ГлавнаяПрозаПереводы и проза на других языкахЛитературные переводы → С каждым днем сильнее - Часть 1. Глава 6

С каждым днем сильнее - Часть 1. Глава 6

Сегодня в 02:57 - Вера Голубкова
article543407.jpg
Дом “семейки Аддамс”
 
Папа сформировался под влиянием разнообразной, многогранной культуры, которую, пожалуй, можно отнести к эклектике, что отражалось в украшении дома. Я назвала бы его домом чокнутой “семейки Аддамс”, но не потому, что мы были столь же экстравагантны, как они, а потому, что в доме не прослеживалось какого-либо определенного стиля. Стены из розового тесаного камня в какой-то момент папа покрасил в неестественно-темный, анилиново-кофейный цвет. На них висели разные дипломы и полочки с большой коллекцией миниатюр. На колонне в гостиной висела одна из усушенных голов, которую мы ласково называли “хрюшечкой”. Были здесь часы с кукушкой, которая выскакивала и куковала, указывая время, и часы с маленькими дверцами, из которых выходили крошечные человечки с разными музыкальными инструментами, как из домика Джепетто в сказке про Пиноккио. На одной стене вы могли увидеть распятие, а на противоположной – маску гаргульи, глядящей на лестницу. На самом деле я не любила смотреть на нее, потому что мне казалось, будто она следит за мной. Естественно, что мое воображение было необузданным и весьма буйным. Я жила среди являющейся по ночам Плакальщицы и усушенных голов вместе с эксцентричным, погруженным в науку папой, вот фантазии и разыгрывались сверх меры. Меня мало кто поймет, но если я предаюсь фантазиям, то добиваюсь чудесных результатов.
 
В доме действительно ощущалась странная энергия, столь сильная, что, думается, именно там я начала искать ее в себе, развивая быструю и эффективную форму глубокого самоанализа, почти что способ защиты. Именно там я начала разговаривать с Богом, чтобы защититься и уверенно чувствовать себя в обществе доброго, драгоценного Спасителя, избавившись от всех призраков. Я убеждена, что дом построен на энергетически сильной точке, быть может, и впрямь на кладбище, потому что женщина в черном определенно была духом умершей, вероятно, оплакивающей потерянного ребенка.
 
Собственно, дело было не только в ней. Если вечером, часиков в пять, захотев отдохнуть, вы шли в комнату сестер, то внезапно чувствовали, как кто-то усаживался на вас, и вы не могли ни пошевелиться, ни закричать, ни позвать на помощь до тех пор, пока не начинали просить Бога помочь вам. Медицина описывает это как “сонный паралич”, хотя в народе явление широко известно как “проделки ночниц”. Врачи говорят, что это временная неспособность организма произвольно двигаться в момент засыпания или незадолго до пробуждения, когда человек физически спит, а ментально бодрствует. Некоторые американские исследователи заявляют, что это может быть связано с очень сильной восприимчивостью отдельных людей к электромагнитным явлениям, происходящим на Земле, что влияет на их сон. В общем, вполне возможно, моя теория о том, что дом построили в энергетически сильной точке, не так уж и абсурдна.
 
Как и любая девчонка, я приглашала подружек в гости, чтобы поиграть с ними, предлагала им переночевать, но всегда боялась, что они тоже могут увидеть или почувствовать сверхъестественные вещи. Такое действительно случалось, и не раз, хотя я им ничего не говорила. Девочки в ужасе звонили родителям, и те среди ночи приходили за ними… бедные мои подружки. Не знаю, впрочем, кого мне было больше жаль… их или маму, которой приходилось вылезать из постели и прямо в пижаме вести возбужденных, плачущих, испуганных детей к родителям.
 
В детстве у меня было мало подруг, полагаю, как раз из-за того, что творилось в нашем доме. Мне было жаль приглашать их в гости, чтобы они переживали подобный ужас. Когда родители приходили за ними среди ночи, я всегда оставалась одна. Мне было стыдно, грустно, и я плакала. В особенности потому, что не понимала, что происходило. Возможно, будь подружки посильнее, как я, или будь у них такой отец, как у меня, – с “мини-головами” в кабинете и его исследованиями, – все было бы по-другому.
 
Поскольку друзей было мало, я росла в тесной связи с семьей и жизнью нашего квартала. Район этот был, безусловно, особенным, по крайней мере, для меня. Мы называли его “бойким”.
 
Каждый день я гуляла по району с мамой, а когда в гости приходила бабушка, то и с ней. Мы начинали прогулку, повернув на улицу Сабино, здоровались с продавцом газет, который знал нас целую вечность; покупали жвачку, конфеты, журналы и комиксы – всё, что хотели. Иногда мы доходили до рынка “Далия”, по пути минуя ряд ларьков, один из которых был самым любимым – там продавали кукурузные лепешки длиной почти с полметра. Я просила лепешку с сыром оахака и соусом сальса верде и... с удовольствием ее уминала. Потом мы обходили весь рынок, и мама закупалась на неделю мясом, фруктами, зеленью, сливками, яйцами и другими продуктами. Больше всего мне нравился отдел, где продавали черепах, цыплят и рыбок... Каждую неделю я неизменно уходила с кем-нибудь из них. От корма для черепах, кроликов и хомяков в моей комнате пахло, как в зоомагазине. Всех купленных зверушек я размещала у себя. Я их обожала; они были моей единственной компанией в течение дня. Мама же, войдя в мою комнату, жутко сердилась: “Ну и вонь… Нельзя же так!” Как бы ни было холодно, мама, не обращая на меня внимания, быстро распахивала окно, чтобы из комнаты выветрился запах курицы, утки, черепахи, хомяка или рыбки. Видя, что я замерзла, она говорила: “Хочешь держать живность – терпи холод! Нельзя находиться в такой вонючей комнате”. В конце концов, я всегда соглашалась с мамой, ведь мои зверушки оставались со мной.
 
В трех кварталах от моего дома находился парк Аламеда де Санта Мария, в центре которого стоял прекрасный мавританский павильон, спроектированный и построенный около 1886 года для международной выставки в Нью-Орлеане. Я играла на кованых ступенях его лестницы, бегала внутри, разглядывая массивные, высокие колонны и стены, казалось, сошедшие со страниц одной из мосарабских поэм, похожей на стихотворение Рубена Дарио, которое папа, крепко обняв нас, читал наизусть, заменяя имя Маргарита на имя кого-нибудь из нас: “Малахитовый дворец, парчовая мантия и милая, прекрасная принцесса, такая же красивая, как ты, пересмешница моя”. Пересмешницей папа прозвал меня после поездки на Юкатан. Он говорил, что эта птичка, пересмешник, очень красиво пела. Кто бы мог подумать, что это прозвище окажется поистине пророческим? [прим: здесь речь идет о стихотворении A Margarita Debayle (“Маргарите Дебайле”), посвященной дочери друга]
 
По выходным мы обычно ходили в парк. Я каталась на велосипеде вокруг павильона, атмосфера была по-воскресному праздничной. Продавцы воздушных шаров, не вынимая изо рта свои пластиковые свистульки, постоянно дули в них, чтобы привлечь внимание детей. Тележки торговцев сахарной ватой с деревянным кругом, усеянным небольшими отверстиями, откуда торчали палочки с намотанной на них розовой и синей ватой, и тележки мороженщиков с моим любимым эскимо звенели своими колокольчиками. Я просила мороженое, как только мы приходили в парк, и могла съесть даже две-три штуки, если удавалось уговорить маму.

© Copyright: Вера Голубкова, 2025

Регистрационный номер №0543407

от Сегодня в 02:57

[Скрыть] Регистрационный номер 0543407 выдан для произведения:
Дом “семейки Аддамс”
 
Папа сформировался под влиянием разнообразной, многогранной культуры, которую, пожалуй, можно отнести к эклектике, что отражалось в украшении дома. Я назвала бы его домом чокнутой “семейки Аддамс”, но не потому, что мы были столь же экстравагантны, как они, а потому, что в доме не прослеживалось какого-либо определенного стиля. Стены из розового тесаного камня в какой-то момент папа покрасил в неестественно-темный, анилиново-кофейный цвет. На них висели разные дипломы и полочки с большой коллекцией миниатюр. На колонне в гостиной висела одна из усушенных голов, которую мы ласково называли “хрюшечкой”. Были здесь часы с кукушкой, которая выскакивала и куковала, указывая время, и часы с маленькими дверцами, из которых выходили крошечные человечки с разными музыкальными инструментами, как из домика Джепетто в сказке про Пиноккио. На одной стене вы могли увидеть распятие, а на противоположной – маску гаргульи, глядящей на лестницу. На самом деле я не любила смотреть на нее, потому что мне казалось, будто она следит за мной. Естественно, что мое воображение было необузданным и весьма буйным. Я жила среди являющейся по ночам Плакальщицы и усушенных голов вместе с эксцентричным, погруженным в науку папой, вот фантазии и разыгрывались сверх меры. Меня мало кто поймет, но если я предаюсь фантазиям, то добиваюсь чудесных результатов.
 
В доме действительно ощущалась странная энергия, столь сильная, что, думается, именно там я начала искать ее в себе, развивая быструю и эффективную форму глубокого самоанализа, почти что способ защиты. Именно там я начала разговаривать с Богом, чтобы защититься и уверенно чувствовать себя в обществе доброго, драгоценного Спасителя, избавившись от всех призраков. Я убеждена, что дом построен на энергетически сильной точке, быть может, и впрямь на кладбище, потому что женщина в черном определенно была духом умершей, вероятно, оплакивающей потерянного ребенка.
 
Собственно, дело было не только в ней. Если вечером, часиков в пять, захотев отдохнуть, вы шли в комнату сестер, то внезапно чувствовали, как кто-то усаживался на вас, и вы не могли ни пошевелиться, ни закричать, ни позвать на помощь до тех пор, пока не начинали просить Бога помочь вам. Медицина описывает это как “сонный паралич”, хотя в народе явление широко известно как “проделки ночниц”. Врачи говорят, что это временная неспособность организма произвольно двигаться в момент засыпания или незадолго до пробуждения, когда человек физически спит, а ментально бодрствует. Некоторые американские исследователи заявляют, что это может быть связано с очень сильной восприимчивостью отдельных людей к электромагнитным явлениям, происходящим на Земле, что влияет на их сон. В общем, вполне возможно, моя теория о том, что дом построили в энергетически сильной точке, не так уж и абсурдна.
 
Как и любая девчонка, я приглашала подружек в гости, чтобы поиграть с ними, предлагала им переночевать, но всегда боялась, что они тоже могут увидеть или почувствовать сверхъестественные вещи. Такое действительно случалось, и не раз, хотя я им ничего не говорила. Девочки в ужасе звонили родителям, и те среди ночи приходили за ними… бедные мои подружки. Не знаю, впрочем, кого мне было больше жаль… их или маму, которой приходилось вылезать из постели и прямо в пижаме вести возбужденных, плачущих, испуганных детей к родителям.
 
В детстве у меня было мало подруг, полагаю, как раз из-за того, что творилось в нашем доме. Мне было жаль приглашать их в гости, чтобы они переживали подобный ужас. Когда родители приходили за ними среди ночи, я всегда оставалась одна. Мне было стыдно, грустно, и я плакала. В особенности потому, что не понимала, что происходило. Возможно, будь подружки посильнее, как я, или будь у них такой отец, как у меня, – с “мини-головами” в кабинете и его исследованиями, – все было бы по-другому.
 
Поскольку друзей было мало, я росла в тесной связи с семьей и жизнью нашего квартала. Район этот был, безусловно, особенным, по крайней мере, для меня. Мы называли его “бойким”.
 
Каждый день я гуляла по району с мамой, а когда в гости приходила бабушка, то и с ней. Мы начинали прогулку, повернув на улицу Сабино, здоровались с продавцом газет, который знал нас целую вечность; покупали жвачку, конфеты, журналы и комиксы – всё, что хотели. Иногда мы доходили до рынка “Далия”, по пути минуя ряд ларьков, один из которых был самым любимым – там продавали кукурузные лепешки длиной почти с полметра. Я просила лепешку с сыром оахака и соусом сальса верде и... с удовольствием ее уминала. Потом мы обходили весь рынок, и мама закупалась на неделю мясом, фруктами, зеленью, сливками, яйцами и другими продуктами. Больше всего мне нравился отдел, где продавали черепах, цыплят и рыбок... Каждую неделю я неизменно уходила с кем-нибудь из них. От корма для черепах, кроликов и хомяков в моей комнате пахло, как в зоомагазине. Всех купленных зверушек я размещала у себя. Я их обожала; они были моей единственной компанией в течение дня. Мама же, войдя в мою комнату, жутко сердилась: “Ну и вонь… Нельзя же так!” Как бы ни было холодно, мама, не обращая на меня внимания, быстро распахивала окно, чтобы из комнаты выветрился запах курицы, утки, черепахи, хомяка или рыбки. Видя, что я замерзла, она говорила: “Хочешь держать живность – терпи холод! Нельзя находиться в такой вонючей комнате”. В конце концов, я всегда соглашалась с мамой, ведь мои зверушки оставались со мной.
 
В трех кварталах от моего дома находился парк Аламеда де Санта Мария, в центре которого стоял прекрасный мавританский павильон, спроектированный и построенный около 1886 года для международной выставки в Нью-Орлеане. Я играла на кованых ступенях его лестницы, бегала внутри, разглядывая массивные, высокие колонны и стены, казалось, сошедшие со страниц одной из мосарабских поэм, похожей на стихотворение Рубена Дарио, которое папа, крепко обняв нас, читал наизусть, заменяя имя Маргарита на имя кого-нибудь из нас: “Малахитовый дворец, парчовая мантия и милая, прекрасная принцесса, такая же красивая, как ты, пересмешница моя”. Пересмешницей папа прозвал меня после поездки на Юкатан. Он говорил, что эта птичка, пересмешник, очень красиво пела. Кто бы мог подумать, что это прозвище окажется поистине пророческим? [прим: здесь речь идет о стихотворении A Margarita Debayle (“Маргарите Дебайле”), посвященной дочери друга]
 
По выходным мы обычно ходили в парк. Я каталась на велосипеде вокруг павильона, атмосфера была по-воскресному праздничной. Продавцы воздушных шаров, не вынимая изо рта свои пластиковые свистульки, постоянно дули в них, чтобы привлечь внимание детей. Тележки торговцев сахарной ватой с деревянным кругом, усеянным небольшими отверстиями, откуда торчали палочки с намотанной на них розовой и синей ватой, и тележки мороженщиков с моим любимым эскимо звенели своими колокольчиками. Я просила мороженое, как только мы приходили в парк, и могла съесть даже две-три штуки, если удавалось уговорить маму.
 
Рейтинг: 0 9 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!