Помочь сайту
Поздравления
Идеал недостижим. Глава 4. Кража
14 января 2021 -
Владимир Ноллетов
1
Екатерина Дмитриевна пробыла у соседки почти весь день. Помогала готовить закуски к свадьбе соседской дочери; до позднего вечера длилось застолье. Когда она вернулась домой, сына не было. Они жили вдвоем. Игнат Григорьевич умер в начале зимы. Поскользнулся на улице, упал, сломал шейку бедра и как-то быстро угас. Сваренный ею утром суп стоял нетронутым. Ее охватила тревога. Уже второй год, с тех пор как после смерти Сталина освободили уголовников, ходить по Новосибирску с наступлением темноты было опасно. Сын носил в кармане махорку – бросить в глаза грабителям. Два раза махорка его выручала. А вдруг на этот раз не помогла? А может быть, они с женой решили опять жить вместе, и он остался у нее? Нет, он бы обязательно предупредил. Вадя всегда был заботливым и чутким сыном. И он же вчера еще сказал, что не хочет снова сходиться с Ритой. Жаловался, что не видит выхода: невозможно жить с женой и невозможно жить без ребенка.
Екатерина Дмитриевна курила папиросу за папиросой. Сердце ныло. Может, Вадя опять поехал на аэродром? Месяц назад он вдруг захотел прыгать с парашютом. Как будто за войну не напрыгался! Несколько раз ездил на аэродром ДОСААФ, но погода, слава богу, была нелетная. В ожидании хорошей погоды он там даже два раза ночевал, на столе, на голых досках. Наконец, ему это надоело. Так он и не прыгнул. Как она волновалась за него тогда! Неужели снова прыгать захотел? Но в таком случае он оставил бы записку.
Вдруг раздался стук в калитку. Екатерина Дмитриевна поспешила во двор. За воротами стояла бледная, взволнованная Рита. Сдержанно поздоровавшись, невестка сказала:
– Третий раз к вам приезжаю. Игорек здесь?
– Нет. Проходи, Рита!
– Нет?
Невестка побледнела еще больше. Быстрыми шагами перешла двор, вошла в дом. Екатерина Дмитриевна едва поспевала за ней. Они прошли в комнату Вади. Екатерина Дмитриевна заметила, что на кровати сына нет одеяла. Это было странно. Рита стала посреди комнаты и, нервно теребя конец шарфа длинными тонкими пальцами, произнесла прерывающимся голосом:
– Вадим забрал в обед Игорька из яслей. На два часа. Но больше их не видели.
Екатерина Дмитриевна ахнула. Она рассказала, как прошел этот день. Маргарита недоверчиво смотрела на нее. Вскоре она ушла.
Екатерина Дмитриевна бросилась к комоду, выдвинула нижний ящик. В нем хранились документы. Вадиных документов не было. Она заглянула под кровать, там всегда лежал чемодан. И он исчез. Она все поняла. Противоположные чувства охватили ее. Это было и облегчение (сын жив), и обида (как он мог не сказать!), и тревога за судьбу его и внука.
А утром явился милиционер, стал допытываться, где может быть ее сын. Он наведывался еще несколько раз. Через неделю ее вызвали в прокуратуру, долго расспрашивали или, лучше сказать, допрашивали. Интересовались, нет ли от сына каких-либо вестей.
Еще через пять дней пришло письмо. Сын просил прощения за то, что не посвятил ее в свои планы. Но так было нужно, писал он. Вадя признавался, что хотел не просто прыгать с парашютом, а совершить опасный прыжок с рекордной высоты. Потому что не желал больше жить. Решил: если ему жизнь не нужна, надо отдать ее, сделав что-то значительное. Вот в каком состоянии он тогда был! Оставался один выход – украсть сына. Сначала он намеревался отправиться в Саратов, к Вере, двоюродной сестре, но один человек на вокзале посоветовал ехать в Киргизию, в город Фрунзе. Там и теплее, и легче живется. Так он и сделал. На железнодорожной станции Кулунда, в северном Казахстане, была тяжелая пересадка. Пришлось в спешке – на посадку дали несколько минут – переходить через несколько путей. Как раз разыгралась метель. Одной рукой он прижимал к себе закутанного в одеяло Игоря и в ней же держал авоську, в другой нес чемодан и две сумки. Один раз пришлось даже поднырнуть под вагоны. Зато столица Киргизии его приятно удивила. Декабрь, а снега почти нет, тут и там зеленеет трава, многие ходят в пиджаках. Он снял комнату, ищет работу, надеется устроить Игоря в детский сад. Вадим просил Екатерину Дмитриевну опускать письма ему не на их почтовом отделении, а на вокзале.
2
Странный это был покупатель. Когда подошла его очередь, он внезапно повернулся и вышел из магазина. Продавщица удивленно проводила его глазами. Через десять минут он появился снова и стал у входа, ожидая, очевидно, когда все уйдут. Такое поведение должно было бы вызвать у нее подозрение, но этот человек внушал безотчетное доверие. Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий и стройный. Его лицо с красивыми, благородными чертами выглядело измученным, щеки ввалились. Одет он был довольно прилично. Он явно нервничал. Наконец очередь растаяла.
– Что будем брать? – спросила продавщица, чтобы его подбодрить.
Он приблизился к прилавку и, волнуясь, заговорил:
– Хочу обратиться к вам с необычной просьбой. Я недавно приехал сюда с сыном из другого города. Ребенку четыре года. На работу я еще не устроился. Деньги кончились. Не могли бы вы дать мне в долг буханку хлеба и килограмм макарон. В ближайшее время я рассчитаюсь.
– А где его мать?
Несколько секунд он колебался.
– Я его увез от матери. Буду воспитывать один.
Продавщица, немолодая женщина с полным, дряблым лицом и добрыми голубыми глазами, вздохнула.
– Хорошо. – Она положила перед ним на прилавок хлеб и макароны. Спросила: – А сахар есть? – В ее голосе звучало сочувствие.
– Кончается.
Она добавила бумажный кулек с сахаром и две банки кильки. Он повеселел.
– Очень вам благодарен!
– За вами двадцать два рубля шестнадцать копеек.
Он сложил все в авоську и вышел.
Лунин не ел второй день. Сын, однако, был сыт и, как он надеялся, ни о чем не догадывался.
Когда он вошел в дом, Игорек бросился ему навстречу.
– А я бабе Кате верблюда нарисовал! – радостно сообщил сын. Проезжая казахские степи, они видели верблюдов. Мальчик рассматривал их с жадным любопытством. Он подвел отца к столу и показал рисунок. Глаза его сияли.
Этот низкий стол, две табуретки и узкая кровать составляли всю мебель. Игорь спал на кровати, Лунин – на полу. Вторая комнатка, где по плану Лунина должна была жить няня, пока пустовала.
– Хорошо нарисовал, – сказал Лунин. – Какой важный!
Сын засмеялся.
Лунин отправился на кухню варить макароны. Ребенок пошел следом за ним и начал живо, увлеченно рассказывать о сегодняшнем утре.
После обеда Лунин стал зашивать Игорю курточку. Она расползлась на спине. Сын тихо сидел на табуретке у окна и задумчиво, по-взрослому серьезно смотрел на небо, на медленно плывущие перистые облака. В этих его переходах от бурной восторженности к молчаливой задумчивости Лунину виделось проявление богатой и глубокой натуры. Вскоре Игорь забрался на кровать и уснул.
Где достать денег, думал Лунин. Конечно, можно было занять у Егора Степановича, хозяина дома. Деньги у него наверняка есть. Егор Степанович на себя почти ничего не тратил. Питался он очень странным, очень экономичным и, наверное, очень полезным образом: ел черный хлеб, макая его в стакан с водой, настоянной на чесноке. Другой пищи он не признавал. Старик был прижимист, нелюдим, суров, и Лунин не решался просить у него денег, боялся нарваться на грубость. Неужели опять придется делать кирпичи? На прошлой неделе он подрядился делать дунганам саманные кирпичи. Их изготавливают из глины и соломы. Рано утром он ехал с сыном на другой конец города, разувался, снимал брюки и часами во дворе месил босыми ногами в холодной воде глину. Игорек в это время играл с хозяйскими детьми. Работа была тяжелая. Кроме того он боялся простудиться и слечь. Хорошо, что погода стояла тогда довольно теплая. А сейчас похолодало.
Лунину нравилось зашивать, штопать, пришивать пуговицы. Это занятие его успокаивало, настраивало на философский лад. Удивительное дело: у него не было работы, кончились деньги, ему было стыдно за сцену в магазине, он мучился чувством вины перед матерью, понимая, в какое тяжелое положение ее поставил, боялся, что его адрес станет известен жене, и в то же время в глубине души ощущал сейчас благодатное умиротворение. Он находился в согласии с самим собой, к нему вернулся вкус к жизни. Несколько лет такого не было. Теперь была определенность, теперь все зависело от его воли. И, главное, сын был с ним!
Ему захотелось пройтись. Он вышел на улицу. Их дом стоял на самой окраине Фрунзе. Еще через несколько домов начиналась степь. Утром перистые облака закрывали все небо, теперь их медленно относило на северо-запад. Над покрытыми снегом горами Ала-Тоо, громадными, величественными, небо было уже голубым. Две вершины особенно привлекали внимание. Они были равной высоты и вместе с седловиной между ними очень напоминали палатку с прогнувшимся верхом. Казалось, горы совсем близко. На самом деле до них было километров десять. Он пошел наугад в сторону гор.
В отрочестве у Лунина было правило: два-три раза в месяц идти без цели по железнодорожному пути и размышлять о своей жизни. Он спрашивал себя, исполнил ли он задуманное, что он сделал неправильно, как ему жить дальше. Вот и теперь, словно вспомнив ту привычку, он давал себе отчет. Правильно ли он поступил? И разум, и душа, все его существо отвечали утвердительно.
С детских лет он ощущал в себе неисчерпаемые силы, верил, что прославиться в том деле, которое выберет. Однако Лунин до сих пор не знал, что это за дело. Несколько возможных целей жизни он уже отверг, как слишком мелкие. Например, он мог сделать военную карьеру: он быстро поднимался в армии по служебной лестнице.
Лунин остановился. Он посвятит свою жизнь воспитанию сына! Вот достойная цель! У него дух захватило от этой мысли. Он создаст идеального человека. Все свои силы, всю свою душу отдаст он этому делу. С детства он мечтал о подвигах. Это будет его подвиг. Конечно, славы он так не заслужит. Ну что ж. Воспитать сына важнее, чем снискать славу.
Лунин стоял и смотрел на «палатку». Он довольно далеко ушел от города. С гор тянуло сырой прохладой. Он повернулся и пошел назад.
3
Он рассеянно листал копеечную книгу по педагогике. Игорек крепко спал. После рождения сына Лунин покупал все книги и брошюры о воспитании и детском здоровье, какие попадались ему на глаза. На одной странице он увидел фотографию девочки в школьной форме. «Старшеклассница», – поясняла подпись внизу. Словно никто не знал, как выглядит старшеклассница. Под фотографией девочки поменьше стояло: «Школьница младших классов». Лунин не улыбнулся: он все время думал о полученном утром письме от матери. Оно его встревожило.
Екатерина Дмитриевна писала:
«Целых два дня письмо твое разбирала. Ты думаешь перебраться в Алма-Ату. Я с тобой согласна, тебе надо быстрее оттуда уехать. Я уверена, что твое местожительство известно и ей, и милиции, и тебе надо ждать или ее, или отберут у тебя ребенка, тогда дело будет хуже, вернуть его труднее.
Все передумала. В отношении Саратова я бы тебе не советовала, ведь органам прокуратуры известны адреса наших родственников. И жизнь в Саратове дорогая.
Из головы у меня не выходите вы. Вадя, понимаю, как тебе тяжело. Наверное, голодаешь, душа моя вся за вас выболела. Измучился ты с ним, все ведь тебе приходится делать, как уж ты успеваешь? И расход большой. Ведь помочь тебе ничем не могу, вот беда! Продать нечего. Вадя, в отношении меня я так думаю. Пока ты не устроишься, т.е. выяснится что-нибудь ясное, более постоянное, если ли смысл мне ехать к тебе? Если придется переезжать с места на место, так ты со мной замучаешься больше, чем с Игорем. Три билета надо, да лишний рот, да быстро я ходить не могу, ноги отказываются. Смотри, как лучше, тебе виднее.
Так много мыслей в голове, а как писать – куда-то исчезают. Игорек, наверное, вырос. Скажи, что рисунки от него получаю, спасибо ему, что не забывает бабу Катю.
Я живу по-старому. Хочу в воскресенье пойти на базар, наберу Игорю на ботинки. Постараюсь выслать тебе манки. Меня пока оставили в покое, никуда не вызывают, и я решила, что им известно. Буду писать Вере и скажу, чтобы она твоего адреса никому не говорила. И тебе бы надо ее предупредить. Ведь к ней должны прийти из милиции. Вадя, я тебе писала или нет? Я выкупила 14-ю книгу Бальзака и первый том энциклопедии. Продать их или беречь, напиши.
Клушка вывела пять цыплят. Ну вот и все новости.
Целую вас крепко-крепко. Мама и бабушка. Пиши».
Однако дни проходили за днями, недели за неделями, но никаких признаков того, что его местонахождение обнаружено, не было. Он успокоился.
Лунин устроился в Институт педагогики научным сотрудником. Но эта работа оказалась связанной с командировками, а он не мог бросать сына. Пришлось уволиться. Он стал работать в библиотеке. Кроме того писал в качестве внештатного корреспондента короткие заметки в газеты. Устроил Игорька в детский сад. Нанял няню.
Жизнь постепенно налаживалась.
По вечерам он гулял с Игорьком по улицам. «Какой хорошенький мальчик!» – умилялись прохожие, и Лунин гордо улыбался. Он представлял, как через много лет они будут вот также гулять втроем, обязательно в Москве, в крайнем случае, в Ленинграде: он идет в середине, импозантный, моложавый старик, справа и слева – сын и невестка, непременно красавица. Они поглядывают на него почтительно-ласково. Прохожие умиляются.
Все изменилось одним весенним днем.
Когда он вошел в библиотеку, взгляды всех сотрудниц, как обычно, сразу обратились на него. Взгляды были любопытные, сочувственные, влюбленные. Лишь одна, Надя, молодая красивая женщина с огромными черными глазами, посмотрела на него сердито и тотчас отвернулась. Он был единственным мужчиной в коллективе, и большинство женщин в него влюбились. Надя ухаживала за ним особенно настойчиво. Вчера даже уговаривала прийти вечером к ней домой. Он под благовидным предлогом отказался, посчитал, что это будет предательством по отношению к сыну.
На этот раз все смотрели на него с особенным участием.
– Мария Максимовна просила, чтобы вы к ней зашли, – сказала одна из сотрудниц.
Лунин заподозрил неладное. Он быстрыми шагами направился к кабинету директора. Лицо у Марии Максимовны было озабоченным. Она протянула ему квадратный серый конвертик.
– Сегодня пришло. Это вам.
Лунин распечатал конверт, вынул маленький листок и с сильно бьющимся сердцем прочел:
«Лунину.
Начинаю дело о разводе. Вам придется или прислать письменное заявление о согласии на развод, или явиться по повестке, которую пришлют, в нарсуд Новосибирска.
А пока еще раз прошу вернуть сына по-хорошему (сообщить о нем, как и что, чтоб я могла приехать и забрать его).
Скрываться дальше бессмысленно, все равно найдут. М.Лунина».
– А это письмо пришло на мое имя. Можете ознакомиться. – Мария Максимовна дала ему второй конверт.
«Узнали место работы – скоро узнают, где я живу, – думал Лунин. – Надо уезжать».
В письме жена интересовалась, в каких условиях находится Игорь.
– Я уже подготовила ответ, но вы предварительно прочтите. Может, надо что-то изменить, добавить.
Она протянула свое, напечатанное на машинке, письмо.
«Тов. Лунина!
По существу Вашего письма я могу Вам сообщить следующее.
Тов. Лунин В. А. от нашего коллектива и от остальных знакомых в городе Фрунзе не скрывает, что он увез сына из детского сада без Вашего ведома. Он объясняет это так:
"С женой мы не могли найти путей для совместной жизни в силу различных понятий о семье. Пробовали жить в одном городе на разных квартирах, но так как я очень люблю и привязан к своему сыну, я вынужден был, живя отдельно от жены, ежедневно почти ходить к ней в дом, чтобы видеть сына, погулять и поиграть с ним. Сын тоже ко мне привязан, и каждое мое посещение нервировало меня, мою жену и, главное, сына, он всегда провожал меня со слезами и не хотел, чтобы я уходил.
В этих условиях я очень истрепал свою нервную систему. Расстаться с сыном я не мог, но и жить в таких условиях я тоже был не в состоянии. Я решил увезти сына, так как он ко мне значительно больше привязан, чем к матери, и вот я его увез и никогда с ним больше не расстанусь. Сын – это моя цель жизни. Я живу и работаю только ради сына и об этом не жалею".
Со своей стороны…»
Лунин вдруг оторвался от чтения и воскликнул:
– Вот здесь, – он показал, где, – надо добавить, что сына я никому и ни за что не отдам!
Он произнес это с такой непоколебимой убежденностью, с такой внутренней силой, так решительно рубил ладонью воздух в такт своим словам, что в глазах директора промелькнуло что-то вроде восхищения.
– Хорошо, я добавлю.
Лунин стал читать дальше.
«Со своей стороны я тоже подтверждаю безграничную обоюдную их любовь и привязанность друг к другу. Я и секретарь нашей парторганизации тов. Семина А. К. неоднократно беседовали с Игорьком, и из бесед видно, что он как ребенок не скучает о Вас.
Мне кажется, что Вам не стоит беспокоиться о сыне. Он живет в хороших условиях и окружен заботой и вниманием отца. Хотя материально тов. Лунин В.А. испытывает трудности, но сын это совсем не ощущает. Тов. Лунин снимает жилье из двух больших комнат. Днем Игорь в садике, а после садика и в выходной день отец всецело посвящает свой досуг сыну. У них живет старушка-няня, которая тоже хорошо относится к Игорю.
Вадим Александрович работает у нас классификатором с оплатой 800 р. в месяц.
Директор городской центральной библиотеки Маслова».
– Очень вы хорошо написали, Мария Максимовна! – воскликнул Лунин. – Мои слова, выражения в точности воспроизвели. Как будто я сам писал. Спасибо! Надо бы только добавить, что я еще за заметки в газетах рублей триста в месяц получаю.
– Да, об этом обязательно надо упомянуть. Сейчас я перепечатаю и отправлю.
Когда он шел с сыном домой из садика, тот говорил не умолкая. Лунин старался ничем не выдавать своей тревоги. Вдруг мальчик замедлил шаг. Спросил:
– Папа, а Ленина никогда не уберут?
Они проходили мимо памятника вождю. Еще недавно в садике стояли гипсовые бюсты Ленина и Сталина. Воспитательницы внушали детям, что это очень хорошие дяди, их надо любить. И вдруг Сталина убрали. Оказалось, что его любить не надо. Игорек не мог понять, почему Сталин был хорошим и вдруг стал плохим. Спрашивал об этом отца. Тот объяснял как умел.
Лунин до сих пор находился под впечатлением от двадцатого съезда партии, от доклада Хрущева о культе личности. Правда о сталинских репрессиях его потрясла. Любовь к Сталину мгновенно сменилась ненавистью. Словно почва для этой ненависти уже была готова в его душе.
Они свернули на свою улочку, узкую, пыльную, обсаженную пирамидальными тополями. Когда осталось миновать два дома, услышали детский плач. За редким покосившимся забором по двору бежала, громко плача, грязная сопливая девочка в дырявом платьице. Ей было года четыре. За ней гналась с ремнем в руке пьяная лохматая женщина. Они забежали за дом. Раздался отчаянный визг.
Отец и сын были поражены.
Лунин рассказал об увиденном няне, маленькой худощавой женщине лет шестидесяти.
– Ну как можно так воспитывать ребенка! – возмущался он.
– Знаю я эту семью, – вздохнула няня. – Алкаши оба… Он срок отсидел… Ох, жалко Варюшку. Это уж как кому повезет с родителями…
После ужина няня ушла к себе.
Вскоре зашел недовольный Егор Степанович.
– Участковый приходил, – проворчал он. – О тебе спрашивал.
Игорь принялся что-то рисовать, а Лунин, заложив руки за спину, крупными шагами заходил взад и вперед по комнате. Уезжать надо было немедленно. Но куда?
– Пап, ну что ты все время ходишь? – воскликнул с досадой сын.
Лунин неохотно присел на кровать, однако не выдержал и минуты, вскочил и опять зашагал. Раза два на пороге своей комнаты показывалась няня, с сердобольным видом наблюдала за ним несколько секунд и снова исчезала.
Наконец, они улеглись спать. Игорь – на кровати, Лунин – рядом на полу. Сын как всегда держал его за руку. Он утверждал, что так быстрее засыпает. Минуты через три Игорек, кажется, уснул. Лунин осторожно высвободил руку. В соседней комнате храпела няня. Он заснуть не мог. Вдруг раздался громкий стук в ворота. Злобно залаяла собака, но тут же стихла. Лунин вскочил, стал поспешно одеваться. Сердце билось сильными редкими ударами. Это был не страх. До войны он послал письмо известному графологу Зуеву-Инсарову с просьбой определить по почерку его характер. «Волнуетесь по пустякам, – написал в ответ графолог, – но в трудные минуты жизни сохраняете присутствие духа». Потом он много раз, особенно в войну, убеждался в правоте этой оценки. При приближении опасности он всегда чувствовал необыкновенный прилив сил, который в свою очередь вызывал в нем уверенность в себе и сосредоточенное, напряженное спокойствие.
По коридору, чертыхаясь, прошел Егор Степанович. Если это милиция пришла забирать сына? Тогда что делать? Разбить окно, схватить Игоря и скрыться? Но он же не преступник. Украл он собственного ребенка. Никто не имеет право отнять у него сына!
– Принимай позднего гостя, Степаныч! – донесся со двора громкий нетрезвый голос. – Попрощаться пришел.
Это был Прокопенко, сосед. У Лунина отлегло от сердца. Он опять лег. Лежал на спине, глядел в темноту и искал лучшее решение. Голос Прокопенко в хозяйской комнате становился все громче и возбужденнее. Ленин слышал каждое его слово. «Сына разбудит», – с досадой подумал он. Иногда что-то глухо бурчал Егор Степанович.
– Я в прошлом году на пятнадцать тысяч чикинды сдал, – говорил Прокопенко.– А работал семь месяцев. Где ты еще так заработаешь, Степаныч? Они сами в горы отвозят. И мешки свои дают. Наши только харчи. И серпы. У чикиндиста орудие труда – серп! Который на гербе изображен. – Он захохотал. – И никаких начальников. Захотели – пошли на работу, захотели – отгул взяли.– Снова раздался его громогласный смех.– Воздух чистый, горы кругом. Вот только работа по договору, стаж не идет. Так тебе, пенсионеру, это и не надо. Подумай, Степаныч. Старик ты еще крепкий. Я тебя в свою бригаду включу, я бригадир. Мы первого апреля выезжаем, послезавтра. Сезон первого апреля открывается. Участок подходящий, траву там пять лет никто не резал…
Лунин встал и пошел в комнату хозяина. На столе стояла бутылка водки. Ему предложили выпить. Он отказался. Лунин теперь совершенно не пил. Чтобы надлежащим образом исполнять свои обязанности по воспитанию сына, он всегда должен быть трезвым, полагал он. Лунин поинтересовался, о какой работе они говорят.
– Заготовка лекарственной травы, – охотно стал объяснять Прокопенко. Он, видимо, обрадовался новому слушателю. – Чикинда по-киргизки. По-научному – эфедра. В Чимкенте на фабрике из нее потом лекарство делают. От простуды, от ревматизма. Контора Лекрастрест чикинду заготавливает. За тонну она две тыщи платит. Контора тут рядом …
«Вот то, что мне нужно, – подумал Лунин. – В горах нас никто не найдет!»
(продолжение следует)
Екатерина Дмитриевна пробыла у соседки почти весь день. Помогала готовить закуски к свадьбе соседской дочери; до позднего вечера длилось застолье. Когда она вернулась домой, сына не было. Они жили вдвоем. Игнат Григорьевич умер в начале зимы. Поскользнулся на улице, упал, сломал шейку бедра и как-то быстро угас. Сваренный ею утром суп стоял нетронутым. Ее охватила тревога. Уже второй год, с тех пор как после смерти Сталина освободили уголовников, ходить по Новосибирску с наступлением темноты было опасно. Сын носил в кармане махорку – бросить в глаза грабителям. Два раза махорка его выручала. А вдруг на этот раз не помогла? А может быть, они с женой решили опять жить вместе, и он остался у нее? Нет, он бы обязательно предупредил. Вадя всегда был заботливым и чутким сыном. И он же вчера еще сказал, что не хочет снова сходиться с Ритой. Жаловался, что не видит выхода: невозможно жить с женой и невозможно жить без ребенка.
Екатерина Дмитриевна курила папиросу за папиросой. Сердце ныло. Может, Вадя опять поехал на аэродром? Месяц назад он вдруг захотел прыгать с парашютом. Как будто за войну не напрыгался! Несколько раз ездил на аэродром ДОСААФ, но погода, слава богу, была нелетная. В ожидании хорошей погоды он там даже два раза ночевал, на столе, на голых досках. Наконец, ему это надоело. Так он и не прыгнул. Как она волновалась за него тогда! Неужели снова прыгать захотел? Но в таком случае он оставил бы записку.
Вдруг раздался стук в калитку. Екатерина Дмитриевна поспешила во двор. За воротами стояла бледная, взволнованная Рита. Сдержанно поздоровавшись, невестка сказала:
– Третий раз к вам приезжаю. Игорек здесь?
– Нет. Проходи, Рита!
– Нет?
Невестка побледнела еще больше. Быстрыми шагами перешла двор, вошла в дом. Екатерина Дмитриевна едва поспевала за ней. Они прошли в комнату Вади. Екатерина Дмитриевна заметила, что на кровати сына нет одеяла. Это было странно. Рита стала посреди комнаты и, нервно теребя конец шарфа длинными тонкими пальцами, произнесла прерывающимся голосом:
– Вадим забрал в обед Игорька из яслей. На два часа. Но больше их не видели.
Екатерина Дмитриевна ахнула. Она рассказала, как прошел этот день. Маргарита недоверчиво смотрела на нее. Вскоре она ушла.
Екатерина Дмитриевна бросилась к комоду, выдвинула нижний ящик. В нем хранились документы. Вадиных документов не было. Она заглянула под кровать, там всегда лежал чемодан. И он исчез. Она все поняла. Противоположные чувства охватили ее. Это было и облегчение (сын жив), и обида (как он мог не сказать!), и тревога за судьбу его и внука.
А утром явился милиционер, стал допытываться, где может быть ее сын. Он наведывался еще несколько раз. Через неделю ее вызвали в прокуратуру, долго расспрашивали или, лучше сказать, допрашивали. Интересовались, нет ли от сына каких-либо вестей.
Еще через пять дней пришло письмо. Сын просил прощения за то, что не посвятил ее в свои планы. Но так было нужно, писал он. Вадя признавался, что хотел не просто прыгать с парашютом, а совершить опасный прыжок с рекордной высоты. Потому что не желал больше жить. Решил: если ему жизнь не нужна, надо отдать ее, сделав что-то значительное. Вот в каком состоянии он тогда был! Оставался один выход – украсть сына. Сначала он намеревался отправиться в Саратов, к Вере, двоюродной сестре, но один человек на вокзале посоветовал ехать в Киргизию, в город Фрунзе. Там и теплее, и легче живется. Так он и сделал. На железнодорожной станции Кулунда, в северном Казахстане, была тяжелая пересадка. Пришлось в спешке – на посадку дали несколько минут – переходить через несколько путей. Как раз разыгралась метель. Одной рукой он прижимал к себе закутанного в одеяло Игоря и в ней же держал авоську, в другой нес чемодан и две сумки. Один раз пришлось даже поднырнуть под вагоны. Зато столица Киргизии его приятно удивила. Декабрь, а снега почти нет, тут и там зеленеет трава, многие ходят в пиджаках. Он снял комнату, ищет работу, надеется устроить Игоря в детский сад. Вадим просил Екатерину Дмитриевну опускать письма ему не на их почтовом отделении, а на вокзале.
2
Странный это был покупатель. Когда подошла его очередь, он внезапно повернулся и вышел из магазина. Продавщица удивленно проводила его глазами. Через десять минут он появился снова и стал у входа, ожидая, очевидно, когда все уйдут. Такое поведение должно было бы вызвать у нее подозрение, но этот человек внушал безотчетное доверие. Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий и стройный. Его лицо с красивыми, благородными чертами выглядело измученным, щеки ввалились. Одет он был довольно прилично. Он явно нервничал. Наконец очередь растаяла.
– Что будем брать? – спросила продавщица, чтобы его подбодрить.
Он приблизился к прилавку и, волнуясь, заговорил:
– Хочу обратиться к вам с необычной просьбой. Я недавно приехал сюда с сыном из другого города. Ребенку четыре года. На работу я еще не устроился. Деньги кончились. Не могли бы вы дать мне в долг буханку хлеба и килограмм макарон. В ближайшее время я рассчитаюсь.
– А где его мать?
Несколько секунд он колебался.
– Я его увез от матери. Буду воспитывать один.
Продавщица, немолодая женщина с полным, дряблым лицом и добрыми голубыми глазами, вздохнула.
– Хорошо. – Она положила перед ним на прилавок хлеб и макароны. Спросила: – А сахар есть? – В ее голосе звучало сочувствие.
– Кончается.
Она добавила бумажный кулек с сахаром и две банки кильки. Он повеселел.
– Очень вам благодарен!
– За вами двадцать два рубля шестнадцать копеек.
Он сложил все в авоську и вышел.
Лунин не ел второй день. Сын, однако, был сыт и, как он надеялся, ни о чем не догадывался.
Когда он вошел в дом, Игорек бросился ему навстречу.
– А я бабе Кате верблюда нарисовал! – радостно сообщил сын. Проезжая казахские степи, они видели верблюдов. Мальчик рассматривал их с жадным любопытством. Он подвел отца к столу и показал рисунок. Глаза его сияли.
Этот низкий стол, две табуретки и узкая кровать составляли всю мебель. Игорь спал на кровати, Лунин – на полу. Вторая комнатка, где по плану Лунина должна была жить няня, пока пустовала.
– Хорошо нарисовал, – сказал Лунин. – Какой важный!
Сын засмеялся.
Лунин отправился на кухню варить макароны. Ребенок пошел следом за ним и начал живо, увлеченно рассказывать о сегодняшнем утре.
После обеда Лунин стал зашивать Игорю курточку. Она расползлась на спине. Сын тихо сидел на табуретке у окна и задумчиво, по-взрослому серьезно смотрел на небо, на медленно плывущие перистые облака. В этих его переходах от бурной восторженности к молчаливой задумчивости Лунину виделось проявление богатой и глубокой натуры. Вскоре Игорь забрался на кровать и уснул.
Где достать денег, думал Лунин. Конечно, можно было занять у Егора Степановича, хозяина дома. Деньги у него наверняка есть. Егор Степанович на себя почти ничего не тратил. Питался он очень странным, очень экономичным и, наверное, очень полезным образом: ел черный хлеб, макая его в стакан с водой, настоянной на чесноке. Другой пищи он не признавал. Старик был прижимист, нелюдим, суров, и Лунин не решался просить у него денег, боялся нарваться на грубость. Неужели опять придется делать кирпичи? На прошлой неделе он подрядился делать дунганам саманные кирпичи. Их изготавливают из глины и соломы. Рано утром он ехал с сыном на другой конец города, разувался, снимал брюки и часами во дворе месил босыми ногами в холодной воде глину. Игорек в это время играл с хозяйскими детьми. Работа была тяжелая. Кроме того он боялся простудиться и слечь. Хорошо, что погода стояла тогда довольно теплая. А сейчас похолодало.
Лунину нравилось зашивать, штопать, пришивать пуговицы. Это занятие его успокаивало, настраивало на философский лад. Удивительное дело: у него не было работы, кончились деньги, ему было стыдно за сцену в магазине, он мучился чувством вины перед матерью, понимая, в какое тяжелое положение ее поставил, боялся, что его адрес станет известен жене, и в то же время в глубине души ощущал сейчас благодатное умиротворение. Он находился в согласии с самим собой, к нему вернулся вкус к жизни. Несколько лет такого не было. Теперь была определенность, теперь все зависело от его воли. И, главное, сын был с ним!
Ему захотелось пройтись. Он вышел на улицу. Их дом стоял на самой окраине Фрунзе. Еще через несколько домов начиналась степь. Утром перистые облака закрывали все небо, теперь их медленно относило на северо-запад. Над покрытыми снегом горами Ала-Тоо, громадными, величественными, небо было уже голубым. Две вершины особенно привлекали внимание. Они были равной высоты и вместе с седловиной между ними очень напоминали палатку с прогнувшимся верхом. Казалось, горы совсем близко. На самом деле до них было километров десять. Он пошел наугад в сторону гор.
В отрочестве у Лунина было правило: два-три раза в месяц идти без цели по железнодорожному пути и размышлять о своей жизни. Он спрашивал себя, исполнил ли он задуманное, что он сделал неправильно, как ему жить дальше. Вот и теперь, словно вспомнив ту привычку, он давал себе отчет. Правильно ли он поступил? И разум, и душа, все его существо отвечали утвердительно.
С детских лет он ощущал в себе неисчерпаемые силы, верил, что прославиться в том деле, которое выберет. Однако Лунин до сих пор не знал, что это за дело. Несколько возможных целей жизни он уже отверг, как слишком мелкие. Например, он мог сделать военную карьеру: он быстро поднимался в армии по служебной лестнице.
Лунин остановился. Он посвятит свою жизнь воспитанию сына! Вот достойная цель! У него дух захватило от этой мысли. Он создаст идеального человека. Все свои силы, всю свою душу отдаст он этому делу. С детства он мечтал о подвигах. Это будет его подвиг. Конечно, славы он так не заслужит. Ну что ж. Воспитать сына важнее, чем снискать славу.
Лунин стоял и смотрел на «палатку». Он довольно далеко ушел от города. С гор тянуло сырой прохладой. Он повернулся и пошел назад.
3
Он рассеянно листал копеечную книгу по педагогике. Игорек крепко спал. После рождения сына Лунин покупал все книги и брошюры о воспитании и детском здоровье, какие попадались ему на глаза. На одной странице он увидел фотографию девочки в школьной форме. «Старшеклассница», – поясняла подпись внизу. Словно никто не знал, как выглядит старшеклассница. Под фотографией девочки поменьше стояло: «Школьница младших классов». Лунин не улыбнулся: он все время думал о полученном утром письме от матери. Оно его встревожило.
Екатерина Дмитриевна писала:
«Целых два дня письмо твое разбирала. Ты думаешь перебраться в Алма-Ату. Я с тобой согласна, тебе надо быстрее оттуда уехать. Я уверена, что твое местожительство известно и ей, и милиции, и тебе надо ждать или ее, или отберут у тебя ребенка, тогда дело будет хуже, вернуть его труднее.
Все передумала. В отношении Саратова я бы тебе не советовала, ведь органам прокуратуры известны адреса наших родственников. И жизнь в Саратове дорогая.
Из головы у меня не выходите вы. Вадя, понимаю, как тебе тяжело. Наверное, голодаешь, душа моя вся за вас выболела. Измучился ты с ним, все ведь тебе приходится делать, как уж ты успеваешь? И расход большой. Ведь помочь тебе ничем не могу, вот беда! Продать нечего. Вадя, в отношении меня я так думаю. Пока ты не устроишься, т.е. выяснится что-нибудь ясное, более постоянное, если ли смысл мне ехать к тебе? Если придется переезжать с места на место, так ты со мной замучаешься больше, чем с Игорем. Три билета надо, да лишний рот, да быстро я ходить не могу, ноги отказываются. Смотри, как лучше, тебе виднее.
Так много мыслей в голове, а как писать – куда-то исчезают. Игорек, наверное, вырос. Скажи, что рисунки от него получаю, спасибо ему, что не забывает бабу Катю.
Я живу по-старому. Хочу в воскресенье пойти на базар, наберу Игорю на ботинки. Постараюсь выслать тебе манки. Меня пока оставили в покое, никуда не вызывают, и я решила, что им известно. Буду писать Вере и скажу, чтобы она твоего адреса никому не говорила. И тебе бы надо ее предупредить. Ведь к ней должны прийти из милиции. Вадя, я тебе писала или нет? Я выкупила 14-ю книгу Бальзака и первый том энциклопедии. Продать их или беречь, напиши.
Клушка вывела пять цыплят. Ну вот и все новости.
Целую вас крепко-крепко. Мама и бабушка. Пиши».
Однако дни проходили за днями, недели за неделями, но никаких признаков того, что его местонахождение обнаружено, не было. Он успокоился.
Лунин устроился в Институт педагогики научным сотрудником. Но эта работа оказалась связанной с командировками, а он не мог бросать сына. Пришлось уволиться. Он стал работать в библиотеке. Кроме того писал в качестве внештатного корреспондента короткие заметки в газеты. Устроил Игорька в детский сад. Нанял няню.
Жизнь постепенно налаживалась.
По вечерам он гулял с Игорьком по улицам. «Какой хорошенький мальчик!» – умилялись прохожие, и Лунин гордо улыбался. Он представлял, как через много лет они будут вот также гулять втроем, обязательно в Москве, в крайнем случае, в Ленинграде: он идет в середине, импозантный, моложавый старик, справа и слева – сын и невестка, непременно красавица. Они поглядывают на него почтительно-ласково. Прохожие умиляются.
Все изменилось одним весенним днем.
Когда он вошел в библиотеку, взгляды всех сотрудниц, как обычно, сразу обратились на него. Взгляды были любопытные, сочувственные, влюбленные. Лишь одна, Надя, молодая красивая женщина с огромными черными глазами, посмотрела на него сердито и тотчас отвернулась. Он был единственным мужчиной в коллективе, и большинство женщин в него влюбились. Надя ухаживала за ним особенно настойчиво. Вчера даже уговаривала прийти вечером к ней домой. Он под благовидным предлогом отказался, посчитал, что это будет предательством по отношению к сыну.
На этот раз все смотрели на него с особенным участием.
– Мария Максимовна просила, чтобы вы к ней зашли, – сказала одна из сотрудниц.
Лунин заподозрил неладное. Он быстрыми шагами направился к кабинету директора. Лицо у Марии Максимовны было озабоченным. Она протянула ему квадратный серый конвертик.
– Сегодня пришло. Это вам.
Лунин распечатал конверт, вынул маленький листок и с сильно бьющимся сердцем прочел:
«Лунину.
Начинаю дело о разводе. Вам придется или прислать письменное заявление о согласии на развод, или явиться по повестке, которую пришлют, в нарсуд Новосибирска.
А пока еще раз прошу вернуть сына по-хорошему (сообщить о нем, как и что, чтоб я могла приехать и забрать его).
Скрываться дальше бессмысленно, все равно найдут. М.Лунина».
– А это письмо пришло на мое имя. Можете ознакомиться. – Мария Максимовна дала ему второй конверт.
«Узнали место работы – скоро узнают, где я живу, – думал Лунин. – Надо уезжать».
В письме жена интересовалась, в каких условиях находится Игорь.
– Я уже подготовила ответ, но вы предварительно прочтите. Может, надо что-то изменить, добавить.
Она протянула свое, напечатанное на машинке, письмо.
«Тов. Лунина!
По существу Вашего письма я могу Вам сообщить следующее.
Тов. Лунин В. А. от нашего коллектива и от остальных знакомых в городе Фрунзе не скрывает, что он увез сына из детского сада без Вашего ведома. Он объясняет это так:
"С женой мы не могли найти путей для совместной жизни в силу различных понятий о семье. Пробовали жить в одном городе на разных квартирах, но так как я очень люблю и привязан к своему сыну, я вынужден был, живя отдельно от жены, ежедневно почти ходить к ней в дом, чтобы видеть сына, погулять и поиграть с ним. Сын тоже ко мне привязан, и каждое мое посещение нервировало меня, мою жену и, главное, сына, он всегда провожал меня со слезами и не хотел, чтобы я уходил.
В этих условиях я очень истрепал свою нервную систему. Расстаться с сыном я не мог, но и жить в таких условиях я тоже был не в состоянии. Я решил увезти сына, так как он ко мне значительно больше привязан, чем к матери, и вот я его увез и никогда с ним больше не расстанусь. Сын – это моя цель жизни. Я живу и работаю только ради сына и об этом не жалею".
Со своей стороны…»
Лунин вдруг оторвался от чтения и воскликнул:
– Вот здесь, – он показал, где, – надо добавить, что сына я никому и ни за что не отдам!
Он произнес это с такой непоколебимой убежденностью, с такой внутренней силой, так решительно рубил ладонью воздух в такт своим словам, что в глазах директора промелькнуло что-то вроде восхищения.
– Хорошо, я добавлю.
Лунин стал читать дальше.
«Со своей стороны я тоже подтверждаю безграничную обоюдную их любовь и привязанность друг к другу. Я и секретарь нашей парторганизации тов. Семина А. К. неоднократно беседовали с Игорьком, и из бесед видно, что он как ребенок не скучает о Вас.
Мне кажется, что Вам не стоит беспокоиться о сыне. Он живет в хороших условиях и окружен заботой и вниманием отца. Хотя материально тов. Лунин В.А. испытывает трудности, но сын это совсем не ощущает. Тов. Лунин снимает жилье из двух больших комнат. Днем Игорь в садике, а после садика и в выходной день отец всецело посвящает свой досуг сыну. У них живет старушка-няня, которая тоже хорошо относится к Игорю.
Вадим Александрович работает у нас классификатором с оплатой 800 р. в месяц.
Директор городской центральной библиотеки Маслова».
– Очень вы хорошо написали, Мария Максимовна! – воскликнул Лунин. – Мои слова, выражения в точности воспроизвели. Как будто я сам писал. Спасибо! Надо бы только добавить, что я еще за заметки в газетах рублей триста в месяц получаю.
– Да, об этом обязательно надо упомянуть. Сейчас я перепечатаю и отправлю.
Когда он шел с сыном домой из садика, тот говорил не умолкая. Лунин старался ничем не выдавать своей тревоги. Вдруг мальчик замедлил шаг. Спросил:
– Папа, а Ленина никогда не уберут?
Они проходили мимо памятника вождю. Еще недавно в садике стояли гипсовые бюсты Ленина и Сталина. Воспитательницы внушали детям, что это очень хорошие дяди, их надо любить. И вдруг Сталина убрали. Оказалось, что его любить не надо. Игорек не мог понять, почему Сталин был хорошим и вдруг стал плохим. Спрашивал об этом отца. Тот объяснял как умел.
Лунин до сих пор находился под впечатлением от двадцатого съезда партии, от доклада Хрущева о культе личности. Правда о сталинских репрессиях его потрясла. Любовь к Сталину мгновенно сменилась ненавистью. Словно почва для этой ненависти уже была готова в его душе.
Они свернули на свою улочку, узкую, пыльную, обсаженную пирамидальными тополями. Когда осталось миновать два дома, услышали детский плач. За редким покосившимся забором по двору бежала, громко плача, грязная сопливая девочка в дырявом платьице. Ей было года четыре. За ней гналась с ремнем в руке пьяная лохматая женщина. Они забежали за дом. Раздался отчаянный визг.
Отец и сын были поражены.
Лунин рассказал об увиденном няне, маленькой худощавой женщине лет шестидесяти.
– Ну как можно так воспитывать ребенка! – возмущался он.
– Знаю я эту семью, – вздохнула няня. – Алкаши оба… Он срок отсидел… Ох, жалко Варюшку. Это уж как кому повезет с родителями…
После ужина няня ушла к себе.
Вскоре зашел недовольный Егор Степанович.
– Участковый приходил, – проворчал он. – О тебе спрашивал.
Игорь принялся что-то рисовать, а Лунин, заложив руки за спину, крупными шагами заходил взад и вперед по комнате. Уезжать надо было немедленно. Но куда?
– Пап, ну что ты все время ходишь? – воскликнул с досадой сын.
Лунин неохотно присел на кровать, однако не выдержал и минуты, вскочил и опять зашагал. Раза два на пороге своей комнаты показывалась няня, с сердобольным видом наблюдала за ним несколько секунд и снова исчезала.
Наконец, они улеглись спать. Игорь – на кровати, Лунин – рядом на полу. Сын как всегда держал его за руку. Он утверждал, что так быстрее засыпает. Минуты через три Игорек, кажется, уснул. Лунин осторожно высвободил руку. В соседней комнате храпела няня. Он заснуть не мог. Вдруг раздался громкий стук в ворота. Злобно залаяла собака, но тут же стихла. Лунин вскочил, стал поспешно одеваться. Сердце билось сильными редкими ударами. Это был не страх. До войны он послал письмо известному графологу Зуеву-Инсарову с просьбой определить по почерку его характер. «Волнуетесь по пустякам, – написал в ответ графолог, – но в трудные минуты жизни сохраняете присутствие духа». Потом он много раз, особенно в войну, убеждался в правоте этой оценки. При приближении опасности он всегда чувствовал необыкновенный прилив сил, который в свою очередь вызывал в нем уверенность в себе и сосредоточенное, напряженное спокойствие.
По коридору, чертыхаясь, прошел Егор Степанович. Если это милиция пришла забирать сына? Тогда что делать? Разбить окно, схватить Игоря и скрыться? Но он же не преступник. Украл он собственного ребенка. Никто не имеет право отнять у него сына!
– Принимай позднего гостя, Степаныч! – донесся со двора громкий нетрезвый голос. – Попрощаться пришел.
Это был Прокопенко, сосед. У Лунина отлегло от сердца. Он опять лег. Лежал на спине, глядел в темноту и искал лучшее решение. Голос Прокопенко в хозяйской комнате становился все громче и возбужденнее. Ленин слышал каждое его слово. «Сына разбудит», – с досадой подумал он. Иногда что-то глухо бурчал Егор Степанович.
– Я в прошлом году на пятнадцать тысяч чикинды сдал, – говорил Прокопенко.– А работал семь месяцев. Где ты еще так заработаешь, Степаныч? Они сами в горы отвозят. И мешки свои дают. Наши только харчи. И серпы. У чикиндиста орудие труда – серп! Который на гербе изображен. – Он захохотал. – И никаких начальников. Захотели – пошли на работу, захотели – отгул взяли.– Снова раздался его громогласный смех.– Воздух чистый, горы кругом. Вот только работа по договору, стаж не идет. Так тебе, пенсионеру, это и не надо. Подумай, Степаныч. Старик ты еще крепкий. Я тебя в свою бригаду включу, я бригадир. Мы первого апреля выезжаем, послезавтра. Сезон первого апреля открывается. Участок подходящий, траву там пять лет никто не резал…
Лунин встал и пошел в комнату хозяина. На столе стояла бутылка водки. Ему предложили выпить. Он отказался. Лунин теперь совершенно не пил. Чтобы надлежащим образом исполнять свои обязанности по воспитанию сына, он всегда должен быть трезвым, полагал он. Лунин поинтересовался, о какой работе они говорят.
– Заготовка лекарственной травы, – охотно стал объяснять Прокопенко. Он, видимо, обрадовался новому слушателю. – Чикинда по-киргизки. По-научному – эфедра. В Чимкенте на фабрике из нее потом лекарство делают. От простуды, от ревматизма. Контора Лекрастрест чикинду заготавливает. За тонну она две тыщи платит. Контора тут рядом …
«Вот то, что мне нужно, – подумал Лунин. – В горах нас никто не найдет!»
(продолжение следует)
Рейтинг: 0
487 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
