Помочь сайту
Поздравления
Гущин
2 октября 2021 -
Галина Емельянова
Штаб артиллерийского полка располагался в музыкальной школе. Кабинетом для ПНШ4[i] служила классная комната со сложенными в углу портретами великих композиторов. На оставленной висеть раме прикреплён титульный лист газеты «Правда» с фотографией Сталина. Под ним, за столом сидел усталый, средних лет капитан и пил чай. На чистом, с облупленной краской полу стоял примус, на котором грелся пузатый чайник.
В дверь постучали, и хозяин кабинета поставленным командным голосом разрешил посетителю войти.
– Ну проходи, везунчик, – капитан, посмеиваясь в рыжие усы, сделал приглашающий жест рукой вошедшему артиллеристу с погонами старшего лейтенанта. Офицера звали Егор Гущин.
Этому невысокому, но крепкому парню с перебинтованной после недавнего ранения головой было не больше тридцати. Лицо, иссеченное осколками, серые, удивленно распахнутые глаза, между выгоревших бровей – глубокая морщинка.
Егор, имея еще с дней учёбы в артиллерийском училище прозвище Везунчик, считал себя невезучим. Ведь, как наступление – так ранение. Особенно тяжелое случилось под Житомиром. То, что до сих пор жив, когда многие его товарищи неупокоенными лежат и под Сталинградом, и под Курском, Гущин везением не считал.
– Здравия желаю, товарищ гвардии капитан.
– Чаю хочешь? – спросил помощник начальника штаба. – Угощайся.
Капитан повозился с заедавшим выдвижным ящиком и поставил на стол ещё один стакан с эмблемой «20лет РККА» в мельхиоровом подстаканнике. Егор расстегнул ворот шинели, сел и с удовольствием стал пить обжигающий горло терпкий напиток, чувствуя, как внутри становится жарко и проходит головокружение и тошнота.
– Знаю, что попал в поезде под бомбежку. Ранен,сбежал? – спросил капитан, макая сахар в чай и снова посмеиваясь в усы. Но по серьезному взгляду усталых глаз становилось ясно, что он гордится своим офицером.
– Ранение легкое, ребята с оказией передали, что рядом госпиталь, буду туда на перевязки ходить, – спокойно ответил подчиненный, умолчав при этом, что левое ухо у него совсем не слышит.
– Да, твои в тылу, во втором эшелоне. Но отдыхать недолго, на днях починят пути и приедет пополнение и техникой, и живой силой. Есть мнение – поручить тебе командовать батареей. Уверены, справишься.
Гвардеец встал, приложив руку к ушанке, отчеканил:
– Служу Советскому Союзу!
– Вольно! Ещё чашку? – и капитан долил гостю из закопченного чайника кипятка. – Сейчас из ремонтной роты привезут «сорокапятку», отвезешь на позиции. Будешь новобранцев проверять – кто на что годен. Тебе с ними дальше воевать.
Увидев, как гвардеец нахмурился, добавил:
– Да не журись, в новом эшелоне «сорокапяток» почти нет, «Зоси[ii]» будут.
Помощник начальника штаба положил на столешницу новенькие, с яркими звездами погоны.
– Вот, держи. Капитанские. Приказ уже неделю тебя дожидается. Да, и почту захвати.
Егор встал, понимая, что разговор окончен. Он пока не до конца осознавал своё новое положение. Рассеянно завернув погоны в чистую портянку и положив их в вещмешок, Гущин попрощался и вышел из кабинета.
***
У крыльца стоял «Студебекер» с закрепленной к буксировочному крюку пушкой. Удивительно, «сорокопятку», которую часто по бездорожью тащили вручную, везли мощным тягачом. Пушки очень уязвимы от прямого попадания вражеских танков. С первого раза не попал в цель, второго раза может уже и не быть, если не успеть позицию вовремя поменять.
Ещё удача зависела от грамотности командира и слаженности расчёта орудия. У Гущина именно такой взвод, но после последних боев только трое в живых остались: заряжающий — старший сержант Семёныч и двое из пулемётного расчета.
В кузове грузовика сидели приехавшие для ремонта искалеченного взрывами полотна железнодорожники. От них пахло детством. Егор вырос в железнодорожном посёлке, отец работал обходчиком, и этот запах въевшегося в руки креозота был знакомым и до комка в горле родным.
Машина тронулась по скользкой от наледи брусчатке через весь городок, на восток. Стоял такой плотный туман, что ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Временами дул слабый ветерок, и тогда мгла разрывалась на небольшие клочки, уползавшие, словно неведомые твари, в овраги вдоль дороги.
Через два часа впереди показалась узловая станция, важный стратегический объект, который периодически бомбили, то советские, то немецкие войска.
Целых зданий, даже стен, за которыми можно укрыться, почти не осталось. Но вот из завесы тумана проступили руины то ли склада, то ли депо.
– Тормози, – впервые за всю дорогу подал голос офицер, и шофер остановил машину.
Егор вышел из «Студебекера», разминая затекшие ноги. С опаской ступая по обугленному кирпичу, припорошенному мокрым снегом, зашёл в развалины и спрятался за двухметровой стеной. Облегчившись, лейтенант оправился, а когда развернулся и собрался уходить, обомлел.
В самой середине развалин, сжав на груди руки, словно молясь, стояла худенькая, похожая на подростка девушка. На бледном лице привлекали внимание потухшие скорбные глаза, слишком строгие для её возраста.
Одета была странно даже для тяжелого военного времени: в одну длинную рубашку с рядами мережки по подолу и рукавам. Из-за тумана казалось, что девушка парит в воздухе, как ангел.
– Что же ты, милая, к людям не идешь? Есть кто родной в этом посёлке? – шёпотом спросил Егор и сделал шаг в её сторону.
Девушка, нисколько не боясь, направилась ему навстречу. Было что-то гипнотическое в девичьем взгляде, такое, что капитан шёл, не смотря под ноги. А когда до девушки оставалось совсем немного, справа он увидел бомбу. Авиабомба... Не разорвавшаяся, наполовину ввинтившаяся в фундамент, она темнела из белесой пелены.. Капитан оцепенел.
По спине тонкой струйкой покатился холодный пот.
Гущин снял шинель и накинул на худенькие плечи незнакомки. Затем подхватил невесомое тело на руки. Развернувшись, как по команде «кругом», на сто восемьдесят градусов, медленно направился к машине.
– Как зовут тебя? – спросил офицер, стараясь не смотреть в эти странные глаза.
– Тася, – прошептал нежный голос, обдавая холодным дыханием шею капитана.
Под сапогами противно скрипели обломки кирпичей вперемежку с грязным снегом, может где-то под ними притаились мины, но самое страшное – это, конечно, авиабомба за спиной. Наконец Егор выбрался со своей ношей на улицу и поспешил к грузовику.
Поместив девушку в кузове, Гущин, встав на подножку «Студебекера», приказал ехать дальше. Метров через триста снова остановка: рабочие, гремя инструментом, выгрузились, и машина поехала дальше. Когда проезжали мимо уцелевшего здания, над дверью которого белел флажок с красным крестом, новоиспеченный капитан застучал по кабине, и шофер остановился.
Егор попытался вытащить из кабины Тасю, но та отрицательно помотала головой.
– Тебе лучше будет здесь, все-таки женщины, оденут, присмотрят, да и санитаркам поможешь.
Но пассажирка отчаянно сопротивлялась, и офицеру пришлось оставить попытки её высадить. Без шинели стало прохладно, поэтому Гущин сел в кабину.
***
Остатки их батальона отвели на переформирование в тыл. Местность кругом лесистая и болотистая. Небольшая роща, которую разделяло железнодорожное полотно. Основные бои шли южнее, а здесь фашисты, боясь окружения, побросали и первую, и вторую линию обороны: тщательно оборудованные окопы с ходами сообщения, укрепленные блиндажами в три наката. В первой линии, около железной дороги расположились артиллеристы и радисты, а во второй - разведчики.
Гущин с Тасей приехали на место новой дислокации уже в сумерках.
Их встречал старший сержант Семёныч, побитый жизнью, кузнец с Орловщины. Опытный солдат нашёл место подальше от начальства. Занял один из оставленных фашистских блиндажей. Семёныч улыбнулся увидев командира, и стало ясно, что не такой уж он и старый, просто очень уставший воевать мужик, который скучает по жене, детям и внукам. И главное – по пылающему горну и запаху горячего металла, мирного, а не от подбитых танков и раскаленных стволов орудий.
Старший сержант расстарался. Блиндаж прибран, в середине печка-буржуйка. На нарах по обе стороны от прохода — тюфяки, с прокаленной от вшей соломой. Фрицы так драпали, что даже кто-то чемодан забыл. В нём бритва и комплект теплого исподнего, совершенно нового. Белье Егор сунул в руки Тасе. Приказал сержанту оборудовать занавеску из плащ-палатки над нарами с левой стороны, «для погорелицы».
Когда капитан показал рукой на девушку, Семёныч тяжело вздохнул и попытался что-то сказать, но Гущин уже вышел из блиндажа, чтобы самому убедиться, как расположились бойцы. Отметил, что пушку удачно закатили в воронку перед бруствером. Проверил караул. Хоть они в тылу, устав никто не отменял. Дошёл по окопу до землянки пулемётчиков, те уже дремали, но командиру очень обрадовались, а второй номер расчета – восемнадцатилетний Колька – попытался от избытка чувств обнять капитана.
Парень был похож на журавля-переростка: из телогрейки белела длинная шея, а руки в красных точках цыпок высовывались из рукавов чуть ли не до локтя. Он уже сменил ушанку на пилотку, и стало видно, что Колька до смешного лопоух. Гущин фамильярности не допустил, но похвалил бойца за порядок в окопе, за чищенный и смазанный пулемёт.
Из шести пушек в танково-истребительном батальоне осталась две. А еще ручной пулемёт с полным боекомплектом на три огневых взвода. И большие потери в личном составе: из дивизиона в шестьдесят человек осталось в живых не больше пятнадцати.
Егор бил врага хладнокровно и умело: точная наводка, меткое попадание по танкам и по живой силе фашистов. Сражался так, чтобы ты – жил, а фашисты – нет. Нет у них права на жизнь. За все оборвавшиеся в муках и страданиях жизни детей, матерей и жён. И тех солдат, засыпанных снегом в полях под Сталинградом, сгоревших под Курском, утонувших при переправе Днепра или попавших в плен и сгинувших в первые годы войны.
Капитан ничего не боялся, кроме плена, не из-за возможных страданий, этого и на фронте хватало, как голода и холода. Егор боялся безвестности. Один из разведчиков рассказывал ему, как еще в сорок первом выходил из окружения и чуть не был расстрелян своими же: «Отрезали убитому командиру голову, в вещмешке принесли и только тем спаслись от особистов, доказав, что не предатели[iii]».
Гущин пересказал тогда эту то ли правду, то ли байку Семёнычу и взял с того клятву поступить в случае своей гибели в окружении так же. Заряжающий, щуря много повидавшие глаза, согласно кивнул и, тяжело вздохнув, сказал: «А мне просто письмо домой отпишите. Так, мол, и так, погиб, такого-то числа поминать раба божьего».
Гущин раздал письма бойцам, прилёг отдохнуть.
Сам он писем не получал. Родители и жена, на седьмом месяце беременности остались в оккупации. По всем приметам бабки им пророчили сына. В полузабытье между боями Гущину часто снилось, как жена купает малыша в деревянном корыте. На дворе стоит лето, и видно, как солнце отражается в мыльных пузырях, а кожа у сыночка тронута легким загаром.
***
Гущин командовал первым огневым взводом, а вторым - Михаил Колесник. С Михой по прозвищу Скорострел Гущин учился в артиллерийском училище. Парень окончил десятилетку, не где-нибудь, а в Москве.
Будущие артиллеристы были очень разными и по возрасту, и по жизненному опыту, но быстро сдружились. Миха схватывал всё на лету, а Егор записывал лекции и часто недосыпал, заучивая теорию. Друг уважал такое упорство Гущина, хотя на учебных стрельбах они часто соперничали.
Они оба командовали артиллерийскими взводами в одном стрелковом полку.
В боях под Житомиром, когда они противостояли танковой дивизии «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» с её «Пантерами[iv]» , Миха спас Егору жизнь. Тяжелораненого друга приказал бойцу унести в тыл. Если бы об этом узнало командование, Колеснику не миновать расстрела за то, что снял бойца с фронта для эвакуации раненого. Но по-другому он поступить не мог: санинструктора батареи убило в начале боя.
Солдат дотащил офицера на санитарной волокуше до санроты и возвратился на передовую. Где и был убит со всем расчётом прямым попаданием вражеского танка.
****
Ночь на новом месте для Гущина пролетела, как мгновение. Все-таки он еще был слаб после контузии. Егор слышал сквозь сон, что пришёл Михаил, но смотреть на часы не стал. Утром прибежал, запыхавшись, начхоз со стопкой чистого белья, полотенец и мыла. Как колобок вкатился по ступенькам в блиндаж, где офицеры, сидя за столом, разбирали и чистили оружие, а Миха хвастался перед другом трофейным пистолетом «Вальтер[v]»:
– Ты смотри, как в руке лежит, как влитой, даже в темноте патрон вижу, только по целику[vi] пальцем провести.
Начхоз замер по стойке смирно, казалось, даже не дышал.
– Товарищ гвардии капитан, поздравляю с новым званием. Баня уже ждет, надо быстрее, после обеда женский час.
В баню поехали на «Студебекере», оставив только часового. Помылись славно, потом, вернувшись, ели наконец, горячую перловую кашу с тушенкой, а не сухой паёк. Миха, сославшись на неотложные дела в посёлке, ушёл, и объявился только вечером. На фоне неброского Егора он поражал девушек атлетической фигурой. Офицерский китель, казалось готов был треснуть на его мощном торсе. Парень очень сокрушался, что в последнем бою, когда выжить казалось невозможно, а он выжил, седые подпалины то тут, то там заблестели в его кудрявой шевелюре.
Михаил вернулся из посёлка не один – с двумя девушками из роты связи. В кармане топорщилась бутылка самогона. Видно, что девчонки только что из бани: носы и щеки блестели. Одна - худенькая, с черными редкими волосиками, больше похожа на мальчишку и стрижкой, и фигурой. Вторая – постарше, в туго обтягивающей немалые груди гимнастёрке, конопатая и рыжая. Разместились не тесно: слева на нарах Миха и рыжая, напротив – Егор, Тася и темненькая.
Егор поставил на деревянный столик пять кружек, трофейную шоколадку, и остатки подогретой каши с американской тушенкой.
Когда друг попытался налить самогон в пятую кружку, Егор закрыл ее ладонью:
Связистки прыснули, а Колесник, смеясь, спросил:
– Ты кому пустую кружку поставил?
– Чайник скоро закипит,– удивился странному вопросу Гущин. Неужели Миха не видит, что Тася слишком молода, чтобы пить самогон. По привычке поднял руку, чтобы пригладить хохолок на макушке, опять забыл, что голова забинтована. Девчонки снова засмеялись.
Товарищ сочувственно посмотрел сначала на Гущина, потом на кружку, но больше ничего не сказал.
В блиндаже тепло. Жарко горела буржуйка, и в отблеске пламени видно, как Миха тискает грудастую, а та только посмеивается. Выпили еще по одной порции мутной жижи. В сполохах пламени лицо Таси вдруг показалось Гущиуну знакомым, но где он видел ее, так и не вспомнил – отвлёк Колесник..
Друг вызвал Егора якобы покурить на воздух и зашептал, дыша самогоном:
– Выйдите на полчасика, может и быстрее управлюсь, потом вы пойдете.
Миха, подмигнув другу, вернулся в блиндаж. Оттуда торопливо вышла темненькая и присоединилась к Егору. Они присели на пустые ящики из-под снарядов, и девушка закурила. Рядом примостилась Таиска, опять в одной рубашке, и это после бани. Егор крякнул и стянул с себя ватник. Таиска заботы не приняла, скинула телогрейку на землю, вот ведь характер!
Из блиндажа скоро послышался утробный бабий стон, потом он стал слабее, наверное, Миха зажал связистке рот рукой. Но видно это его самого заводило, потому что скоро стонали уже оба. Да так громко и смачно, что у Егора вздыбилось все естество и заболело в паху.
Он приказал Таське заткнуть уши и сам прикрыл одной рукой своё здоровое ухо. Черненькая усмехнулась, закурила еще одну папиросу. Минут через двадцать Миха вышел, поддерживая под локоть связистку, которая шла, пошатываясь то ли от самогона, то ли от любовных утех. У обоих лица красные, как после парной, но довольные. Друг вопросительно глянул на Егора. Тот отрицательно помотал головой. Пришлось Михе одному провожать девушек в поселок.
Гущина нестерпимо клонило в сон, но он снова обошёл окопы. Всё было в порядке. Холодный воздух отрезвил, но стала мучить зевота, до ломоты в скулах.
***
– Товарищ гвардии капитан, проснитесь! – разбудил его голос старшего сержанта.
Егор вскочил. Печка еле теплилась, в блиндаже царил полумрак, на нарах у столика белела Таискина тень.
– У пулемётчиков первого номера убили!
– Как?! – закричал Егор.
– В леске фашистский сортир обустроен, вот он и сбегал, аккурат в темечко пуля и прилетела. Снайпер, не иначе.
Сёменыч подождал, пока командир оденется, потом они побежали по окопу скользкому от осевшего тумана. Выглянув из -за бруствера Егор увидел такое, что холодок пробежал у него по спине. Рядом с окопом стреляли две «сорокапятки», а возле них копошились солдаты, которые остались лежать под Житомиром: и его расчет, и тот самый солдат, спасший его от гибели. Картинка перед глазами была нечеткой,но он узнал их всех. Гущин стиснул зубы: «Какие призраки?! Я советский человек, не верящий ни в Бога, ни в черта!» Капитан выругался. Крепко зажмурился. Открыл глаза. Отпустило. Мираж исчез.
На поле, изрытом воронками, стояло два подбитых танка с крестами и одна «тридцатьчетверка[vii]», с сорванной взрывом башней. Возможно под одним из танков и залёг вражеский снайпер.
– Может, из пушки жахнем по танкам? – спросил его заряжающий.
–А если снайпер на березе сидит? Помнишь, как ты про финскую рассказывал? – но капитан уже жаждал действовать.
Подносчик, узбек Алимов, со своей извечной присказкой «Один – яиц, два – муди, один – человек, два – люди» — уже тащил боеприпасы. Сёменыч быстро открыл замок и ловко послал подкалиберный снаряд[viii]. Закрыл замок и доложил:
– Готово.
Егор работал за наводчика. На всякий случай ударили и по танкам, и по роще. Горючего в танках не осталось, поэтому ни пламени, ни дыма не было. Если снайпер прятался внутри машины, его должно нашпиговать осколками под завязку. Егор осторожно осмотрел поле в бинокль – никого, только каркали потревоженные грохотом вороны да покачивали срезанными от взрыва верхушками деревья. Через некоторое время прибежал из блиндажа радист:
– Товарищ гвардии капитан, вас из штаба. Срочно!
Пришлось идти докладывать начальству. Егор отчаянно пытался докричаться сквозь треск и шум эфира:
– Снайпер, товарищ гвардии полковник, пулемётчика у меня положил. И так людей нет, так еще и самых обстрелянных теряю.
– Откуда снайпер? Противника отогнали за сто с лишним километров.
– Пришлите, товарищ гвардии полковник, нашего охотника.
Голос командира полка, раздосадованный и злой, видно, утренняя бомбежка в тылу помешала каким-то планам: «Чёрт знает что у вас творится. Снайпера не дам, нету. Сами справляйтесь!»
После разговора с полковником Гущин был весь на нервах, будто перед боем.
Миха, ночевавший у связисток и вернувшийся утром, получил от Егора пару крепких слов:
– Прекращай шляться, снайпер орудует. Очень рад будет тебе в звездочку попасть.
Но друг нисколько не обиделся, а предложил взять снайпера живьем.
– Устроим ему психическую атаку, – сверкая белками, предложил он. – Споем фашисту «Интернационал».
– Ну, по полю нам самим без саперов ходить опасно, – остудил кавказский пыл Сёменыч.
– Гвардии старший лейтенант Колесник, приказываю оборудовать наблюдательный пункт для обнаружения снайпера. Выполнять! – не сдерживая раздражения приказал Гущин Михаилу.
– Есть, товарищ, гвардии капитан,– отчеканил Миха. Лицо его побледнело, но он чётко приложил руку к фуражке и встал по стойке смирно.
Вчера в бане повязка на голове Гущина намокла, да еще утренний туман, снять бинты самостоятельно не получилось, надо было идти в госпиталь на перевязку, оставив за себя Миху.
– Смотри у меня, если Таську тронешь, без всяких трибуналов расстреляю, – глядя в опухшее то ли от сна, то ли от самогона, но все равно красивое лицо друга, сурово сказал Егор. Миха отвёл глаза, скривился, словно от зубной боли, но согласно кивнул.
Колесник, взяв двух разведчиков, ушёл в лес, выполнять приказ. А Егор выбрал у коневода самую спокойную лошадь и поехал в посёлок верхом.
***
Госпиталь жил обычной прифронтовой жизнью. Во дворе санитарки развешивали простыни, бинты, солдатское белье. Молодым сестричкам помогали легкораненые. В глубине двора солдаты кололи дрова.
Егор вспомнил, как попал в медсанбат после тяжелого ранения под Житомиром.
Очнулся Гущин в операционной, стиснул зубы, чтобы не стонать от горящих огнём ран в боку и на ноге. Палатку медсанбата освещала самодельная лампа из гильзы гаубицы со вставленным в неё фитилём. Врач стоя к Егору спиной, занимался другим раненым. Гущин услышал, как он сказал: «С этим всё». Потом хирург развернулся, и лейтенант увидел руки в запачканных кровью перчатках. Звонкий голос медсестры донесся будто издалека:
– Старший лейтенант, большая кровопотеря, первая группа, у нас запасов нет. Всё на снайпера-якута израсходовали.
– Ну так пусть поможет живому[ix], – устало сказал врач. Медсестра повернулась к мертвому телу.
Гущин увидел, как сползла с лица умершего простынь, и тот открыл глаза. В раскосом разрезе желтых век блеснул огонь и исчез. У Егора совсем пропала боль, и тело стало невесомым. Артиллеристу показалось, что он парит над столом. Но тут ему закрыли рот и нос сладковато пахнущей хлороформом марлей, и Егор впал в забытье.
Во сне Гущин вёз свою пушку-«сорокапятку» на оленях по бескрайней степи. И очень переживал, что вот товарищи воюют, а он никак не приедет на позиции. Потом сани перевернулись в снег. Стало нестерпимо холодно, но всё равно хотелось пить, и Егор жадно лизал снег, пахнущий порохом и кровью.
Пришёл в себя лейтенант на третьи сутки в санитарном поезде, когда их везли в глубокий тыл.
В санпоезде Гущин услышал историю про меткого шамана–снайпера, которому помогали души мертвых, но духи не прощают убийств, поэтому снайпер погиб.
На здоровье кровь шамана никак не сказывалась, напротив, рана на боку заживала быстро, нога пока плохо слушалась, но уже получалось ходить, пусть и с костылями. Сложнее было с головой. Наверное, от долгого безделья начали мучить бессонница и мысли о смерти – почему жив, а многие товарищи погибли. Чем он лучше?
Однажды, проснувшись утром, увидел в палате мальчика Веню, своего соседа по парте, утонувшего в десятилетнем возрасте в весенний паводок. Егору и тогда везло. Мальчишки вместе провалились на реке, но Егор смог выбраться, а друг нет, его затащило течением далеко под лёд.
Неясные картинки, прозрачные, как рассеивающийся туман. Веня сидел на койке соседа по палате и не отрываясь смотрел на стакан с компотом, стоящий на прикроватной тумбочке. Гущина затошнило, он покрылся холодным липким потом. Что за чертовщина! Гущин прикусил до крови щёку, призрак не исчезал. Веня упорно не отводил взгляда от стакана. От всей этой несуразицы кружилась голова, тряслись колени, если бы не костыли – упал бы, наверное. Такого с Гущиным даже после контузии не случалось… Когда вернулся после перевязки, компота в стакане не было, как и Вени. Гущину не хотелось думать на раненых товарищей, но и поверить, что компот выпил призрак, он не мог. После того случая Веня больше не «являлся».
А через день, гуляя по заснеженному парку, увидел бредущую по колено в снегу между тополей санитарку Валю. Девушка погибла в первом же бою, при танковой атаке. Её, вернее то, что смогли собрать, хоронили в плащ-палатке.
Санинструктор шла, удаляясь от Егора, и даже не обернулась, и только по торчащим косичкам, с бинтами вместо лент, он её и узнал.
Егор сходил к доктору и попросил таблеток, тот сокрушенно покачал головой и стал зачем-то стучать по коленке молоточком. Затем, помолчав, сказал: «Еще недели две отдохните, голубчик, потом посмотрим». На медкомиссии этого врача не было, и старшего лейтенанта Гущина через три месяца лечения признали годным, дали предписание вернуться в родную дивизию.
***
После перевязки в госпитале, отблагодарив солдата, караулившего лошадь, пачкой папирос «Мотор», Гущин вспомнил жалобу коневода, что лошади голодают.
Капитан принял решение съездить в городок, сёл больших в округе не было, а соваться на хутор одному – опасно, в лесах скрывались бандеровцы.
Сначала Гущин заехал в штаб, завёз рапорт на снабженцев об отсутствии фуража. Потом поехал на местный рынок. Продавцов очень мало: пара старух с семечками, безногий инвалид – старьёвщик, необъятных размеров баба, торгующая прокисшей капустой, а из-под полы самогоном. Егор шёл по рынку, ведя на поводу кобылу, цоканье копыт по камням мощеной площади разносилось по всей округе. У прилавка, где торговали местным самосадом[x], лошадь заржала.
– Не конь, а полициант, – восхитился пожилой торговец, посмеиваясь в давно не стриженую бороду.
– Отец, мне бы овса?
– Шо Вы пан, забрани жолнеры, пух-пух, стшелать, – трагически закатив глаза под желтыми, прокуренными бровями, отнекивался дед.
Гущин наклонился поближе к поляку и сказал шёпотом: «Банка свиной тушёнки». Её Егор получил ещё в госпитале.
– Два, – так же тихо ответил тот.
– А если так? – и капитан положил на прилавок дюралевый портсигар[xi].
Дед сноровисто спрятал поделку в карман штанин, достал с телеги торбу с овсом. Мешок тянул килограмм на пятнадцать. Старик сам хотел его привязать к седлу, но Гущин не дал ему это сделать. Развязал торбу и, засунув руку, вытащил полную горсть овса. Поднес к носу, понюхал, не прелое ли, но зерно оказалось сухое, крупное и золотистое.
– Добро, отец, – и капитан вытащил банку американской тушёнки из седельной сумки. И эта вещь исчезла в необъятном кармане дедовых штанов.
Расстались довольные друг другом.
Гущин вернулся на позиции, в рощу, где был обустроен навес для лошадей и стояла дымящаяся полевая кухня. На костре кипел котёл с водой. Пахло хвоей и чем-то кислым. Капитан отдал торбу коневоду. Строго глядя в близорукие глаза солдата, грозно пообещал проверять каждый вечер, сколько овса осталось в мешке. Он знал, что Птичкин, бывший студент сельхозтехникума, обожает лошадей и поэтому говорил больше для порядка, чем не веря коневоду.
Он отвёл взгляд в сторону. Увидел, как к навесу, под которым стояли стреноженные лошади, идёт Таиска.
Коня она выбрала самого красивого и горячего – вороного, который слушался только Миху и любил команды на непонятном кавказском языке.
Жеребец, которого девушка хотела погладить, мотал сердито головой, прядя ушами, отчаянно храпел, раздувал ноздри.
– Сухарик есть? – спросил Егор у коневода. Тот аккуратно положив мешок с овсом, полез в телогрейку и достал небольшой кусочек сухого хлеба. Протянул командиру.
Гущин подошёл к Тасе и сунул сухарь ей в руку. Девушка замешкалась, и хлеб упал на землю. Тася молча посмотрела на Егора. Ему показалось – с укоризной. «Потом разберемся, что не так я делаю. Странная. Молчит все время», – подумал Егор и вдруг вспомнил, что надо проверить готовность наблюдательного пункта. Досадливо махнув Тасе рукой, короткими перебежками, опасаясь снайпера, поднялся на насыпь. Перейдя рельсы и скатившись по другую сторону, направился в лес. Под одной из сосен, на корточках сидели разведчики и, стуча молотками, ладили лестницу.
Гущин приказал, чтобы не вставали.
– Как дела?
– Площадка уже есть, лестницу замастырим и будем поднимать. Товарищ гвардии старший лейтенант, даже перекур не разрешает, – ответил за всех старший над разведчиками в лихо заломленной кубанке.
– Ну добро, а сам-то он где? – под ложечкой у Егора засосало от нехорошего предчувствия. -Неужели ,Миха опять к связисткам ушёл.
– Здесь я, – откуда-то сверху подал голос Колесник.
– Молодцы, – повеселел Гущин.
День заканчивался хорошо, скоро полевая кухня начнет раздачу еды. «А у снайпера вряд ли горячий ужин будет – если мы его не поджарим», – возвращаясь на позиции, довольно рассуждал капитан.
***
К ночи зарядил мелкий ледяной дождь. Сквозь рваные облака иногда проглядывала полная луна. Капитан обошёл окопы: бойцы спали в землянке, часовой бодрствовал на посту. Когда вернулся, Тасина лавка в блиндаже пустовала.
«Вот ведь дура-девка! Просил же быть осторожнее. Шляется на ночь глядя», – с неодобрением подумал Егор и улегся рядом с Михой, укрылся с головой шинелью. Хоть полчаса, хоть пятнадцать минут тишины и покоя, может, снова жена приснится.
Вдруг раздался винтовочный выстрел, а потом застрочил пулемёт. Гущин с Михаилом вскочили, накинув шинели и натянув на голые ноги сапоги, выбежали из блиндажа, ринулись к пулеметному расчету.
Краем глаза Егор взглянул на поле и остановился. По переднему краю, словно облако, в чем-то белом шла женщина.
– Твою маму Бог любил! Таська! Снайпер же! – ахнул Гущин, узнав в лунном свете длинные волосы и рубашку, украшенную мережкой.
Со стороны подбитых, брошенных танков раздался выстрел. Потом еще – снайпер стрелял, метясь в девушку. Тут же ему ответил пулемёт, и сам капитан, заметив, откуда сверкнул огонь, выстрелил из пистолета несколько раз.
А Таська все так же шла, не сбивая шага, словно заговоренная от смерти.
– Есть, товарищ гвардии капитан, подбили гаденыша! – к нему, пригнувшись и пряча голову за бруствером, бежал Колька, первый номер расчёта. – Разрешите пойду гляну? И чего ему ночью приспичило палить? – добавил он в недоумении.
Пошли вдвоём с Колькой. Миха остался их прикрывать у пулемета. Он перестал ходить в посёлок, оставался трезв и подтянут.
Тася куда-то исчезла. Сейчас некогда было ее искать, да и видел Гущин, что с ней все в порядке.
Они передвигались по краю рощи, прячась за стволами деревьев. Потом присоединился оставивший НП Семёныч: «Дальний танк, под ним он».
Вышли на поле. Казалось, что боевая машина так плотно увязла в грязи, что под ней нельзя спрятаться.
Но из-под танка по озябшей земле выполз раненый снайпер. Услышав чавканье глины под сапогами русских, перевернулся на спину, приподнял голову, в лунном свете блеснули зубы.
«Чему радуется, сволочь? – подумал Егор. – А если сейчас пальнёт прямо в сердце?» Но снайпер отбросил винтовку. Может, патроны у него кончились, может, он надеялся, что отвезут в госпиталь. Но Колька не оставил ему шансов, прошил врага из ППШа,[xii] висевшего на груди.
Документов при фашисте не оказалось, винтовка с оптическим прицелом была цела, чему капитан очень обрадовался. Егор и сам не ожидал, что испытает такие теплые чувства к оружию. Незнакомые ощущения появились где-то в глубине его тела, и он будто видел себя со стороны. Вытер деревянное, еще не остывшее от тепла рук снайпера ложе. Винтовка «Маузер» плотно легла в ладонь. Капитан вскинул оружие к плечу, став с ним одним целым, прицелился, глядя в оптический прицел: ближайшая роща, позиции второго эшелона. Даже кубанку одного из разведчиков он рассмотрел в окуляр прицела.
…Сёменыч отшатнулся от Егора. Ему показалось на мгновенье, что не командир держит винтовку, а низкорослый с узкими глазами-щелочками солдат в белом маскхалате. Сержант перекрестился. Капитан опустил винтовку и повесил её за спину: «Отставить креститься, гвардии старший сержант!»
Сёменыч шумно выдохнул, узнавая Егора в прежнем облике.
– Надо было в плен брать, – сказал старший сержант, доставая кисет и клочок газеты. Свернул дрожащими после недавнего видения руками самокрутку и прикурил от трофейной зажигалки.
– Он моего товарища убил, – оправдывался пулемётчик.
– Аника-воин,[xiii] – печально проговорил старший сержант. Кому это сказано, осталось непонятным: фашисту или Кольке.
Пока пошли обратно, парень тихим шепотом произнес: «Он со страху в этот раз палить начал, привидение увидел».
– Какое привидение? Это же Тася , – устало сказал Егор.
– А я что говорю – привидение, – не унимался пулемётчик.
– Никому такое не рассказывай, ты же комсомолец, – строго сказал Гущин парню. Капитан повернул к окопам, не видя, как Сёменыч тыкает прикладом Кольку в спину, а тот крутит пальцем у виска.
***
Днём из штаба привезли пакет. Пополнение ожидали сегодня, но сначала надо было эвакуировать раненых из госпиталя в военно-санитарный поезд, который прибывал раньше. Отдали для раненых и «Студебекер», и лошадей. Освобождая телегу, ящики с остатками снарядов сгрузили прямо на накат блиндажа, среди мешков с песком. Некогда было.
В этой суматохе Таська затерялась, а то бы Егор непременно отправил девушку поездом в глубокий тыл. После этой ночи он вообще ее не видел.
«Ушла, на конюшню опять, что ли. Может, ей не лошади, а коневод нравится?» – вяло подумалось Гущину.
Набегались с носилками, наматерились от души. От какой-то неясной тревоги, у Гущина нестерпимо заболела голова. Просить какой-нибудь порошок не ко времени, не до него врачам и сестричкам. Он ждал только часа, чтобы вернуться к себе и полежать в полной тишине до того времени, пока не придёт эшелон с пополнением.
Наконец погрузка раненых закончилась, и он, оставив Миху в посёлке, вернулся к своим, в окопы. Лёг в блиндаже на нары, ушанку натянул на правое здоровое ухо. Поправил удобнее вещмешок под головой и замер. В полной тишине боль стала ослабевать.
Вдруг блиндаж содрогнулся, на капитана посыпалась земля. «Неужели фашисты прорвали фронт?» – вскакивая с нар, подумал Егор, но выбежать из блиндажа капитан не успел. Рядом с окопами с мерзким воем пролетела бомба. Наверху, над головой, раздался грохот. Земля встала дыбом, тяжелые бревна блиндажа ломались, как спички. «Неужели это все, конец?», – успел подумать Егор и отключился…
Казалось, забытье длилось несколько мгновений. Постепенно к Гущину возвращалось сознание. Тишина. Век не разомкнуть. Он медленно поднес руку к лицу, ощупал – земля пополам с кровью. Здоровое ухо заложило от взрывов. Егора мутило, гудела голова. Все, что ниже пояса, осталось под землей, ноги не шевелились. «Позвоночник перебило?» – с ужасом подумал и принялся изо всех сил барахтаться в месиве из расколотых бревен, щепок, земли и собственной крови…
Но повезло и в этот раз: самые толстые брусья не сломались, а сложились в скворечник со скошенной крышей. Сохранилось небольшое пространство над головой и воздух. Гущин попробовал ударить рукой слева от себя. Хорошо, что не со всей дури саданул: там оказалось бревно. Он взял левее, ударил снова, и обрушил на себя землю пополам с металлическими осколками. Он оказался зарытым по плечи. И это, как ни странно, было хорошо: он теперь дышал осторожно, не полной грудью, экономя воздух. «Надо стучать по бревну, дать своим знак, где я», – принял решение Егор.
Солдаты в окопе уже приходили в себя. Обошлось без серьезных ранений. Сёменыч схватил саперную лопатку, подбежал к разбомбленному блиндажу и стал откапывать вход. Лопата все время упиралась в обломки бревен.
– Сюда давай! – закричал подносчик снарядов Алимов. Солдаты поползли наверх, разгребая землю с верхушки, не думая о том, что там могут остаться невзорвавшиеся снаряды.
Скоро другие бойцы присоединились к ним. И кашевар, и связисты, прибежали разведчики, видевшие взрыв. Вернувшийся из посёлка Миха организовал слаженную работу: кто копает, кто носит брёвна. Перепачканный в земле, как шахтер, он, не стесняясь плакал, но упорно разгребал и ссыпал землю на плащ-палатку, а солдаты тащили её вниз.
Гущину отчаянно хотелось дышать полной грудью, но воздуха становилось всё меньше.
«Вот он, мой последний окоп, и могилу копать не надо», – горько подумалось, но всё его молодое, жадное до жизни и любви тело сопротивлялось этой мысли. И артиллерист всё бил и бил тяжелое бревно разбитым кулаком. « А той всё мало людской кровушки, ей еще подавай. Да когда уж ты досыта напьешься, землица родная! Или тебе всё равно, чья это кровь, своя или вражья?!»
От спертого воздуха кружилась голова. Вдруг Егор почувствовал на своих губах стылый и одновременно нежный поцелуй.
– Таиска, – догадался погребенный заживо капитан. – Ты здесь как?
Гущин ясно увидел её лицо, хотя глаза его оставались закрыты. Брови домиком, скорбные глаза и шрам над верхней губой. Что-то очень далёкое из прежней, довоенной жизни почудилось ему в этом усталом девичьем лице.
И Егор вдруг вспомнил. Тася – так звали девчонку-подростка из соседнего дома в родном посёлке. Мама, смеясь, называла её невестой. Тася всегда, когда он приезжал к родителям на каникулы, стояла у калитки, а потом убегала, как только Гущин здоровался с ней. Но невесту Егор привез из дальней станицы. На свадьбу соседка не пришла, а потом бежала, плача, за поездом, который увозил молодых к новой жизни.
Он тогда в развалинах не очень-то её разглядывал. Но сейчас лицо это было совершенно безжизненно: серая кожа без единой кровинки, синюшные веки, запекшаяся кровяная полоска, идущая от круглой ранки на виске и дальше по щеке, длинной шее.
Тася открыла ему рот языком и вдохнула морозный свежий воздух. В голове прояснилось. Словно неведомые силы подняли разбитую в кровь ладонь, наполнили ее мощью и крепостью, залечили раны, и, ударив как в последний раз, капитан попал по земляной корке. Рука пробилась наружу. И Гущин, снова теряя сознание, услышал радостные крики.
***
– Везунчик ты, брат, – засмеялся Миха, когда Егор открыл глаза. Остальные бойцы засмеялись тоже.
Они лежали на перепаханной взрывами земле, тяжело дыша – старший сержант Сёменыч, рядовой Алимов, старший лейтенант Михаил Колесник, капитан Егор Гущин, сержант Колька – и смотрели в бездонное весеннее небо. И в эту синеву лёгким облачком возносилась Таискина душа, успокоенная, выполнившая свое главное предназначение – Любовь. То, ради чего задержалась на этой земле.
[i] ПНШ4 – помощник начальника штаба по личному составу
[ii] Зоси – ЗИС-3 76-мм дивизионная пушка образца 1942 года .
[iii] Воспоминания Ушаков Н.Н https://iremember.ru/memoirs/artilleristi/ushakov-nikolay-nikitovich
[iv] Пантера-(нем. Panzerkampfwagen V Panther, сокр. PzKpfw V Panther) —немецкий средний танк Второй мировой войны
[v] Вальтер - немецкий самозарядный пистолет
[vi] Целик-часть прицела огнестрельного оружия
[vii] «Тридцатьчетверка»- советский танк Т-34
[viii] Подкалиберный снаряд - бронебойные снаряды предназначены для поражения тяжёлобронированных объектов, в частности танков
[ix] «переливание трупной крови» -автор метода Юдин С.С (https://www.kommersant.ru/doc/402868)
[x] Самосад- табак собственного посева и домашней выделки.
[xi] Дюралевый портсигар – алюминиевый, самодельный, из обшивки самолетов.
[xii] ППШ- пистолет-пулемёт Шпагина.1940г.
[xiii] Аника-воин - синоним задиры, хвастающегося силой, но терпящего поражение.
Рейтинг: +1
249 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
