АПЛОЙ (фантастический роман), глава 13

Глава тринадцатая
 
         Итак, накануне Рождества мы оказались на даче, ставшей на несколько последующих месяцев нашим домом. Такого жилища у девочек, судя по всему, не было никогда. Оно просто привело их в восторг. Эвердик мог бы и не напоминать нам о само собой разумеющемся: у нас появилась реальная возможность сделать Тэнни и Айку счастливыми, и мы с Рогнедом расстарались, ничуть не нуждаясь для этого в шефских указаниях. На Рождество мы накупили девчонкам подарков самого разного свойства – от одежды (нам хотелось, чтобы у каждой из них был личный добротный гардероб) до игрушек и сластей. С игрушками, правда, мы немножко просчитались: ни Тэнни, ни Айка просто не знали, как с ними обращаться. Что и говорить, водиться с куклами и плюшевыми мишками в «Аплое» их явно не учили. Зато различные мозаики и логические игры им сразу понравились, и они с увлечением занялись складыванием паззлов, делая невероятные успехи и чуть ли не за пятнадцать минут собирая огромные картины из пятисот частей и более. Ну, а что касается сластей, то здесь мы попали в точку: получился настоящий праздник желудка. Тяжело было понимать, что и настоящих конфет и пирожных Айка и Тэнни тоже никогда раньше не пробовали, и поэтому каждый кусочек вызывал у них ни с чем не сравнимую радость. Ах, как сияли от счастья их лица, как блестели глаза, как весело смеялись девочки, перепачкавшись сладким кремом, и с каким задорным шумом умывались затем в ванной!.. Глядя на них, мы с Рогнедом тоже были совершенно счастливы. Общение с детьми ежечасно дарило нам новые, непривычные впечатления, с коротыми ни он, ни я просто по определению старого холостяцтва не могли освоиться так быстро и потому, должно быть, со стороны выглядели ужасно забавно. Но нам на это было наплевать. К Новому году мы вчетвером соорудили во дворе отличную снежную горку, с которой девочки каждый день катались до самой весны и которую так жалели потом, когда она растаяла. Между прочим, последний раз мы с Рогнедом мастерили горку, когда нам было лет четырнадцать, и сейчас чувствовали себя почти пацанами, с удовольствием видя, что не утратили навыков.
         – Похудеешь тут с вами… – ворчал Рогнед, широким скребком нагребая огромную кучу снега.
         Девочки помогали нам, носили воду из дому, чтобы заливать лед, тромбовали горку лопатами и ужасно  веселились. Если быть точнее, помогала нам, в основном, Тэнни, а Айка больше шалила: словно мартышка, влезала на широкую спину Рогнеда и с него, как с трамплина, ныряла в разрыхленный сугроб, визжа и хохоча от счастья. Рогнед терпеливо всё ей позволял. Вообще, во время работы было особенно заметно, как сильны и натренированы тела девочек, как точно и выверено каждое их движение и как легко они справляются с тем, от чего кряхтел даже богатырь Рогнед. Чем больше наблюдал я за Тэнни и Айкой, тем больше поражали и восхищали меня эти необыкновенные дети. Несомненно, они обе несли в себе колоссальный потенциал, всю мощь которого вряд ли можно было оценить с позиции сегодняшнего дня. Обо всем этом я писал в своих еженедельных отчетах Эвердику, которому они, впрочем, едва ли нравились, поскольку больше напоминали рапорты какого-нибудь школьного воспитателя, до невозможности гордящегося успехами своих учениц. Зато Виллиталлен, в отличие от меня, работал четко, как скальпель, и сантиментов не допускал. Раз в неделю он приезжал на дачу, устраивал девочкам придирчивый медосмотр, брал у них анализы и без комментариев уезжал в Прагу. Вероятно, его отчеты получались более содержательными, чем мои. Всякий раз после его визитов Тэнни подолгу грустила. Я понимал: она была подросток, и ей казалось унизительным каждую неделю предъявлять себя постороннему человеку, пусть даже и врачу. Айка относилась к этому намного проще, но даже ей назойливость Виллиталлена начинала уже надоедать.
         Между тем Эвердик вдруг потребовал, чтобы Рогнед вернулся в Прагу и большую часть времени проводил там, а не на даче. Видимо, так ему было легче доставать моего друга в случае, если очень уж хотелось закатить кому-нибудь нагоняй. Впрочем, непрекращающееся общение с Тэнни и Айкой компенсировало Рогнеду все неприятности, тем более что Айка и впрямь привязалась к нему крепче, чем ко мне. Видно, было между толстяком и маленькой рыжей шалуньей что-то общее, чего не было у меня. Зато серьезная и сдержанная красавица Тэнни постоянно держалась рядом со мной. Иногда мне даже казалось, что она боится, что со мной может что-нибудь произойти, и охраняет меня наподобие телохранителя. Я не говорил с ней тогда на эту тему, но порой ее опека несколько смущала меня, ведь, по логике вещей, это я, взрослый человек, должен был опекать ее, девочку. Впрочем, с логикой в нашем деле с самого начала было сложно, и я убедил себя, что пока следует принимать вещи такими, как они есть, а там, как говорится, посмотрим, тем более что положение этих самых вещей на данный момент доставляло мне немало тихой радости. Чем больше времени проводил я с Тэнни и Айкой на даче, тем сильнее крепло во мне непривычное, может быть, даже отчасти иллюзорное, но необыкновенно приятное ощущение, что у меня есть семья. Конечно же, я понимал, что наше безмятежье продлится ровно столько, сколько сочтет нужным Эвердик, и ни минутой дольше, но все же атмосфера доброты, тепла и домашнего уюта вытесняла чувство временности и тревоги. Должно быть, так спокойно и легко я чувствовал себя только в детстве, когда жил с родителями и предоставлял им решать все мои проблемы. Теперь мои родители были далеко, в Москве, и я уже давно не был ребенком, но зато со мной были мои прекрасные девочки, которые доверяли мне и которым доверял я; девочки, которые, кажется, искренне меня полюбили и были убежедены, что ближе человека, чем я, для них на свете нет. Осознание этого факта поднимало меня в собственных глазах и вселяло уверенность в том, что ни Тэнни, ни Айка не предадут меня ни при каких обстоятельствах.
         Тем временем наступила необыкновенно ранняя весна, которая в последние годы стала частенько случаться в центре Европы. В начале февраля снег стал таять. Прага ждала, что Влтава в очередной раз выйдет из берегов, но обошлось, и к середине месяца снег сошел полностью, а в марте установилось почти настоящее лето, хотя деревья, сбитые с толку причудами природы, еще долго боялись зеленеть и стояли с голыми ветками, всё ожидая, что еще вернутся холода.
         Но холода не вернулись – глобальное потепление, уже давно не оспариваемое никем, даже самыми упрямыми скептиками, вылилось в удивительный, яркий и солнечный апрель, в середине которого стрелка термометра уверенно утвердилась на тридцатиградусной отметке.
         Мы с девочками стали выбираться в лес, окружавший нашу дачу со всех сторон. Это был светлый, смешанный лес, с преобладанием лиственных деревьев над хвойными. В нем уже все зазеленело и даже появились первые цветы. Надо было видеть, как искренне и звонко радовались Тэнни и Айка каждой травинке и каждому цветку! А потом мы как-то случайно вышли на берег озера, травянистый, с парой плакучих ив над голубой неподвижной водой, и девочки просто обалдели от такого зрелища, буквально остолбенев и раскрыв рты. Озеро, и правда, было очень живописное, хотя и совсем небольшое, одно из тех, которые в последние лет двадцать в рамках программы восстановления европейских лесов создавались искусственно, как правило, в каких-нибудь заброшенных котлованах или на месте снесенных химических заводов, исчерпавших свой потенциал. Вода в подобных озерах была чистейшая – об этом специально заботились. Живность в них тоже водилась самая разнообразная. Наше, например, населяли наижирнейшие караси, на которых сразу же раскатал губу Рогнед, признанный мастер по части рыбалки. На следующий день мы вчетвером устроили на берегу настоящий пикник в русском стиле – с костром, печеной картошкой и ухой. Уже после первой съеденной картофелины девчонки все перемазались золой и заливисто хохотали друг над дружкой, выгрызая душистую картофельную мякоть из сгоревшей в уголь кожуры. Позже картошку мы пекли еще не раз – уже не в лесу, а прямо во дворе, перед домом, заедая ее ранним зеленым лучком. Никогда бы не подумал, что с мальчишеских лет мне придется вспоминать, как печь картошку.
         Уже за неделю до дня рождения Тэнни у меня начало взволнованно сжиматься сердце. Мне хотелось превратить этот праздник во что-то особенное, не ограничиваясь обычными подарками и угощением, чтобы девочка, сполна получив все детские радости, одновременно могла почувствовать себя взрослой, которую уважают в семье и с мнением которой считаются. Да, я уже не думал о нас иначе, как о семье, и Тэнни была для меня старшей дочерью, которой я гордился, хотя, в сущности, не имел на это никакого права, ибо во всех достоинствах девочки не было ни малейшей моей заслуги. Она просто было такой, какой была, и если кто-нибудь в жизни и имел на нее положительное влияние, то это только Лариса.
         И все же, как мне показалось, день рождения Тэнни удался на славу. Единственное, что его некоторым образом омрачило, это отсутствие Рогнеда. Эвердик уже целую неделю держал моего друга при себе, не отпуская ни на минуту. Чем они там занимались, я понятия не имел. Толстяк звонил дважды и оба раза не объяснял ничего внятно, так что можно было заключить, что происходящее в эти дни в Консулате – разговор не телефонный и все разъяснится позже. Одно, впрочем, я понял ясно: на день рождения Рогнед не приедет.
         У меня не очень-то богатая фантазия, поэтому я довольно долго размышлял, чем бы можно разнообразить праздник для Тэнни, но так ничего сверхоригинального и не измыслил. Единственное, до чего я додумался, была прогулка в Прагу. Не Бог весть что, но для девочки, не избалованной развлечениями, вариант оказался наилучшим. Тэнни ужасно обрадовалась, тем более что мне очень хотелось не просто погулять с нею по городу, но и посидеть, как со взрослой, в каком-нибудь хорошем ресторане, сходить в театр, пройтись по дорогим магазинам и так далее.
         Когда вопрос о прогулке был уже практически решен и Тэнни даже начала собираться, Айка вдруг таинственно подошла ко мне, взяла под руку и, отведя в сторонку, сказала:
         – Дядя Сережа, знаешь чего, вы идите с Тэнни одни, а я тихонько дома посижу. Зачем мне у вас под ногами вертеться?
         Эти слова поразили меня до глубины души. Даже зная ее нежную привязанность к Тэнни и вообще тончайшую чуткость к внутренним делам нашего маленького сообщества, я не ожидал от нее такой деликатности. Кому, как не ей, до смерти хотелось в Прагу вместе с нами! Ведь там были карусели, мороженое, аттракционы и прочее, без чего не представляет себе счастья девятилетняя девочка, особенно если все это она видела только раз в жизни, и то мельком… Но умница Айка прекрасно понимала: на карусели и аттракционы мы с Тэнни не пойдем. Это будет взрослая прогулка, в которой ребенок – только помеха. И вот, она, не раздумывая, отказалась от всего вожделенного ради подруги. Многие ли дети на такое способны? Я заметил, что Тэнни потом украдкой расцеловала Айку в знак благодарности.
         Итак, в Прагу мы отправились вдвоем.
         Я нарядил Тэнни в очаровательный темно-синий брючный костюм в едва заметную полоску. Волосы она распустила, тщательно расчесала, подколола по  бокам шпильками, на шею надела бирюзовый кулончик, а на ноги – лакированные туфельки на каблучках и стала совсем как взрослая девушка. Во всяком случае, года два на вид ей точно прибавилось. Боже, как она была в тот день хороша, изящна, серьезна, сдержанна и мила! Она умела безукоризненно себя вести, в ней просматривалась природная, хотя, возможно,  и несколько смущенная подростковая женственность, и я просто глаз не мог от нее оторвать. Мое восхищение и гордость, что я иду под руку с таким существом, было очень трудно скрыть. Да я и не старался. А зачем, собственно говоря?
         Рогнед приехал на следующий день после праздника. Он заявился в самом разгаре генеральной уборки, которую мы с девочками затеяли во второй половине дня, после предварительной оценки сложившегося положения придя к заключению, что жить в таком свинарнике больше нельзя. В доме после пиршества по поводу дня рождения Тэнни имелась гора немытой посуды, залитые пепси-колой ковры, два дивана, которые приобрели плачевный вид, потому что использовались вместо батутов, и шкаф, полированная дверца которого изрядно закоптилась после случайного выстрела из хлопушки. Вчерашняя именинница, впрочем, до сих пор была в самом веселом расположении духа, а потому идею об уборке восприняла с энтузиазмом и тут же принялась руководить процессом. Айку она послала наводить порядок на кухне, сама взялась за веник, швабру и средство для чистки мебели, а мне поручила работу, которую, видимо, сочла самой мужской, – я отправился во двор выбивать ковры.
         День стоял по-настоящему майский, солнечный и оптимистичный. У самого крыльца совершенно потрясающе цвела насмелившаяся наконец-то распуститься яблоня (с утра хлопотливая хозяюшка Тэнни уже позаботилась о том, чтобы пустить к ее стволу воду из арычка), у ограды со дня на день собиралась расцвести сирень. В лесу самозабвенно орали дурные от весны птицы и молодо трещал дятел – между прочим, первый в этом году.
         Я заканчивал колотить второй ковер, когда прямо перед калиткой остановилась черная «Мазда», открылась передняя дверца, и Рогнед, как огромный кусок теста, вывалился из нее, пыхтя и чертыхаясь по-русски. Распахнув калитку своим необъятным колышущимся пузом, он прохрустел по посыпанной гравием дорожке прямо к турнику, на котором висел избиваемый мною ковер, остановился, расстегнул ворот своей неофициальной, по-домашнему клетчатой рубашки, вынул из кармана штанов носовой платок, пахнущий каким-то вульгарным дезодорантом, вытер жирную потную шею и только после этого сказал:
         – Привет. Плохие новости, старик. А чего это ты тут делаешь?
         – Хочешь помочь? – спросил я, вместо руки протягивая ему выбивалку для ковров.
         – Обойдешься, – самоустранился Рогнед.
         – Ну, иди тогда в дом. Тэнни нальет тебе чего-нибудь холодненького. Только не мешайся там очень. У нас, между прочим, уборка.
         – Самое время, – согласился толстяк и, переваливаясь, словно накаченный водой резиновый пузырь, потащился к крыльцу. Крыльцо недвусмысленно высказалось, отягченное его тушей.
         Покончив с ковром, я свернул его в рулон, взвалил на плечо и поволок в дом. В прихожей Тэнни в белой футболке и синих трикотажных брюках с подвернутыми до колен штанинами возилась с пластиковым мусорным ведром. Завидев меня, она распрямилась, тряхнула волосами, собранными, как обычно, в роскошный «конский хвост», и уступила мне дорогу. И все-таки я, по неуклюжести своей, слегка шваркнул ее ковром по плечу. Она не обиделась, но я, на всякий случай, извинился.
         На кухне что-то загремело.
         – Айка посуду бьет, – прокомментировала Тэнни. – Третья тарелка уже в расход пошла.
         В ответ я проворчал что-то незлобное и потащил ковер в гостиную. Там, заняв собой почти целиком один из плачевных диванов, сидел Рогнед, чесал свою жирную волосатую грудь через проем рубашки, расстегнутой на три пуговицы, и через соломинку сосал что-то темное из большого запотевшего фужера.
         – Поставь ковер, мученик, надорвешься, – сказал он.
         – О делах после, – предупредил я, избавляясь от ковра. – Понял, нет?
         – Как скажешь, – согласился толстяк. – Ты босс.
         Из кухни высунулась растрепанная от усердия Айка.
         – Белка! – радостно взревел Рогнед, протянув к девочке свои потные лапы. – Привет, малыш!
         – Здравствуй, дядя Рогнед! – весело чирикнула Айка и снова скрылась на кухне.
         Вошла Тэнни – она, видимо, выносила мусор. Поставила у ног пустое ведро и устремила на гостя свои непостижимые глаза, словно спрашивая, чего он так орал только что.
         – А вот и Тигренок! – заурчал Рогнед. – Прости, солнышко, не смог тебя вчера поздравить. Дела, дела, чтоб их собака съела! Крутишься, вертишься, а все богаче не становишься. А ты цветешь, цветешь, красавица! Вот неделю тебя не видел, а ты уже вроде как подрасти успела. Или мне кажется?
         – За неделю в рост только луковица идет, – ответила Тэнни, с пресерьезным видом передразнив скверное французское произношение Рогнеда, и пошла по своим делам.
         Рогнед заржал. Я устало плюхнулся в кресло. Стало совершенно ясно, что при сложившихся обстоятельствах закончить уборку нам не суждено.
         – Как она меня отшила, а! – радовался Рогнед. – Не подходите близко, я тигренок, а не киска! Язычок у Тигренка, как коготок!
         – А ты говори по-английски и не срамись, чучело, – проворчал я. – Или ты стараешься произвести впечатление?
         Толстяк утробно крякнул и заворочался:
         – Один ты, что ли, имеешь право на всех впечатление производить? Между прочим, пока ты тут прохлаждался, я целую неделю себе ноги вывихивал и два нагоняя от Эвердика получил ни за что ни про что. Кстати, эти нагоняи для твоей шеи предназначались, так что ты мой должник.
         – Свои люди, сочтемся, – согласился я. – Давай спокойно поужинаем, а о твоих вывихнутых ногах поговорим позже, наедине и по-русски. Надеюсь, это может подождать пару часов?
         – Н-ну, типа может…
         – Вот и отлично. Тогда перестань брюзжать и постарайся не портить девчонкам настроение. Тэнни первый раз в жизни день рождения по-человечески провела, до сих пор вся светится. Попробуй только ее погасить – морду набью!
         – Руки коротки… – возразил Рогнед, впрочем, уже больше для порядку.
         Появилась Айка. Уселась на подлокотник моего кресла, покачала ногой в зеленом носочке и печально констатировала:
         – Опять ссоритесь…
         – Просто этот тип мною руководит, – сказал Рогнед добродушно. – Как-никак, он мой непосредственный начальник. Куда тут денешься!
         – Своих подчиненных надо уважать, – объяснила мне девочка, боднув меня лбом в плечо.
         – Учту, – согласился я. – Беги, найди Тэнни, скажи, мол, уборка на сегодня закончена, дядя Рогнед к нам надолго, и его даже очень большим веником не выметешь. Ты ведь ночевать останешься, дядя Рогнед?
         – Посмотрю на ваше поведение… – проворчал толстяк.
         – Тогда вали, загони свой драндулет в гараж, чтобы глаза не мозолил, и возвращайся с улыбкой на лице. Вопросы?
         – Какие уж тут вопросы! Ты начальник, я – дурак, – развел руками Рогнед, усиленно встал с дивана, ставшего еще более плачевным под его седалищем, поставил недопитый фужер на стол и пошел загонять машину в гараж. Айка слезла с подлокотника кресла и ускакала следом.
         Рогнед вернулся минут через пять, остановился на пороге гостиной, загромоздив собою весь дверной проем, и пророкотал:
         – Слышь, старик, Тэнни там, на турнике, кувыркается. Не первый раз вижу, а привыкнуть не могу. Нечеловеческое что-то, черт возьми!..
         – Ты еще при ней про нечеловеческое скажи! – обозлился я.
         – Да ладно, чего ты, я же так… – Рогнед смутился, поняв, что с языка и вправду соскочило что-то не то. – Пошли, пошпионим, что ли? На это стоит посмотреть.
         – Ну, пошли, раз такое дело, – согласился я, выбираясь из кресла.
         Вдвоем мы вышли на крыльцо.
         Посмотреть действительно было на что.
         Тэнни упражнялась на турнике, на котором я недавно выколачивал ковры. Впрочем, слово «упражнялась» тут не подходило ни в малейшей степени, равно как и любые другие слова, которыми обычно описывают гимнастические занятия. То, что мы видели, не было похоже ни на что, даже на трюки самых мастеровитых гимнасток, за которые дают золотые медали на олимпиадах и чемпионатах мира. Тело девочки словно не подчинялось земной гравитации. Тэнни вращалась на турнике самым невероятным образом, то на одной руке, то на двух, то зацепившись за перекладину ногами, совершала немыслимые перелеты и сальто вперед и назад, и турник металлически гудел от такого неистового выступления. Наконец Тэнни выстрелила собою вверх, оторвалась от перекладины, взлетела над ней метра на три, выкрутила умопомрачительное тройное сальто, приземлилась в идеальную точку и выпрямилась, как струна, так, что даже, казалось, зазвенела от напряжения. Рогнед ухнул и захлопал в ладоши.
         – Шесть-ноль, шесть-ноль! – громко объявил я, показав оценку на пальцах.
         – Дурак, это же не фигурное катание! – толкнул меня в бок толстяк.
         – Какая разница? – возразил я. – Высший балл, и всё.
         Тэнни расслабилась, улыбнулась чуточку лукаво, сунула ноги в ожидавшие ее на земле тапочки, сняла с головы ленту, которой подвязывала волосы, чтобы они не хлестали по лицу, и опять гордо тряхнула своим великолепным «конским хвостом». Нет, она ни чуточки не красовалась перед нами – она просто не умела этого делать. С рождения воспитанная в условиях строжайшей дисциплины и распорядка, когда за любую потерянную зря минуту можно было заработать наказание, она и сейчас продолжала жить этой инерцией и, узнав, что уборка отменяется, решила занять освободившееся время небольшой гимнастической разминкой – что называется, с пользой для тела и души. Впрочем, нельзя было не заметить, что наше с Рогнедом восхищение ей приятно. Я тоже видел гимнастику Тэнни не в первый раз и тоже никак не мог привыкнуть к этому чуду. Айка, кстати, тоже кое-что умела на турнике, хотя до Тэнни ей было, как до звезд.
         – Иди сюда! – велел Рогнед с крыльца.
         Тэнни приблизилась, ничуть не запыхавшись.
         – Тигренок, лапку! – гаркнул Рогнед.
         Девочка протянула ему руку, думая, что он хочет ее пожать, но вместо этого Рогнед с ловкостью, необыкновенной для его толстенных пальцев, застегнул на ее запястье маленькие изящные часики на золотом браслете. Тэнни вспыхнула, глаза ее радостно засияли.
         – С днем рождения, солнышко! – объявил толстяк. – Лучше поздно, чем никогда, правда?
         Девочка вся зарделась, опустила глаза, шепнула: «Спасибо!» и порхнула мимо нас в дом.
         – Счастлива, – сказал я, глядя на старого друга с благодарностью. – Угодил, сукин сын.
         – О, светлый день, мной государь доволен!.. – прогудел толстяк и, отвернувшись, облокотился на перила крыльца. Те жалобно вздохнули.
         Откуда-то из-за угла дома нарисовалась Айка. Остановившись под турником, посмотрела вверх и звонко распорядилась, ни к кому конкретно не обращаясь:
         – Подсадите!
         Что стоило этой мартышке самой забраться на перекладину! Но она хотела, чтобы ее подсадили. Вот хотела, и всё тут!
         Расценив распоряжение как адресованное мне, я спустился по ступенькам, подошел к турнику, подхватил девочку под мышки и повесил на перекладину. Немного повисев, она без усилий подтянулась несколько раз сначала на одной руке, потом на другой, потом перевернулась, зацепилась за перекладину ногами, повисела вниз головой, как летучая мышь, и произнесла:
         – Ты чего дядю Рогнеда все время обижаешь? Он хороший.
         – Кто нашего дядю Рогнеда обидит, тот три дня не проживет, – ответил я, несколько удивленный таким разговором.
         – Качни меня, – потребовала Айка и, когда я легонько толкнул ее, продолжала, покачиваясь: – Когда ты его дразнишь, он огорчается и потом все время ходит, как грустная панда.
         – Как кто? – рассмеялся я.
         – Нет, ты не смейся, – сказала Айка и вздохнула. – Вы ведь с ним друзья?
         – Еще какие!
         – Мы с Тэнни тоже подруги, но никогда друг друга не дразним и не обижаем.
         – Вы – другое дело.
         – Почему? Тэнни обо мне заботится, а я ей во всем помогаю.
         – Вы девочки, а мы – старые вредные мужики. Есть разница?
         – Разве ты старый?
         – А разве нет? Мне ведь уже тридцать шесть.
         – Это еще не старый, – великодушно решила Айка. – Вот если бы пятьдесят…
         Очевидно, старость в ее понимании начиналась именно с этого юбилейного возраста.
         – Смешная ты, – проговорил я ласково.
         – А чего? – не сообразила она.
         – Да так… Хорошая, честная, смелая и смешная. Одно слово – Белка…
         – Качни меня, – опять попросила она.
         Я снова ее толкнул. Ее личико стало серьезным и немного грустным. Наверное, она поняла смысл моего комплимента.
         – Не могу я стобой разговаривать, когда ты передо мной вверх ногами болтаешься, – сказал я, чтобы не затягивать паузу. – Слезай, однако, пошли в дом, надо бы об ужине подумать.
         Девочка легко согнулась, ухватилась за перекладину руками, неторопливо и даже грациозно сняла с нее ноги, повисела, скомандовала: «Лови меня!», разжала пальцы, и я поймал ее в охапку и осторожно поставил на землю. Взглянув на меня, она сделала губки бантиком, заложила руки за спину и, пружиня на носочках, пошла себе в дом, важная-преважная. Рогнеда, за которого только что заступалась, обогнула, как неодушевленный предмет, и скрылась в дверях.
         Я вернулся на крыльцо.
         – О чем вы там шептались? – спросил мой друг ревниво.
         – О том, как плохо быть грустной пандой, – ответил я.
         – Какой еще пандой? – тряхнул головой Рогнед.
         – Защищает она тебя. Ей кажется, что я тебя обижаю.
         – Ты – меня?! – Рогнед восторженно хрястнул кулачищами по перильцам и опять заржал, как давеча.
         – Дурень ты… – вздохнул я печально. – Оценил бы лучше защитницу, а он ржет!.. Кстати, ты продуктов каких-нибудь привезти догадался? А то будешь есть на ужин растворимую лапшу. Все остальное мы вчера съели.
         – Да привез я, привез! – спохватился Рогнед. – Что же ты сразу не напомнил! Я щас!
         И громоздко заторопился в гараж, звеня вынутыми из кармана ключами от машины.
         Я посмотрел ему вслед. Иногда мне казалось, что он и впрямь ревнует меня к девочкам. Впрочем, я и сам не понимал, почему Тэнни и Айка относятся ко мне намного теплее, чем к нему, и чем я заслужил такое особое отношение. Неужели тем, что мне их в свое время перепоручил человек, которого они по-настоящему любили?
         Вернувшись в дом, я заглянул на кухню. Девочки усердно шаманили там у плиты. Подаренный Рогнедом часики, как я и ожидал, уже блестели на запястье Айки. Тэнни сразу же дала поносить их любимой младшей подруге.
         – Там дядя Рогнед продукты привез, – сообщил я.
         – Ладно, – кивнула Тэнни, не оборачиваясь, и добавила: – Ты иди, дядя Сережа, мы с ужином чего-нибудь сами решим.
         Раз она говорила, надо было слушаться, и я пошел вон из кухни, грустно осознавая свою ненужность. Вот она, Тэнни, вся в этом – немногословная, серьезная, умеющая вежливо, но твердо выставить за дверь. О чем бы еще мог мечтать мужчина моего возраста, как не о такой дочери!
         Ужин Тэнни и Айка сварили на славу. Их кулинарному мастерству можно было доверять всецело. Не знаю, кто и с какой целью в «Аплое» учил их готовить, но они, несмотря на свой юный возраст, стали отменными поварихами. Это как-то особенно приятно осознавалось, ибо искусство готовить оказалось в их арсенале, пожалуй, единственным, которое имело исключительно мирное назначение. Из привезенных Рогнедом продуктов девочки смастерили гуляш, картофельное пюре, рис с овощами по-японски и пару зеленых салатов. Все это богатство было самым торжественным образом размещено на столе в гостиной. Рогнед ел и покрякивал, я жевал и похваливал, а Тэнни и Айка как-то по-птичьи склевывали еду вилками со своих тарелок, опускали глаза и краснели от удовольствия, слушая, как мы их хвалим. Сидя с ними за одним столом и поедая пищу, приготовленную их руками, я чувствовал себя совершенно счастливым, как, вероятно, и полагалось старому холостяку, неожиданно очутившемуся под нежной женской опекой. Если бы кто-нибудь полгода назад сказал, что со мной под одной крышей будут жить две такие прекрасные девочки, я бы, пожалуй, счел эти слова насмешкой над своим одиночеством и даже обиделся бы. В последний раз за мною вот так вот ухаживала Лариса, и было это так давно, что казалось сном. С тех пор я привык кормиться в ресторанах и кафешках, нажил себе гастрит и о лучшем не осмеливался даже мечтать, как вдруг… Я понятия не имел, как надо обращаться с детьми. Но с Тэнни и Айкой и не надо было обращаться. Пройдя в своей прошлой жизни неслабую выучку, они не нуждались в опеке, обычной для детей их возраста, были совершенно самостоятельны и в чем-то даже более умелы, чем я, и как-то абсолютно спокойно и незаметно приняли на свои плечи заботу о моем бытовом благополучии. Вообще, мне порой казалось, что это не я их, а они меня фактически сделали членом своей семьи. Рогнеда, как ни странно, они в свой круг изначально не впустили, хотя он, несомненно, имел на это одинаковые со мной права. Но нет, членом семьи Рогнед не стал. Он был другом семьи – очень близким, доверенным, но всего лишь другом, ни больше, ни меньше, прекрасно это осознавал и потому печалился. Порою мне бывало даже жалко его, ведь, в сущности, он был классный мужик и самый надежный человек, какого только можно было себе вообразить.
         После ужина девочки очень деликатно самоустранились, понимая, что нам с Рогнедом действительно нужно поговорить о делах. Мы поднялись в мою комнату на втором этаже, прихватив с собою большую бутыль минералки для прохлаждения – вечер был душным и жарким.
         Я открыл окно, опустил москитную сетку и зажег свет. Лес таинственно перешептывался снаружи. Из него в дом лезла всевозможная насекомая дрянь, так что вечерами без москитной сетки жить было просто нестерпимо. Вот и сейчас какие-то две невзрачные, дурные и толстые бабочки уже начали колотиться в нее, настойчиво требуя, чтобы их впустили.
         Рогнед уселся к письменному столу и щелкнул ногтем по мышке моего задремавшего компьютера. На экране тут же возникли Тэнни и Айка на фоне лесной хвойной зелени. Дело было зимой, на еловых лапах лежал пушистый снег, и девочки были в шерстяных лыжных костюмах и вязаных шапочках. Фотография вышла очень удачная. Снимал, между прочим, Виллиталлен, и я точно знал, что Рогнед потихоньку, стесняясь то ли меня, то ли девочек, выпросил у него и теперь имел на рабочем столе своего компьютера такую же самую заставку.
         – Ну, что скажешь? – спросил я по-русски, усаживаясь на диван и наливая себе минералки.
         На нашем родном языке Рогнед всегда ораторствовал самозабвенно. Одних матов он знал столько, что хватило бы на толстенный словарь. На этот раз он материл меня с каким-то особенным вдохновением, и хотя я почти ничего толком не понял из его бурной речи, одно все же стало совершенно ясно: на днях он был у Эвердика и тот действительно солидно намылил ему шею.
         Когда Рогнед наконец устал материться и тоже потянулся за минералкой, я миролюбиво попросил:
         – А теперь еще раз, подробно и без выражений.
         – Ты какого черта позавчера с ней целый день по Праге слонялся, недоумок? – взревел мой друг, хрястнув стаканом об стол. – Чтобы Эвердика лишний раз подразнить, что ли?
         – Ну, во-первых, хватит орать, – сказал я с ледяным спокойствием. – Во-вторых, не целый день, а всего-то вечерок, а в-третьих, откуда ты вообще знаешь, что мы куда-то ездили? Я тебе, вроде бы, не докладывал.
         – Ты правда такой наивный или прикидываешься? – спросил Рогнед, захрустев под собою стулом. – От Эвердика и знаю! Неужели ты впрямь поверил, что он снял с тебя наблюдение?
         – Честно говоря, поверил… – ответил я растерянно. – Во всяком случае, Тэнни никакой слежки не засекла, а ты ведь знаешь, ее не проведешь…
         – Значит, все-таки проведешь, – воздел руки толстяк. – Не родился еще тот человек, которого Эвердик не мог бы провести. Так что нащелкали с вас портретиков, аккуратненько, со всех ракурсов, и лежат эти портретики у Эвердика на столе. Я их собственными глазами видел, ясно?
         – Ага, – сказал я. То, что Эвердик сволочь и иезуит, я знал и без Рогнеда. Но как, черт возьми, ему удалось следить за нами так, чтобы Тэнни ничего не почувствовала? Это было практически невозможно – в абсолютном шпионском чутье девочки сомневаться не приходилось.
         – Что «ага», что «ага»? – опять заорал толстяк.
         – Да погоди ты вопить, – сморщился я. – Ты путем растолкуй. Выходит, весь сыр-бор разгорелся только из-за нашей поездки в Прагу?
         – А тебе этого мало? Ты что, не догадывался, что Эвердику такая вылазка не понравится? Он ведь предупреждал, чтобы никакой самодеятельности!
         – В данном случае мне было плевать, о чем он предупреждал.
         – Ах, вот как!..
         – Да, именно так. И вообще, как ты это себе представлял, а? Девочке тринадцать лет, она уже почти взрослая, а ты думал, что накануне дня ее рождения я не свожу ее в театр и не посижу с ней часок в нормальном ресторане?
         – Да ладно, ладно… – заворчал Рогнед. – Я-то что… Ты бы на себя со стороны посмотрел во время этой прогулки. Экий ты был, прямо скажем, папаша! Идет под ручку со взрослой дочерью и аж светится от гордости: смотрите, мол, все, вот она, моя красавица, умница, комсомолка, спортсменка…
         – Не юродствуй… – проворчал я, смутившись, потому что чувства мои тогдашние язва Рогнед описал со стопроцентной точностью.
         – Между прочим, ты и Айку не имел права одну дома оставлять, без присмотра… – прогудел Рогнед.
         – А разве за ней не присматривали так же, как за мной и Тэнни? – усмехнулся я. – Да и вообще, я же чую, что ты не для того приехал, чтобы меня отчитывать. У тебя ведь гораздо более важные новости есть, и наверняка гораздо более скверные. Так что давай, колись.
         – Это ты верно прочувствовал, – оценил мою проницательность толстяк. – То, что я вместо тебя получил по шее, – конечно же, еще не самая скверная новость. Есть и другие, одна одной сквернее.
         – Ну, давай, в порядке возрастания скверности.
         – Значит, так. Во-первых, Эвердику, похоже, надоело прикрывать наши задницы.
         – С чего это вдруг?
         – С чего? Он, между прочим, уже полгода от нас работы ждет, а мы, если называть вещи своими именами, не в работе, а в сантиментах погрязли.
         – Ах, вот как ты это определил…
         – Да погоди ты шипеть! Не я определил, а Эвердик. Это его собственные слова, хотя, если честно, мне они кажутся вполне резонными, потому что Эвердик – человек несентиментальный и ему на наши с тобой чувства плевать. Ему конкретика нужна, факты в наличии. И такие факты, можешь мне поверить, он регулярно получает. Только не от нас, а от Виллиталлена.
         – А что Виллиталлен? – насторожился я. У меня становилось кисло на душе всякий раз при упоминании имени этого чокнутого гения.
         – А Виллиталлен, – солидно произнес Рогнед, – на днях закончил свои последние тесты и уже положил их результаты Эвердику на стол. Синяя папочка с завитушками. Сам видел.
         – Ну и что? Он ему такую папочку еженедельно на стол кладет. По-твоему, на этот раз он пришел к каким-то особенным выводам?
         – А я что, ясновидящий? Понятия не имею.
         – Так чего же ты тогда паникуешь?
         – Я паникую? Посмотрел бы я на тебя на моем месте!
         – Да что случилось-то? Ни черта я у тебя понять не могу.
         – А то, мой милый, что Эвердик все время, пока меня распекал, по этой папочке карандашиком постукивал и говорил, что мы с тобой тунеядцы, что Виллиталлен делает за нас нашу работу и что он наконец-то добился результатов, имея которые, он, Эвердик, теперь может действовать с открытыми картами. Понимаешь, что это значит?
         – Ну?
         – Тупица! Если Эвердик действительно получил от Виллиталлена то, чего хотел, он обязательно доложит по инстанциям, и девчонок у нас отберут. И больше мы их не увидим. Никогда.
         У меня внутри стало холодно.
         – Завтра же поеду к Эвердику, – сказал я. – Пусть он мне в лицо скажет…
         – Ага, догонит и еще раз скажет, – ухмыльнулся Рогнед. – Давай, давай, прокатись. Покажи ему, что ты испугался, развяжи ему руки.
         – Но мы же с ним, вроде, договорились!
         – С Эвердиком? За столько лет ты еще не уяснил себе, чего стоит его честное слово?
         – Но ведь он полгода!..
         – Потому что ему к начальству идти было не с чем. А теперь у него вот такенные козыри, потому что он, в отличие от нас с тобой, все эти полгода работал, а не катался с девчонками с горки и не пек для них картошку. Ты, видно, за время мирной жизни успел уже подзабыть, в какое дерьмо мы с тобой однажды вляпались. И до сих пор в нем сидим, к твоему сведению, только оно стало немного по-другому пахнуть. Так что не надейся, никто с нами миндальничать не будет. И с девчонками тоже. Предъявят нам с тобой служебное несоответствие, а то еще и саботаж, чего доброго. И загремим мы с тобой помпезно, на всю Европу шуму наделаем. Вот так-то!
         Он умолк и опрокинул стакан минералки в свою бездонную пасть.
         – Надо позвонить Виллиталлену, – я старался держать себя в руках, но чувствовал, что у меня начинается тихая паника.
         – Да сиди ты, не рыпайся, – сморщился Рогнед. – Ничего еще не случилось. Говорю тебе, не давай им повода почувствовать, что они на коне.
         – Когда случится, будет поздно. Или ты думаешь, что я за себя боюсь?
         – Да нет, после просмотра кадров о твоей пражской прогулке у меня, вроде бы, не осталось причин так думать.
         – Тогда ты, что ли, за себя боишься?
         – Вот что, – сказал Рогнед очень серьезно, – ты меня сколько лет знаешь? Вот то-то. Так что давай договоримся подобные вопросы больше не поднимать.
         – Прости, – сказал я. Мне стало стыдно.
         – Простил, – великодушно кивнул Рогнед. – А теперь скажи: тебе Эвердик кто – папа родной?
         – Ты это к чему? – не въехал я. – Какой еще папа?
         – Это я к тому, что знать хочу: долго ты еще будешь перед ним приседать? У тебя гордость есть?
         – Ты что, сдурел? Ни перед кем я не приседаю. Я просто выполняю свою работу.
         – Так вот, труженик незримого фронта, давай все-таки разберемся. Эвердик тебе шеф.
         – Между прочим, и тебе тоже.
         – Да, но я-то ему ничем не обязан. Я, можно сказать, случайная личность, шестерка, а из тебя он человека сделал. Это, кажется, твои собственные слова, да?
         – Про шестерку не припоминаю, а вот про человека…
         – А теперь представь себе этакие весы: на одной чашке – твоя признательность Эвердику, карьера, хорошая зарплата в евро, возможность дальнейшего роста и так далее, а на другой – Тэнни и Айка. Что перетянет?
         – И ты, сволочь, еще можешь задавать мне такие вопросы! Конечно, Тэнни и Айка!
         – Всё, ты безнадежен, – установил диагноз Рогнед. – И совершенно неадекватен. Это и хорошо и плохо. Последний раз я видел тебя таким, когда Лариса отправилась в эту чертову поездку на Острова. – Помолчал и добавил глухо: – Не вини себя. Она бы все равно поехала. – Снова помолчал и после тяжелой паузы спросил, вертя стакан своими жирными пальцами: – Ну, так что ты думаешь делать?
         – Пока не знаю, – сказал я подавленно.
         – Что бы ты ни надумал, у тебя есть надежный союзник.
         – Спасибо. А у этого союзника есть какой-нибудь план?
         – Сейчас нет, но утро вечера мудренее. Ты пока с Тэнни поговори. Она может дать дельный совет, она профи.
         – Милый ты мой, она всего лишь девочка. Профи – это мы с тобой. И грош цена всем нашим дипломам, степеням и званиям, если мы сейчас не сумеем выкрутиться.
         – Это правильно, – согласился Рогнед. – Но ты все равно поговори.
         – Спит она, наверное, давно…
         – Как бы не так! – Рогнед кивнул на открытое окно.
         Я встал, приподнял москитную сетку и посмотрел во двор. Тэнни сидела на скамейке у крыльца под цветущей яблоней и смотрела в звездное небо. Лампочка над крыльцом освещала ее сверху, и от этого девочка казалась какой-то совсем маленькой, хрупкой, беззащитной и печальной.
         – Ждет, – сказал Рогнед, покачиваясь на стуле в сторону окна. – Чувствует. Интуиция офигенная, черт возьми…
         Я хмуро взглянул на него и, ни слова не сказав, направился к двери.
         Ночь была густая и безлунная. Лес стоял сплошной черной стеной, ни одного дерева в отдельности невозможно было различить. Из него доносились какие-то таинственные звуки, где-то неподалеку сонно разговаривала сама с собой сова, в траве надрывались кузнечики, тихо журчал арычок, подтекая под корни яблони, а небо над головой было огромное, бесконечное, все усыпанное отчетливыми, как в планетарии, звездами. Некоторые звездочки зримо перемещались – над нами пролегала оживленная авиатрасса, и огоньки самолетов то и дело вспыхивали, уплывая в направлении Праги.
         Тэнни подвинулась, и я сел рядом с ней на скамейку:
         – Мне надо с тобой серьезно поговорить, Тигренок.
         – Я знаю, – кивнула девочка.
         – Айка спит?
         – Мультики смотрит. Позвать ее?
         – Не надо, пусть себе смотрит.
         Пьяняще пахло яблоневым цветом. Вообще, в такую ночь не хотелось о грустном, а хотелось, чтоб эта вот поздно расцветшая яблоня цвела все лето, и небо всегда было таким, и тишина, и лес. И все же я начал говорить. Я подробно рассказал Тэнни все, что узнал от Рогнеда. Она слушала, не перебивая, и лицо ее было напряжено и неподвижно. Потом она тихо сказала:
         – Если вас с дядей Рогнедом поймают, то убьют. Я не хочу, чтобы из-за нас…
         – Но ты же знаешь, что по-другому мы не можем, – вздохнул я. – Не думаешь же ты, что мы позволим кому-то ставить на вас опыты.
         – У вас мало сил и средств.
         – Ну, не так уж и мало…
         – Очень мало. Вы ничего не добьетесь. Мы с Айкой будем защищать вас, пока живы, но вас все равно убьют. После нас, но убьют.
         Сердце мое сжалось и задрожало нехорошо и тошнотворно. Я бережно взял руку Тэнни, повернул ее ладонью вниз, дотронулся пальцами до ее запястья, на котором уже опять блестели подаренные Рогнедом часики.
         – Какая у тебя рука… – сказал я тихо.
         – Какая? – спросила девочка.
         – Совсем детская. Нежная, хрупкая… Такою бы рукой на скрипке играть, а не кирпичи крушить…
         Это действительно была самая нежная и изящная рука из всех, к которым мне когда-либо доводилось прикасаться, и в то же время я знал, что если бы мне, например, вдруг вздумалось устроить с этой рукой соревнование по арм-рестлингу, я, взрослый мужик, не имел бы ни малейшего шанса.
         – За нами ведь все равно придут, – проговорила Тэнни, опустив голову и не отнимая руки. – Нельзя прятаться вечно. Даже если ты спрячешь нас от Эвердика, от «Аплоя» все равно не спрячешь, и те, кто придут по наши души, будут в десять раз сильнее нас. Мы ведь с Айкой совсем ничего не умеем по сравнению с теми, кто придет. Мы ведь даже базового курса до конца не прошли, не говоря уже…
         Она забрала у меня руку, на секунду закрыла ладонями лицо и прерывисто вздохнула. Она не заплакала, но я каждым нервом своим ощутил, что ей страшно. «Вот и погасили мою Тэнни… – подумал я, с нежностью посмотрев на нее. – Сволочи! А какое у нее с утра было чудесное настроение!..»
         – Может быть, ты преувеличиваешь? – спросил я осторожно.
         – Тогда почему в распоряжении вашего начальства до сих пор, кроме нас, нет ни одного аплоевца, живого или мертвого? – в свою очередь спросила девочка.
         А,  в самом деле, почему? Это мне как-то не приходило в голову, хотя по всем статьям это было первым, над чем я должен был задуматься как профессионал.
         – Ты всегда советуешься со мной, как со взрослой, – произнесла Тэнни, немного помолчав.
         – А как же иначе? – ответил я. – Ты уже не в том возрасте, когда за тебя все должны решать другие. Кроме того, с тобой Айка, она еще маленькая, ты несешь за нее ответственность как старшая. Поэтому мне всегда важны твое мнение, твой совет, твое согласие. Ты должна решать за двоих – за нее и за себя. Я ничего не могу тебе приказать.
         – Вы с дядей Рогнедом не должны рисковать из-за нас, – сказала Тэнни, понурившись. – Это я тебе говорю как взрослая. Ведь, если честно, ни вы, ни я сама понятия не имеем, на сколько процентов в действительности я и Айка являемся людьми. То, что говорит Виллиталлен, – чепуха. Он тоже ничего не знает точно и даже представить себе не может, на что мы способны, если вдруг…
         – Тэнни! Ведь мы договорились, что никогда не будем обсуждать эту тему.
         – Придется обсуждать, дядя Сережа. Особенно сейчас. Мы с Айкой действительно очень опасные существа. Внешность обманчива. Да, мы выглядим, как милые, хрупкие девочки, но какие силы в нас заложены, никто не способен предугадать. Нам кажется, что мы знаем себя, понимаем собственные чувства: кого мы любим, кого нет… Но кто может сказать, что останется от всего этого, если вдруг включится и начнет работать вписанная в нас программа? Не перестанем ли мы быть собой, не разучимся ли чувствовать, любить? Нет, дядя Сережа, нас обязательно надо тщательно изучить, пока это возможно, чтобы потом научиться бороться с «Аплоем». Это очень важно.
         – Если что для меня и важно, так это чтобы ты и Айка были живы, здоровы и в безопасности.
         – Ты же знаешь, что это невозможно.
         – Нет, не знаю.
         – Если ты пойдешь против Эвердика, он обратит против тебя всю свою мощь и власть: шпионские сети, диверсионные группы, войска внутренней безопасности Консулата… А если на наш след нападет «Аплой», будет еще хуже. Эти дезертиров никогда не прощают. А мы – что мы с Айкой можем!
         – Лариса просила меня защитить вас, – сказал я медленно и твердо. – Это была ее последняя воля, и я намерен ее исполнить любой ценой.
         – Ты ее очень любил, да? – спросила Тэнни. – Не отвечай, я и так знаю. Она тебя тоже очень любила. Незадолго до того, как все это случилось, она однажды сказала: «Запомните, девочки: вы не просто самое дорогое, что у меня есть, после Сергея. В каждую из вас я вложила частичку самой себя, поэтому, даже если со мной что-нибудь случится, я все равно буду с вами – всегда, где бы вы ни находились, и всегда буду помогать вам  в трудную минуту». Я не знаю, что она имела в виду, но мне иногда кажется, что она и правда осталась где-то в нас, глубоко, почти незаметно, но когда становится трудно, мы всякий раз ощущаем ее присутствие. Может быть, моя интуиция – это тоже частичка Ларисы, которая предупреждает нас об опасности и подсказывает, как правильней поступить. И, может быть, мы с Айкой так тебя любим потому, что частичка Ларисиной любви тоже живет где-то в нас. Как ты думаешь, дядя Сережа?
         Я растерянно молчал, не зная, что и сказать. Так и не дождавшись моего ответа, Тэнни спросила:
         – Если вдруг все кончится благополучно… ну, мало ли, если вдруг… ты и дядя Рогнед удочерите нас с Айкой, правда?
         – Как? На двоих, что ли? – опешил я. – Мы ведь с ним не голубая семья!
         – Зачем на двоих? – улыбнулась Тэнни. – Айку дядя Рогнед возьмет, она ведь к нему больше тянется. А я с тобой останусь.
         Если бы мне не было совестно перед этой непостижимой девочкой, я бы после таких слов, наверное, разревелся. Еще никогда в жизни не чувствовал я себя настолько счастливым – даже тогда, с Ларисой, когда предложил ей выйти за меня замуж и она согласилась. А Тэнни прислонилась виском к моему плечу, и я заметил, как дрожат ее ресницы, на которых что-то поблескивает в свете фонаря.
         – Ты и так моя дочь, Тигренок, – сказал я, проглотив подступивший к горлу комок. – Давно уже. А обижать свою дочь я не позволю никому.
         – Значит, мне можно называть тебя папой? – спросила она.
         – Давно пора, – вздохнул я и осторожно погладил ее по голове. – Я очень горжусь, Тэнни. Ты самая лучшая дочь на свете.

© Copyright: Алесь Черкасов, 2018

Регистрационный номер №0426623

от 1 октября 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0426623 выдан для произведения: Глава тринадцатая
 
         Итак, накануне Рождества мы оказались на даче, ставшей на несколько последующих месяцев нашим домом. Такого жилища у девочек, судя по всему, не было никогда. Оно просто привело их в восторг. Эвердик мог бы и не напоминать нам о само собой разумеющемся: у нас появилась реальная возможность сделать Тэнни и Айку счастливыми, и мы с Рогнедом расстарались, ничуть не нуждаясь для этого в шефских указаниях. На Рождество мы накупили девчонкам подарков самого разного свойства – от одежды (нам хотелось, чтобы у каждой из них был личный добротный гардероб) до игрушек и сластей. С игрушками, правда, мы немножко просчитались: ни Тэнни, ни Айка просто не знали, как с ними обращаться. Что и говорить, водиться с куклами и плюшевыми мишками в «Аплое» их явно не учили. Зато различные мозаики и логические игры им сразу понравились, и они с увлечением занялись складыванием паззлов, делая невероятные успехи и чуть ли не за пятнадцать минут собирая огромные картины из пятисот частей и более. Ну, а что касается сластей, то здесь мы попали в точку: получился настоящий праздник желудка. Тяжело было понимать, что и настоящих конфет и пирожных Айка и Тэнни тоже никогда раньше не пробовали, и поэтому каждый кусочек вызывал у них ни с чем не сравнимую радость. Ах, как сияли от счастья их лица, как блестели глаза, как весело смеялись девочки, перепачкавшись сладким кремом, и с каким задорным шумом умывались затем в ванной!.. Глядя на них, мы с Рогнедом тоже были совершенно счастливы. Общение с детьми ежечасно дарило нам новые, непривычные впечатления, с коротыми ни он, ни я просто по определению старого холостяцтва не могли освоиться так быстро и потому, должно быть, со стороны выглядели ужасно забавно. Но нам на это было наплевать. К Новому году мы вчетвером соорудили во дворе отличную снежную горку, с которой девочки каждый день катались до самой весны и которую так жалели потом, когда она растаяла. Между прочим, последний раз мы с Рогнедом мастерили горку, когда нам было лет четырнадцать, и сейчас чувствовали себя почти пацанами, с удовольствием видя, что не утратили навыков.
         – Похудеешь тут с вами… – ворчал Рогнед, широким скребком нагребая огромную кучу снега.
         Девочки помогали нам, носили воду из дому, чтобы заливать лед, тромбовали горку лопатами и ужасно  веселились. Если быть точнее, помогала нам, в основном, Тэнни, а Айка больше шалила: словно мартышка, влезала на широкую спину Рогнеда и с него, как с трамплина, ныряла в разрыхленный сугроб, визжа и хохоча от счастья. Рогнед терпеливо всё ей позволял. Вообще, во время работы было особенно заметно, как сильны и натренированы тела девочек, как точно и выверено каждое их движение и как легко они справляются с тем, от чего кряхтел даже богатырь Рогнед. Чем больше наблюдал я за Тэнни и Айкой, тем больше поражали и восхищали меня эти необыкновенные дети. Несомненно, они обе несли в себе колоссальный потенциал, всю мощь которого вряд ли можно было оценить с позиции сегодняшнего дня. Обо всем этом я писал в своих еженедельных отчетах Эвердику, которому они, впрочем, едва ли нравились, поскольку больше напоминали рапорты какого-нибудь школьного воспитателя, до невозможности гордящегося успехами своих учениц. Зато Виллиталлен, в отличие от меня, работал четко, как скальпель, и сантиментов не допускал. Раз в неделю он приезжал на дачу, устраивал девочкам придирчивый медосмотр, брал у них анализы и без комментариев уезжал в Прагу. Вероятно, его отчеты получались более содержательными, чем мои. Всякий раз после его визитов Тэнни подолгу грустила. Я понимал: она была подросток, и ей казалось унизительным каждую неделю предъявлять себя постороннему человеку, пусть даже и врачу. Айка относилась к этому намного проще, но даже ей назойливость Виллиталлена начинала уже надоедать.
         Между тем Эвердик вдруг потребовал, чтобы Рогнед вернулся в Прагу и большую часть времени проводил там, а не на даче. Видимо, так ему было легче доставать моего друга в случае, если очень уж хотелось закатить кому-нибудь нагоняй. Впрочем, непрекращающееся общение с Тэнни и Айкой компенсировало Рогнеду все неприятности, тем более что Айка и впрямь привязалась к нему крепче, чем ко мне. Видно, было между толстяком и маленькой рыжей шалуньей что-то общее, чего не было у меня. Зато серьезная и сдержанная красавица Тэнни постоянно держалась рядом со мной. Иногда мне даже казалось, что она боится, что со мной может что-нибудь произойти, и охраняет меня наподобие телохранителя. Я не говорил с ней тогда на эту тему, но порой ее опека несколько смущала меня, ведь, по логике вещей, это я, взрослый человек, должен был опекать ее, девочку. Впрочем, с логикой в нашем деле с самого начала было сложно, и я убедил себя, что пока следует принимать вещи такими, как они есть, а там, как говорится, посмотрим, тем более что положение этих самых вещей на данный момент доставляло мне немало тихой радости. Чем больше времени проводил я с Тэнни и Айкой на даче, тем сильнее крепло во мне непривычное, может быть, даже отчасти иллюзорное, но необыкновенно приятное ощущение, что у меня есть семья. Конечно же, я понимал, что наше безмятежье продлится ровно столько, сколько сочтет нужным Эвердик, и ни минутой дольше, но все же атмосфера доброты, тепла и домашнего уюта вытесняла чувство временности и тревоги. Должно быть, так спокойно и легко я чувствовал себя только в детстве, когда жил с родителями и предоставлял им решать все мои проблемы. Теперь мои родители были далеко, в Москве, и я уже давно не был ребенком, но зато со мной были мои прекрасные девочки, которые доверяли мне и которым доверял я; девочки, которые, кажется, искренне меня полюбили и были убежедены, что ближе человека, чем я, для них на свете нет. Осознание этого факта поднимало меня в собственных глазах и вселяло уверенность в том, что ни Тэнни, ни Айка не предадут меня ни при каких обстоятельствах.
         Тем временем наступила необыкновенно ранняя весна, которая в последние годы стала частенько случаться в центре Европы. В начале февраля снег стал таять. Прага ждала, что Влтава в очередной раз выйдет из берегов, но обошлось, и к середине месяца снег сошел полностью, а в марте установилось почти настоящее лето, хотя деревья, сбитые с толку причудами природы, еще долго боялись зеленеть и стояли с голыми ветками, всё ожидая, что еще вернутся холода.
         Но холода не вернулись – глобальное потепление, уже давно не оспариваемое никем, даже самыми упрямыми скептиками, вылилось в удивительный, яркий и солнечный апрель, в середине которого стрелка термометра уверенно утвердилась на тридцатиградусной отметке.
         Мы с девочками стали выбираться в лес, окружавший нашу дачу со всех сторон. Это был светлый, смешанный лес, с преобладанием лиственных деревьев над хвойными. В нем уже все зазеленело и даже появились первые цветы. Надо было видеть, как искренне и звонко радовались Тэнни и Айка каждой травинке и каждому цветку! А потом мы как-то случайно вышли на берег озера, травянистый, с парой плакучих ив над голубой неподвижной водой, и девочки просто обалдели от такого зрелища, буквально остолбенев и раскрыв рты. Озеро, и правда, было очень живописное, хотя и совсем небольшое, одно из тех, которые в последние лет двадцать в рамках программы восстановления европейских лесов создавались искусственно, как правило, в каких-нибудь заброшенных котлованах или на месте снесенных химических заводов, исчерпавших свой потенциал. Вода в подобных озерах была чистейшая – об этом специально заботились. Живность в них тоже водилась самая разнообразная. Наше, например, населяли наижирнейшие караси, на которых сразу же раскатал губу Рогнед, признанный мастер по части рыбалки. На следующий день мы вчетвером устроили на берегу настоящий пикник в русском стиле – с костром, печеной картошкой и ухой. Уже после первой съеденной картофелины девчонки все перемазались золой и заливисто хохотали друг над дружкой, выгрызая душистую картофельную мякоть из сгоревшей в уголь кожуры. Позже картошку мы пекли еще не раз – уже не в лесу, а прямо во дворе, перед домом, заедая ее ранним зеленым лучком. Никогда бы не подумал, что с мальчишеских лет мне придется вспоминать, как печь картошку.
         Уже за неделю до дня рождения Тэнни у меня начало взволнованно сжиматься сердце. Мне хотелось превратить этот праздник во что-то особенное, не ограничиваясь обычными подарками и угощением, чтобы девочка, сполна получив все детские радости, одновременно могла почувствовать себя взрослой, которую уважают в семье и с мнением которой считаются. Да, я уже не думал о нас иначе, как о семье, и Тэнни была для меня старшей дочерью, которой я гордился, хотя, в сущности, не имел на это никакого права, ибо во всех достоинствах девочки не было ни малейшей моей заслуги. Она просто было такой, какой была, и если кто-нибудь в жизни и имел на нее положительное влияние, то это только Лариса.
         И все же, как мне показалось, день рождения Тэнни удался на славу. Единственное, что его некоторым образом омрачило, это отсутствие Рогнеда. Эвердик уже целую неделю держал моего друга при себе, не отпуская ни на минуту. Чем они там занимались, я понятия не имел. Толстяк звонил дважды и оба раза не объяснял ничего внятно, так что можно было заключить, что происходящее в эти дни в Консулате – разговор не телефонный и все разъяснится позже. Одно, впрочем, я понял ясно: на день рождения Рогнед не приедет.
         У меня не очень-то богатая фантазия, поэтому я довольно долго размышлял, чем бы можно разнообразить праздник для Тэнни, но так ничего сверхоригинального и не измыслил. Единственное, до чего я додумался, была прогулка в Прагу. Не Бог весть что, но для девочки, не избалованной развлечениями, вариант оказался наилучшим. Тэнни ужасно обрадовалась, тем более что мне очень хотелось не просто погулять с нею по городу, но и посидеть, как со взрослой, в каком-нибудь хорошем ресторане, сходить в театр, пройтись по дорогим магазинам и так далее.
         Когда вопрос о прогулке был уже практически решен и Тэнни даже начала собираться, Айка вдруг таинственно подошла ко мне, взяла под руку и, отведя в сторонку, сказала:
         – Дядя Сережа, знаешь чего, вы идите с Тэнни одни, а я тихонько дома посижу. Зачем мне у вас под ногами вертеться?
         Эти слова поразили меня до глубины души. Даже зная ее нежную привязанность к Тэнни и вообще тончайшую чуткость к внутренним делам нашего маленького сообщества, я не ожидал от нее такой деликатности. Кому, как не ей, до смерти хотелось в Прагу вместе с нами! Ведь там были карусели, мороженое, аттракционы и прочее, без чего не представляет себе счастья девятилетняя девочка, особенно если все это она видела только раз в жизни, и то мельком… Но умница Айка прекрасно понимала: на карусели и аттракционы мы с Тэнни не пойдем. Это будет взрослая прогулка, в которой ребенок – только помеха. И вот, она, не раздумывая, отказалась от всего вожделенного ради подруги. Многие ли дети на такое способны? Я заметил, что Тэнни потом украдкой расцеловала Айку в знак благодарности.
         Итак, в Прагу мы отправились вдвоем.
         Я нарядил Тэнни в очаровательный темно-синий брючный костюм в едва заметную полоску. Волосы она распустила, тщательно расчесала, подколола по  бокам шпильками, на шею надела бирюзовый кулончик, а на ноги – лакированные туфельки на каблучках и стала совсем как взрослая девушка. Во всяком случае, года два на вид ей точно прибавилось. Боже, как она была в тот день хороша, изящна, серьезна, сдержанна и мила! Она умела безукоризненно себя вести, в ней просматривалась природная, хотя, возможно,  и несколько смущенная подростковая женственность, и я просто глаз не мог от нее оторвать. Мое восхищение и гордость, что я иду под руку с таким существом, было очень трудно скрыть. Да я и не старался. А зачем, собственно говоря?
         Рогнед приехал на следующий день после праздника. Он заявился в самом разгаре генеральной уборки, которую мы с девочками затеяли во второй половине дня, после предварительной оценки сложившегося положения придя к заключению, что жить в таком свинарнике больше нельзя. В доме после пиршества по поводу дня рождения Тэнни имелась гора немытой посуды, залитые пепси-колой ковры, два дивана, которые приобрели плачевный вид, потому что использовались вместо батутов, и шкаф, полированная дверца которого изрядно закоптилась после случайного выстрела из хлопушки. Вчерашняя именинница, впрочем, до сих пор была в самом веселом расположении духа, а потому идею об уборке восприняла с энтузиазмом и тут же принялась руководить процессом. Айку она послала наводить порядок на кухне, сама взялась за веник, швабру и средство для чистки мебели, а мне поручила работу, которую, видимо, сочла самой мужской, – я отправился во двор выбивать ковры.
         День стоял по-настоящему майский, солнечный и оптимистичный. У самого крыльца совершенно потрясающе цвела насмелившаяся наконец-то распуститься яблоня (с утра хлопотливая хозяюшка Тэнни уже позаботилась о том, чтобы пустить к ее стволу воду из арычка), у ограды со дня на день собиралась расцвести сирень. В лесу самозабвенно орали дурные от весны птицы и молодо трещал дятел – между прочим, первый в этом году.
         Я заканчивал колотить второй ковер, когда прямо перед калиткой остановилась черная «Мазда», открылась передняя дверца, и Рогнед, как огромный кусок теста, вывалился из нее, пыхтя и чертыхаясь по-русски. Распахнув калитку своим необъятным колышущимся пузом, он прохрустел по посыпанной гравием дорожке прямо к турнику, на котором висел избиваемый мною ковер, остановился, расстегнул ворот своей неофициальной, по-домашнему клетчатой рубашки, вынул из кармана штанов носовой платок, пахнущий каким-то вульгарным дезодорантом, вытер жирную потную шею и только после этого сказал:
         – Привет. Плохие новости, старик. А чего это ты тут делаешь?
         – Хочешь помочь? – спросил я, вместо руки протягивая ему выбивалку для ковров.
         – Обойдешься, – самоустранился Рогнед.
         – Ну, иди тогда в дом. Тэнни нальет тебе чего-нибудь холодненького. Только не мешайся там очень. У нас, между прочим, уборка.
         – Самое время, – согласился толстяк и, переваливаясь, словно накаченный водой резиновый пузырь, потащился к крыльцу. Крыльцо недвусмысленно высказалось, отягченное его тушей.
         Покончив с ковром, я свернул его в рулон, взвалил на плечо и поволок в дом. В прихожей Тэнни в белой футболке и синих трикотажных брюках с подвернутыми до колен штанинами возилась с пластиковым мусорным ведром. Завидев меня, она распрямилась, тряхнула волосами, собранными, как обычно, в роскошный «конский хвост», и уступила мне дорогу. И все-таки я, по неуклюжести своей, слегка шваркнул ее ковром по плечу. Она не обиделась, но я, на всякий случай, извинился.
         На кухне что-то загремело.
         – Айка посуду бьет, – прокомментировала Тэнни. – Третья тарелка уже в расход пошла.
         В ответ я проворчал что-то незлобное и потащил ковер в гостиную. Там, заняв собой почти целиком один из плачевных диванов, сидел Рогнед, чесал свою жирную волосатую грудь через проем рубашки, расстегнутой на три пуговицы, и через соломинку сосал что-то темное из большого запотевшего фужера.
         – Поставь ковер, мученик, надорвешься, – сказал он.
         – О делах после, – предупредил я, избавляясь от ковра. – Понял, нет?
         – Как скажешь, – согласился толстяк. – Ты босс.
         Из кухни высунулась растрепанная от усердия Айка.
         – Белка! – радостно взревел Рогнед, протянув к девочке свои потные лапы. – Привет, малыш!
         – Здравствуй, дядя Рогнед! – весело чирикнула Айка и снова скрылась на кухне.
         Вошла Тэнни – она, видимо, выносила мусор. Поставила у ног пустое ведро и устремила на гостя свои непостижимые глаза, словно спрашивая, чего он так орал только что.
         – А вот и Тигренок! – заурчал Рогнед. – Прости, солнышко, не смог тебя вчера поздравить. Дела, дела, чтоб их собака съела! Крутишься, вертишься, а все богаче не становишься. А ты цветешь, цветешь, красавица! Вот неделю тебя не видел, а ты уже вроде как подрасти успела. Или мне кажется?
         – За неделю в рост только луковица идет, – ответила Тэнни, с пресерьезным видом передразнив скверное французское произношение Рогнеда, и пошла по своим делам.
         Рогнед заржал. Я устало плюхнулся в кресло. Стало совершенно ясно, что при сложившихся обстоятельствах закончить уборку нам не суждено.
         – Как она меня отшила, а! – радовался Рогнед. – Не подходите близко, я тигренок, а не киска! Язычок у Тигренка, как коготок!
         – А ты говори по-английски и не срамись, чучело, – проворчал я. – Или ты стараешься произвести впечатление?
         Толстяк утробно крякнул и заворочался:
         – Один ты, что ли, имеешь право на всех впечатление производить? Между прочим, пока ты тут прохлаждался, я целую неделю себе ноги вывихивал и два нагоняя от Эвердика получил ни за что ни про что. Кстати, эти нагоняи для твоей шеи предназначались, так что ты мой должник.
         – Свои люди, сочтемся, – согласился я. – Давай спокойно поужинаем, а о твоих вывихнутых ногах поговорим позже, наедине и по-русски. Надеюсь, это может подождать пару часов?
         – Н-ну, типа может…
         – Вот и отлично. Тогда перестань брюзжать и постарайся не портить девчонкам настроение. Тэнни первый раз в жизни день рождения по-человечески провела, до сих пор вся светится. Попробуй только ее погасить – морду набью!
         – Руки коротки… – возразил Рогнед, впрочем, уже больше для порядку.
         Появилась Айка. Уселась на подлокотник моего кресла, покачала ногой в зеленом носочке и печально констатировала:
         – Опять ссоритесь…
         – Просто этот тип мною руководит, – сказал Рогнед добродушно. – Как-никак, он мой непосредственный начальник. Куда тут денешься!
         – Своих подчиненных надо уважать, – объяснила мне девочка, боднув меня лбом в плечо.
         – Учту, – согласился я. – Беги, найди Тэнни, скажи, мол, уборка на сегодня закончена, дядя Рогнед к нам надолго, и его даже очень большим веником не выметешь. Ты ведь ночевать останешься, дядя Рогнед?
         – Посмотрю на ваше поведение… – проворчал толстяк.
         – Тогда вали, загони свой драндулет в гараж, чтобы глаза не мозолил, и возвращайся с улыбкой на лице. Вопросы?
         – Какие уж тут вопросы! Ты начальник, я – дурак, – развел руками Рогнед, усиленно встал с дивана, ставшего еще более плачевным под его седалищем, поставил недопитый фужер на стол и пошел загонять машину в гараж. Айка слезла с подлокотника кресла и ускакала следом.
         Рогнед вернулся минут через пять, остановился на пороге гостиной, загромоздив собою весь дверной проем, и пророкотал:
         – Слышь, старик, Тэнни там, на турнике, кувыркается. Не первый раз вижу, а привыкнуть не могу. Нечеловеческое что-то, черт возьми!..
         – Ты еще при ней про нечеловеческое скажи! – обозлился я.
         – Да ладно, чего ты, я же так… – Рогнед смутился, поняв, что с языка и вправду соскочило что-то не то. – Пошли, пошпионим, что ли? На это стоит посмотреть.
         – Ну, пошли, раз такое дело, – согласился я, выбираясь из кресла.
         Вдвоем мы вышли на крыльцо.
         Посмотреть действительно было на что.
         Тэнни упражнялась на турнике, на котором я недавно выколачивал ковры. Впрочем, слово «упражнялась» тут не подходило ни в малейшей степени, равно как и любые другие слова, которыми обычно описывают гимнастические занятия. То, что мы видели, не было похоже ни на что, даже на трюки самых мастеровитых гимнасток, за которые дают золотые медали на олимпиадах и чемпионатах мира. Тело девочки словно не подчинялось земной гравитации. Тэнни вращалась на турнике самым невероятным образом, то на одной руке, то на двух, то зацепившись за перекладину ногами, совершала немыслимые перелеты и сальто вперед и назад, и турник металлически гудел от такого неистового выступления. Наконец Тэнни выстрелила собою вверх, оторвалась от перекладины, взлетела над ней метра на три, выкрутила умопомрачительное тройное сальто, приземлилась в идеальную точку и выпрямилась, как струна, так, что даже, казалось, зазвенела от напряжения. Рогнед ухнул и захлопал в ладоши.
         – Шесть-ноль, шесть-ноль! – громко объявил я, показав оценку на пальцах.
         – Дурак, это же не фигурное катание! – толкнул меня в бок толстяк.
         – Какая разница? – возразил я. – Высший балл, и всё.
         Тэнни расслабилась, улыбнулась чуточку лукаво, сунула ноги в ожидавшие ее на земле тапочки, сняла с головы ленту, которой подвязывала волосы, чтобы они не хлестали по лицу, и опять гордо тряхнула своим великолепным «конским хвостом». Нет, она ни чуточки не красовалась перед нами – она просто не умела этого делать. С рождения воспитанная в условиях строжайшей дисциплины и распорядка, когда за любую потерянную зря минуту можно было заработать наказание, она и сейчас продолжала жить этой инерцией и, узнав, что уборка отменяется, решила занять освободившееся время небольшой гимнастической разминкой – что называется, с пользой для тела и души. Впрочем, нельзя было не заметить, что наше с Рогнедом восхищение ей приятно. Я тоже видел гимнастику Тэнни не в первый раз и тоже никак не мог привыкнуть к этому чуду. Айка, кстати, тоже кое-что умела на турнике, хотя до Тэнни ей было, как до звезд.
         – Иди сюда! – велел Рогнед с крыльца.
         Тэнни приблизилась, ничуть не запыхавшись.
         – Тигренок, лапку! – гаркнул Рогнед.
         Девочка протянула ему руку, думая, что он хочет ее пожать, но вместо этого Рогнед с ловкостью, необыкновенной для его толстенных пальцев, застегнул на ее запястье маленькие изящные часики на золотом браслете. Тэнни вспыхнула, глаза ее радостно засияли.
         – С днем рождения, солнышко! – объявил толстяк. – Лучше поздно, чем никогда, правда?
         Девочка вся зарделась, опустила глаза, шепнула: «Спасибо!» и порхнула мимо нас в дом.
         – Счастлива, – сказал я, глядя на старого друга с благодарностью. – Угодил, сукин сын.
         – О, светлый день, мной государь доволен!.. – прогудел толстяк и, отвернувшись, облокотился на перила крыльца. Те жалобно вздохнули.
         Откуда-то из-за угла дома нарисовалась Айка. Остановившись под турником, посмотрела вверх и звонко распорядилась, ни к кому конкретно не обращаясь:
         – Подсадите!
         Что стоило этой мартышке самой забраться на перекладину! Но она хотела, чтобы ее подсадили. Вот хотела, и всё тут!
         Расценив распоряжение как адресованное мне, я спустился по ступенькам, подошел к турнику, подхватил девочку под мышки и повесил на перекладину. Немного повисев, она без усилий подтянулась несколько раз сначала на одной руке, потом на другой, потом перевернулась, зацепилась за перекладину ногами, повисела вниз головой, как летучая мышь, и произнесла:
         – Ты чего дядю Рогнеда все время обижаешь? Он хороший.
         – Кто нашего дядю Рогнеда обидит, тот три дня не проживет, – ответил я, несколько удивленный таким разговором.
         – Качни меня, – потребовала Айка и, когда я легонько толкнул ее, продолжала, покачиваясь: – Когда ты его дразнишь, он огорчается и потом все время ходит, как грустная панда.
         – Как кто? – рассмеялся я.
         – Нет, ты не смейся, – сказала Айка и вздохнула. – Вы ведь с ним друзья?
         – Еще какие!
         – Мы с Тэнни тоже подруги, но никогда друг друга не дразним и не обижаем.
         – Вы – другое дело.
         – Почему? Тэнни обо мне заботится, а я ей во всем помогаю.
         – Вы девочки, а мы – старые вредные мужики. Есть разница?
         – Разве ты старый?
         – А разве нет? Мне ведь уже тридцать шесть.
         – Это еще не старый, – великодушно решила Айка. – Вот если бы пятьдесят…
         Очевидно, старость в ее понимании начиналась именно с этого юбилейного возраста.
         – Смешная ты, – проговорил я ласково.
         – А чего? – не сообразила она.
         – Да так… Хорошая, честная, смелая и смешная. Одно слово – Белка…
         – Качни меня, – опять попросила она.
         Я снова ее толкнул. Ее личико стало серьезным и немного грустным. Наверное, она поняла смысл моего комплимента.
         – Не могу я стобой разговаривать, когда ты передо мной вверх ногами болтаешься, – сказал я, чтобы не затягивать паузу. – Слезай, однако, пошли в дом, надо бы об ужине подумать.
         Девочка легко согнулась, ухватилась за перекладину руками, неторопливо и даже грациозно сняла с нее ноги, повисела, скомандовала: «Лови меня!», разжала пальцы, и я поймал ее в охапку и осторожно поставил на землю. Взглянув на меня, она сделала губки бантиком, заложила руки за спину и, пружиня на носочках, пошла себе в дом, важная-преважная. Рогнеда, за которого только что заступалась, обогнула, как неодушевленный предмет, и скрылась в дверях.
         Я вернулся на крыльцо.
         – О чем вы там шептались? – спросил мой друг ревниво.
         – О том, как плохо быть грустной пандой, – ответил я.
         – Какой еще пандой? – тряхнул головой Рогнед.
         – Защищает она тебя. Ей кажется, что я тебя обижаю.
         – Ты – меня?! – Рогнед восторженно хрястнул кулачищами по перильцам и опять заржал, как давеча.
         – Дурень ты… – вздохнул я печально. – Оценил бы лучше защитницу, а он ржет!.. Кстати, ты продуктов каких-нибудь привезти догадался? А то будешь есть на ужин растворимую лапшу. Все остальное мы вчера съели.
         – Да привез я, привез! – спохватился Рогнед. – Что же ты сразу не напомнил! Я щас!
         И громоздко заторопился в гараж, звеня вынутыми из кармана ключами от машины.
         Я посмотрел ему вслед. Иногда мне казалось, что он и впрямь ревнует меня к девочкам. Впрочем, я и сам не понимал, почему Тэнни и Айка относятся ко мне намного теплее, чем к нему, и чем я заслужил такое особое отношение. Неужели тем, что мне их в свое время перепоручил человек, которого они по-настоящему любили?
         Вернувшись в дом, я заглянул на кухню. Девочки усердно шаманили там у плиты. Подаренный Рогнедом часики, как я и ожидал, уже блестели на запястье Айки. Тэнни сразу же дала поносить их любимой младшей подруге.
         – Там дядя Рогнед продукты привез, – сообщил я.
         – Ладно, – кивнула Тэнни, не оборачиваясь, и добавила: – Ты иди, дядя Сережа, мы с ужином чего-нибудь сами решим.
         Раз она говорила, надо было слушаться, и я пошел вон из кухни, грустно осознавая свою ненужность. Вот она, Тэнни, вся в этом – немногословная, серьезная, умеющая вежливо, но твердо выставить за дверь. О чем бы еще мог мечтать мужчина моего возраста, как не о такой дочери!
         Ужин Тэнни и Айка сварили на славу. Их кулинарному мастерству можно было доверять всецело. Не знаю, кто и с какой целью в «Аплое» учил их готовить, но они, несмотря на свой юный возраст, стали отменными поварихами. Это как-то особенно приятно осознавалось, ибо искусство готовить оказалось в их арсенале, пожалуй, единственным, которое имело исключительно мирное назначение. Из привезенных Рогнедом продуктов девочки смастерили гуляш, картофельное пюре, рис с овощами по-японски и пару зеленых салатов. Все это богатство было самым торжественным образом размещено на столе в гостиной. Рогнед ел и покрякивал, я жевал и похваливал, а Тэнни и Айка как-то по-птичьи склевывали еду вилками со своих тарелок, опускали глаза и краснели от удовольствия, слушая, как мы их хвалим. Сидя с ними за одним столом и поедая пищу, приготовленную их руками, я чувствовал себя совершенно счастливым, как, вероятно, и полагалось старому холостяку, неожиданно очутившемуся под нежной женской опекой. Если бы кто-нибудь полгода назад сказал, что со мной под одной крышей будут жить две такие прекрасные девочки, я бы, пожалуй, счел эти слова насмешкой над своим одиночеством и даже обиделся бы. В последний раз за мною вот так вот ухаживала Лариса, и было это так давно, что казалось сном. С тех пор я привык кормиться в ресторанах и кафешках, нажил себе гастрит и о лучшем не осмеливался даже мечтать, как вдруг… Я понятия не имел, как надо обращаться с детьми. Но с Тэнни и Айкой и не надо было обращаться. Пройдя в своей прошлой жизни неслабую выучку, они не нуждались в опеке, обычной для детей их возраста, были совершенно самостоятельны и в чем-то даже более умелы, чем я, и как-то абсолютно спокойно и незаметно приняли на свои плечи заботу о моем бытовом благополучии. Вообще, мне порой казалось, что это не я их, а они меня фактически сделали членом своей семьи. Рогнеда, как ни странно, они в свой круг изначально не впустили, хотя он, несомненно, имел на это одинаковые со мной права. Но нет, членом семьи Рогнед не стал. Он был другом семьи – очень близким, доверенным, но всего лишь другом, ни больше, ни меньше, прекрасно это осознавал и потому печалился. Порою мне бывало даже жалко его, ведь, в сущности, он был классный мужик и самый надежный человек, какого только можно было себе вообразить.
         После ужина девочки очень деликатно самоустранились, понимая, что нам с Рогнедом действительно нужно поговорить о делах. Мы поднялись в мою комнату на втором этаже, прихватив с собою большую бутыль минералки для прохлаждения – вечер был душным и жарким.
         Я открыл окно, опустил москитную сетку и зажег свет. Лес таинственно перешептывался снаружи. Из него в дом лезла всевозможная насекомая дрянь, так что вечерами без москитной сетки жить было просто нестерпимо. Вот и сейчас какие-то две невзрачные, дурные и толстые бабочки уже начали колотиться в нее, настойчиво требуя, чтобы их впустили.
         Рогнед уселся к письменному столу и щелкнул ногтем по мышке моего задремавшего компьютера. На экране тут же возникли Тэнни и Айка на фоне лесной хвойной зелени. Дело было зимой, на еловых лапах лежал пушистый снег, и девочки были в шерстяных лыжных костюмах и вязаных шапочках. Фотография вышла очень удачная. Снимал, между прочим, Виллиталлен, и я точно знал, что Рогнед потихоньку, стесняясь то ли меня, то ли девочек, выпросил у него и теперь имел на рабочем столе своего компьютера такую же самую заставку.
         – Ну, что скажешь? – спросил я по-русски, усаживаясь на диван и наливая себе минералки.
         На нашем родном языке Рогнед всегда ораторствовал самозабвенно. Одних матов он знал столько, что хватило бы на толстенный словарь. На этот раз он материл меня с каким-то особенным вдохновением, и хотя я почти ничего толком не понял из его бурной речи, одно все же стало совершенно ясно: на днях он был у Эвердика и тот действительно солидно намылил ему шею.
         Когда Рогнед наконец устал материться и тоже потянулся за минералкой, я миролюбиво попросил:
         – А теперь еще раз, подробно и без выражений.
         – Ты какого черта позавчера с ней целый день по Праге слонялся, недоумок? – взревел мой друг, хрястнув стаканом об стол. – Чтобы Эвердика лишний раз подразнить, что ли?
         – Ну, во-первых, хватит орать, – сказал я с ледяным спокойствием. – Во-вторых, не целый день, а всего-то вечерок, а в-третьих, откуда ты вообще знаешь, что мы куда-то ездили? Я тебе, вроде бы, не докладывал.
         – Ты правда такой наивный или прикидываешься? – спросил Рогнед, захрустев под собою стулом. – От Эвердика и знаю! Неужели ты впрямь поверил, что он снял с тебя наблюдение?
         – Честно говоря, поверил… – ответил я растерянно. – Во всяком случае, Тэнни никакой слежки не засекла, а ты ведь знаешь, ее не проведешь…
         – Значит, все-таки проведешь, – воздел руки толстяк. – Не родился еще тот человек, которого Эвердик не мог бы провести. Так что нащелкали с вас портретиков, аккуратненько, со всех ракурсов, и лежат эти портретики у Эвердика на столе. Я их собственными глазами видел, ясно?
         – Ага, – сказал я. То, что Эвердик сволочь и иезуит, я знал и без Рогнеда. Но как, черт возьми, ему удалось следить за нами так, чтобы Тэнни ничего не почувствовала? Это было практически невозможно – в абсолютном шпионском чутье девочки сомневаться не приходилось.
         – Что «ага», что «ага»? – опять заорал толстяк.
         – Да погоди ты вопить, – сморщился я. – Ты путем растолкуй. Выходит, весь сыр-бор разгорелся только из-за нашей поездки в Прагу?
         – А тебе этого мало? Ты что, не догадывался, что Эвердику такая вылазка не понравится? Он ведь предупреждал, чтобы никакой самодеятельности!
         – В данном случае мне было плевать, о чем он предупреждал.
         – Ах, вот как!..
         – Да, именно так. И вообще, как ты это себе представлял, а? Девочке тринадцать лет, она уже почти взрослая, а ты думал, что накануне дня ее рождения я не свожу ее в театр и не посижу с ней часок в нормальном ресторане?
         – Да ладно, ладно… – заворчал Рогнед. – Я-то что… Ты бы на себя со стороны посмотрел во время этой прогулки. Экий ты был, прямо скажем, папаша! Идет под ручку со взрослой дочерью и аж светится от гордости: смотрите, мол, все, вот она, моя красавица, умница, комсомолка, спортсменка…
         – Не юродствуй… – проворчал я, смутившись, потому что чувства мои тогдашние язва Рогнед описал со стопроцентной точностью.
         – Между прочим, ты и Айку не имел права одну дома оставлять, без присмотра… – прогудел Рогнед.
         – А разве за ней не присматривали так же, как за мной и Тэнни? – усмехнулся я. – Да и вообще, я же чую, что ты не для того приехал, чтобы меня отчитывать. У тебя ведь гораздо более важные новости есть, и наверняка гораздо более скверные. Так что давай, колись.
         – Это ты верно прочувствовал, – оценил мою проницательность толстяк. – То, что я вместо тебя получил по шее, – конечно же, еще не самая скверная новость. Есть и другие, одна одной сквернее.
         – Ну, давай, в порядке возрастания скверности.
         – Значит, так. Во-первых, Эвердику, похоже, надоело прикрывать наши задницы.
         – С чего это вдруг?
         – С чего? Он, между прочим, уже полгода от нас работы ждет, а мы, если называть вещи своими именами, не в работе, а в сантиментах погрязли.
         – Ах, вот как ты это определил…
         – Да погоди ты шипеть! Не я определил, а Эвердик. Это его собственные слова, хотя, если честно, мне они кажутся вполне резонными, потому что Эвердик – человек несентиментальный и ему на наши с тобой чувства плевать. Ему конкретика нужна, факты в наличии. И такие факты, можешь мне поверить, он регулярно получает. Только не от нас, а от Виллиталлена.
         – А что Виллиталлен? – насторожился я. У меня становилось кисло на душе всякий раз при упоминании имени этого чокнутого гения.
         – А Виллиталлен, – солидно произнес Рогнед, – на днях закончил свои последние тесты и уже положил их результаты Эвердику на стол. Синяя папочка с завитушками. Сам видел.
         – Ну и что? Он ему такую папочку еженедельно на стол кладет. По-твоему, на этот раз он пришел к каким-то особенным выводам?
         – А я что, ясновидящий? Понятия не имею.
         – Так чего же ты тогда паникуешь?
         – Я паникую? Посмотрел бы я на тебя на моем месте!
         – Да что случилось-то? Ни черта я у тебя понять не могу.
         – А то, мой милый, что Эвердик все время, пока меня распекал, по этой папочке карандашиком постукивал и говорил, что мы с тобой тунеядцы, что Виллиталлен делает за нас нашу работу и что он наконец-то добился результатов, имея которые, он, Эвердик, теперь может действовать с открытыми картами. Понимаешь, что это значит?
         – Ну?
         – Тупица! Если Эвердик действительно получил от Виллиталлена то, чего хотел, он обязательно доложит по инстанциям, и девчонок у нас отберут. И больше мы их не увидим. Никогда.
         У меня внутри стало холодно.
         – Завтра же поеду к Эвердику, – сказал я. – Пусть он мне в лицо скажет…
         – Ага, догонит и еще раз скажет, – ухмыльнулся Рогнед. – Давай, давай, прокатись. Покажи ему, что ты испугался, развяжи ему руки.
         – Но мы же с ним, вроде, договорились!
         – С Эвердиком? За столько лет ты еще не уяснил себе, чего стоит его честное слово?
         – Но ведь он полгода!..
         – Потому что ему к начальству идти было не с чем. А теперь у него вот такенные козыри, потому что он, в отличие от нас с тобой, все эти полгода работал, а не катался с девчонками с горки и не пек для них картошку. Ты, видно, за время мирной жизни успел уже подзабыть, в какое дерьмо мы с тобой однажды вляпались. И до сих пор в нем сидим, к твоему сведению, только оно стало немного по-другому пахнуть. Так что не надейся, никто с нами миндальничать не будет. И с девчонками тоже. Предъявят нам с тобой служебное несоответствие, а то еще и саботаж, чего доброго. И загремим мы с тобой помпезно, на всю Европу шуму наделаем. Вот так-то!
         Он умолк и опрокинул стакан минералки в свою бездонную пасть.
         – Надо позвонить Виллиталлену, – я старался держать себя в руках, но чувствовал, что у меня начинается тихая паника.
         – Да сиди ты, не рыпайся, – сморщился Рогнед. – Ничего еще не случилось. Говорю тебе, не давай им повода почувствовать, что они на коне.
         – Когда случится, будет поздно. Или ты думаешь, что я за себя боюсь?
         – Да нет, после просмотра кадров о твоей пражской прогулке у меня, вроде бы, не осталось причин так думать.
         – Тогда ты, что ли, за себя боишься?
         – Вот что, – сказал Рогнед очень серьезно, – ты меня сколько лет знаешь? Вот то-то. Так что давай договоримся подобные вопросы больше не поднимать.
         – Прости, – сказал я. Мне стало стыдно.
         – Простил, – великодушно кивнул Рогнед. – А теперь скажи: тебе Эвердик кто – папа родной?
         – Ты это к чему? – не въехал я. – Какой еще папа?
         – Это я к тому, что знать хочу: долго ты еще будешь перед ним приседать? У тебя гордость есть?
         – Ты что, сдурел? Ни перед кем я не приседаю. Я просто выполняю свою работу.
         – Так вот, труженик незримого фронта, давай все-таки разберемся. Эвердик тебе шеф.
         – Между прочим, и тебе тоже.
         – Да, но я-то ему ничем не обязан. Я, можно сказать, случайная личность, шестерка, а из тебя он человека сделал. Это, кажется, твои собственные слова, да?
         – Про шестерку не припоминаю, а вот про человека…
         – А теперь представь себе этакие весы: на одной чашке – твоя признательность Эвердику, карьера, хорошая зарплата в евро, возможность дальнейшего роста и так далее, а на другой – Тэнни и Айка. Что перетянет?
         – И ты, сволочь, еще можешь задавать мне такие вопросы! Конечно, Тэнни и Айка!
         – Всё, ты безнадежен, – установил диагноз Рогнед. – И совершенно неадекватен. Это и хорошо и плохо. Последний раз я видел тебя таким, когда Лариса отправилась в эту чертову поездку на Острова. – Помолчал и добавил глухо: – Не вини себя. Она бы все равно поехала. – Снова помолчал и после тяжелой паузы спросил, вертя стакан своими жирными пальцами: – Ну, так что ты думаешь делать?
         – Пока не знаю, – сказал я подавленно.
         – Что бы ты ни надумал, у тебя есть надежный союзник.
         – Спасибо. А у этого союзника есть какой-нибудь план?
         – Сейчас нет, но утро вечера мудренее. Ты пока с Тэнни поговори. Она может дать дельный совет, она профи.
         – Милый ты мой, она всего лишь девочка. Профи – это мы с тобой. И грош цена всем нашим дипломам, степеням и званиям, если мы сейчас не сумеем выкрутиться.
         – Это правильно, – согласился Рогнед. – Но ты все равно поговори.
         – Спит она, наверное, давно…
         – Как бы не так! – Рогнед кивнул на открытое окно.
         Я встал, приподнял москитную сетку и посмотрел во двор. Тэнни сидела на скамейке у крыльца под цветущей яблоней и смотрела в звездное небо. Лампочка над крыльцом освещала ее сверху, и от этого девочка казалась какой-то совсем маленькой, хрупкой, беззащитной и печальной.
         – Ждет, – сказал Рогнед, покачиваясь на стуле в сторону окна. – Чувствует. Интуиция офигенная, черт возьми…
         Я хмуро взглянул на него и, ни слова не сказав, направился к двери.
         Ночь была густая и безлунная. Лес стоял сплошной черной стеной, ни одного дерева в отдельности невозможно было различить. Из него доносились какие-то таинственные звуки, где-то неподалеку сонно разговаривала сама с собой сова, в траве надрывались кузнечики, тихо журчал арычок, подтекая под корни яблони, а небо над головой было огромное, бесконечное, все усыпанное отчетливыми, как в планетарии, звездами. Некоторые звездочки зримо перемещались – над нами пролегала оживленная авиатрасса, и огоньки самолетов то и дело вспыхивали, уплывая в направлении Праги.
         Тэнни подвинулась, и я сел рядом с ней на скамейку:
         – Мне надо с тобой серьезно поговорить, Тигренок.
         – Я знаю, – кивнула девочка.
         – Айка спит?
         – Мультики смотрит. Позвать ее?
         – Не надо, пусть себе смотрит.
         Пьяняще пахло яблоневым цветом. Вообще, в такую ночь не хотелось о грустном, а хотелось, чтоб эта вот поздно расцветшая яблоня цвела все лето, и небо всегда было таким, и тишина, и лес. И все же я начал говорить. Я подробно рассказал Тэнни все, что узнал от Рогнеда. Она слушала, не перебивая, и лицо ее было напряжено и неподвижно. Потом она тихо сказала:
         – Если вас с дядей Рогнедом поймают, то убьют. Я не хочу, чтобы из-за нас…
         – Но ты же знаешь, что по-другому мы не можем, – вздохнул я. – Не думаешь же ты, что мы позволим кому-то ставить на вас опыты.
         – У вас мало сил и средств.
         – Ну, не так уж и мало…
         – Очень мало. Вы ничего не добьетесь. Мы с Айкой будем защищать вас, пока живы, но вас все равно убьют. После нас, но убьют.
         Сердце мое сжалось и задрожало нехорошо и тошнотворно. Я бережно взял руку Тэнни, повернул ее ладонью вниз, дотронулся пальцами до ее запястья, на котором уже опять блестели подаренные Рогнедом часики.
         – Какая у тебя рука… – сказал я тихо.
         – Какая? – спросила девочка.
         – Совсем детская. Нежная, хрупкая… Такою бы рукой на скрипке играть, а не кирпичи крушить…
         Это действительно была самая нежная и изящная рука из всех, к которым мне когда-либо доводилось прикасаться, и в то же время я знал, что если бы мне, например, вдруг вздумалось устроить с этой рукой соревнование по арм-рестлингу, я, взрослый мужик, не имел бы ни малейшего шанса.
         – За нами ведь все равно придут, – проговорила Тэнни, опустив голову и не отнимая руки. – Нельзя прятаться вечно. Даже если ты спрячешь нас от Эвердика, от «Аплоя» все равно не спрячешь, и те, кто придут по наши души, будут в десять раз сильнее нас. Мы ведь с Айкой совсем ничего не умеем по сравнению с теми, кто придет. Мы ведь даже базового курса до конца не прошли, не говоря уже…
         Она забрала у меня руку, на секунду закрыла ладонями лицо и прерывисто вздохнула. Она не заплакала, но я каждым нервом своим ощутил, что ей страшно. «Вот и погасили мою Тэнни… – подумал я, с нежностью посмотрев на нее. – Сволочи! А какое у нее с утра было чудесное настроение!..»
         – Может быть, ты преувеличиваешь? – спросил я осторожно.
         – Тогда почему в распоряжении вашего начальства до сих пор, кроме нас, нет ни одного аплоевца, живого или мертвого? – в свою очередь спросила девочка.
         А,  в самом деле, почему? Это мне как-то не приходило в голову, хотя по всем статьям это было первым, над чем я должен был задуматься как профессионал.
         – Ты всегда советуешься со мной, как со взрослой, – произнесла Тэнни, немного помолчав.
         – А как же иначе? – ответил я. – Ты уже не в том возрасте, когда за тебя все должны решать другие. Кроме того, с тобой Айка, она еще маленькая, ты несешь за нее ответственность как старшая. Поэтому мне всегда важны твое мнение, твой совет, твое согласие. Ты должна решать за двоих – за нее и за себя. Я ничего не могу тебе приказать.
         – Вы с дядей Рогнедом не должны рисковать из-за нас, – сказала Тэнни, понурившись. – Это я тебе говорю как взрослая. Ведь, если честно, ни вы, ни я сама понятия не имеем, на сколько процентов в действительности я и Айка являемся людьми. То, что говорит Виллиталлен, – чепуха. Он тоже ничего не знает точно и даже представить себе не может, на что мы способны, если вдруг…
         – Тэнни! Ведь мы договорились, что никогда не будем обсуждать эту тему.
         – Придется обсуждать, дядя Сережа. Особенно сейчас. Мы с Айкой действительно очень опасные существа. Внешность обманчива. Да, мы выглядим, как милые, хрупкие девочки, но какие силы в нас заложены, никто не способен предугадать. Нам кажется, что мы знаем себя, понимаем собственные чувства: кого мы любим, кого нет… Но кто может сказать, что останется от всего этого, если вдруг включится и начнет работать вписанная в нас программа? Не перестанем ли мы быть собой, не разучимся ли чувствовать, любить? Нет, дядя Сережа, нас обязательно надо тщательно изучить, пока это возможно, чтобы потом научиться бороться с «Аплоем». Это очень важно.
         – Если что для меня и важно, так это чтобы ты и Айка были живы, здоровы и в безопасности.
         – Ты же знаешь, что это невозможно.
         – Нет, не знаю.
         – Если ты пойдешь против Эвердика, он обратит против тебя всю свою мощь и власть: шпионские сети, диверсионные группы, войска внутренней безопасности Консулата… А если на наш след нападет «Аплой», будет еще хуже. Эти дезертиров никогда не прощают. А мы – что мы с Айкой можем!
         – Лариса просила меня защитить вас, – сказал я медленно и твердо. – Это была ее последняя воля, и я намерен ее исполнить любой ценой.
         – Ты ее очень любил, да? – спросила Тэнни. – Не отвечай, я и так знаю. Она тебя тоже очень любила. Незадолго до того, как все это случилось, она однажды сказала: «Запомните, девочки: вы не просто самое дорогое, что у меня есть, после Сергея. В каждую из вас я вложила частичку самой себя, поэтому, даже если со мной что-нибудь случится, я все равно буду с вами – всегда, где бы вы ни находились, и всегда буду помогать вам  в трудную минуту». Я не знаю, что она имела в виду, но мне иногда кажется, что она и правда осталась где-то в нас, глубоко, почти незаметно, но когда становится трудно, мы всякий раз ощущаем ее присутствие. Может быть, моя интуиция – это тоже частичка Ларисы, которая предупреждает нас об опасности и подсказывает, как правильней поступить. И, может быть, мы с Айкой так тебя любим потому, что частичка Ларисиной любви тоже живет где-то в нас. Как ты думаешь, дядя Сережа?
         Я растерянно молчал, не зная, что и сказать. Так и не дождавшись моего ответа, Тэнни спросила:
         – Если вдруг все кончится благополучно… ну, мало ли, если вдруг… ты и дядя Рогнед удочерите нас с Айкой, правда?
         – Как? На двоих, что ли? – опешил я. – Мы ведь с ним не голубая семья!
         – Зачем на двоих? – улыбнулась Тэнни. – Айку дядя Рогнед возьмет, она ведь к нему больше тянется. А я с тобой останусь.
         Если бы мне не было совестно перед этой непостижимой девочкой, я бы после таких слов, наверное, разревелся. Еще никогда в жизни не чувствовал я себя настолько счастливым – даже тогда, с Ларисой, когда предложил ей выйти за меня замуж и она согласилась. А Тэнни прислонилась виском к моему плечу, и я заметил, как дрожат ее ресницы, на которых что-то поблескивает в свете фонаря.
         – Ты и так моя дочь, Тигренок, – сказал я, проглотив подступивший к горлу комок. – Давно уже. А обижать свою дочь я не позволю никому.
         – Значит, мне можно называть тебя папой? – спросила она.
         – Давно пора, – вздохнул я и осторожно погладил ее по голове. – Я очень горжусь, Тэнни. Ты самая лучшая дочь на свете.

 

АПЛОЙ (фантастический роман), глава 12

АПЛОЙ (фантастический роман), глава 14