Медовый плен. Глава пятая

  Поликсена и Павел шли по платформе Белорусского вокзала, шли к великолепному экспрессу, который должен был увезти в их личную сказку.
Люди вокруг смотрели на них с удивлением. Их удивляло белое платье Поликсены и чёрный костюм Павла. То, что они жених и невеста, было видно невооруженным взглядом. Поликсена немного стеснялась. Словно бы шикарное платье было всего лишь нарисовано на её теле, как и фрак, и брюки её мужа вместе с его сорочкой и галстуком бабочкой.
Отцы с радостью поджидали своих детей. Григорий Иванович смотрел на Аркадия Ивановича с пониманием. Они были рады, что породнились – теперь будучи сватами, они могли уже зарыть топор войны и даже позволить себе маленькое путешествие.
Григорий Иванович обнял свою сноху. Он вдруг истово полюбил эту молодую девчонку. Она хорошо подходила к  его сыну, подходила, как подходит красивый диван к интерьеру.
- Доброго пути, милая. Доброго пути!
- О, Григорий Иванович…
Поликсене стало стыдно. Её тесть ничего не спрашивал о первой брачной ночи, но от него не могло ускользнуть её невольное смущение.
Войдя в вагон, они с мужем поспешили к купе. Там им предстояло пробыть до субботы, пробыть в весёлом настроении и радости тела и души.
Поликсена устала быть нарядной куклой, устала ловить на себе восхищенные взгляды. Словно бы это красивое платье было невидимым – гулять по Москве нагишом не входило в её планы.
Огромная столица дышала жарким дыханием. Дышала и обжигала всех, словно бы была тропической Момбасой.
Родина оглядела не слишком внушительный багаж. Брать с собой лишний груз не имело смысла. Она вообще собиралась всерьёз играть роль Евы, было глупо стесняться после вчерашнего демарша.
Павел был озабочен шероховатостью своего подбородка. Обычно предательская щетина вылезала на третий день. Он вдруг подумал, как нелепо выглядеть голым с оволосенным лобком и вялым членом.
Его жена выглядела как манекен. Волосы с её лобка были благоразумно выведены – становиться похожей на неопрятную и мерзкую бабу Ягу не входило в её планы. Тем более демонстрировать свою неопрятность всему миру.
 
Поезд дёрнулся и покатился в сторону запада.
Поликсена торопливо выпутывалась из своего шикарного платья, заменив её ярким халатом.
- Что ты сидишь, раздевайся, - проговорила она, глядя на оторопевшего Павла.
Тот снял фрак, повесил его на крючок.
- Какой ты смешной, когда голый.
- Смешной. А ты?
- И я тоже смешная. Слушай, давай будем всегда говорить только правду. Я устала лгать, устала притворяться.
Полина  посмотрела на своё платье. Вчерашний секс с мужем пробудил в ней нечто новое, теперь ей трудно было смотреть на Павла, как на чужого, он был гораздо ближе, чем до этой ночи. А маленькая стыдливая Ксения пряталась где-то в пятках стыдясь и своего тела и обстановки уютного и  шикарного купе.
 
Мишель Круазье довольно сытно позавтракал. Его завтрак стоил примерно тысячу рублей:  Ассорти из свежих овощей в соусе «Бер- блан",  Салат «Греческий»,  Грибы запеченные с сыром «Дор-блю,  Филе цыпленка с овощами «По-восточному»  , Бефстроганов с картофельным пюре,  чай.
Его заказ принесли довольно быстро. Сытный завтрак пробудил желание жить, теперь он мог думать о чём-то другом.
Сейчас его стопы направились к станции метротрама. Доехать на подземном трамвае до знаменитого кургана. Взглянуть на ту самую высоту, которая  привлекала внимание людей всего мира в те роковые годы.
Мишелю казалось что он живёт вновь в Третьем Рейхе. Да ничего не изменилось, толькоо теперь не убивали евреев, но могли выслать цыган или запретить въезд африканским беженцам в страну Он вдруг подумал, что всё было напрасно, что за какие-то  семьдесят лет всё вновь вернулось на круги своя.
Мишель не мог понять главного, за что же погибали русские, как могли так легко вернуть Европе её половину, но теперь войска НАТО готовились наказать страну за её благодушие и доброту.
Мишель хотел жить в старой доброй Франции. Хотел вставать по утрам и дышать запахом моря. Выходить в залив на своей собственной яхте, обедать в каком-нибудь красивом ресторанчике и не думать о том, что сейчас происходит в Германии или Греции.
Люди в России были заняты самими собой. Вероятно, они вообще не думали ни о Греции, ни о пылающей Украине, ни о том, что творится в некогда вполне спокойных Ираке и Сирии. Как раньше старался не думать и он, до того страшного дня, когда мир стоял на краю глобальной войны.
Он доехал до станции Мамаев Курган. Вышел из вагона и направился к выходу со станции. А затем, выйдя на свежий воздух, стал искать тот удивительный курган.
Серая фигура женщины с мечом возвышалась над городом. Она была противоположностью факелоносицы Свободы, была решительной и смелой. Её оружие было занесено для удара – Круазье смотрел на эту фигуру и вливался во всеобщий поток людей.
Это было похоже на паломничество, люди шли, старательно пряча свои слёзы, пряча виноватые улыбки – словно бы от серых разрушенных стен веяло холодной силой войны.
Круазье шагал. Приближаясь к полуобнаженной фигуре солдата. В руках этого богатыря была связка гранат. И когда  Круазье подошёл вплотную, фигура солдата полностью закрыла фигуру женщины с мечом.
«Как талантливо, и как мудро!» - восхитился брестский детектив. Он вдруг понял, что эти люди горды своим общим подвигом, что этот мемориал нужен им, чтобы сравнивать свою жизнь с чем-то иным.
У него не было ничего такого. Он был виновен, он нёс на своих плечах вину всех европейцев, сначала согласившихся с агрессией Гитлера, а затем легко и просто ставших вассалами самодовольной и вечно уверенной в своей правоте Америке.
Американцы казались  ему детьми. Они так и не сумели повзрослеть. Дети, которым мало их детской. Американцы думают за всех, но думают понарошку, надеясь, что кто-то более умный поможет им вылезти из очередной всеобщей беды.
Эти люди не нуждались в вассалах. Им хватало своей страны, Бог подарил им настоящий дворец, подарил за их доброту и смелость. А он вспоминал, как  первый император Франции старательно объединял Европу, пытаясь победить этот молчаливый колосс, но пал от одного движения этого огромного великана.
Русские не ненавидели французов за Бонапарта, им хватало того, что видели их глаза, им не нужно ничего кроме их просторов, но весь мир умещался в их душе.
 
Круазье прошелся по всем святым местам этого города. По всем его дышащим кровавой памятью почти заткнувшимся ранам. Он дошёл до храма Всех Святых, ему католику было трудно переступить через   порог этого святилища.
Он побывал и в зале Скорби, увидел руку с факелом и невольно задумался, что эта рука была величественней и проще той женщины с таким же факелом, встречающих прибывающие в Нью-Йорк корабли.
Прогулка вновь пробудила его аппетит. Ноги  привели его к небольшому ресторанчику «Ари100крат».
Он был рад оказаться в  таком уютном месте. И вновь наполнить свой желудок пищей.
Суп-лапша по-домашнему, кокот из осетрины стейк из осетрины, шашлык из свинины – прекрасный обед для усталого путешественника. Этот ресторан ничем не уступал «Корнелю», с его классическим залом и прекрасной кухней.
 Круазье вышел на свежий воздух в прекрасном настроении. Обед прекрасно расположился в его желудке – любовь к хорошей кухне он унаследовал от своего знаменитого родственника. Вкусная пища делает человека добрее – это доказывает природа – сытый лев не нуждается в убийстве.
Медленно шагая, он дошёл до станции метротрама – дошёл и отправился в обратный путь в уютный отель, готовиться к вечернему выходу в свет.
 
Поликсена погрузилась в чтение. В дорогу она взяла два железнодорожных детектива старушки Агаты – та отлично прошлась и по знаменитому Голубому экспрессу, и по поезду Стамбул-Кале.
Муж любовался видами из окна. Поезд шёл с довольно большой скоростью, мелькали  деревья, строения, мелькала обычная российская жизнь.
Поликсена была рада покинуть эту страну, покинуть, словно бы опостылевшую детскую, покинуть для того, чтобы отправиться на праздник.
Она всегда любила наряжаться, любила радость, счастье среди таких же счастливых людей. Так ей казалось – когда глаза её светились радостью. Но теперь, теперь чужая жизнь. Так удачно схваченная пером милой давно почившей в бозе старушки её радовала и смущала.
Она сама подобно Рут Кеттеринг ехала в Ниццу. Было бы забавно, если бы её Павел не успев почувствовать себя мужем – тотчас стал бы вдовцом.
Убийство тут в этом поезде, растворенный яд в бутылке с минеральной водой. Да, это было бы воистину забавно.
Она перелистывала страницы, перелистывала и загадочно улыбалась, предвкушая, как будет гордо и свободно гулять по палубам шикарного лайнера сначала в Атлантике, а затем в Индийской океане.
Павел не знал, как провести эти два дня, как избавиться от легкой скуки путешествия.
Он решил принять душ. Вошёл в небольшой уютный санузел и стал смывать с себя   всю свою мнимую грязь.
Поликсена была равнодушна к его действиям. Она страшилась превратиться в вечно неудолетвоеренную шлюшку, так человек боится съесть больше чем ему потребно.
 
Вымывшись, он вновь надел свой костюм и стал с нетерпением ожидать почти получасовой стоянки в Вязьме.
Павел слишком походил на бездарного актёра. Он словно бы ожидал команды режиссёра, чтобы обнять её или поцеловать. Но она сама боялась этой не слишком приятной атаки – что-то мешало им приступить к самому важному – взаимному исследованию своих тел.
Замужество изменило её – теперь она должна была измениться – превратиться из ребёнка в полноценную женщину, стать для Павла самым главным существом на свете.
 
 
 
 
 
 
 
* * *
В вагоне второго класса ехала группа юных балерин.
Они были рады комфорту и возможности насладиться довольно долгой, но приятной дорогой. Особенно этому радовалась темноволосая и скромная девушка по имени Эльвира.
Она была рада, вырваться из тяжких объятий знойного саратовского лета, и тот факт, что поплывёт вокруг Африки на большом океанском теплоходе, добавлял ей оптимизма.
            В свои девятнадцать она всё ещё считала себя неудачницей. Быть артисткой кордебалета в местном оперно-балетном театре, выходить в партии пятого лебедя или изображать из себя горожанку на празднике? Да это было так неловко, словно бы она кого-то желала обвинить в своих неудачах.
Её попутчицы также были полны радужных надежд. Их собрали путём интернет объявлений со всей страны, объявив, что для будущего рейса требуются балерины с готовым репертуаром.
Эльвира была рада этому. Она уже вышла из возраста, когда могла изображать из себя Валю в багете «Среди дремучих трав». Её напарницей была довольно хитрая и слегка подловатая Ида Рубинштейн, эта милая девочка вообразила себя этуалью и как могла, переходила дорогу более скромной и молчаливой Эльвире.
Особенно её бесило, как её соперница крутит фуэте в сцене в кабинете профессора. Сам профессор почти не танцевал, просто ходил вразвалочку, как медведь, невольно пародируя другой балетный образ худого и чересчур забавного Дон Кихота.
Правда музыка Кондрата Левицкого не могла сравниться с творением Людвига Минкуса. Ей не хватало живости и простоты, а еще раз и навсегда втирания в память.
Эльвира была готова танцевать  и совершенно раздетой – телесного цвета трико лишь вызывало гримасы на лицах мамаш, приведших своих чад на воскресный утренник.
Им казалось, что Валя и Карик вот-вот сольются воедино, презрев все правила, забыв о своём кровном родстве. «А что если они попросту приёмные дети. Не знают, но чувствуют это!!?» Сексуальные фантазии уводили её в такие дебри, что она невольно краснела, невольно гордясь своим телом.
Апофеоз их союза было великолепно. За время блуждания по гигантским травам они становились взрослыми. Карик видел в Вале женщину – и…
Балет продержался в репертуаре до лета. Его тихо сняли. Не решаясь дразнить неподготовленную публику, и особенно впавших в маразм слишком благочестивых старушек.
Ида Рубинштейн была вне  себя от гнева. Она во всём обвиняла её, Эльвиру, именно она была виновна в том, что милую детскую сказку восприняли, как законченную и преступную порнографию.
Карик и Валя – кому-то показались калькой с Дафниса и Хлои. А наиболее рьяные защитники благочестия увидели в них пародии на первых людей – Адама и Евы. А седовласый и бородатый профессор Енотов был никем иным – как пародией самого (!)БогаТворца
.
            Пара жалоб в епархию и скоро в газете появилась статья «Язычество и богохульство». Все персонажи получили свои ярлыки, особенно досталось чересчур сексуальной Вале.
            «Эта развратная особа – готовая кандидатка в танцовщицы в борделе. Да и исполнительницы этой партии Эльвира Браун чересчур сексуальна для детского балета. Она нарочно пробуждает в юных зрителях нездоровые похотливые мысли – особенно в знаменитой вариации с пробиркой.
            Эльвира была готова провалиться сквозь землю. Она вдруг поняла, что именно хотел  сказать этой музыкой темноволосый, напоминающий собой Паганини композитор. Более смелая и наглая Ида уже побывала у него в квартире, побывала, и очень гордилась этим двусмысленным визитом.
            Теперь Эльвире приходилось соглашаться на любое приглашение. Изображать и себя умирающего лебедя – будучи скорее не птицей, его ожившей птичьей тушкой. Раньше бы она попыталась возмутиться и покраснеть, но не теперь.
            В сущности, она сама согласилась быть всего лишь танцовщицей, когда вместо того, чтобы зубрить математику, старательно повторяла одни и те же движения – воображая себя второй Майей Плисецкой.
Смерть своего кумира она пережила с трудом. Остальные известные танцовщицы её интересовали мало. Ни Светлана Захарова, ни Ульяна Лопаткина. Она мечтала прославить своё имя, и свою фамилию, мечтая, как на афишах тридцатым кеглем будет обозначено: ЭЛЬВИРА БРАУН. Она прямо-таки видела эти кроваво красные буквы, вдела и загадочно улыбалась. Предвкушая большой успех на всех сценах мира.
Возможно, на том судне будет какой-нибудь импресарио. Кто-то, кто оценит её смелость. Тот, кто будет смотреть не на её нагое тело, но в душу.
 
            Между тем поезд прибыл в Смоленск.
            Эльвира посмотрела в окно, стоянка в этом городе была слишком короткой – этот международный явно пренебрегал Смоленском, как он пренебрегал более мелкими станциями.
            Девушки молча, разглядывали друг друга. Им пока что позволяли быть одетыми, точно так же, как африканским рабам позволяют носить бусы и юбки из перьев.
            «Интересно, а почему им нужны только девушки, почему среди нас нет ни одного парня. Конечно, будущим Зигфридам стрёмно выставлять свои гениталии!»
Она улыбнулась. Парни вообще слишком озабочены своими половыми органами. Они словно домушники отмычки готовы засунуть их в первый попавшийся замок.
            Её замок пока что не тревожила ни одна отмычка. Она попросту не позволяла своей вагине беспрепятственно смотреть на мир, всегда удачно маскируя её более или менее приличными трусами.
            Эльвире были не по душе широко рекламируемые стринги. По её мнению такие трусы носят только те, кому не слишком дорога собственная честь – различные половые авантюристки.
            Она понимала, что и она кажется кому-то сверхразвратной язычницей, что её стремление к танцам кому-то кажется развратом – в сущности – танец -  всегда приглашение к соитию.
            Так, размышляя, она почти не заметила, как состав снова тронулся, продолжая свой путь к приморскому  городу во Франции.
 
            Поликсена изнывала от скуки. Она отчаянно желала и отчаянно боялась заняться сексом с Павлом. Вдруг кто-нибудь помешает им – например, постучав в дверь.
            Член мужа тогда мог навеки оказаться в плену её вагины. Поликсена отложила в сторону книгу и уставилась на вокзальное задние.
            «Смоленск» - машинально прочитали её глаза.
            На стоянке в Вязьме она так и не вышла. Боясь разочароваться в провинциальном городке, известным разве что своими пряниками. Она вообще не знала России, бывая летом лишь в Пивоваровке.
            «Интересно, а какова Австрия. Италия?» - подумала она, закрывая глаза.
            Павел сидел напротив и молчал. Кондиционер был поставлен на комфортную температуру, к тому же чувствовалось лёгкое приближение грозы.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2015

Регистрационный номер №0298056

от 12 июля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0298056 выдан для произведения:  

Глава пятая

Поликсена и Павел шли по платформе Белорусского вокзала, шли к великолепному экспрессу, который должен был увезти в их личную сказку.
Люди вокруг смотрели на них с удивлением. Их удивляло белое платье Поликсены и чёрный костюм Павла. То, что они жених и невеста, было видно невооруженным взглядом. Поликсена немного стеснялась. Словно бы шикарное платье было всего лишь нарисовано на её теле, как и фрак, и брюки её мужа вместе с его сорочкой и галстуком бабочкой.
Отцы с радостью поджидали своих детей. Григорий Иванович смотрел на Аркадия Ивановича с пониманием. Они были рады, что породнились – теперь будучи сватами, они могли уже зарыть топор войны и даже позволить себе маленькое путешествие.
Григорий Иванович обнял свою сноху. Он вдруг истово полюбил эту молодую девчонку. Она хорошо подходила к  его сыну, подходила, как подходит красивый диван к интерьеру.
- Доброго пути, милая. Доброго пути!
- О, Григорий Иванович…
Поликсене стало стыдно. Её тесть ничего не спрашивал о первой брачной ночи, но от него не могло ускользнуть её невольное смущение.
Войдя в вагон, они с мужем поспешили к купе. Там им предстояло пробыть до субботы, пробыть в весёлом настроении и радости тела и души.
Поликсена устала быть нарядной куклой, устала ловить на себе восхищенные взгляды. Словно бы это красивое платье было невидимым – гулять по Москве нагишом не входило в её планы.
Огромная столица дышала жарким дыханием. Дышала и обжигала всех, словно бы была тропической Момбасой.
Родина оглядела не слишком внушительный багаж. Брать с собой лишний груз не имело смысла. Она вообще собиралась всерьёз играть роль Евы, было глупо стесняться после вчерашнего демарша.
Павел был озабочен шероховатостью своего подбородка. Обычно предательская щетина вылезала на третий день. Он вдруг подумал, как нелепо выглядеть голым с оволосенным лобком и вялым членом.
Его жена выглядела как манекен. Волосы с её лобка были благоразумно выведены – становиться похожей на неопрятную и мерзкую бабу Ягу не входило в её планы. Тем более демонстрировать свою неопрятность всему миру.
 
Поезд дёрнулся и покатился в сторону запада.
Поликсена торопливо выпутывалась из своего шикарного платья, заменив её ярким халатом.
- Что ты сидишь, раздевайся, - проговорила она, глядя на оторопевшего Павла.
Тот снял фрак, повесил его на крючок.
- Какой ты смешной, когда голый.
- Смешной. А ты?
- И я тоже смешная. Слушай, давай будем всегда говорить только правду. Я устала лгать, устала притворяться.
Полина  посмотрела на своё платье. Вчерашний секс с мужем пробудил в ней нечто новое, теперь ей трудно было смотреть на Павла, как на чужого, он был гораздо ближе, чем до этой ночи. А маленькая стыдливая Ксения пряталась где-то в пятках стыдясь и своего тела и обстановки уютного и  шикарного купе.
 
Мишель Круазье довольно сытно позавтракал. Его завтрак стоил примерно тысячу рублей:  Ассорти из свежих овощей в соусе «Бер- блан",  Салат «Греческий»,  Грибы запеченные с сыром «Дор-блю,  Филе цыпленка с овощами «По-восточному»  , Бефстроганов с картофельным пюре,  чай.
Его заказ принесли довольно быстро. Сытный завтрак пробудил желание жить, теперь он мог думать о чём-то другом.
Сейчас его стопы направились к станции метротрама. Доехать на подземном трамвае до знаменитого кургана. Взглянуть на ту самую высоту, которая  привлекала внимание людей всего мира в те роковые годы.
Мишелю казалось что он живёт вновь в Третьем Рейхе. Да ничего не изменилось, толькоо теперь не убивали евреев, но могли выслать цыган или запретить въезд африканским беженцам в страну Он вдруг подумал, что всё было напрасно, что за какие-то  семьдесят лет всё вновь вернулось на круги своя.
Мишель не мог понять главного, за что же погибали русские, как могли так легко вернуть Европе её половину, но теперь войска НАТО готовились наказать страну за её благодушие и доброту.
Мишель хотел жить в старой доброй Франции. Хотел вставать по утрам и дышать запахом моря. Выходить в залив на своей собственной яхте, обедать в каком-нибудь красивом ресторанчике и не думать о том, что сейчас происходит в Германии или Греции.
Люди в России были заняты самими собой. Вероятно, они вообще не думали ни о Греции, ни о пылающей Украине, ни о том, что творится в некогда вполне спокойных Ираке и Сирии. Как раньше старался не думать и он, до того страшного дня, когда мир стоял на краю глобальной войны.
Он доехал до станции Мамаев Курган. Вышел из вагона и направился к выходу со станции. А затем, выйдя на свежий воздух, стал искать тот удивительный курган.
Серая фигура женщины с мечом возвышалась над городом. Она была противоположностью факелоносицы Свободы, была решительной и смелой. Её оружие было занесено для удара – Круазье смотрел на эту фигуру и вливался во всеобщий поток людей.
Это было похоже на паломничество, люди шли, старательно пряча свои слёзы, пряча виноватые улыбки – словно бы от серых разрушенных стен веяло холодной силой войны.
Круазье шагал. Приближаясь к полуобнаженной фигуре солдата. В руках этого богатыря была связка гранат. И когда  Круазье подошёл вплотную, фигура солдата полностью закрыла фигуру женщины с мечом.
«Как талантливо, и как мудро!» - восхитился брестский детектив. Он вдруг понял, что эти люди горды своим общим подвигом, что этот мемориал нужен им, чтобы сравнивать свою жизнь с чем-то иным.
У него не было ничего такого. Он был виновен, он нёс на своих плечах вину всех европейцев, сначала согласившихся с агрессией Гитлера, а затем легко и просто ставших вассалами самодовольной и вечно уверенной в своей правоте Америке.
Американцы казались  ему детьми. Они так и не сумели повзрослеть. Дети, которым мало их детской. Американцы думают за всех, но думают понарошку, надеясь, что кто-то более умный поможет им вылезти из очередной всеобщей беды.
Эти люди не нуждались в вассалах. Им хватало своей страны, Бог подарил им настоящий дворец, подарил за их доброту и смелость. А он вспоминал, как  первый император Франции старательно объединял Европу, пытаясь победить этот молчаливый колосс, но пал от одного движения этого огромного великана.
Русские не ненавидели французов за Бонапарта, им хватало того, что видели их глаза, им не нужно ничего кроме их просторов, но весь мир умещался в их душе.
 
Круазье прошелся по всем святым местам этого города. По всем его дышащим кровавой памятью почти заткнувшимся ранам. Он дошёл до храма Всех Святых, ему католику было трудно переступить через   порог этого святилища.
Он побывал и в зале Скорби, увидел руку с факелом и невольно задумался, что эта рука была величественней и проще той женщины с таким же факелом, встречающих прибывающие в Нью-Йорк корабли.
Прогулка вновь пробудила его аппетит. Ноги  привели его к небольшому ресторанчику «Ари100крат».
Он был рад оказаться в  таком уютном месте. И вновь наполнить свой желудок пищей.
Суп-лапша по-домашнему, кокот из осетрины стейк из осетрины, шашлык из свинины – прекрасный обед для усталого путешественника. Этот ресторан ничем не уступал «Корнелю», с его классическим залом и прекрасной кухней.
 Круазье вышел на свежий воздух в прекрасном настроении. Обед прекрасно расположился в его желудке – любовь к хорошей кухне он унаследовал от своего знаменитого родственника. Вкусная пища делает человека добрее – это доказывает природа – сытый лев не нуждается в убийстве.
Медленно шагая, он дошёл до станции метротрама – дошёл и отправился в обратный путь в уютный отель, готовиться к вечернему выходу в свет.
 
Поликсена погрузилась в чтение. В дорогу она взяла два железнодорожных детектива старушки Агаты – та отлично прошлась и по знаменитому Голубому экспрессу, и по поезду Стамбул-Кале.
Муж любовался видами из окна. Поезд шёл с довольно большой скоростью, мелькали  деревья, строения, мелькала обычная российская жизнь.
Поликсена была рада покинуть эту страну, покинуть, словно бы опостылевшую детскую, покинуть для того, чтобы отправиться на праздник.
Она всегда любила наряжаться, любила радость, счастье среди таких же счастливых людей. Так ей казалось – когда глаза её светились радостью. Но теперь, теперь чужая жизнь. Так удачно схваченная пером милой давно почившей в бозе старушки её радовала и смущала.
Она сама подобно Рут Кеттеринг ехала в Ниццу. Было бы забавно, если бы её Павел не успев почувствовать себя мужем – тотчас стал бы вдовцом.
Убийство тут в этом поезде, растворенный яд в бутылке с минеральной водой. Да, это было бы воистину забавно.
Она перелистывала страницы, перелистывала и загадочно улыбалась, предвкушая, как будет гордо и свободно гулять по палубам шикарного лайнера сначала в Атлантике, а затем в Индийской океане.
Павел не знал, как провести эти два дня, как избавиться от легкой скуки путешествия.
Он решил принять душ. Вошёл в небольшой уютный санузел и стал смывать с себя   всю свою мнимую грязь.
Поликсена была равнодушна к его действиям. Она страшилась превратиться в вечно неудолетвоеренную шлюшку, так человек боится съесть больше чем ему потребно.
 
Вымывшись, он вновь надел свой костюм и стал с нетерпением ожидать почти получасовой стоянки в Вязьме.
Павел слишком походил на бездарного актёра. Он словно бы ожидал команды режиссёра, чтобы обнять её или поцеловать. Но она сама боялась этой не слишком приятной атаки – что-то мешало им приступить к самому важному – взаимному исследованию своих тел.
Замужество изменило её – теперь она должна была измениться – превратиться из ребёнка в полноценную женщину, стать для Павла самым главным существом на свете.
 
 
 
 
 
 
 
* * *
В вагоне второго класса ехала группа юных балерин.
Они были рады комфорту и возможности насладиться довольно долгой, но приятной дорогой. Особенно этому радовалась темноволосая и скромная девушка по имени Эльвира.
Она была рада, вырваться из тяжких объятий знойного саратовского лета, и тот факт, что поплывёт вокруг Африки на большом океанском теплоходе, добавлял ей оптимизма.
            В свои девятнадцать она всё ещё считала себя неудачницей. Быть артисткой кордебалета в местном оперно-балетном театре, выходить в партии пятого лебедя или изображать из себя горожанку на празднике? Да это было так неловко, словно бы она кого-то желала обвинить в своих неудачах.
Её попутчицы также были полны радужных надежд. Их собрали путём интернет объявлений со всей страны, объявив, что для будущего рейса требуются балерины с готовым репертуаром.
Эльвира была рада этому. Она уже вышла из возраста, когда могла изображать из себя Валю в багете «Среди дремучих трав». Её напарницей была довольно хитрая и слегка подловатая Ида Рубинштейн, эта милая девочка вообразила себя этуалью и как могла, переходила дорогу более скромной и молчаливой Эльвире.
Особенно её бесило, как её соперница крутит фуэте в сцене в кабинете профессора. Сам профессор почти не танцевал, просто ходил вразвалочку, как медведь, невольно пародируя другой балетный образ худого и чересчур забавного Дон Кихота.
Правда музыка Кондрата Левицкого не могла сравниться с творением Людвига Минкуса. Ей не хватало живости и простоты, а еще раз и навсегда втирания в память.
Эльвира была готова танцевать  и совершенно раздетой – телесного цвета трико лишь вызывало гримасы на лицах мамаш, приведших своих чад на воскресный утренник.
Им казалось, что Валя и Карик вот-вот сольются воедино, презрев все правила, забыв о своём кровном родстве. «А что если они попросту приёмные дети. Не знают, но чувствуют это!!?» Сексуальные фантазии уводили её в такие дебри, что она невольно краснела, невольно гордясь своим телом.
Апофеоз их союза было великолепно. За время блуждания по гигантским травам они становились взрослыми. Карик видел в Вале женщину – и…
Балет продержался в репертуаре до лета. Его тихо сняли. Не решаясь дразнить неподготовленную публику, и особенно впавших в маразм слишком благочестивых старушек.
Ида Рубинштейн была вне  себя от гнева. Она во всём обвиняла её, Эльвиру, именно она была виновна в том, что милую детскую сказку восприняли, как законченную и преступную порнографию.
Карик и Валя – кому-то показались калькой с Дафниса и Хлои. А наиболее рьяные защитники благочестия увидели в них пародии на первых людей – Адама и Евы. А седовласый и бородатый профессор Енотов был никем иным – как пародией самого (!)БогаТворца
.
            Пара жалоб в епархию и скоро в газете появилась статья «Язычество и богохульство». Все персонажи получили свои ярлыки, особенно досталось чересчур сексуальной Вале.
            «Эта развратная особа – готовая кандидатка в танцовщицы в борделе. Да и исполнительницы этой партии Эльвира Браун чересчур сексуальна для детского балета. Она нарочно пробуждает в юных зрителях нездоровые похотливые мысли – особенно в знаменитой вариации с пробиркой.
            Эльвира была готова провалиться сквозь землю. Она вдруг поняла, что именно хотел  сказать этой музыкой темноволосый, напоминающий собой Паганини композитор. Более смелая и наглая Ида уже побывала у него в квартире, побывала, и очень гордилась этим двусмысленным визитом.
            Теперь Эльвире приходилось соглашаться на любое приглашение. Изображать и себя умирающего лебедя – будучи скорее не птицей, его ожившей птичьей тушкой. Раньше бы она попыталась возмутиться и покраснеть, но не теперь.
            В сущности, она сама согласилась быть всего лишь танцовщицей, когда вместо того, чтобы зубрить математику, старательно повторяла одни и те же движения – воображая себя второй Майей Плисецкой.
Смерть своего кумира она пережила с трудом. Остальные известные танцовщицы её интересовали мало. Ни Светлана Захарова, ни Ульяна Лопаткина. Она мечтала прославить своё имя, и свою фамилию, мечтая, как на афишах тридцатым кеглем будет обозначено: ЭЛЬВИРА БРАУН. Она прямо-таки видела эти кроваво красные буквы, вдела и загадочно улыбалась. Предвкушая большой успех на всех сценах мира.
Возможно, на том судне будет какой-нибудь импресарио. Кто-то, кто оценит её смелость. Тот, кто будет смотреть не на её нагое тело, но в душу.
 
            Между тем поезд прибыл в Смоленск.
            Эльвира посмотрела в окно, стоянка в этом городе была слишком короткой – этот международный явно пренебрегал Смоленском, как он пренебрегал более мелкими станциями.
            Девушки молча, разглядывали друг друга. Им пока что позволяли быть одетыми, точно так же, как африканским рабам позволяют носить бусы и юбки из перьев.
            «Интересно, а почему им нужны только девушки, почему среди нас нет ни одного парня. Конечно, будущим Зигфридам стрёмно выставлять свои гениталии!»
Она улыбнулась. Парни вообще слишком озабочены своими половыми органами. Они словно домушники отмычки готовы засунуть их в первый попавшийся замок.
            Её замок пока что не тревожила ни одна отмычка. Она попросту не позволяла своей вагине беспрепятственно смотреть на мир, всегда удачно маскируя её более или менее приличными трусами.
            Эльвире были не по душе широко рекламируемые стринги. По её мнению такие трусы носят только те, кому не слишком дорога собственная честь – различные половые авантюристки.
            Она понимала, что и она кажется кому-то сверхразвратной язычницей, что её стремление к танцам кому-то кажется развратом – в сущности – танец -  всегда приглашение к соитию.
            Так, размышляя, она почти не заметила, как состав снова тронулся, продолжая свой путь к приморскому  городу во Франции.
 
            Поликсена изнывала от скуки. Она отчаянно желала и отчаянно боялась заняться сексом с Павлом. Вдруг кто-нибудь помешает им – например, постучав в дверь.
            Член мужа тогда мог навеки оказаться в плену её вагины. Поликсена отложила в сторону книгу и уставилась на вокзальное задние.
            «Смоленск» - машинально прочитали её глаза.
            На стоянке в Вязьме она так и не вышла. Боясь разочароваться в провинциальном городке, известным разве что своими пряниками. Она вообще не знала России, бывая летом лишь в Пивоваровке.
            «Интересно, а какова Австрия. Италия?» - подумала она, закрывая глаза.
            Павел сидел напротив и молчал. Кондиционер был поставлен на комфортную температуру, к тому же чувствовалось лёгкое приближение грозы.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

Медовый плен. Глава четвёртая

Медовый месяц. Глава шестая