Монолог тупого ножа.

- Лежу, отупевший, ржавею. Рядом - ложки, вилки, половники. Всё вокруг блестит, сияет. Серебро, мельхиор,   золото….. Элегантная вилочка с двумя зубцами. Величавая ложечка с мудрёными завитушками на ручке. Штопор в виде мужского детородного органа…. Красавцы все. А я  - пожухлый, скукоженный, затасканный, ущербный в обличии и ущемлённый в правах…  Рукоять истёрлась, люфтит, держится на одной заклёпке. Старый стал. Никому не нужный…

Хозяйка выбросила меня из своей жизни, как собаку паршивую. Забыла, сердечная, как я ей жизнь спас. Десять лет назад в Новогоднюю ночь не окажись я в её руках, придушил бы сердечную пьяный муж. Испугался, оторопел, увидев меня статного, красивого, сверкающего инкрустацией, с узористым набалдашником и кинжальной остростью. Убежал пьянчуга, закрылся в ванной и отсиживался там до полного завершения праздничной ночи.

 Лежу в шкафчике и с ужасом смотрю сквозь стеклянные дверцы на помойное ведро. Оно - напротив, у холодильника.  Чёрная мысль жужжащей мухой носится вокруг меня – как бы мне не загреметь по грязным стенкам того ведра и не упасть на днище в полном безнадёжии.

Муки испытываю, когда хозяйка готовит обед или ужин. Дрожу, как осиновый лист. От каждого звона тарелки вздрагиваю. А уж, когда хозяйка за чем-нибудь лезет руками в шкафчик – душа, моя железная, в алюминиевую заклёпку уходит. Призываю к себе Домового, прошу его: «внуши ей, сердечной, чтобы меня не увидела, застели ей туманом глаза, напусти на неё мыслей побочных, разбалансируй ей  руки до запястий или пусть её обморок хватит, или насморк аллергией задушит чтобы подальше от кухни, в спальню ушла и отлежалась там, сердечная моя…….» . Молю Дома Домовича: «убереги меня от полёта в ведро и превращения моего обнищалого тела в твёрдо-бытовой утиль».

Лежу в тяжёлой нЕрвенности, перебираю жизнь свою. Ох, сколько я навидался на своём веку противностей – счёту нет. Помню, муж - на работу, а жена дверь любовнику открывает. Заходит важный, такой, морда, очкастая, лоснится от удовольствия, галстук красный, как его рожа, у пупа колышется, лицевая часть пояса брюк с ремешком  от пуза к промежности опустились, мотня где-то у колен болтается. И эта сволочь усаживается за кухонный стол, берёт меня в руки и с наглыми глазами колбасу режет. Улыбка по морде плывёт. Глаза морщинами щелятся.  Лысина потеет, блестит. А хозяйка в праздничном платье бабочкой порхает вокруг жирующего, округлого тЕлища. А мне так противно ! Страсть !  

  Думаете, мужик её лучше ? Как бы не так ! Жена, так сказать, жеманно скромна, в рамках приличия держится - одного в дом водит, а муж сразу по три – четыре барышни принимает. Тоже, сволочь, знатнейшая! Да и бабёнки  не лучше. Одна отёкшая дамочка даже острием моего лезвия себе грязь из ногтей выковыривала и между зубами елозила. А потом мною огурцы на половинки членила.  Фу, мерзость ! Может от всего, этого, отупел я и ржаветь стал? Опустился по полной. Эх, жизнь, моя железная! Никого прибытка на кухне я теперь не приношу, место в шкафчике занимаю, шипят на меня золотые вилочки, тыкают в бок, косо поглядывают на мою заклёпку хрустальные стопки, бокалы из чешского стекла, новые тарелочки с серебряными ободками. Срамно живу, униженно….....