английски.

А для убедительности ещё добавила, копируя тон своего лучшего друга Марика Варшавского:

- Ты что, братан, совсем с ума сбесился? Макароны – на завтрак!

Вот так: мозги компас керак эмас, дорогуша моя!

Отказавшись от столь неудобоваримой с утра пищи, она взяла лишь кофе с ореховым рогаликом и шоколадный батончик, оставив официанта с ещё более постной рожей.

Есть ей ни капельки не хотелось; батончик она положила в свою сумку и села на высокий табурет так, чтобы видеть башню с курантами на площади. Растягивая время, пила она медленно, маленькими глоточками; кофе на этот раз показался ей вкусным. Сидеть было неудобно, но она назначила себе срок и честно ждала, пока бой курантов торжественно не провозгласил ей: "Пора!” Чтобы выйти напрямую к замку, ей оставалось всего лишь, пройдя вереницу двухэтажных домов, свернуть на перекрёстке налево, и идти далее по мощёной камнем дорожке вдоль чугунной ограды, сплошь увитой девичьим виноградом. Сквозь прорехи ей видны были какие-то длинные и узкие одноэтажные строения с закрытыми ставнями и поросший бурьяном пустырь. Ладе стало жарко; в листве копошились осы; вокруг её головы вился рой комаров – их противный писк всё звучал и звучал у неё в ушах в пронзительном регистре; знойный воздух едва заметно колыхался. Когда ограда кончилась, она, как и ожидала, увидела предмет своего стремления. Всё это время, боясь потеряться среди путаницы похожих друг на друга улиц, Лада обязана была быть начеку и держать ухо востро, что она с успехом и делала; когда же на очередном повороте замок внезапно открылся ей во всём блеске, она, не оглядываясь и не разбирая дороги, на всех парах помчалась к намеченной цели.

Вот, наконец, и ворота – исполинских размеров два гранитных постамента, увенчанных гигантскими каменными шарами; на них когда-то, по всей видимости, крепилась чугунная решётка, но сейчас её и след простыл. Перед воротами Лада замешкалась и огляделась: величественный издали крепостной вал вблизи представлял собой поросшие выгоревшим на солнце рыжеватым мхом руины, некогда бывшие кирпичной стеной. Широкая эспланада перед замком была посыпана мелким, цвета охры, песочком; по ней в поисках чего-нибудь вкусненького, косясь на Ладу и всюду оставляя свои трёхпалые следы, расхаживали вальяжные, упитанные голуби. Два каменных садовых вазона, все в пятнах лишайника и голубином помёте, судя по раздававшемуся оттуда мелодичному кваканью, до краёв были полны дождевой водой. Вблизи замок показался Ладе не таким монументальным, каким виделся ей с балкончика отеля. Плющ густо оплетал не только стены замка, фонарные столбы и гранитные постаменты ворот, он стлался по земле, карабкался по руинам крепостной стены, заползал в узкие расселины и норовил просочиться сквозь любую лазейку; между кирпичами пробивался папоротник; цвели ромашки и клевер; отчаянно жужжали пчёлы; на высохший розовый куст прилепилось осиное гнездо; осы ползали по нагретым на солнце кирпичам, забирались в щели, роились на брошенной как попало вязанке хвороста; слышно было, как их мощные челюсти грызут сухую деревяшку. Атмосфера здесь была густо настоена на пряных запахах полевых цветов и дикого разнотравья.

На фоне этого заброшенного ландшафта само здание замка выглядел благопристойно. Лада ожидала увидеть на входе какую-нибудь надпись вроде "museum” или "castle”. Не было там ни "museum”, ни "castle”; там вообще не было никакой вывески. Кроме замка на двери имелось лишь решетчатое узкое окошечко да бронзовый, весь покрытый зеленью патины, дверной молоток, а с каменного фриза вычурного портика на Ладу свирепо сверкало глазами и щерило свою мерзкую пасть безобразное как смертный грех чудовище - то ли полумифическая чупакабра, то ли какой-то ещё неизвестный науке зверь.

А, между тем, это место было отнюдь не пустынно и не на отшибе. То и дело до Лады долетал шум проносившихся по автостраде автомобилей. Невдалеке на лугу три юные леди играли в мяч, у ближайшего дома в палисаднике пожилая леди поливала из шланга газон, похожий на седовласого почтенного прелата джентльмен прогуливал на поводке кудлатого и вислоухого, с большим чёрным пятном на левом боку, пёсика, а вдоль плотной шеренги тополей прохаживался чудаковатый английский бобби, своими выпяченными глазами и чёрной щёткой усов напомнивший Ладе циркового моржа; подозрительно поглядывая на Ладу, он так и сверкал на солнце своими начищенными до блеска бесчисленными бляхами, пряжками и пуговицами, всем своим представительным видом демонстрируя ей, что он начеку и бдит как цепной пёс. Лада, испытывающая ко всем полицейским аналогичные ответные чувства и игнорируя его выразительные взоры, решила прогуляться вдоль стены.

Было очевидно, что парк когда-то постарались разбить по всем канонам ландшафтного дизайна, но уже долгое время растительность там была предоставлена самой себе. Лада пошла по извилистой тропинке, огибавшей замок и пропадавшей в непролазной чаще. Тропинка местами была выложена бетонной плиткой, а местами просто присыпана щебёнкой; кое-где из-под плитки выступали корявые и узловатые корни старых деревьев, так что Ладе ничего не стоило пару раз, споткнувшись, едва не разбить себе коленки; лихие колючки кусачего чертополоха цеплялись за её сумку; совсем близко от её головы пролетел какой-то громадный рогатый жук, не на шутку напугав её своим мощным и ровным гудением. Лада едва успела от него отпрянуть.

Под самыми окнами замка, спрятанный в одичавших кустах гортензии, имелся небольшой водоём со стоячей водой, затянутой ряской; через него был перекинут горбатый мостик, а берега его поросли подорожником и стрелолистом. Здесь пахло промозглой сыростью и терпкими болотными испарениями. Придержав дыхание, Лада прислушалась. Парк был наводнён звуками: шелестела на ветру листва, щебетали птицы, курлыкали лягушки, стрекотали в траве кузнечики; там же, в траве, что-то непрестанно двигалось, шуршало, колыхалось. В глубине парка сквозь стволы деревьев проступали очертания какого-то одинокого приземистого строения из красного кирпича с зелёными ставнями и кровлей: не то сторожка, не то сарай, не то конюшня, не то жилище анахорета, устроившего себе в этой глухомани тихую обитель. Дальше тропинка шла вдоль оврага. На дне оврага в сорняках Лада разглядела очень странное сооружение. Она не сразу узнала в нём колодец. Он представлял собой кирпичную монументальную постройку под срезанной вкось красной черепичной крышей, взгромождённую на бетонный пьедестал; колодец был закрыт крышкой, сколоченной из сучковатых и занозистых широких досок; по её мерзостной осклизлой поверхности ползали жирные слизняки. Здесь было сумеречно и жутко; трава здесь была мокрая и росла особенно буйно; всюду валялись сухие ветки и кора деревьев.

Здесь же в овраге на плотный ковёр из опавших листьев и сенной трухи чья-то безжалостная рука навалом набросала всяческую пришедшую в негодность хозяйственную рухлядь, вроде ржавых амбарных замков, цепей, дверных ручек, щеколд, чугунной ступки с пестиком, другой мелкой скобяной утвари. Этот живописный натюрморт завершала расколотая пополам трухлявая винная бочка, перетянутая полосками жести.

Тропинка в глубине парка внезапно обрывалась у свирепой чащи акаций, сквозь которую с трудом что-либо просматривалось. Намертво сплетённые между собой ветки, согнутые, изломанные, скрученные в снопы, составляли одну сплошную стену. Но прежде Лада набрела на изящную беломраморную беседку-бельведер. Она располагалась немного в стороне; к ней нужно было идти через посыпанную песком площадку. Беседка была построена на пригорке, открытом всем ветрам и отлого спускающемся к четырёхугольной лужайке с жиденьким бордюром из барвинка; к ней вели четыре шаткие ступеньки. Сверху открывался широкий вид на замок и подъездную аллею из колоннады тополей. Строгая, холодная красота белого мрамора диссонировала с унылым зрелищем запущенного парка; внутри беседки царило благоговейное безмолвие.

Обогнув глухие, в лютых колючках и махровой паутине дебри, замыкающие парк, Лада вышла через заднюю калитку и очутилась на задворках кладбища. Его чугунное ограждение вплотную прилегало к зарослям акации, а от калитки вела чистая и ухоженная, покрытая дёрном, широкая дорожка, с двух сторон которой располагались бронзовые или чугунного литья кресты, плоские надгробные плиты с полустёртыми эпитафиями или высокие мраморные саркофаги с высеченными на них барельефами. В знойном воздухе плавала смесь запахов: свежевскопанной земли, густой кладбищенской растительности, гнилого дерева, нагретого на солнце камня; среди них явственно угадывался своеобразный запах тления, от которого у Лады моментально подступил к горлу комок.

Одну из семейных усыпальниц украшала выточенная из камня фигура ангела в замысловатой позе, - видимо, выделывающего коленца какого-то танца. У Лады смутно мелькнула мысль, что это, очевидно, и есть та самая торжествующая джига, которую так часто грозятся исполнить на могиле своих врагов.

Запущенный пейзаж и полнейшее безлюдье в конце концов убедили Ладу в том, что замок – увы! - необитаем.

Разочарованная и несколько утомлённая, она тем же путём возвратилась в город. Она всё же заставила себя сходить на вокзал и там честно попыталась разобраться в расписании поездов. Тщетно. Напрочь отказавшись от дерзкой мысли ехать в Пейнтон с пересадкой в Лондоне, Лада тем самым оставляла себе ещё один шанс. Прямо с вокзала она вернулась к Безумной валлийке и, не вдаваясь в подробности и не объясняя, что сподобило её на этот шаг, нахально заявила сидевшей за своей стойкой Джинджер, что остаётся ещё на неопределённое время. Кутить, так кутить! Её неуёмный пыл вновь жаждал приключений.