СОН ДЕМБЕЛЯ

СОН ДЕМБЕЛЯ

И я такой…

Иду себе в парадке… По нашей центральной улице. Курю дорогую сигаретку… Непросто дорогую – с фильтром курю.

Все на меня такого, смотрят. А я всё равно иду. В другой руке, булка у меня белая с завёрнутой котлетой, забыл тока, как называется. Двигаюсь, лениво, так…  Ну, как будто мне за каждый шаг надо платить.

 Девчоночка мыла окно. Засмотрелась на воина-освобо-дятела и кувырк вниз. Поднялась – ни одной царапины. Глаз не  отводит от меня сверкающего и парадно-выходного…

Я только махнул ей рукой и подмигнул глазом, мол, всё ништяк, земеля. Земля круглая, встретимся. Дойдёт и до тебя очередь. И крикнул ей громко так, со смыслом:

- Тороплюсь домой, маманя ждёт… Встренемся еще…

Мимо парикмахерской прохожу, так парикмахер с аккордеоном выкатился на середину дороги и начал играть мою любимую «Листья желтые».

А я такой, иду, улыбаюсь, ручкой помахал ему, типа: «Премного благодарен. Мерси за встрёчу». Мол знаем и слова заграничные.

В пакете бутылка водки, жаренная картошка и… Пачка!!! Целая пачка сливочного (!!!)  масла.

На пакете надпись «Привет, деффчонки!».

Да чего зря языком болтать… Иду и по-пацански сам себе завидую. Такой симпатичный военный, и не просто идёт куда-то в пивную, а прямиком по направлению к родному дому.

Захожу к себе во двор. Бобик, аж, будку сносит, так радуется. Скулит, хвостом машет, как цыган саблей –  чисто салабон на плацу метёлкой.

Маманя выскочила, руки о передник вытирает, слёзы смахивает. Сеструхи, здесь же создают сырость. Степенный батя, без ремня в руках, с уважением и гордостью обнял… На «Вы»… В дом, как дорогого гостя приглашает.

Участковый Прокл Титыч, зашёл. Тоже всё - на «Вы». Так, мол, и так не желаете ли к нам, уважаемый Альфонс Казимирыч? В ментуру? Тем более старые ваши грехи и прегрешения забыты, армия всё перечеркнула. Вы сейчас, как-никак ефрейтор, у нас - говорит, - мало таких выдающихся личностей в наличие… А тут вам и пистолет, и машину по зад ваш роскошный, и делать ничего не надо…

А помнитя, - говорит, - как в армию идти не хотели, но тюрьмы спугалися и в неё родимую определились.

Да уж помню.

Он, участковый, у нас грамотный. Говорят, в самой Москве учился. Однако, на радостях, что удрал из столицы, живым стал крепко выпивать и в итоге у нас оказался. А так дядька хороший… Чуть меня в тюрягу за украденный, сданный в металлолом и пропитый всем селом мост, не укатал. Но обошлось. Всего-то две подводы самогона подогнали ему и всё.

Потом смотрю, самое главное началось… Из-за чего снить всё это начал…

Анжелка, тоже вся такая нарядная ждёт меня в красном платье у стола накрытого. Стесняется. Аж, зарделась вся… Красивая, спасу нет.

Я к ней почти строевым шагом, т.е.  вразвалочку подхожу такой, строго в щеку с двух сторон  поцеловал, и шепнул, как огнём полыхнул: «Ну? Дождалася?».

Она такая, застеснялась. Вся пылает от  нетерпения. По-всему видно - хочет дембелю в брюки его парадные заглянуть. Выяснить обстановку, как, да что…

И тихо так, как с картинки, что у нас в сортире висела:

- Ждала… Только кума своего, Ваську-конопатого не слушай… Врёт он всё… - и без перерыва, так,  - Зачем я тебе, вон ты какой красивый.

- Ладно – говорю, - про Ваську, это мы отдельно потолкуем.

Раздаю гостинцы. Бате – журнал «плейбей». Мамане – набор носовых платков. Сестрам – дикалон. А Анжелке, на её буфера роскошные – бусы красные, чтобы ещё больше украшали, да выделялись.

А я такой, захожу на чистую половину, разуваюсь, сымаю носки-портянки, беру ножниц и стригу всё двадцать ногтей, что накопились за время службы.

Достаю из походного целафанногова пакета картошку жаренную, раскупориваю водку… А нет, погодь трошки… Сперва кладу её в погреб, чтобы охладилась.

Пока голый по пояс, показываю мышцы, бреюсь-умываюсь. Сбегается вся родня. Любопытным даю потрогать стальные мышцы рук.

А родня, обступила китель: любуется моими наградами, ремнём с начищенной бляхой, берцами, лычками на погонах.

После не торопясь, как положено настоящему дембелю, подхожу, сажусь за стол на почётное, батино место. Мне сразу кусок батона с маслом и сковородку картошки жаренной с домашним солённым огурцом. А на столе море еды. Жрать не обожраться: картошка, консервы рыбные, сало, масло, белый хлеб. И вот здесь-то все удивляются тому, как красиво и богато живут дембеля… Еще дивятся тому богатству, что привёз он, то есть я, то есть он –  безмерно водки. Да не самогонки, а настоящей, настоянной на городском стекле.

Сказали тост про меня, мол, все же ж помнят, был такой задрипанный задроченный долбаё… Э… Нет… Отставить! Этого не было. В тосте оне говорили  другое: перед армией был богатырь Добрыня Никитич, а вернулся Ильёй Муромцевым. И дальше про то, какой я красивый, да ладный… Что любая девка за мной, хлебнёт… этого… счастья… Или чего-то там другого хлебнёт, у меня много всекого другого накопилось, гы-гы-гы…

Анжелка сидит, не усидит. Всё крутится, вертится в глаза заглядывает… Всё ей интересно, разговорился Васька-конопатый, рассказал о её похождениях, что писал мне в письмах.

Да на черта мне она нужна с такими сладкими огромными цы-цунами… Вот их сколько за столом. А каждый пацан сопливый, салабон долбанный знает, что дембеля каждый любит, что дембелю каждый рад… То-то-же…

Языки заплетаются, пикантные подробности жизни Анжелки, становятся всё подробнее, в лицах, все интереснее. Картинки пошли живописные с соломой в волосах. Как она с Васькой на заготовке дровяных изделий на его куфайке курвыркается…  – Нет, пока этого не было.

Потом, заминка.

Пробел во мне от ревности произошел. Не вижу ничего. Только злость. А вот опять вижу. Все её лучшие подруги, так и жмутся ко мне, так и липнут.  Дышать нечем, так облапили всего.

Олька, её тридцатилетняя сеструха заложила за щеку здоровенный кусок сала и тут же начала таскать его от одной щеки к другой. Подогревает мои желания до бабского рода-племени. И так у этой заразы качественно получается, что я из-за стола в момент тоста и встать не могу, так форменка оттопырилась.

После того как прикончили одну бутылку я достаю из пакета вторую, потом третью, потом… Да, он, что – безразмерный пакет энтот?

Точно - у дембеля всё без счёта, всё на стол. Отслужил, так сказать службу ратную, службу долгую… Гуляй, жги напропалую земляки…

Вовка-баянист припёрся. Уже где-то хлебнул «сучка» с задоринкой. С порога кричит: «Кто платит за угощение?».

Как, кто? – Дембель.

Он играет. Я такой, говорю: «Давай современную»… И затягиваю нашу любимую, про то, как идёт солдат по городу и у него пуговицы в ряд…

Потом, само собой на танцы в клуб.

А в пакете по-прежнему еды навалом и водка не заканчивается. Угощаю всех.

Потом с Анжелкой в спальню заглянули. Она вся такая, волосы распустила и на меня так идет, а я, не успев пристроиться, взял и кончил прямо в трусы. Чувствую, как потекло… Ё-моё, до хрена напёрло…

А она так с удивлением, за плечо трясёт, трясет и слышу сквозь сон:

- Рядовой Бляха! Подъём! Ё-ё-ё, твою мать и всю родню в придачу… – и дальше, с ударом по животу, совсем неприятно. - Давай, вставай, салага. Шаом арш, драить сральник… И чтобы говноприёмники блестели, как у кота яйца.

Орудуя шваброй, задумался.

Приснится же такое.

С другой стороны, а не надо спать на годовой подшивке журнала «Крестьянка» за 1982 год.

Спать следует на Уставе караульной службы, тогда все будет в порядке.