Помочь сайту
Поздравления
Узники солнца (этюд 30 "Призрак в галерее")
Вчера в 20:15 -
Андрей Кудин
Этюд тридцатый
(Призрак в галерее)
Сегодня ровно три месяца, как мы прибыли на Далмак.
В этот день рано утром я получил приглашение от Клаудио Нораса посетить новую выставку картин во Дворце искусств. Я с удовольствием откликнулся на приглашение, - и прежде всего потому, что оно пробудило во мне интерес к этой новой выставке, о которой мне доводилось слышать, когда её проведение было ещё в планах.
Народу в залах Дворца было великое множество, и я сразу же пожалел о том, что мы пришли на выставку в день её открытия. Перед тем, как ответить на предложение синьора Нораса, мне следовало взвесить его, а, взвесив, попробовать договориться о переносе похода во Дворец на другой день. Я подумал о том, что скажу ему об этом при встрече, однако, увидев его в приподнятом настроении, решил смириться с обстоятельствами. Казалось, заполненные едва не до отказа залы Дворца только воодушевляли его. Среди большого количества людей он чувствовал себя как рыба в воде. С каждым третьим он здоровался, с каждым четвёртым здоровался и обнимался. И всем своим знакомым акцентировано представлял меня, тогда как мне не совсем было понятно, почему он это делает. Правда, позже выяснилось, почему.
- А вот и герой дня, - а также дней грядущих, - вернее, его творения! – вдохновенно произнёс Клаудио Норас, как только мы поднялись на второй ярус, где находилась манящая посетителей галерея.
- Что ж, тогда пройдёмте… - пригласил его я, заметив, что он остановился, словно в нерешительности.
Синьор Норас стёр платком пот с лица и сказал:
- Да, да, пройдёмте! Просто мне вдруг почудилось, что мы идём не на ту выставку…
- То есть?.. Вы хотите сказать, не в ту галерею? Да, здесь, пожалуй, можно запутаться…
- Гм, нет, я о другом… о своём подумал. Ну, да ладно, - больше самому себе сказал он.
В галерее нас ждало что-то невероятное. И внезапно у меня не оказалось слов, чтобы выразить вслух чувства, которые я испытал при виде выставленных в ней картин.
- Это детища украинского художника Алексея Азарова! Без преувеличения: этот автор – открытие века! Он слеп, но взгляните, только взгляните, что он творит!
Все картины были созданы на нейрочувствительном полотне. Автор писал, в основном, города, - как реальные, так и из мира фантастики, как пустынные, так и оживлённые. Но среди них нашлось место и великолепным пейзажным работам, и портретам людей на фоне городской обстановки. А на некоторых произведениях городские окрестности были как бы пронизаны сознанием, которое автор представил в виде бабочек, намеренно странствующих по ним. Поражала глубина и отчётливость образов, детализация всего и вся, забота автора о каждой мелочи. Клаудио Норас был прав: украинский художник достоин того, чтобы считаться открытием века! И теперь уже совершенно не имело значения, что по Дворцу трудно перемещаться из-за чрезмерного количества его посетителей…
- Вы сказали, этот художник слеп… Но он видит больше, чем кто бы то ни было! – от всей души произнёс я.
- Да. Ну, а как насчёт критики, мистер Галахен? Как художник, что вы можете сказать о работах художника? Вам ведь, насколько я знаю, тоже доводилось иметь дело с сенситивным полотном…
- Такой чёткости почти невозможно добиться. Разве что в том случае, когда сниться очень яркий и отчётливый сон, и каким-то образом он сразу же запечатлевается на полотне… Этот украинский художник видит мозгом так же хорошо, как мы видим глазами.
- Но из того, что вы сейчас сказали, разве не вытекает критика? Разве его работы не слишком фотографичны?
- Ни в коем случае. Этот человек создавал свои произведения не ради того, чтобы продемонстрировать всем, насколько хорошо он видит, будучи слепым. Он создавал их из любви к тому, чего не видит. А дальше выводы делайте сами.
- Да и потом… если к ним как следует присмотреться, выявится и то, что немалую роль в них сыграло воображение автора, - сказал воодушевлённый моими словами Клаудио Норас. – Эти города… они вовсе не такие, как в реальности. Хотя поначалу кажется, что они их точные копии. И эти люди в городах… Всё так, как в жизни, и не совсем так… Нет, это не копии… это, скорее, параллельные миры. И даже те детали, которые вроде бы должны нам сказать о фотографичности, о передаче тактильного ощущения, как, например, сколы на стенах, осыпавшаяся штукатурка, ямы на тротуарах и прочее, на самом деле являются ещё одним подтверждением тонкой работы воображения. Кажется, нет ничего более удивительного и восхитительного, чем то, что соединяет в себе реальность с вымыслом!
Я был поражён. Я полагал, что Клаудио Норас является обыкновенным предпринимателем в сферах искусства.
Но он занимался своим делом не из честолюбия и не ради прибыли, а из любви к искусству.
- Похоже, вы успели заметить гораздо больше, чем я…
- Нет, что вы, - сказал он, - просто я уже видел некоторые картины раньше.
- Знаете что… Вы были абсолютно правы, когда говорили, что во Дворце Искусств выставляются только истинные шедевры. Мы с вами, действительно, находимся в их доме. Вспоминая свои слова, я думаю, каким же дураком и эгоистом я был!
- Откровенно говоря, лично я этого не заметил. Не сочтите за лесть, мистер Галахен… мне, в свою очередь, хочется сказать вам, что ваши работы также достойны большего, чем участия в выставке в Европейском дворе… Хотите соглашайтесь, хотите нет, но те картины, или этюды, как вы их называете, над которыми вы работаете в настоящее время, вполне могли бы обосноваться во Дворце Искусств. Ваши произведения – это послания в будущее, - в том смысле, что время не властно над ними, также как над тем, что мы видим сейчас в этой галерее.
И вновь синьор Норас меня поразил, - только на сей раз, моё чувство было сродни огорчению. И я подумал, что, возможно, к его любви к искусству всё же примешиваются честолюбие и материальная выгода.
- Постойте, откуда вы это знаете?..
Синьор Норас рассказал мне, откуда… Два дня назад он приходил ко мне домой. Мой отец не знал, что меня нет дома, потому что обычно я есть, и проводил его в мою мастерскую. Там, разумеется, обнаружилось моё отсутствие. Но при виде в ней множества мольбертов с полотнами, синьора Нораса разобрало любопытство, и он спросил у моего отца разрешения взглянуть на то, что на них изображено.
- Прошу простить меня, мистер Галахен, за такое вторжение… Это вышло спонтанно. Я обещаю вам не распространяться о ваших работах…
- Но среди них нет ни одной завершённой…
- Понимаю. Не хочу сглазить, но то, что я увидел в вашей мастерской… сказало мне о многом. Всё. Больше никаких слов. Так вы прощаете меня?
- Даже не знаю, что вам на это сказать… Не могу понять, чего в вас больше: любви к искусству, честолюбия или…
- В наше время ни на чём много не заработаешь, если вы об этом, - люди, которые думают иначе, обычно наживают себе только неприятности. Так что, выбирая между любовью и честолюбием, скажу: хватает и того и другого, - легко признался Клаудио Норас. – В общем, надеюсь, вы простите меня за ту мою несдержанность, которая действительно заслуживает осуждения…
В это время к нам подошла пара: высокий плотный мужчина лет пятидесяти пяти и женщина, - несколько моложе его, одного с ним роста и комплекции. Оба были статными и внешне весьма привлекательными людьми, чьи светлые и имеющие правильные черты лица по обыкновению говорили о безоблачном настроении.
Широко улыбаясь и блестя линзами очков, мужчина приятным, насыщенным голосом поздоровался с нами:
- Здравствуйте, дорогие синьоры!
- Мистер и миссис Дженкинс! Вот так встреча! – воскликнул Клаудио Норас, который отнюдь не прочь был выразить свои чувства и так, чтобы о них узнали посторонние, к чему, впрочем, я уже успел привыкнуть. – И как давно вы прилетели на Далмак?!
- Буквально вчера, - ответила миссис Дженкинс, нисколько не сконфуженная громким приветствием синьора Нораса.
- Это, это неспроста! И да, вас незамедлительно следует представить друг другу! Это мистер Роберт Галахен, тот самый художник, работы которого произвели на нас яркое впечатление на лондонской выставке!
- О-о-о… - протянул, вспоминая мистер Дженкинс. А вспомнив, подхватил настроение синьора Нораса: - Так вот оно что! Вы же имеете в виду «Картины детства», не так ли?!
- Именно, - сказал Клаудио Норас. – Мистер Роберт, это Питер Дженкинс, известный писатель-новеллист, а также автор нескольких крупных биографических произведений.
Я кивнул головой и пожал протянутую мне руку. Долгое рукопожатие сконцентрировало в себе массу энергии, большая часть которой однозначно принадлежала мистеру Дженкинсу.
- Очень рад знакомству! – выдал душевную ноту он.
- А это прекрасная спутница его жизни, миссис Барбара Дженкинс!
- Мне Питер описывал ваши картины. Судя по описаниям… - она попыталась подобрать слова при помощи жестов, - это нечто…
Мне понравилось, что не прозвучало никаких эпитетов, - её жесты, голос, незавершённость её фразы сказали мне больше, чем я мог услышать… Это было так неожиданно и так искренне, что во мне внезапно тоже проснулись чувства.
- Возможно, Клаудио прав: наша встреча не случайна, - сказал мистер Дженкинс.
Но тут моим вниманием завладели две девушки, прошедшие мимо нас, потому как одной из них была Полина.
- Да, всё возможно, - сказал я. – Только прошу простить меня… я был бы рад познакомиться с вами поближе и побеседовать, но сейчас мне… нужно идти.
- Да, разумеется. Только обещайте, что наша первая встреча не станет последней!
- Обещаю.
- А что насчёт меня, мистер Роберт? Вы так и не ответили: вы простите мне мою беспардонность?!
- Постараюсь про тот случай забыть.
Хотя я готов был забыть про него прямо сейчас: в силу того обстоятельства, что Клаудио Норас явил способность говорить прилюдно не только о своих лучших чувствах и побуждениях, но и о своих опрометчивых действиях.
- Да, и помните, что наш уговор в силе и не ограничен никакими сроками! Когда будете близки к завершению…
- Не раньше, чем через год.
- Хоть через десять лет! Дайте знать… Впрочем, о чём это я, мы, ведь ещё не раз увидимся… Доброго дня, мистер Роберт!
- До встречи!
Я прошёл всю галерею «Города и люди», но Полину в ней так и не отыскал – это значило, что она вместе с незнакомой мне девушкой перешла в следующую галерею или один из находящихся между ними залов. Дальнейшие поиски в толпе при таком варианте вряд ли имели смысл. Собственно, почему я хотел её увидеть?.. Спросить, как дела у Вина, с которым мы не виделись уже несколько дней… как у неё дела… что она думает о выставке… узнать, кто эта девушка… Себастьян – почему он не пришёл… Нет, нет, всё это не обязательно было узнавать прямо сейчас, можно было бы потом, даже лучше было бы потом… Тогда, почему?.. Разумеется, спрашивая себя об этом, ответ я знал: он был в точности такой же, как и вопрос.
Рассматривая картины, чьи требования к зрителю были ничуть не ниже его высоких требований к искусству, и напротив каждой из которых поэтому можно было провести немало времени, я постепенно возвращался к началу галереи, где уже не было ни Клаудио Нораса, ни мистера Дженкинса с его прелестной спутницей Барбарой, - что, впрочем, меня только порадовало, поскольку можно было наслаждаться произведениями без лишних слов, не уделяя более никому и ничему внимания.
Но случилось так, что в минуты созерцания полотен Азарова и размышлений по поводу параллельных миров, идею которых, предположительно, художник воплотил в жизнь под видом реализма, в галерее началась непонятная суматоха. Сначала прозвучали восклицания, явно не имеющие отношения к выставке, по которым сразу можно было понять, что что-то произошло. Люди зашевелились, стали оглядываться; кто-то шёл и вдруг остановился, а кто-то резко сменил курс, двинулся в обратном направлении. Я же решил не откликаться на внешние раздражители, не придавать значения суете. Но, вместе с тем, чувство мне подсказывало, что это не просто суета. И, наконец, во мне тоже возникло естественное желание узнать, что там, в начале галереи происходит.
А происходило следующее: у кого-то из посетителей случился сердечный приступ; и сейчас он лежал на полу в окружении людей, - один из склонившихся над ним мужчин делал ему искусственное дыхание, второй проверял у него пульс, ставшая на одно колено за ним молодая женщина подложила ему под голову собственный пиджак и принялась обмахивать его веером. И вдруг при виде этой картины у меня самого защемило сердце, и я подумал о вероятности того, что вокруг меня тоже сейчас соберутся люди. Во избежание возможного падения я отошёл к стене и прислонился к ней, учащённо дыша и убирая платком пот с лица.
На какое-то время галерея превратилась в подземный переход, и тот неизвестный пожилой мужчина, которому в нём стало плохо, оказался мной. Я видел его спокойное лицо и седые волосы, которые преломлялись на висках, упираясь в кончики ушей, что делало его внешность одновременно и более привлекательной, и более странной.
Затем в галерею вошла, вернее, вбежала команда медиков: две девушки и два парня, - один из них был высокого роста с продолговатым, очень серьёзным и сложным, как будто вырезанным из дерева лицом. И перед моим внутренним взором возник мудрый Гилберт. А затем и все остальные древесные люди. Только они не сидели в беседке каждый на своём месте, а стояли, - как живые люди, стоят друг возле друга, – и смотрели – из своего мира в наш. Среди них был и тот, чьего возвращения они тогда так и не дождались, кого они считали погибшим. И он был самой большой из кукол, - даже сидя в инвалидном кресле, он возвышался над всеми, и над мудрым Гилбертом в том числе. Поняв, что не собираюсь умирать, я расстегнул пиджак и сунул руку во внутренний карман за художественным планшетом. Прежде, чем раствориться, видение успело перенестись на него.
- Вы вернулись, - произнёс я, - спустя двести лет странствий, вы вернулись… И с вами Кольценогий – он не погиб в том сумрачном мире, он выжил, он выжил… выжил.
И моё потрясение увенчалось тем, что я увидел, как в галерею, проводя взглядом команду медиков, которая в этот момент уносила из неё пострадавшего мужчину, въезжает молодой человек в инвалидном кресле. Именно въезжает, так как его кресло было оснащено не только современным летательным аппаратом, но и большими, похожими на велосипедные, колёсами для езды, что приводились в движение с помощью рук. Прижимаясь к стене, я медленно опустился на корточки и судорожно зарыдал, пряча от посторонних глаз лицо.
Кто-то дотронулся до меня. Я поднял голову. Передо мной стояла Полина. Её красивое и серьёзное (почему-то сейчас такое серьёзное) лицо напомнило мне Мари. Мне захотелось сказать ей: «Ты вернулась». И я произнёс эту мысль вслух.
- Что?.. Роберт, что с тобой? Что случилось? – у тебя на глазах слёзы…
Но я был лишён дара речи, и просто, молча, смотрел на неё.
- Ты, наверное, не очень хорошо себя чувствуешь. Давай, я помогу тебе встать и выйти отсюда. Здесь очень душно…
- Со мной всё хорошо, - сказал, наконец, я, - и даже не просто хорошо, - всё замечательно…
Она протянула мне руку и помогла встать.
- Ты сможешь самостоятельно идти?
- Да – со мной же всё хорошо…
И тут снова с глаз хлынули слёзы, и я в спешке полез в карман за платком.
- Извини… прости, что я…
Она взяла меня за предплечье и повела. Мы уходили из музея под диалог двух молодых парней, шедших следом за нами.
- Смерть в картинной галерее от восхищения искусством – воистину редкая и экзотическая разновидность смерти. Теперь ясно, как можно помочь тому, кто основательно состарился и ждёт не дождётся ухода в мир иной, - говорил один.
- Да – нужно только, чтобы не состарилась его любовь к искусству, - продолжил его мысль другой.
- Шутка шуткой, Джон, но в этом есть и немалая доля правды. Это во сто крат лучше, чем помереть на диване, глядя в потолок.
- Ты слишком близко принял к сердцу это происшествие. По-моему, старик скончался по банальной причине: у него было слабое сердце, и приступ спровоцировала нехватка кислорода. Система кондиционирования на втором ярусе либо на рассчитана на такое скопление народа, либо частично вышла из строя. Учитывая данные обстоятельства, боюсь, до восхищения искусством дело так и не дошло.
Мы вышли на свежий воздух и остановились. Я посмотрел на неё, она посмотрела на меня. Отпустила мою руку.
- Там, в галерее я искал тебя.
- Почему? – не сразу спросила она.
- Я тоже задавал себе этот вопрос… Не знаю, наверное, просто хотел увидеть.
- А, - произнесла она и опустила глаза. – Увидел? – подняла взгляд и улыбнулась.
- Да.
- Ладно… мне пора. Я пришла сюда с подругой. Она осталась внутри и ждёт меня. Мне нужно вернуться к ней.
- Да. Возможно, мне тоже можно было бы пойти обратно… - сделал лишнее допущение я.
- Лучше не иди, - убедительным тоном произнесла она. – Не хватало, чтобы с тобой случилось то же самое, что с тем человеком.
- Нет, со мной… нет. Но ты, пожалуй, права: сегодняшняя экскурсия для меня закончилась.
- Ты очень впечатлительный, и тебе нужно отдохнуть от впечатлений.
Она пошла, но потом остановилась, повернулась и сказала:
- У Вина скоро день рождения. Так что встретимся.
- Да.
Продолжение следует
(Призрак в галерее)
Сегодня ровно три месяца, как мы прибыли на Далмак.
В этот день рано утром я получил приглашение от Клаудио Нораса посетить новую выставку картин во Дворце искусств. Я с удовольствием откликнулся на приглашение, - и прежде всего потому, что оно пробудило во мне интерес к этой новой выставке, о которой мне доводилось слышать, когда её проведение было ещё в планах.
Народу в залах Дворца было великое множество, и я сразу же пожалел о том, что мы пришли на выставку в день её открытия. Перед тем, как ответить на предложение синьора Нораса, мне следовало взвесить его, а, взвесив, попробовать договориться о переносе похода во Дворец на другой день. Я подумал о том, что скажу ему об этом при встрече, однако, увидев его в приподнятом настроении, решил смириться с обстоятельствами. Казалось, заполненные едва не до отказа залы Дворца только воодушевляли его. Среди большого количества людей он чувствовал себя как рыба в воде. С каждым третьим он здоровался, с каждым четвёртым здоровался и обнимался. И всем своим знакомым акцентировано представлял меня, тогда как мне не совсем было понятно, почему он это делает. Правда, позже выяснилось, почему.
- А вот и герой дня, - а также дней грядущих, - вернее, его творения! – вдохновенно произнёс Клаудио Норас, как только мы поднялись на второй ярус, где находилась манящая посетителей галерея.
- Что ж, тогда пройдёмте… - пригласил его я, заметив, что он остановился, словно в нерешительности.
Синьор Норас стёр платком пот с лица и сказал:
- Да, да, пройдёмте! Просто мне вдруг почудилось, что мы идём не на ту выставку…
- То есть?.. Вы хотите сказать, не в ту галерею? Да, здесь, пожалуй, можно запутаться…
- Гм, нет, я о другом… о своём подумал. Ну, да ладно, - больше самому себе сказал он.
В галерее нас ждало что-то невероятное. И внезапно у меня не оказалось слов, чтобы выразить вслух чувства, которые я испытал при виде выставленных в ней картин.
- Это детища украинского художника Алексея Азарова! Без преувеличения: этот автор – открытие века! Он слеп, но взгляните, только взгляните, что он творит!
Все картины были созданы на нейрочувствительном полотне. Автор писал, в основном, города, - как реальные, так и из мира фантастики, как пустынные, так и оживлённые. Но среди них нашлось место и великолепным пейзажным работам, и портретам людей на фоне городской обстановки. А на некоторых произведениях городские окрестности были как бы пронизаны сознанием, которое автор представил в виде бабочек, намеренно странствующих по ним. Поражала глубина и отчётливость образов, детализация всего и вся, забота автора о каждой мелочи. Клаудио Норас был прав: украинский художник достоин того, чтобы считаться открытием века! И теперь уже совершенно не имело значения, что по Дворцу трудно перемещаться из-за чрезмерного количества его посетителей…
- Вы сказали, этот художник слеп… Но он видит больше, чем кто бы то ни было! – от всей души произнёс я.
- Да. Ну, а как насчёт критики, мистер Галахен? Как художник, что вы можете сказать о работах художника? Вам ведь, насколько я знаю, тоже доводилось иметь дело с сенситивным полотном…
- Такой чёткости почти невозможно добиться. Разве что в том случае, когда сниться очень яркий и отчётливый сон, и каким-то образом он сразу же запечатлевается на полотне… Этот украинский художник видит мозгом так же хорошо, как мы видим глазами.
- Но из того, что вы сейчас сказали, разве не вытекает критика? Разве его работы не слишком фотографичны?
- Ни в коем случае. Этот человек создавал свои произведения не ради того, чтобы продемонстрировать всем, насколько хорошо он видит, будучи слепым. Он создавал их из любви к тому, чего не видит. А дальше выводы делайте сами.
- Да и потом… если к ним как следует присмотреться, выявится и то, что немалую роль в них сыграло воображение автора, - сказал воодушевлённый моими словами Клаудио Норас. – Эти города… они вовсе не такие, как в реальности. Хотя поначалу кажется, что они их точные копии. И эти люди в городах… Всё так, как в жизни, и не совсем так… Нет, это не копии… это, скорее, параллельные миры. И даже те детали, которые вроде бы должны нам сказать о фотографичности, о передаче тактильного ощущения, как, например, сколы на стенах, осыпавшаяся штукатурка, ямы на тротуарах и прочее, на самом деле являются ещё одним подтверждением тонкой работы воображения. Кажется, нет ничего более удивительного и восхитительного, чем то, что соединяет в себе реальность с вымыслом!
Я был поражён. Я полагал, что Клаудио Норас является обыкновенным предпринимателем в сферах искусства.
Но он занимался своим делом не из честолюбия и не ради прибыли, а из любви к искусству.
- Похоже, вы успели заметить гораздо больше, чем я…
- Нет, что вы, - сказал он, - просто я уже видел некоторые картины раньше.
- Знаете что… Вы были абсолютно правы, когда говорили, что во Дворце Искусств выставляются только истинные шедевры. Мы с вами, действительно, находимся в их доме. Вспоминая свои слова, я думаю, каким же дураком и эгоистом я был!
- Откровенно говоря, лично я этого не заметил. Не сочтите за лесть, мистер Галахен… мне, в свою очередь, хочется сказать вам, что ваши работы также достойны большего, чем участия в выставке в Европейском дворе… Хотите соглашайтесь, хотите нет, но те картины, или этюды, как вы их называете, над которыми вы работаете в настоящее время, вполне могли бы обосноваться во Дворце Искусств. Ваши произведения – это послания в будущее, - в том смысле, что время не властно над ними, также как над тем, что мы видим сейчас в этой галерее.
И вновь синьор Норас меня поразил, - только на сей раз, моё чувство было сродни огорчению. И я подумал, что, возможно, к его любви к искусству всё же примешиваются честолюбие и материальная выгода.
- Постойте, откуда вы это знаете?..
Синьор Норас рассказал мне, откуда… Два дня назад он приходил ко мне домой. Мой отец не знал, что меня нет дома, потому что обычно я есть, и проводил его в мою мастерскую. Там, разумеется, обнаружилось моё отсутствие. Но при виде в ней множества мольбертов с полотнами, синьора Нораса разобрало любопытство, и он спросил у моего отца разрешения взглянуть на то, что на них изображено.
- Прошу простить меня, мистер Галахен, за такое вторжение… Это вышло спонтанно. Я обещаю вам не распространяться о ваших работах…
- Но среди них нет ни одной завершённой…
- Понимаю. Не хочу сглазить, но то, что я увидел в вашей мастерской… сказало мне о многом. Всё. Больше никаких слов. Так вы прощаете меня?
- Даже не знаю, что вам на это сказать… Не могу понять, чего в вас больше: любви к искусству, честолюбия или…
- В наше время ни на чём много не заработаешь, если вы об этом, - люди, которые думают иначе, обычно наживают себе только неприятности. Так что, выбирая между любовью и честолюбием, скажу: хватает и того и другого, - легко признался Клаудио Норас. – В общем, надеюсь, вы простите меня за ту мою несдержанность, которая действительно заслуживает осуждения…
В это время к нам подошла пара: высокий плотный мужчина лет пятидесяти пяти и женщина, - несколько моложе его, одного с ним роста и комплекции. Оба были статными и внешне весьма привлекательными людьми, чьи светлые и имеющие правильные черты лица по обыкновению говорили о безоблачном настроении.
Широко улыбаясь и блестя линзами очков, мужчина приятным, насыщенным голосом поздоровался с нами:
- Здравствуйте, дорогие синьоры!
- Мистер и миссис Дженкинс! Вот так встреча! – воскликнул Клаудио Норас, который отнюдь не прочь был выразить свои чувства и так, чтобы о них узнали посторонние, к чему, впрочем, я уже успел привыкнуть. – И как давно вы прилетели на Далмак?!
- Буквально вчера, - ответила миссис Дженкинс, нисколько не сконфуженная громким приветствием синьора Нораса.
- Это, это неспроста! И да, вас незамедлительно следует представить друг другу! Это мистер Роберт Галахен, тот самый художник, работы которого произвели на нас яркое впечатление на лондонской выставке!
- О-о-о… - протянул, вспоминая мистер Дженкинс. А вспомнив, подхватил настроение синьора Нораса: - Так вот оно что! Вы же имеете в виду «Картины детства», не так ли?!
- Именно, - сказал Клаудио Норас. – Мистер Роберт, это Питер Дженкинс, известный писатель-новеллист, а также автор нескольких крупных биографических произведений.
Я кивнул головой и пожал протянутую мне руку. Долгое рукопожатие сконцентрировало в себе массу энергии, большая часть которой однозначно принадлежала мистеру Дженкинсу.
- Очень рад знакомству! – выдал душевную ноту он.
- А это прекрасная спутница его жизни, миссис Барбара Дженкинс!
- Мне Питер описывал ваши картины. Судя по описаниям… - она попыталась подобрать слова при помощи жестов, - это нечто…
Мне понравилось, что не прозвучало никаких эпитетов, - её жесты, голос, незавершённость её фразы сказали мне больше, чем я мог услышать… Это было так неожиданно и так искренне, что во мне внезапно тоже проснулись чувства.
- Возможно, Клаудио прав: наша встреча не случайна, - сказал мистер Дженкинс.
Но тут моим вниманием завладели две девушки, прошедшие мимо нас, потому как одной из них была Полина.
- Да, всё возможно, - сказал я. – Только прошу простить меня… я был бы рад познакомиться с вами поближе и побеседовать, но сейчас мне… нужно идти.
- Да, разумеется. Только обещайте, что наша первая встреча не станет последней!
- Обещаю.
- А что насчёт меня, мистер Роберт? Вы так и не ответили: вы простите мне мою беспардонность?!
- Постараюсь про тот случай забыть.
Хотя я готов был забыть про него прямо сейчас: в силу того обстоятельства, что Клаудио Норас явил способность говорить прилюдно не только о своих лучших чувствах и побуждениях, но и о своих опрометчивых действиях.
- Да, и помните, что наш уговор в силе и не ограничен никакими сроками! Когда будете близки к завершению…
- Не раньше, чем через год.
- Хоть через десять лет! Дайте знать… Впрочем, о чём это я, мы, ведь ещё не раз увидимся… Доброго дня, мистер Роберт!
- До встречи!
Я прошёл всю галерею «Города и люди», но Полину в ней так и не отыскал – это значило, что она вместе с незнакомой мне девушкой перешла в следующую галерею или один из находящихся между ними залов. Дальнейшие поиски в толпе при таком варианте вряд ли имели смысл. Собственно, почему я хотел её увидеть?.. Спросить, как дела у Вина, с которым мы не виделись уже несколько дней… как у неё дела… что она думает о выставке… узнать, кто эта девушка… Себастьян – почему он не пришёл… Нет, нет, всё это не обязательно было узнавать прямо сейчас, можно было бы потом, даже лучше было бы потом… Тогда, почему?.. Разумеется, спрашивая себя об этом, ответ я знал: он был в точности такой же, как и вопрос.
Рассматривая картины, чьи требования к зрителю были ничуть не ниже его высоких требований к искусству, и напротив каждой из которых поэтому можно было провести немало времени, я постепенно возвращался к началу галереи, где уже не было ни Клаудио Нораса, ни мистера Дженкинса с его прелестной спутницей Барбарой, - что, впрочем, меня только порадовало, поскольку можно было наслаждаться произведениями без лишних слов, не уделяя более никому и ничему внимания.
Но случилось так, что в минуты созерцания полотен Азарова и размышлений по поводу параллельных миров, идею которых, предположительно, художник воплотил в жизнь под видом реализма, в галерее началась непонятная суматоха. Сначала прозвучали восклицания, явно не имеющие отношения к выставке, по которым сразу можно было понять, что что-то произошло. Люди зашевелились, стали оглядываться; кто-то шёл и вдруг остановился, а кто-то резко сменил курс, двинулся в обратном направлении. Я же решил не откликаться на внешние раздражители, не придавать значения суете. Но, вместе с тем, чувство мне подсказывало, что это не просто суета. И, наконец, во мне тоже возникло естественное желание узнать, что там, в начале галереи происходит.
А происходило следующее: у кого-то из посетителей случился сердечный приступ; и сейчас он лежал на полу в окружении людей, - один из склонившихся над ним мужчин делал ему искусственное дыхание, второй проверял у него пульс, ставшая на одно колено за ним молодая женщина подложила ему под голову собственный пиджак и принялась обмахивать его веером. И вдруг при виде этой картины у меня самого защемило сердце, и я подумал о вероятности того, что вокруг меня тоже сейчас соберутся люди. Во избежание возможного падения я отошёл к стене и прислонился к ней, учащённо дыша и убирая платком пот с лица.
На какое-то время галерея превратилась в подземный переход, и тот неизвестный пожилой мужчина, которому в нём стало плохо, оказался мной. Я видел его спокойное лицо и седые волосы, которые преломлялись на висках, упираясь в кончики ушей, что делало его внешность одновременно и более привлекательной, и более странной.
Затем в галерею вошла, вернее, вбежала команда медиков: две девушки и два парня, - один из них был высокого роста с продолговатым, очень серьёзным и сложным, как будто вырезанным из дерева лицом. И перед моим внутренним взором возник мудрый Гилберт. А затем и все остальные древесные люди. Только они не сидели в беседке каждый на своём месте, а стояли, - как живые люди, стоят друг возле друга, – и смотрели – из своего мира в наш. Среди них был и тот, чьего возвращения они тогда так и не дождались, кого они считали погибшим. И он был самой большой из кукол, - даже сидя в инвалидном кресле, он возвышался над всеми, и над мудрым Гилбертом в том числе. Поняв, что не собираюсь умирать, я расстегнул пиджак и сунул руку во внутренний карман за художественным планшетом. Прежде, чем раствориться, видение успело перенестись на него.
- Вы вернулись, - произнёс я, - спустя двести лет странствий, вы вернулись… И с вами Кольценогий – он не погиб в том сумрачном мире, он выжил, он выжил… выжил.
И моё потрясение увенчалось тем, что я увидел, как в галерею, проводя взглядом команду медиков, которая в этот момент уносила из неё пострадавшего мужчину, въезжает молодой человек в инвалидном кресле. Именно въезжает, так как его кресло было оснащено не только современным летательным аппаратом, но и большими, похожими на велосипедные, колёсами для езды, что приводились в движение с помощью рук. Прижимаясь к стене, я медленно опустился на корточки и судорожно зарыдал, пряча от посторонних глаз лицо.
Кто-то дотронулся до меня. Я поднял голову. Передо мной стояла Полина. Её красивое и серьёзное (почему-то сейчас такое серьёзное) лицо напомнило мне Мари. Мне захотелось сказать ей: «Ты вернулась». И я произнёс эту мысль вслух.
- Что?.. Роберт, что с тобой? Что случилось? – у тебя на глазах слёзы…
Но я был лишён дара речи, и просто, молча, смотрел на неё.
- Ты, наверное, не очень хорошо себя чувствуешь. Давай, я помогу тебе встать и выйти отсюда. Здесь очень душно…
- Со мной всё хорошо, - сказал, наконец, я, - и даже не просто хорошо, - всё замечательно…
Она протянула мне руку и помогла встать.
- Ты сможешь самостоятельно идти?
- Да – со мной же всё хорошо…
И тут снова с глаз хлынули слёзы, и я в спешке полез в карман за платком.
- Извини… прости, что я…
Она взяла меня за предплечье и повела. Мы уходили из музея под диалог двух молодых парней, шедших следом за нами.
- Смерть в картинной галерее от восхищения искусством – воистину редкая и экзотическая разновидность смерти. Теперь ясно, как можно помочь тому, кто основательно состарился и ждёт не дождётся ухода в мир иной, - говорил один.
- Да – нужно только, чтобы не состарилась его любовь к искусству, - продолжил его мысль другой.
- Шутка шуткой, Джон, но в этом есть и немалая доля правды. Это во сто крат лучше, чем помереть на диване, глядя в потолок.
- Ты слишком близко принял к сердцу это происшествие. По-моему, старик скончался по банальной причине: у него было слабое сердце, и приступ спровоцировала нехватка кислорода. Система кондиционирования на втором ярусе либо на рассчитана на такое скопление народа, либо частично вышла из строя. Учитывая данные обстоятельства, боюсь, до восхищения искусством дело так и не дошло.
Мы вышли на свежий воздух и остановились. Я посмотрел на неё, она посмотрела на меня. Отпустила мою руку.
- Там, в галерее я искал тебя.
- Почему? – не сразу спросила она.
- Я тоже задавал себе этот вопрос… Не знаю, наверное, просто хотел увидеть.
- А, - произнесла она и опустила глаза. – Увидел? – подняла взгляд и улыбнулась.
- Да.
- Ладно… мне пора. Я пришла сюда с подругой. Она осталась внутри и ждёт меня. Мне нужно вернуться к ней.
- Да. Возможно, мне тоже можно было бы пойти обратно… - сделал лишнее допущение я.
- Лучше не иди, - убедительным тоном произнесла она. – Не хватало, чтобы с тобой случилось то же самое, что с тем человеком.
- Нет, со мной… нет. Но ты, пожалуй, права: сегодняшняя экскурсия для меня закончилась.
- Ты очень впечатлительный, и тебе нужно отдохнуть от впечатлений.
Она пошла, но потом остановилась, повернулась и сказала:
- У Вина скоро день рождения. Так что встретимся.
- Да.
Продолжение следует
Рейтинг: 0
13 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
