В душе темноволосого смуглокожего парня в чёрной новенькой кожанке была такая же смута, как и метель на городском кладбище Рублёвска. Рахман крепко держал варежно-шершавую кисть младшей сестры и напряженно думал о своём нынешнем положении.
Гроб его отца казался глупой бутафорией. Его смерть не вписывалась, ни в какие планы. Отец подло предал его, сбежав на тот свет именно тогда, когда наиболее был нужен ему, его сыну.
Даже его девушка, и та не пришла сюда. Красивая темноволосая Инна быстро поразила воображение Рахмана. Она чем-то напоминала юную ветхозаветную блудницу, а он старательно воображал себя то непобедимым Самсоном, а то просто обычным иудеем.
Отец не одобрял его связи с Инной. Инна была наполовину еврейкой, а отец недолюбливал этих странных людей. Он не любил евреев и свиней, и считал евреев такими же свиньями, как и русских.
Особенно отцу досаждало существование на свете вполне успешного и всегда такого элегантного банкира со звучной фамилией Оболенский. Когда-то давно, на закате советской власти, они были друзьями. Вполне преуспевающий комсомольский функционер и поверивший горбачевским обещаниям, охочий до быстрой выгоды азиат с неудовлетворенной жизнью страстью к постоянной мести.
Смерть поймала Марата, как и его знаменитого тёзку совершенно внезапно. Включая первую передачу, он не посмотрел направо и угодил под спешащий по своим делам ассенизаторский автомобиль. Из плохо прикрытого люка выплеснулись фекальные массы и слегка замарали собой блестящий и такой дорогой « мерин» первого гурмана Рублёвска.
Тот вечер запомнился Рахману надолго. Звонок телефона оторвал его от любимого занятия – не по годам развитая Инна старательно, словно в первоклассном порнофильме, покачивалась на его вздыбленном члене .
Между собой они называли член Рахмана боровичком. А вагину до срока созревшей старшеклассницы – лисьей норкой.
Инна тогда с трудом соскочила с насиженного места. А затем с какой-то вальяжностью взяла трубку белого ретро-аппарата и по-секретарски волнительно пропела: «Алло!»
Очень скоро из начинающей секс-бомбы она превратилась в обыкновенную слегка напуганную девушку. Ягодицы Инны съёжились, а спина согнулась в пояснице, словно бы она ожидала удара плетью.
- Да, да. Да… - повторяла она как попугай. – Да.
Член Рахмана начал увядать, словно подтаявшая парафиновая свечка. Еще мгновение и он бы превратился в невзрачную розоватую лепешечку.
Инна положила трубку на рычаг и с ужасом посмотрела на Рахмана.
«Твой отец умер…» - неуверенно сказала она, инстинктивно скрещивая руки на груди. – Это правда, я не вру…
«Нет, врёшь…» - хотелось крикнуть перепуганному Рахману. Он был готов запустить в Инну будильником, но вместо этого съёжился и тотчас замарал чистую простыню едва заметной охристой запятой.
Стылый воздух реанимации походил на дыхание Преисподни. Мать сидела рядом с другом отца – Омаром Шабановым, сидела и поминутно вытирала то мокрые щеки, то пузырящийся нос.
«Я ведь предупреждал вас…» - с интонациями Шерхана проговорил всегда такой на первый взгляд мирный Омар Альбертович.
Он родился в один год с Владимиром Высоцким и внешне очень походил на тигра – вполне спокойного, но чувствующего свою силу хищника. Рахман скривился. Мать походила на уже приготовленную к закланию овцу, она смотрела на своего соседа. Ища у него поддержки и понимания.
Рахман закусил губу. Недавно всем классом их возили в драматический театр на премьеру трагедии «Гамлет». По сцене метался какой-то странный парень, который говорил стихами и собирался мстить за своего отца, якобы убитого своим властолюбивым братом. Рахмана тогда волновало одно, близость на всё согласной Инны. Даже через вельветовую юбку он чувствовал, как влажны её новенькие колготки.
Они едва не совершили непоправимое. В антракте, вместо того, чтобы спешить в буфет за давно уже опостылевшими всем эклерами. Они, не сговариваясь, ринулись к дверям мужской уборной. Инна не терпелось утолить свой, внезапно возникший голод по мускулистому телу своего пятого по счёту партнёра.
Тогда им было наплевать на приличия. Инна давно уже выросла из узких школьных рамок. Она наслаждалась своей непохожестью на других и даже специально подразнивала таких же любопытных, но отчего-то более робких одноклассниц.
Фамилия одной из них была головной болью для Марата. Выпив бутылку «Кахетинского» он пускался в рассуждении о браке своего сына с такой милой, но пока недоступной Нелли.
«Папа», - останавливал его сын. – Она же – целка.
Вот именно, - кипятился Марат. – Она - чистая девушка. А не какая-нибудь давалка. Твоя Инна – плебейка по сравнению с ней. Неужели, ты не помнишь, как мы славно перед тем, как ты пошёл в школу, отдыхали в бухте Инал?
«Помню…» - уклончиво отвечал Рахман, беря в руки шампур с аппетитными кусочками баранины.
Отец запахивался в любимый бухарский халат, и словно малыш, пускающий радужные пузыри, прикладывался к кальяну.
Теперь он лежал в гробу и смотрел в серое декабрьское небо. Люди уже жили предвкушением Нового года, а он уходил в Вечность, умерший, словно булгаковский герой совершенно непредсказуемо.
До слуха Рахмана стал доноситься по-петушиному звонкий тенорок одного из ораторов. Полноватый и кривоногий Мустафа Аронович напоминал собой полноценного каплуна. Он старательно хорохорился перед своим покровителем и старался пропеть свою речь как можно цветастей.
«Какой дурак!» - подумала Роксана. Она успела слегка застыть и теперь чувствовала, как зябнут её пальцы на ногах, словно бы она стояла босиком на этом коркистом снеге.
- Братик, пошли… Мне холодно, - шепотом попросила она.
Рахман зашипел на неё. Он хотел выглядеть старшим и опытным, но походил скорее на растерявшегося подростка, чем на взрослого мужа.
Мустафа отошёл от гроба и по-шакальи посмотрел на величественного в своём спокойствии Шабанова.
«Табаки, настоящий Табаки», - подумал Рахман, уводя сестру, прочь от ненавистной ему ямы.
В кабинете управляющего «РублескИнвестБанка» висела странная, совсем не праздничная тишина. Валерий Сигизмундович поигрывал ручкой «Паркер» и смотрел на покачивающийся маятник напольных часов, казалось, что этот предмет дразнит его.
Визит Гафурова был странной, пугающей неожиданностью. В этом визите было много оперного. Словно бы Гафуров был посланником от Преисподни, которая требовала для себя дани..
Прежде всего, жестом фокусника он вытащил из воздуха неприметное цветное фото – Оболенский смотрел на цветастый прямоугольник бумаги и вспоминал давно ушедшие летние дни. Тогда, накануне новой для Нелли жизни они все семьей отправились на юг в бухту Инал. Супруга была увлечена своими зарисовками. Он делал вид, что отдыхает, а привязавшийся в Краснодарском аэропорту Марат терся рядом, надеясь подружить Нелли со своим ловким смуглокожим парнем.
Нелли из вежливости строила с ним из гальки неприступный замок. Рахман специально раздевался догола и старательно хвастался своим пока ещё только намеченным пенисом. Зато его отец специально надевал тесные плавки и по-барски хвастался своим межножным богатством.
В этот день, неподалёку от их места, местный фотограф, похожий то ли на еврея, то ли на грека фотографировал ребятню. Неподалеку от берега покачивался на волнах лист кувшинки – на него сажали одетых Буратино мальчиков, и почти голых девочек – русалок. Рахман был не слишком схож с Буратино, да и не хотел наряжаться в карнавальные обноски. А Нелли наотрез отказывалась фотографироваться в одиночку.
Вдруг в голову фотографа пришла спасительная мысль.
- Да они же Карик и Валя.
- Что? – спросил туповатый Гафуров.
- Карик и Валя. Вы что не читали такой книги. Да её все помнят с детства.
Гафуров оскорбился. Он подталкивал сына к Нелли... Нелли покосилась на отца и вдруг слишком по-взрослому стянула с себя замаранные трусишки.
Фотограф долго усаживал их на лист. Наконец композиция была готова. Нелли сидела, поджав ноги, а Рахман на корточках. Оболенский поморщился – поза сына Гафурова показалась ему плебейской – словно бы тот собирался справить большую нужду.
Ну, вот, всё, - проговорил фотограф, закрывая объектив своего «Зенита» блендой. Приходите завтра с утра. Я всегда здесь. От десяти до четырнадцати.
- Не забыл? два снимка делай. Он – мой кунак, понимаешь, - встрял в разговор бесцеремонный Гафуров, обнимая голого сына, и обтряхивая ему ягодицы.
Теперь это фото поблёкло, как и воспоминания о том дне. Было трудно в этой задумчивой голышке признать почти взрослую дочь. Нелли чем-то напоминала отцу кэрролловскую Алису. Она в начале девяностых случайно посмотрела мультфильм об этой английской девочке, и Оболенский отчего-то сказал: «Ты – Алиса!». Нелли счастливо рассмеялась и согласилась. Она с минуту покатала по языку непривычное иностранное имя. И вдруг обрадовалась. Словно бы нашла потерянную игрушку.
- Алиса…
- Что? – участливо наклонился Гафуров.
- Ничего. Ты пришёл просить о кредите на киносъёмки.
- Да.… К тебе обращались люди, очень известные люди, а ты отказал. Нехорошо. Ты ведь знал, что я всё-всё вложил в этот проект. И ты отказал. Ты хоть понимаешь, как это пахнет.
- Никак.
- Это дурно пахнет. Это пахнет…
- Согласен. Это дурно пахнет. Только вонь исходит от вас. Что это за проект такой – детское актёрское агентство «Мальвина»?
- Проект, как проект. Ты тут что – бордель видишь?
- Ты сам это говоришь. Сам. Следовательно, этот фильм – только верхушка айсберга. Пойми, я против мерзости. Надо иметь принципы, в конце концов.
- Алиса, - почти передразнивая Оболенского, пропел Гафуров.
- Что?
- Просто вспомнил, где я слышал это имя. Мой сын, говорит, что одноклассница его новой тёлки воображает себя Алисой. Это случайно не твоя дочь?
- А как зовут девушку твоего сына?
- Крамер. Инна Крамер. Совершено беспринципная особа. Готовая кандидатка в путаны. Так, а твоя Нелли обычная девочка. Она ведь пока девочка - я угадал.
Рука Оболенского незаметно потянулась к трубке телефона. Он вдруг представил, как какой-нибудь недоносок претендует на девственность его дочери, как он сводит Нелли до положения дворовой сучки, весело подмахивающей задом под очередным кобелём.
- Хочешь звонить по 02? А что ты скажешь? Слушай не упрямься. У тебя дочь, у меня сын. Мы могли, в конце концов, породниться. И какие проблемы.
- Убирайся. Убирайся. Я подумаю над твоими словами.
На экране телевизора был именно этот «Мерседес». Он бы узнал его из тысячи иномарок. А фигура того, кто ещё недавно глумился над его отцовскими чувствами, была похожа на огородное чучело.
- Слава Аллаху, - неожиданно для себя мысленно проговорил Оболенский и зачем-то перекрестился.
Пора было ехать за дочерью. После уроков Нелли осталась в гостях у подруги. Людочка Головина – дочь банковского юрисконсульта была девочкой впечатлительной и нервной. Так, по крайней мере, казалось её отцу.
На школьном конкурсе красоты она заняла Гран-при. Хотя Оболенскому Людочка казалась лишь неудачным слепком с куклы Барби. Он не спорил с восторженным папашей. Степан Акимович боготворил свою дочь и уже давно прямо-таки навязал Нелли эту никчёмную дружбу.
Людочка воображала себя королевской дочерью. Запершись с Нелли, они на два голоса выпевали имена своих мороков. Но если в голосе Нелли проскальзывали нотки иронии, голос Людочки выдавал неистребимую веру в то. Что она - Её Высочество.
Ладно,… Пора. Одну её оставлять нельзя. Вдруг действительно случится что-то плохое…
* * *
Нелли начинала уставать от Людочкиной болтовни. Светловолосая подружка сидела на ковре, поджав под себя ноги, и явно гордилась своим матросским костюмчиком. Нелли же старалась не думать о клетчатом платье, что слишком тесно обтягивало её взрослеющее тело.
Ей отчего-то хотелось, что бы то лопнуло, словно шкурка перезревшего банана. Лопнула и стала обычной тряпкой, отпуская на волю, уставшее от детства существо.
- Правда, я на Принцессу похожа? – в сотый раз поинтересовалась Людмила.
«Принцесса». «Алиса» - детский сад какой-то.
Людочка старательно прятала самую дерзкую мысль. Она любила подслушивать откровения Инны. Когда та в уголке рассказывала подругам о своих отношениях с Рахманом, расписывая свои постельные подвиги, словно бы те были подвигами Геракла.
В комнате Людочки всё напоминало кукольный дом. Нелли посмотрела на потолок, у неё возникло чувство, что его вот-вот сдвинут и вытащат их. Словно затейливых букашек.
- Хватит. Ты можешь о чём-то другом говорить. Ну, хотя бы…
Говорить было не о чем. И Нелли стала прислушиваться к какой-то загадочной тишине в этой квартире. Зинаида Васильевна сидела в гостиной и слушала моцартовский «Реквием», заткнув себе уши довольно нелепыми наушниками, которые делали её похожей на Чебурашку.
Во взгляде той молчаливой и ужасно высокомерной женщины Нелли читала угрозу своему существованию. Однажды она даже представила, что они с Людочкой убегают по гладкой столешнице, словно быстроногие мухи, не в силах взлететь и избавиться от рокового хлопка сложенной в трубку газеты.
Мысль о том, что эта женщина чужда Людочке, не проходила. На несчастье банкирской дочери, она захотела в туалет.
Зинаида Васильевна не удостоила даже взглядом выскользнувшую из детской Нелли. Нелли показалось, что её принимают за малышку, покинувшую пределы манежа, и теперь непременно вернут обратно в этой глуповатой Людочке, которая только и знает, что кривляться и пищать: «Я – Принцесса!»
В туалете было тихо и пусто и пахло морским прибоем. Нелли села на стульчак, белые колготки были спущены до колен, а струя её мочи весело билась о тщательно вычищенный фаянс.
«Интересно, кто здесь всё моет? Людочка же боится грязи, как чумы…»
Нелли уже жалела, что согласилась с доводами отца. Ему было жаль капризную и неприспособленную дочь старого друга. Он взял шефство над этой семьёй. А Нелли смирилась с мыслью о том, что дружит с Людочкой.
Помочившись, она спустила воду и тихо, почти не слышно проскользнула мимо этой надменной меломанки.
Людочка ёрзала по полу. Нелли вдруг заметила, что под Людочкиной постелью виднеется бок детского эмалированного горшка.
«Она, что вообще в детство впала? Неужели она мочится в него?»
В это мгновение по лицу Людочки пробежала странная гримаска.
Лицо девушки скривилось.
- Что с тобой? – участливо поинтересовалась Нелли.
- Отвернись. Я писать хочу…
«Неужели она станет мочиться при мне. Это же глупо. Слово бы я вновь в детсаду.
Людочка механически вытащила горшок. Поставила его посреди комнаты и вызывающе по-детски стала оголять свою промежность. Нелли поспешила уставиться в окно. Журчание Людочкиной струйки было похоже на пение питьевого фонтанчика. Но он не успел одолеть и такта, как вдруг затих.
Нелли обернулась. Людочка между тем неловко. Словно б домашняя дошкольница, поднималась с горшка. Нелли улыбнулась.
- А кто это в туалет отнесёт? – мягко спросила она, мельком взглянув на желтеющее в горшке озерцо.
- Как кто? Ты. Ты же сама говорила, что моя фрейлина. Ну. Пожалуйста. Зинаида Васильевна не любит, когда я мешаю ей музыку слушать.
Ах, вот в чём дело… Хорошо, что она по-большому не захотела, тогда бы пришлось ей задницу подтирать…
Нелли вдруг поймала себя на мысли, что ни разу не видела свою подругу какающей. Но ведь куклы не какают. А все говорят, что она на куклу походит.
Нелли подхватила горшок и тупо как автомат направилась к дверям. Ей было наплевать на реакцию всегда такой молчаливой, и наверное, тоже сумасшедшей Зинаиды Васильевны.
«Интересно, что она делает целыми днями? Слушает Моцарта. А еще, наверное, книги читает. Да телек смотрит. «Санта-Барбару», например. Если бы мне не надо было в школу ходить, я тоже бы дома сидела.
Едва она успела опорожнить чужую ночную вазу, как в дверях зашаркал ключ.
Вслед за похожим на Ивана Тургенева отцом Людочки на пороге возник и её отец. От счастья Нелли прямо-таки расплылась в улыбке. Ей казалось, что у неё вот-вот кончится завод, и она застынет в нелепой позе, как какая-нибудь механическая игрушка.
- Спасибо тебе, - вдруг неожиданно тепло произнёс Головин. - Обычно я сам выношу горшок за дочерью. Просто Зине не нравится, когда Люда разгуливает по дому.
«Чушь какая-то. Надо бежать отсюда. Да, как же я раньше этого не замечала?»
Во всём их доме светилось лишь окно маминой мастерской. Нелли бросилась к парадному входу. Взбежала по ступеням и торопливо открыла ключом дверь.
Ноги сами несли её к матери. Ираида Михайловна также была почти домоседкой. Но в отличие от Зинаиды Васильевны давно отучила свою дочь от горшка.
- Так-так. Ты опять была в гостях у Головиных, - проговорила она, нанося на кусок картона очередной мазок.
- Да была… - с вызовом согласилась Нелли.
- За это я тебя накажу. Раздевайся, будешь мне позировать.
- Догола?
- Да-да догола!
- Но я спать хочу. Мне завтра в школу.
- Ничего час другой погоды не сделают. А у меня может пропасть вдохновение. Так что… И ещё, я же просила тебя перестать наряжаться в эти дурацкие платья. Во-первых, они тебе малы, а во-вторых, надо когда-нибудь взрослеть, дорогая.
Нелли послушно разделась.И также равнодушно вспрыгнула на ненавистную ей тумбу. Ей самой хотелось выпасть из образа Алисы – этот образ держал её в себе, как большая матрёшка держит меньшую. И теперь, голая, она вдруг не находила в себе ни малейшего сходства с Алисой.
«Мать права, разве у Алисы могут быть такие взрослые груди. И лобок, он же у меня весь зарос волосами. И какая я, к чёрту Алиса! Скоро выпускные экзамены, а я в куклы играю».
Мать попросила взять её в руку яблоко из папье-маше. Нелли стояла и представляла себя согрешающей Евой.
- Мама, это что?
- Это набросок. Будет большая стена, а на ней.
- А на ней я… Мама, я ж твоя дочь.
- Сейчас ты – Ева. Вот и думай о себе, как о Еве.
Нелли послушно думала. Она позабыла о течении времени, и очень удивилась, когда часы прозвонили половину двенадцатого ночи.
В свою комнату Нелли вошла, прикрываясь ворохом одежды. Мать запретила ей надевать любимое платье. Она вдруг разлюбила еще недавно бывшую в фаворе Алису.
«Ну, чё? Понравилось? – пропищал кто-то противным голоском. Над самым ухом Нелли.
- Ты кто? – отозвалась она.
- Я? Я твой друг. Твой друг, милочка. Сегодня тебя здоровски наказали. Я смотрел, как ты вся сжалась от холода.
- Глупости. Мне не было холодно.
- Ева. Ты ведь Ева?
- Я – Нелли. Я просто маме позировала.
- Просто. Тебя назвали Евой. И теперь ты моя.
- Глупости. Я – Нелли.
- Что ты врёшь? Твоё настоящее имя – Алиса. У меня всё записано. Вот смотри.
- Я - ничего не вижу. Отстань, я спать хочу.
- Спи, пожалуйста. Только помни, ты уже ступила на тропинку. Уже ступила.
Нелли поспешила покрыть тело ночной сорочкой и скользнуть под уютное стеганое одеяло в чистом пододеяльнике.
Я был бы рад, если бы хоть одна сексозабоченная дура это прочла. Думаю, холодный душ ей не помешал. А что касается мерзости, так роман именно о ней - о незаметной будничной мерзости сталкивающей человека в Геену Огненную. Я обычно не врзвращаюсь к тексту который мне не идёт, а вы, как вижу уже трижды тут побывали. Тоже не хочу вас оюбидеть, и считаю достаточно умной, чтобы не наклеивать ярлыки не прочитав и десятой доли произведения
Завязка заинтересовала. Но не обещаю, что смогу дочтать до конца. Просто главы длинные, а у меня при чтении с экрана все больше болят глаза...Хотя, со вреенем, может, и осилю:))
Денис, что я могу сказать. Написано интересно, есть интрига, но меня смутили откровенные моменты. Это не придирка, просто высказываю свое мнение... а в общем написано хорошо, заинтересовало
Корчить брезгливую мордочку, причитая ах как это мерзко и бездуховно - право самовлюблённого читателя-сноба, считающего что вся литература мира предназначена для того. чтобы доставлять ему удовольствие и возвышать над средне-дебильным уровнем. Но очень часто именно то что легко и приятно читать оказывалось в результате никчёмной литературой и в то же время почему-то сохранялось на века именно то, что в своё время забраковывали как эстетически-мерзкое и порочное. Время всё расставит на свои места и мой личный вкус отнюдь не абсолютный арбитр. Тут есть некоторые экзистенциальные нюансы, над которыми уже сейчас стоит задуматься. Например образ повсюдного онтологического болота, (прогнившая насквозь гниль мира) в котором все мы тонем и из которого, несмотря на все либералистические иллюзии нет выхода. А всё что нам кажется выходом на самом деле лишь усугубляет неизбывную тоску и безнадёгу. Истинный реализм иногда может предстать в таких тошнотворных тонах, что впечатлительному читателю не останется ничего другого, как только повеситься или палить направо и налево. неважно в кого, подобно всем этим взбесившимся вдруг добропорядочным обывателям (недавние случаи у нас к Казани и в Крыму). Более распространённая реакция - просто не читать эту "мерзкую" , на самом деле выворачивающую душу вещь, заставляющую всё видеть так как оно есть, без приукрашивающих и успокаивающих душу эстетизаций. Ведь если вам тошно при чтении, возможно произведение попало в точку, вошло в некое соответствие с тем Целым неотъемлемой частью которого вы являетесь. И это Целое (Мировая гниль) , как-будто бы стоя перед огромным зеркалом, выражает через вас свою реакцию-неприятие на чересчур правдоподобный образ самого себя. Поэтому и дочитать до конца не сможет. Это только кажется что от скуки, на самом деле тут запрет сущностный.
Помочь сайту
Поздравления
Пошла читать дальше..
Я смотрела трижды потому, что хотела видеть ответ. Теперь вижу.
