Медовый плен Пролог

[Скрыть] Регистрационный номер 0298049 выдан для произведения: Мишель  Круазье собирался в Россию.
Он искренне любил эту страну, просто обожал фортепьянные концерты Чайковского и Рахманинова, картины Серова и Репина, а русский балет, поразивший Париж в уже таком далёком 1914 году, он считал прямо-таки божественным чудом.
Он методично собирал свой чемодан. На этот раз он решил оставить свою верную зеленоватую подружку, та нуждалась в серьёзном медицинском обследовании – всё-таки возраст у неё был почти мафусаилов, если принять во внимание тот факт, что она была машиной.
Поехать в Россию на поезде. Поехать туда, чтобы, в конце концов, побывать в одном чудесном городе, городе, чьё имя он помнил наизусть – Сталинград.
Отец рассказывал ему, как это имя внушало ему надежду, пока держался этот город, можно было надеяться, что и Франция станет свободной. Он старательно слушал радио большевиков и ловил каждое упоминание об этом удивительном городе.
- - Ils pu résister, ils n'avaient pas dérogé par la Volga, fils de! Tu comprends, ils ont tenu bon. Comme j'avais honte que nous n'avons pas pu défendre Paris! [1]
[2]Отец пил яблочное вино и вздыхал.
На столе у Мищеля стояло драгоценное фото его кумира. Круглая шляпа и хорошо ухоженные усы. Теперь он для всех был всего лишь литературным героем, его сравнивали то с Шерлоком Холмсом, то с другими литературными сыщиками. Никто не верил, что этот удивительно мудрый человек существовал на самом деле.
Поездка должна была развлечь его внука. Развлечь и даже позволить удивиться. Он собирался сообщить о своей поездке только одному человеку – Нелли Левиицкой.
Эта милая девушка теперь была замужем. Как быстро летит время. Он сам уже не тот, время не щадит никого, даже гениальный сыщиков.
Он решительно включил телевизор.
Там вновь говорили о соседней с Россией стране. Говорили, что русские должны решить вопрос с юго-восточным регионом Украины, решить раз и навсегда.
Круазье задумался. Он терпеть не мог радикалов. С оружием или без, они были ему противны, словно опасно расшалившиеся дети. Именно радикалы готовы сжечь весь мир, лишь потому, что им стало вдруг холодно.
Он должен был вылететь в Париж в субботу, переночевать и отправиться на Восточный вокзал, дабы сесть в  поезд Париж-Москва. Затем ему предстояло сделать пересадку в Москве и переехать с Белорусского вокзала на Павелецкий вокзал. Всё было рассчитано до секунды, словно бы у его любимого жюль-верновского героя.
Он не собирался слишком нагружаться. Один чемодан – и только. Главное увидеть этот странный и притягательный город, город, который его манил с детских лет.
Он намеревался пробыть там до 12 июля. В этот день у русских заканчивался многодневный пост. Русские праздновали день памяти наиболее известных Христовых апостолов – Петра и Павла, праздновали и радовались возможности разговеться.
Он же собирался вернуться во Францию к Le Quatorze Juillet. Он привык проводить этот день в Париже, радуясь со всеми остальными французами.
 
 
Поликсена в припадке гнева запустила в горничную щетку для волос.
- Чёрт побери, ты меня бесишь, Клава!
Девушка привыкла к капризам своей хозяйки. Она, молча, подняла брошенный предмет и стыдливо опустила глаза, изучая узор на дорогом персидском ковре.
Поликсена почувствовала себя виноватой.
- Просто мы расписываемся, но я боюсь, боюсь…
- Павел Астахов любит Вас.
- Да, он просто мечтает, когда наши капиталы соединятся. И ещё этот дурацкий медовый месяц. Какая глупость проводить их среди тысяч голых людей. Да ещё и в открытом море.
- Но это позволит Вам оценить его. По всем статьям.
- Хочешь сказать привыкнуть к виду его пениса? По-моему ты права. Мужчина всегда требует тщательного разворачивания, словно бы подарок. И к тому же всегда можно развестись.
- Вряд ли Ваш отец согласится. Он столько вложил в этот проект.
- Да, ты права. Он выгодно продал меня. Но поверь, лучше ошибиться в муже в двадцать пять, чем остаться нетронутой до тридцати.
Поликсена задумалась. Она меньше всего хотела устраивать шоу из своей свадьбы. Но отец, он всегда обьмил яркие праздники. Даже предлагал устроить венчание в Храме Христа Спасителя с участием самого Патриарха.
Поликсена была равнодушна к религии. Она была поражена, как изменился её отец за это десятилетие. Он теперь и впрямь походил на шикарного бизнесмена.
Шикарное свадебное платье, цветы, поздравления. Как это всё утомительно, словно бы она вновь сдавала экзамен, пытаясь убедить всех в своей профпригодности. А это было особенно несносно.
По крайней мере, она перестанет тревожиться о своей киске. Бремя девственности. Она была готова сбросить её, наконец, позволив себе ряд приятных безумств. Секс казался странным, но приятным сюрпризом. Сюрпризом, который она ожидала особенно страстно.
 
Павел Астахов не сводил глаз со своего торжественного отражения в зеркале. Казалось, он любуется витринным манекеном в дорогом бутике, как бывало не раз в детстве, когда он не понимал, отчего мать и бабка стыдятся его.
Фамилия отца прилипла к нему совсем недавно. Он уверял, что ничего не ведал о своём так некстати рожденном сыне что мать Паши сама не давала о себе знать, а возвращаться в опротивевший ему южный посёлок он не хотел, да и не мог.
«Я учился сын. Учился – и вот теперь…!».
Глаза Григория Ивановича загадочно поблёскивали. Как он мог совершить подлость – он лучший ученик в классе и примерный комсомолец.
То, что произошло с ним и с Дарьей Ветровой и у поселкового бассейна, было всего лишь затейливым романтическим сном – ночной добавкой к страстному эротическому фильму про заграничную любовь.
Он просто подражал всем этим взрослым героям – что-то поселилось в нём, что-то заставило быть нежным с глупой пьяненькой Дашей. Та содрогалась от каждого проникновения, лёжа на расстеленном платье, словно бы неживая фарфоровая кукла. Толчок за толчком приближал желанную для Гриши разрядку. Он уже не мог выносить зудящей напряженности в члене, и словно бы солдат оружие разряжал его в только что откупоренное влагалище своей бывшей одноклассницы.
После выпускного его ожидала большая и шумная столица. Он выбрал для поступления Плехановский институт, тщательно проштудировав синюю толстую книжку с адресами и телефонами институтов СССР.
Мысль сделать карьеру в каком-нибудь из министерств, стать вполне уважаемым человеком – и возвращаться сюда с плотно габитым бумажником. Только бы не оказаться в ряду тех неудачников, что до конца своих дней гниют в этом поселковом болоте.
Сын был похож на него, словно две капли воды. От вечно молчаливой и тайно влюбленной Дарьи у него были только глаза – глаза пока ещё робкого неуверенного в себе провинциала, несмотря на все старания отца придать ему отличный столичный лоск.
Теперь в дорогом костюме он выглядел, словно официант в многозвёздочном отеле – внешне вышколенный, но внутри робкий и не уверенный.
- Сын, о твоей женитьбе на Поликсене я уже договорился. Это решено – и не стоит капризничать. В сущности, это избавит тебя от проб и ошибок. Всё нужно делать вовремя.
- Но, Григорий Иванович.
- Я просил называть меня папой. Неужели так трудно запомнить. Да, я не смог вместе жить с твоей  мамой, но поверь, если бы я вернулся ни со щитом, а не щите – это было бы очень неприятно.
Григорий лукавил. Он попросту боялся от Дарьи мести обманутой женщины. Нет, он не насиловал её, попросту воспользовался тем, что она пьяна и.
К счастью, их алкогольные возлияния не отразились на сыне. Он был в меру красив, в меру находчив, а главное, был здоров. Это обстоятельство радовало Григория Ивановича. Он не собирался делить с Дарьей свои благоприобретенные капиталы, да и она и не претендовала на них, радуясь своей маленькой, но постоянной ренте.
Павел Григорьевич продолжал изучать своё торжественное отражение. Он смотел то на лицо, то на костюм, отлично зная, что перед своей избранницей ему придётся щеголять в костюме Адама.
Он не страдал преувеличенной стыдливостью – даже был рад выставить напоказ своё в меру мускулистое тело. Оно явно требовало свободы.
- На корабле эти жениховские латы тебе не понадобятся. Целый месяц свободы от этого скучного мира – и сотня таких же прекрасных и нагих попутчиков. Право слово, я бы согласился отправиться в этот круиз вместо тебя.
            Григорий Иванович лукавил. Он уже ощущал некотоую усталость плоти – хотя она и была хорошо выдрессирована, но уже казаоась старой и дряблой. Работа и желание преумножить свои капиталы не давало ему взглянуть на женщину, как на друга. Он пользовался случайными телами, спуская свою сперму в непредназначенные для того отверстия – рисуя на лицах своих «жертв» замыслооватые беловатые иероглифы.
            - Послушай, Павел. Это всего лишь сделка. А тот круиз сюрприз на твои именины… Женитьба на Поликсене даст тебе ещё один миллиард рублей. Ты понимаешь. Эта девушка отлита из чистейшего золота.
            Павел соглашался с доводами своего так удачного приобретенного отца. Когда-то он проклинал этого мифического человека. Дарья не показывала сыну того, кто так ловко одурачил её в ту ночь, когда она, изнывая от жалости к самой себе, предавала своё жалкое голое тело – поселковой дуры и неудачницы.
            Их краткое, но плодоносное соитие было ей отчего-то противно. Она словно бы подражала Анюте Захаровой – её точёная фигурка красовалась на странице старого потрёпанного журнала «Юность». Анюта танцевала перед своим одноклассником Андреем, причём абсолютно голая, словно бы какая-то древнегреческая вакханка.
            Мать спрятала от дочери этот развратный журнал. Но Даша вдруг почувствовала стойкое желание оголиться и показать всем своё, всё ещё по-детски нелепое тело.
            Она вдруг пожелала быть влюбленной, перестать дичиться и прятаться от мальчишек, а наоборот дразнить их. «так вот чего они все хотят! Видеть нас голыми!». Последнее слово она нарочно произнесла нараспев, словно бы жонглируя остатками сосательных конфеток. Слоги легко долетали до самого нёба и падали на язык.
            Григория она заприметила в девятом классе. Наиболее дерзкие и глупые парни разошлись по ПТУ и техникумам, а она вдруг почувствовала себя совершенно, ну, совершенно взрослой.
            До последнего уверения в её взаправдашней взрослости оставался один шаг. Дома в ванной она старательно репетировала миг своего соблазнения – снимая трусы с какой-то ранее незнаемой грацией.
Григорий Астахов  мерещился ей даже во смывном отверстии унитаза. Он со своими манерами английского дженльмена был особенно желанен. Даша не могла придумать лучшего повода  для оголения, и всё не решалась перейти черту, за которой она должнаа была или окончательно упасть, или окончательно возвыситься.
Родители делали вид, что не замечают её мечтательных ужимок. Что им неизвестны её долгие сидения в ванной комнате, то на краю ванны, то на унитазе, а то на старой и давно уже не работающей стиральной машинке.
Для ожидающей страсти Дашиной попы не хватало лишь желанной вибрации. Она с удивлением разглядывала части своего тела, смотря на него как бы стороны. Тело было и её. И нее её –Даша зажмуривалась и стыдливо тянулась к повлажневшей от страсти щели.
Так, мучаясь и страдая, она и дожила до того рокового воскресения. Дальше откладыватьть было нельзя. Она вдруг решила пойти по стопам придуманной писателем Брием Козловым девушки – подвести Григория к мысли он еизбежности их соития.
Он попался на эту наживку. Даша сама была не прочь избавиться от своего полупрозрачного платья. Слишком дорогие трусы немного смущали её, как и это дурацкое однодневное платтье. Куда ещё она сможет так нарядиться? Разве что – на свадьбу.
Почти полная луна, бассейн и огоньки в близлежайших домах. Она вдруг подумала, что поступает дурно, но тотчас шыкнула на свою и так уже порядком заплутавшую совесть. Та, словно нашкодившая кошка в угол, кинулась в пятки и затихла.
После соития, они промолчали всю ночь. Прмолчали старательно прижимаясь друг к другу, словно бы два, потерпевших кораблекрушение, человека. Даша вдруг испугалась своей решимости – страх окончательно потерять уважение к самой себе, заставлял её молчать и не противиться стыдливым ласкам своего бышего одноклассника.
Григорий молчал. Он был рад этому так вовремя сданному им экзамену, был рад, что уедет в Москву мужчиной, а не сопливым, хотя м вполне усатым юнцом.
Столица оглушила и взволновала его. Оглушала и заставила радоваться каждому дню. Даша померкла в этом калейдоскопе удач. Померкла и сошла на нет, словно бы Луна при появлении Солнца.
Ему вовсе не хотелось возвращаться в скучный и известный до самых дальних закоулков Нефтеморск. Он старался забыть про этот внешне красивый городок, понимая, что скоро ему захочется увидеть Париж, Лондон, Нью-Йорк.
Его будущая специальность позволяла ему сделать это. Родители старались не слишком напоминать о себе, да и он сам отчего-то начал их стыдиться – как чего-то странного, нелепого и больного.
Шумные компании также не привлекали его. Победа над Дашей сразу сдёрнула с секса флёр таинственности. То, чему придавали значение Откровения – оказалось обыкновенной детородной гимнастикой.
Теперь он был рад этому совершенно незапланированному безумству. Словно бы это был необходимый ритуал, ритуал, который позволил отбросить всё детское, избавиться от  всех нелепых фантазий.
Он не мог забыть этого страстного поединка, словно бы боролся с Дарьей. Боролся, как с дикм зверем, чувствуя её  испуг и желание.
Теперь этот ритуал должен был пройти его сын. Он вдруг подумал, что у Павла с Поликсеной всё сложится удачнее, что он избавится от необходимости искать и делать ошибки – так сладкоежка старательно разворачивает конфету за конфетой, разворачивает, суёт её в рот и недовольно морщится, выплёвывая.
Он видел немало таких до срока обсосанных конфеток. Видел и не желал Павлу встречи с подобными уже опробованными красотками. Не желал он его видеть пышущим от непонятного восторга глупцом, который рвётся в бой с первой попавшейся дурёхой, которая готова впустить его член в своё тайное место.
Поликсена не была ни дурой, ни слишком умной. Она вполне подходила для Павла – не скромница, но и не шлюха. Именно такая, какая нужна для первого опыта.
Он был рад этой удачной сделке. Сделке, которая давала возможность соединить в один два внушительных капитала. Отец Поликсены давно подыскивал для дочери подходящего парня. Он боялся то того, что его дочурка влюбится в какого-нибудь болтуна. То, что она не влюбится, а просто подхватит какую-нибудь неизлечимую заразу – вроде СПИДа или рака матки.
 
Поликсена старательно готовилась к будущему замужеству. Она не могла представить, как посмотрит на Павла, как на своего законного мужа. Им не удавалось быть слишком откровенными в общении – напротив, между ними постоянно что-то стояло.
Заняться с ним весёлой постельной вознёй – это было слишком ново. Поликсена разрывалась напополам – слишком смелой и наглой Полине хотелось секса, но скромная и молчаливая Ксения постоянно забивалась в угол, боясь показаться слишком развратной.
Вот и теперь они толкались в её теле, словно бы девочки-близняшки в тесной детской. Было проще притворяться умной и красивой студенткой, старателно готовясь к каждому экзамену. Это было гораздо проще, чем постоянно думать о своей нагой внешности.
Голое тело казалось Поликсене слишком обычным. Оно пока ещё не расцвело окончательно, но этот милый и страстный расцвет был слишком коротким, словно бы сладкий предутренний сон.
Павел, Павел. Он был и красив, и загадочен, и желанен. Поликсена не могла поверить, что он родился не в столице, и теперь, читая пряный французский роман, старалась не забывать струны своей сладострастной «арфы»
Мастурбация вводила её тело в приятный транс, Поликсена представляла, как целый месяц будет почти что законченной богиней, не нуждающихся в попстылевших её маскарадных костюмах. Она была всего лишь молодой и желанной девушкой – дорогим подарком судьбы для этого молодого и усидчивого провинциала.
 
Темноволосая женщина, сорока четырёх лет старательно убиралась в квартире.
Мебель здесь была словно бы на съёмочной площадке ретро-фильма. Время было заморожено – только некоторые вкрапления из современных вещей придавала этому жилищу некоторую современность.
Дарья старалась чем-то занять свои руки – безделье звало её к холодильнику, где её дожидалась нехитрая закуска и бутылка водки «Берёзовая роща».
Она страдала от странного чувства, словно бы и впрямь продала своего сына за миражные блага. То, что он оказался в Москве, получил хороший задел на будущее – а не пытался устроиться в этом для кого-то очень уютном посёлке.
Но Павел был слишком молодым для этого посёлка. Он был готов бороться за место под солнцем. Готов был наверстать все упущенные дни.
Теперь, убираясь в квартире, Дарья старательно отводила взгляд от знакомых вещей. Они выскакивали на первый план, выскакивали и напоминали о давно ушедшем детстве.
Вот небольшая ваза с горкой из пластмассовых шариков. В них хранились слайды.
Отложив тряпку, Дарья стала брать шарики один за другим и вглядывалась через небольшое оконце в своё прошлое.
Вот она с большой красивой куклой в ярком красном платье. Вот уже без куклы с игрушечным телефоном, вот ещё с матерью и бабушкой.
Даша была рада. Она вдруг подумала, как странно начиналась её жизнь. И как странно спешит к своему окончанию, словно бы она и впрямь была придумана самым главным писателем на Земле – Господом Богом.
Она вспомнила, как летом её возили в всем известный северокавказский город со звонким трамваем и памятником Орлу. Как взрослые наслаждались минеральной водой, а она оглядывала горы, которые для неё пятилетней казались просто гигантскими.
С того лета прошло слишком много лет. Слишком много – она стала школьницей, затем родила сына, затем.
Жизнь несла её по себе, как река несёт всё к далёкому морю. Несла, чтобы она могла понять  себя и приготовиться к Вечности. Вечность, она всегда боялась этого слова. Вечность – такое слово кричать где-нибудь в горах, ловя настороженным ухом многочисленные эхо.
Павел был слишком далеко. Он очень редко звонил ей, отделываясь ничего незначимыми смсками. Деньги на счете появлялись каждый месяц – для Григория это ничего не стоило. Да и те двадцать пять тысяч, что он отдавал, ей хватало на вполне сносное житьё в этом кубанском раю.
Почистив ковёр и выметя весь сор из комнат, она присела на тахту. В это время телефон пропиликал свою привычную мелодию.
Это звонил Павел. Голос сына был взволнованным и странно горячим. Он обжигал ухо, да так, что Дарья ничего не могла понять.
- Мама! Я женюсь…
- Сынок. А не рано ли. И как на это твой отец смотрит?
- Он согласен, согласен. Мама, а ты хочешь приехать в Москву?
- Что ты сынок! Где мне… Лучше ты приезжай. На море съездим.
- Мама, так я с женой в круиз уезжаю. Поликсена – такая красавица. Она тебе понравится. Мама, а папа тебе свой сюрприз готовит.
- Какой такой сюрприз?
- Не знаю. Он мне ничего толком не говорит. Говорит только, что сюрприз.
Сын, его звонкий и радостный голос. Она вдруг вспомнила, как боялась себя, как стыдилась тогдашнего обиталища будущего Павла, как не решалась, лишний раз появиться на улице.
Тогдашние старухи смотрели на неё, как на преступницу. Она не могла. Не имела права жаловаться, она сама ждала такого исхода.
Рождение Павла произошло в марте следующего года. Он появился в положенный для младенца срок, а счастливая Дарья почувствовала себя по-настоящему взрослой.
Григорий был слишком далеко. Она вдруг подумала, что хорошо, что он ничего не знает, что она имеет свой туз в рукаве. Что когда-нибудь он станет, благодарен ей за этот подарок судьбы.
- Павел Григорьевич Астахов – попробовала она на вкус этих три слова.  И тут же произнесла – Павел Григорьевич Ветров.
Она записала сына на свою фамилию.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

[1] Они удержались, они не отступили за Волгу, сын! Ты понимаешь, они удержались. Как же мне было стыдно, что мы не смогли отстоять Париж!