Помочь сайту
Поздравления
История Вильского парка (глава 3 "Прощание с профессором" и эпилог)
25 января 2025 -
Андрей Кудин
Глава 3
Прощание с профессором
Спустя три месяца мистер Минрой позвал нас, чтобы сообщить две важные новости. Первая – и радостная и грустная одновременно – заключалась в том, что ему пришло письмо с Далмака от его бывшей супруги и дочери, и в ближайшее время он отправится к ним. Вторая – скорее радостная, чем грустная – касалась в большей степени меня.
- Друзья мои, я получил не одно письмо, а два. Отправителем второго является мистер Генрих Рольпер. Дорогой Вильгельм, он приглашает вас посетить планету двух солнц! Разрешение на путешествие и все расходы, связанные с ним – элементарные заботы Верховной Академии. Если у вас есть для этого достаточно свободного времени и возможность, милости прошу. Составите мне компанию. Как следует взвесьте это, и в течение суток жду от вас ответа.
Как следует взвесив, я ответил положительно.
Всё чаще доводится слышать о том, что перегрузки, связанные с перемещением из одного пространственно-временного континуума в другой, не оказали значительного влияния на работу организма. Мой случай, к сожалению, не стал одним из таких исключений. Во время перемещения я чувствовал себя – просто и одним словом – ужасно. А после прибытия на Далмак так, будто заболел некой экзотической болезнью: сильного дискомфорта уже не было, но зато всё, что происходило вокруг, всё, что говорили мистер Уилл, который в отличие от меня мог передвигаться самостоятельно, и мистер Рольпер, я воспринимал, словно сквозь сон.
К счастью восстановительные процедуры, проводимые на территории космопорта, довольно быстро возвращают путешественника в норму. Под открытое небо Далмака я выходил всего-навсего с ощущением, что провёл ночь без сна. А через несколько минут полёта в такси уже мог наслаждаться пейзажем.
На мой вопрос «Куда мы летим?» мистер Рольпер ответил с энтузиазмом:
- Я, кажется, знаю, что вам сейчас нужно… А если окажется, что я ошибся, не предложив вам отдых в отеле, то ситуацию не сложно будет исправить.
Когда наше такси приземлилось, мистер Рольпер встал возле двери и жестом предложил мне выйти первому.
Мы оказались на Бархатном побережье, пейзажи которого известны едва ли не каждому жителю Земли благодаря своей простоте и удивительному сходству с родственными им земными пейзажами. Всё, что окружает здесь путника – это небо, море и галька. А всё, что есть здесь искусственного – это скамейки, всего по одной на каждые полмили.
- Среди множества и разнообразия уединённых мест, облюбованных путешественниками, эти места особенны тем, что в них нет ничего особенного. Чудесный воздух, глубокие дали и шёпот волн. Что ещё нужно?.. - сказал мистер Рольпер.
- Разве что глянцевая поверхность моря напоминает Луну.
Хочу сказать, что я очень благодарен вам, - и за то, что вы привезли меня сюда и за Далмак в целом. Возможно, если бы не вы, моя мечта увидеть его вживую, никогда бы не воплотилась.
- Ваша мечта воплотилась благодаря вам, мой мальчик. И потом, не забывайте, что и мне есть, за что благодарить вас.
Мы сели на скамейку, и долгое время довольствовались молчанием. Затем мистер Рольпер предложил пройтись.
Медленно бредя по берегу, мы разговорились. Профессор рассказал мне о Далмаке много такого, чего я не знал. От этих рассказов у меня захватывало дух. В свою очередь его взволновали подробности истории Вильского парка.
- Вы уже опубликовали ваш рассказ?
- Опубликовал, - неоднозначным тоном ответил я.
- После чего, как видно, получили немало негативных отзывов. И они гнетут вас, вынуждают испытывать сомнения.
- Даже те, кто когда-то меня поддержал, сказали, что своими действиями я совершил не что иное, как предательство. Одно из писем мне запомнилось дословно: «Вы предали наш парк! Вы предали наш город! Благодаря вашей истории (подчёркиваю слово «вашей», поскольку в ней много надуманного вами) и, конечно же, вашим друзьям, материалисты теперь, то есть те, кто считает, что душа – это медуза, прибывают в восторге! Они наконец-то заполучат Вильский парк и сделают с ним всё, что душа… прошу прощения, медуза пожелает. А на ваш рассказ им наплевать. То, что вы выкопали, вы тотчас же и закопали обратно в землю. Совершенный вами необдуманный поступок – вот что действительно войдёт в историю». Я действительно часто испытываю сомнения. Разум затуманивается мыслями, от которых не просто избавиться. А потом чувствую себя раздражённым. Иногда сомневаюсь во всём и вся. Может быть, то, что я пережил, было всего лишь обычным сновидением, которое я трактовал так, как мне заблагорассудилось? И, может быть, мои друзья, так же, как и я, излишне увлечены собственным творчеством (выражаясь более понятным языком, слегка не в своём уме)? А если всё это правда, то, возможно, мне просто не стоило о ней говорить.
- Словом, я помог отнять – причём, у своих же соотечественников – великую достопримечательность, храм, связывающий их с иным миром.
Профессор с улыбкой – уже знакомой и понятной мне – смотрел на меня.
- Я понимаю, я мнителен… - немного смущённо ответил я на его улыбку, и сразу же почувствовал, что выразился неловко.
- Проблема не в том, что вы мнительны. Подумайте, ведь благодаря грузу тревог и сомнений вы знаете, сколь ценен баланс. Слово «недостаток» подразумевает не наличие, а нехватку чего-либо. Думаю, вам просто нужно время, чтобы привыкнуть к новой, гораздо более заметной роли в обществе. Немного времени, и вы научитесь дистанцироваться, не воспринимать всерьёз подобные нападки. Продолжайте прислушиваться к своим ощущениям, доверяйте себе, тогда и благосклонность к другим и их мнениям, о которой вы говорили, будет с вами в любой ситуации.
Хочу вас немного порадовать: в своём видении истории Вильского парка вы и ваши друзья отнюдь не одиноки. За несколько дней до того, как пригласить вас на Далмак, я устроил собрание членов Верховной Академии по случаю завершения этой истории. На нём я последовательно изложил её от начала до конца, приводя выдержки из текстов различных авторов, бывших очевидцами таинственных явлений, в том числе, конечно, и из вашего текста, и сопровождая их документальными видеозаписями времён мистера Джеффа. В итоге нам удалось прийти к согласию. Поверить в то, что вы написали, было непросто, однако… в вашу пользу говорил тот факт, что в настоящее время в заброшенном парке действительно не происходит ничего сверхъестественного; аппаратура в нём работает, видеонаблюдение тоже…
- Я действительно этому рад! Но никому не показалось странным, что аппаратура мистера Уилла работала в нём всегда, тогда как любые попытки иных лиц получить документальные подтверждения сверхъестественных явлений были обречены на провал?
- И это тоже говорило в вашу пользу. Как, думаете, Уиллу удалось получить разрешение на то, чтобы заняться вольным творчеством на территории заброшенного парка?
- Вы предположили, что через искусство возможен контакт с иным миром. Так сказал мне Уилл…
- А почему я это предположил? Мне вспомнился один удивительный случай. Как-то раз я держал в руках фотографию, сделанную в заброшенном парке. На переднем плане – танцующая девушка, а на заднем – неотчётливо видимый, но невероятно красивый тоннель из цветов, которого, как вы понимаете, там не было. Её молодой человек пришёл в парк не за чудесами, - он был влюблён в свою девушку, очарован её танцем, для него не было большего чуда на свете, чем она. А что касается Уилла, то он – безумец, всецело отданный искусству.
Мы вернулись к нашей скамейке. Сели и вновь погрузились в молчание. После беседы с мистером Рольпером я обрёл душевный покой, которого не знал, казалось, целую вечность. Морские дали и шум волн вызывали во мне чувство, что всё, что было в моей жизни до того, как я оказался на этом побережье, унеслось далеко и безвозвратно. Один единственный образ из неё остался со мной, образ танцующей девушки, моей красавицы, возлюбленной Анны.
Следующие три дня я провёл в незабываемом путешествии с мистером Уиллом и его семьёй. Мы успели повидать практически все места в радиусе трёхсот миль от центра далмакской цивилизации, которые, благодаря своей удивительной красоте, либо необычности, известны каждому землянину. Не осуществилась только моя мечта побывать в Далмакских аллеях, поскольку тогда сезон их ещё не начался, но я, конечно, об этом нисколько не сожалею. Потом мистер Уилл повёл меня в хартбрукский дворец искусств. Мы посетили две художественные галереи. Первая – это собрание сенситивных полотен под общим названием «Города и люди», вторая – собрание рукописных работ под общим названием «Узники Солнца». На Земле они широко известны, на Далмаке их знают все. Я же, вынужден признаться, до того времени лишь слыхал о них. Обе меня невероятно впечатлили, но во второй я был поражён ещё тем, что увидел знакомые лица.
- Поверить не могу! Уилл, это же вы! А это мистер Винер!
- Автор этих произведений, Роберт Галахен – наш с Винером друг! И очень может быть, что скоро вы тоже с ним познакомитесь, - ответил на это Уилл.
- Кажется, догадываюсь, почему.
- В этом гигантском дворце есть ещё пустующие галереи. Думаю, одна из них может в скором времени заполниться «Историей Вильского парка».
На шестой день профессор Рольпер пригласил нас с Уиллом в зал Верховной Академии, на торжественное собрание, которое он организовал по случаю своего выхода на пенсию.
Полчаса ходьбы от отеля «BuenAmigo», где я остановился, к юго-восточной окраине Хартбрука, или пять минут плавного полёта на экспрессе, и перед вами «Капсула и Звездочёт», два корпуса главного в мире правительственного здания, одновременно являющегося и одним из самых великих архитектурных произведений двадцать третьего века! Далмакская Верховная Академия… Когда видишь её воочию, испытываешь особые ощущения, которые вряд ли можно испытать при виде её на фото или в кино. Ни то, ни другое полностью не передаёт невероятную энергию этого места, как и все оттенки, что образуются, когда оба солнца золотят прозрачные органические сооружения.
Мы прибыли к началу трудового дня. Один за другим на площадь садились экспрессы, из которых выходили члены Академии. Впрочем, не все совершали посадку. Некоторые пассажиры, имея на себе портативные летательные аппараты, выходили в воздухе и направлялись к верхнему крыльцу Капсулы или Звездочёта, - чтобы таким образом сократить путь до рабочего места.
Во мне вызывало удивление буквально всё, даже то, что все эти люди, за малым исключением, были пенсионного возраста, о чём, разумеется, я знал (должное значение картине придаёшь только когда видишь её перед собой). А свободная форма одежды (в полном смысле этого слова) членов Академии просто поражала. Кто-то был в строгом костюме, кто-то в рубашке навыпуск и рваных джинсах, кто-то в тенниске и шортах, а кто-то только в шортах; одни предпочитали туфли, другие босоножки, а кто-то и вовсе шёл к рабочему месту босиком.
Я поделился своими впечатлениями с Уиллом, на что Уилл сказал:
- Чем проще отношение к жизни, тем легче справляться со сложными задачами. Простота, как и юмор – великолепное подспорье в любых, в том числе и столь важных делах, какими занимаются здесь. А что касается возраста, то отнюдь не он объединяет этих людей, а – простите за лекцию – человеческие качества, выдающийся интеллект и отсутствие амбиций. Вы, конечно, и сами всё это прекрасно знаете. В Академию приходят только зрелые люди, которым есть что передать другим, и в большинстве случаев приходят лишь потому, что их просят об этом. Если бы было иначе, этот Институт, равно как и все прочие, не был бы в состоянии обеспечивать безопасность и стабильность во всём мире.
Вслед за полным пожилым джентльменом с густой растительностью на спине мы вошли в вестибюль Звездочёта и затем сразу же в лифт. Когда этот джентльмен повернулся к нам лицом, я мысленно охарактеризовал его как приятного, дружелюбного человека, имеющего богатый жизненный опыт и готового прийти на помощь в сложной ситуации. Так что, голый торс и босые ноги только дополнили моё представление о членах Верховной Академии.
Лифт поднял нас на самый верх. Едва выйдя из него, мы окунулись в море ярких красок и света. Правда, поначалу я испытал шок, так как пол подо мной оказался, как и стены, прозрачным.
- Скоро вы привыкните, - бросил Уилл.
- Сердечный приступ мог случиться раньше, чем вы успели это произнести, - заметил я.
Уилл остановился и с чувством вины выдохнул:
- Простите. Забыл предупредить.
- А почему всё прозрачное?.. В этом ведь не только энтузиазм инженера-конструктора?..
- Здание, кроме того, что олицетворяет стремление к звёздам, является ещё и символом открытости Верховного института. Прозрачные элементы конструкции говорят о прозрачности намерений и естественности в решении насущных вопросов и проблем. К тому же, это не только одно из самых просматриваемых зданий в мире, - когда находишься в нём, лучше понимаешь, как тонок и прекрасен наш мир, и как он хрупок, как важно для его сохранения поддерживать во всём баланс.
Пройдя немного, мы попали в объёмную, в буквальном смысле головную часть здания, служившую залом заседаний. Отсюда было идеально видно всё, что окружало здание в пределах горизонта. Небо, земля, Хартбрук, солнечная станция, отдалённые поселения; горы и пустыня – с одной стороны, лес и горы – с другой.
Среди собравшихся под колпаком «Звездочёта» членов академии и гостей были знакомые лица. Мой бывший преподаватель мистер Франклин… неожиданная встреча с ним вызвала во мне столько положительных эмоций, что пространство вокруг стало ещё более ярким и красочным.
- Вот уж не думал, что увижу вас здесь!
- Представьте, удивлён ничуть не меньше! Я же говорил вам, Вильгельм, всё у вас в итоге сложится так, как надо!
- Несколько лет назад ни за что бы ни поверил, что окажусь в таком месте и среди таких чудесных людей…
- Это потому, что у времени свои тайны от нас.
- Мистер Франклин, знакомьтесь, это мой друг Уилл!
- Вот значит, как выглядит тот самый странствующий волшебник! Но, признаюсь, примерно таким я вас и представлял до того, как увидел впервые. В нашем с Вилом родном городе сейчас о вас много говорят. Мне очень и очень приятно познакомиться с вами!
А вот присутствие в зале профессора Лео Фицхельма меня поначалу слегка насторожило. Пару минут я наблюдал за ним издалека и заметил то, что он внимательно рассматривает каждого проходящего мимо него.
- Этого старика умиляет, а если не умиляет, то восторгает, ну, а если не восторгает, то восхищает всё, что движется, - прокомментировал мне Уилл.
- Вы, вероятно, неплохо его знаете. И что же это, характерная для пожилого возраста черта?
- Что вы, далеко не все старики такие.
- Похоже, его равно интересуют, как миловидные женщины в прозрачных платьях, так и седовласые мужчины в строгих костюмах… - заметил я.
- Знаю, что между вами как-то состоялся диалог. Правда, на расстоянии. Не хотите подойти к нему и узнать без моих подсказок, что он за человек, м? – Уилл заглянул мне в глаза. Улыбнулся и похлопал меня по плечу.
Откровенно говоря, я был уверен, что профессор меня не узнает. «… и когда я поздороваюсь с ним, он вынужденно улыбнётся и поздоровается в ответ, пытаясь при этом вспомнить, где и при каких обстоятельствах мог меня видеть. Я безосновательно вторгнусь на его территорию, нарушу его покой. Так что, пожалуй, ни ему, ни мне это не нужно».
На полпути к профессору, я остановился, повернулся к Уиллу и покачал головой. Но серьёзное и немного задумчивое выражение его лица развеяло мои сомнения.
- Здравствуйте, мистер Фицхельм!
Ответное приветствие профессора поразило меня:
- Вильгельм, мой мальчик! Как же я рад тебя видеть! Я должен был извиниться перед тобой за тот вечер в университете. К счастью, я могу сделать это хотя бы сейчас… - он взял меня за руки и не отпускал.
- Что вы, мистер Фицхельм, вам не за что передо мной извиняться, - и это не желание показаться с благородной стороны, а абсолютная правда. Ведь всё это время я был благодарен вам, вам и профессору Рольперу за то испытание.
Лицо мистера Фицхельма просияло.
- Наконец-то это бремя свалилось с моей души. Я боялся того, что мы с Генрихом, беспечно играя в свои философские игры, могли причинить тебе вред, мой мальчик.
- Нет, вовсе нет.
- Я этому очень рад… Прошу тебя, присядь, составь на несколько минут старику компанию.
Я обернулся к Уиллу – на этот раз с чувством признательности ему за то, что он подтолкнул меня к личному знакомству с мистером Фицхельмом.
- А ведь всё началось в карточном клубе, куда мы с Генрихом иногда наведывались по вечерам. Разыграв очередную партию в покер, в которой принимали участие семь опытных игроков и один новичок, мы остались одни за нашим столом, и Генрих вдруг обратился ко мне с довольно странной идеей. Он сказал: «Эта игра, которая чудесным образом сложилась благополучно для новичка, наводит на кое-какие размышления… Один мой студент проявляет повышенный интерес к Вильскому парку. Начинающий писатель, философ, антрополог. Ему так же, как и этому парню, около тридцати, и он так же замкнут, имеет трудности в общении. Но вот интересная деталь: его отношения с либидо – с начала половой зрелости и по сей день – складываются весьма драматично. О чём это может говорить?» Я пожал плечами и сказал: «О проблемах…». Пропустив мимо ушей мой ответ, он закончил мысль: «И, что не менее важно, молодой человек увлечён внутренним поиском, который вряд ли променяет в своей жизни на что-либо».
Мы всегда понимали друг друга с полуслова. Но помню, я поначалу ответил ему:
- Не складывается, Генрих. Маловероятно, что жирная точка под названием Вильский парк и находящаяся вдалеке от неё едва заметная точка под названием одинокий студент-философ могут оказаться вершинами одной и той же фигуры.
Тогда Генрих рассказал мне об остальных точках: о питомце мистера Хартера, о нас с ним и, конечно же, об аудитории слушателей. Получился, вроде, ромб с пересечённой линиями точкой в центре. Я сказал ему: «Ладно, будь по-твоему». А потом спросил его о твоих страхах.
- И каковы мои страхи?
- А как думаешь ты сам?
- Хотелось бы услышать это от вас.
- Ты боишься того, что души, равно как и вечной жизни не существует, что после смерти мы живём потому, что процесс распада длится неопределённое время. Второй важный страх совсем не похож на первый, заключается в том, что кто-то может узнать подробности твоей интимной жизни. На этих страхах мы с Генрихом и сыграли.
Рассказанная тобой история подтверждает, что всё, что в нас есть – и хорошее и плохое – может принести нам пользу. Иначе мы бы не встретились с тобой в этом замечательном зале.
- Похоже, это так… - задумчиво согласился я.
- Когда мы подавляем какую-то часть себя, когда мы недовольны собой, ведём внутреннюю борьбу, мы разграничиваем свою несформированную целостность, пытаемся убедить себя, что в значительной мере обособлены от всего, и верим, что подобные действия повышают нашу уникальность. Всякий раз, когда ты всматривался во тьму, тьма начинала гнаться за тобой, и ты пытался оградить себя от неё. А ей просто нужен был свет. Свет и тьма… существуют друг для друга. На протяжении многовековой истории человеческий ум усложнял простые фундаментальные вещи, такие, как эта, усложняя тем самым и саму жизнь. Я не хочу сказать, что такой процесс незакономерен, или является чередой ужасных ошибок, но в ходе него зло становилось субстанциальным, а, скажем, любовь делилась на плотскую и духовную; то, что относилось к низу, падало ещё ниже, высокое же удалялось за пределы досягаемости. Главный игрок в мире вещей, создатель понятий, человеческий ум в своей увлечённости не замечал, что сам сочинил то, что принимал за данность.
Мой милый мальчик, всё, что в тебе есть, существует для любви. Без неё невозможно соединить противоположности. Любовь не бывает плотской и духовной, она только одна, и вопрос лишь в том, насколько мы для неё открыты. Открыты ли мы настолько, что любим и верх, и низ, что, идя к свету, помним про тьму, или же мы считаем, что не всё достойно её? Продолжаем ли мы делить мир на части, или перед нами растворяются любые границы? Люди так верили в то, что только душа прекрасна и что следует заботиться лишь о ней. Какой же маленькой делала душу такая вера! Разве не прекрасно тело, этот домик души, которому так мало отпущено времени? Разве не прекрасно всё, что в нём есть и всё, что его окружает?!
Вижу, как ты изменился, и хочу сказать тебе: я восхищаюсь тобой, мой мальчик!
Мне никто никогда этого не говорил. Я был тронут до глубины души, тронут всем, что сказал мне Лео Фицхельм.
А между тем, гости продолжали прибывать, свободных мест становилось всё меньше. Мы с Уиллом, недолго думая, заняли кресла там, где стояли, то есть в начале зала, можно сказать в вестибюле, если провести условную границу.
- Может быть, пересядем поближе, пока ещё не поздно, - запоздало предложил я.
- Не стоит, здесь будет слышно ничуть не хуже, чем на том конце; к тому же, отсюда видно каждого, кто приходит.
Наконец в зале появился и сам виновник торжества. Однако прошло ещё несколько минут прежде, чем он смог добраться до своего ораторского места – каждый второй хотел поздороваться с ним лично.
Впереди свободных мест уже не было. Зато ряд, в котором сидели мы с Уиллом, был заполнен лишь на четверть. Незадолго до того, как профессор Рольпер начал речь, в нём устроился ещё один человек, - чья внешность по какой-то причине приковала к себе моё внимание. Это был невысокого роста, неприметный, на первый взгляд, джентльмен в классическом парадном костюме, с большой кожаной сумкой через плечо. Я тихо спросил у Уилла:
- Вам случайно не знаком этот человек?
- Лично мы не знакомы, но кое-что о нём я знаю.
- Выглядит он вроде бы вполне обыденно, но что-то его отличает от остальных, я бы даже сказал, очень сильно отличает. Не могу понять только, что.
- Его зовут Рой, Рой Гергерт. Ему сто пятьдесят лет.
Я онемел.
- Он выглядит максимум на пятьдесят пять…
- Возможно, и через пару столетий, если у него хватит сил прожить столько, он не сильно изменится. Мистер Рой – участник эксперимента «Долгожитель», осуществляемого Верховной Академией. Его брат Альфред Гергерт был выдающимся учёным…
- Открывшим бессмертие?..
- Ну, бессмертие – это сильно сказано. А вот продление человеческой жизни на несколько столетий… очень может быть. Ещё одна довольно интересная деталь: здесь у него есть вилла – огромная и роскошная, как дворец, стоящая в окружении райского сада. Называется это место «Маленький рай». Люди, которые там живут, почти никогда не носят одежду. Впрочем, расскажу как-нибудь в другой раз…
Можно было долго думать над сказанным, но не пришлось – как раз в этот момент зазвучала речь профессора Рольпера.
- Друзья мои, сегодня, покинув это здание, я оставлю позади долгие годы преподавания и учёной деятельности. С сегодняшнего дня я – вольный путешественник, как и мой друг Уилл Минрой. Уилл, прости, мне больше не придётся тебе завидовать.
- Я пригласил вас именно сюда потому, что между друзьями, как и в этом зале, нет непроницаемых стен. Встреча друзей – это всегда светлое событие. Жаль, что в моей жизни подобных событий было не так много. Большая её часть пронеслась незаметно. Я мало кому об этом рассказывал… в ней был один памятный период – словно яркий фрагмент из какой-то другой жизни… время, когда я был поэтом, задумчивым и мечтательным юношей, с которым произошла чудесная перемена… Но эту перемену, пробудившуюся вдруг во мне страсть я принял за странное наваждение – вскоре после разговора с моим дядей Вацлавом. Мой дядя сказал мне: «Бросьте эту бесплодную поэзию, мой юный Генрих, вас ждёт блестящая карьера, успехи, о каких вы не мечтали! Могу поклясться, с вашими способностями вы гораздо больше пригодитесь миру как учёный! Я не тороплю вас и даже не настаиваю на своём предложении, но задумайтесь вот над чем: что ещё можно найти в поэзии такого, чего никто не нашёл до вас? Всё в ней – повторение пройденного. Что бы вы ни сочинили, «нечто подобное где-то у кого-то было». Если не прислушаетесь к моим словам, скоро вам станет до боли знакома эта фраза. В каком-то смысле литература уже изжила себя. Знаете ли вы, мой юный друг, что ресурсы современной научно-информационной базы позволяют обычному человеку самому создать поэта-писателя и его произведения, то есть без особой сложности стать им в какой-то мере. Согласитесь, это увлекает больше, чем чтение чьей-то книги. Ну, а что касается науки… буду с вами откровенен, она также себя исчерпывает. Но поскольку человек – экспериментатор по своей природе, в её области всегда возможно появление чего-то нового! Я не хочу сказать, что в увлечении поэзией нет никакого смысла. Напротив, как хобби, она вполне может послужить вам. Идя по пустынному коридору, вы вдруг услышали, что за одной из дверей звучит музыка. Мой юный друг, вы просто открыли не ту дверь».
- По какой бы дороге мы не пошли, на ней будет множество чужих следов. Но все они оставлены в прошлом. Реальны только наши шаги, а раз так, нет никаких помех к тому, чтобы идти, куда велит сердце. Я не сказал ничего подобного моему дяде – мне было тогда всего шестнадцать…
- Годы монотонной жизни, проведённые в стенах научных и образовательных учреждений, говорят о том, что настоящее порой укрывается прошлым так, что мы почти его не чувствуем; говорят о равнодушии, скептицизме по отношению к настоящему, о болезни, которая с лёгкостью распространяется в сферах науки и образования, - а значит, и за их пределами. Когда мы тепло одеты для жаркой погоды, но при этом у нас много важных дел, нам удаётся не заострять внимание на внутреннем дискомфорте. Так, несознательно, мы заглушаем в себе чувство настоящего, и то же делаем с теми, кому передаём знания. Попросту говоря, чем больше наше внутреннее пространство заполняется всевозможной информацией, тем меньше места в нём остаётся для настоящего, - в то время как истинное знание неразрывно связано с ним.
Лет двадцать пять назад мне случилось работать над одним научным докладом (так сразу и не вспомню, над каким именно). Решив в очередной раз сменить для этого обстановку, я пришёл в Вильский парк и там удобно расположился на скамье вблизи центральной аллеи. Как раз в то время по аллее пробегала гурьба ребятни вместе с мистером Джеффом. Судя по их внешнему и эмоциональному состоянию, они бежали довольно долго, вероятно, оббегали весь парк. Мне стало любопытно… я отложил работу, - и, помниться, был даже рад тому, что нашёлся повод это сделать. Они остановились в каких-нибудь двадцати шагах от меня, так что мне довелось рассмотреть их и расслышать. Мистер Джефф, который находился в центре дружной толпы, взял за руку особенно восторженных девочку и мальчика и принялся вращать их вокруг своей оси. Невозможно забыть, каким было его лицо в ту минуту. Столько энергии, столько радости излучало оно… столько света, что, я буквально замер, глядя на него. Должно быть, во мне замер мой пессимизм. В ту минуту я вспомнил – и понял так ясно, как никогда – что вот также радоваться и любить мечтал в свои шестнадцать. Несколько детей потом ушло, но остальные явно не торопились и не желали расходиться. Кто-то подал идею научить мистера Джеффа играть в футбол. Большинство идею поддержало и все отправились на футбольное поле. Вложив свой доклад в папку, я, не спеша, держа дистанцию (чтобы не привлечь к себе ненужное внимание) двинулся вслед за ними. Я подошёл к полю, когда игра уже началась. Мальчишки время от времени останавливались, собирались возле мистера Джеффа, снова и снова объясняли ему правила, показывали, как нужно играть. Я ждал, что вот-вот от кого-то прозвучит реплика: «Да бесполезно это! Мистер Джефф не научиться этой игре! Не все же могут играть в футбол!» Но ничего подобного не прозвучало. Все как один верили в него. И с каждым разом у мистера Джеффа получалось всё лучше и лучше. А ближе к концу игры он забил гол, чем вызвал всеобщее ликование. Я был потрясён не меньше их, и вот что тогда подумал: на чужом поле жизни, как и на футбольном, можно играть так, что забитый тобой гол принесёт радость тому, против кого ты играешь.
- Уходя из парка, я остановился возле Сатурна. Мне вдруг стало понятно, почему эта карусель самая большая на свете. До сих пор в жизни для меня были две высочайшие вершины: одна – смерть, другая – печаль. Всё прочее вращалось вокруг них. Теперь же я отчётливо разглядел две другие, столь же высокие: это любовь и радость. В центре Сатурна, как и в центре колеса жизни, не две вершины, а четыре, абсолютно равные! Наша жизнь не вихрь, не безумное вращение по малому кругу, в котором мы лишь сталкиваемся с иллюзиями, где быстро зарождаются, а потом постепенно разрушаются наши мечты, и всякое восхождение имеет тошнотворный финал. У неё четыре вершины, и, в отличие даже от самой большой карусели в мире, круг её необозрим. Невозможно понять её, глядя со стороны, боясь исчезнуть за горизонтом, не отдавшись полностью путешествию по ней.
- Вот из таких простых наблюдений позже и родилась идея создания так называемой философской игры, смысл которой заключался в выведении ученика (или учеников) на глубинный диалог с самим собой. По мнению многих, она стала свежей струёй в образовании. И, конечно, благодаря ей, наша с Лео жизнь в научной среде стала более разнообразной и интересной. Тогда же мы разработали несложную материалистическую теорию, признающую существование души, но вместе с тем отрицающую смысл её независимого от тела существования, признающую жизнь после смерти, но вместе с тем отрицающую её бесконечную продолжительность. Вот как это было. Я пришёл к Лео и сказал: «Нам нужно каким-то образом спрятать душу». Он, естественно, спросил: «Ты о чём?!» Я ответил: «Душа стала слишком явной, она лежит на поверхности, словно мёртвая рыба, и по сути мало кого волнует. То, что прежде было тайным знанием, в наше время смешалось с обыденными вещами. Я часто слышу, как время молвит человеческими голосами: «Коль скоро мы духовны по своей сути и вечны, коль скоро мы обладаем всеми необходимыми знаниями, можем позволить себе всё, что угодно – ни в этом мире, так в виртуальном». Ты это слышишь, Лео? Тебя это не озадачивает?» На что Лео иронично сказал: «Как ты собираешься, Генрих, спрятать единственное, что существует? Впрочем, если у тебя есть идея, валяй!» Он был уверен, что я преувеличиваю, что мне следует относиться к людям немного проще, но по-дружески поддержал меня. Впоследствии он даже стал приверженцем нашей теории.
Философские игры... химерическая теория…Таким образом, я пытался проложить мост к заброшенному поэту. Однако, я по-прежнему был связан множеством дел и обязательств для того, чтобы иметь возможность осуществить свою юношескую мечту.
Вскоре после ухода из жизни мистера Джеффа Вильский парк должен был превратиться из обычного в виртуальный, каким, собственно, он и планировался изначально. Это был бы переломный момент – не только в истории моего города, но в истории современности вообще. По крайней мере, я ощущал это так. Что же касается городского совета, на нём не предалось большого значения тому, что площадь в тысячу с лишним акров, богатая природными красотами, станет вместилищем виртуальных миров, и уже этим будет привлекать к себе посетителей. Считая своим долгом предостеречь от такого шага, я выступил перед городом с речью. Я говорил о Натуральном и Искусственном, их мирном и не совсем мирном сосуществовании в различные периоды истории, о понимании того и другого, важности баланса между ними. О том, в сущности, что чем большую роль в нашей жизни играет Искусственное, тем она сложнее, чем она сложнее, тем меньше в ней определённости, а чем меньше определённости, тем большую власть в ней имеет прошлое над настоящим. В результате погружения в Искусственное мы становимся заброшенными для самих себя. Моё выступление успеха не имело. Город стремился к переменам, мировой известности, жаждал новых ощущений, - неужели какая-то речь могла сдержать подобный порыв?!
- Друзья мои, сейчас, перед тем, как уйти, мне бы хотелось сказать то же, что и тогда, только немного другими словами. Чем больше мы живём Натуральным, тем проще и определённее наша жизнь, тем ближе мы к настоящему, а чем ближе мы к настоящему, тем более полноценными и счастливыми себя чувствуем. За пятьдесят лет мною было написано немало научных работ, но, кажется, ни одна из них не отражает истину так, как эти простые слова.
Профессор Рольпер продолжал говорить, но для меня его речь оборвалась на этом месте – без видимой причины в воздухе появился сильный аромат мускуса, что не могло не отвлечь моё внимание. Странным было и то, что Уилл его не чувствовал. В поисках объяснения я бросил взгляд на сумку мистера Гергерта – она была приоткрыта. «Вот и ответ», - подумал я: «В похожей сумке Ален Хартер переносил своего далмакского питомца. И этот аромат, хоть он и напоминает женские духи, определённо, имеет сходство с тем, что распространился по актовому залу университета во время незабываемой речи профессора».
Я стал наблюдать за каждым действием этого человека, будучи уверен в том, что тайна, которую он несёт в себе, заключается отнюдь не только в его возрасте. Оставив сумку на соседнем кресле, он медленно встал, выпрямился. Медленно и важно (что в его случае выглядело абсолютно естественно) двинулся по залу, притягивая к себе всё больше и больше внимания. Затем остановился – чтобы посмотреть в окно, - похоже, не просто так, а с какой-то целью. «Что это значит?» - заговорило во мне чувство тревоги: «Где профессор Рольпер? Почему неслышен его голос?» Я попытался встать, но ощутил в своём теле такую тяжесть, что тут же бессильно рухнул в кресло. Правда, вопрос тут же отпал сам собой. Профессор наверняка находится в экспрессе, который только что отправился от здания. А мистер Гергерт смотрит ему вслед. Мистер Гергерт просто смотрит ему вслед…
Но вдруг он поворачивается лицом к залу и обращается ко всем со словами:
- Леди и джентльмены, прошу вас, не расходитесь! Мне нужно немного вашего внимания.
Прозвучало негромко и довольно сухо. Зато когда просьбу пришлось повторить – поскольку не все её расслышали (либо восприняли) – в голосе почувствовался холод и убеждение. Это был голос властного и очень уверенного в себе человека, и, впрочем, это была уже не просьба, а требование. Говорить в подобном тоне, да ещё с членами Верховной Академии… просто немыслимо. Но очевидно, сто пятидесятилетний мистер Гергерт мог себе такое позволить.
Зал начал наполняться таинственными вибрациями. По моему ощущению это было начало какого-то большого конца… нечто, чего многие из нас ждали и к чему готовились… Рано или поздно это должно было произойти…
- Уход профессора Рольпера для меня очень символичен, - начал мистер Гергерт, заняв место оратора. – Тот, кто только что стоял здесь, тот, чьи слова взволновали, наверняка, многих из вас до глубины души, является ярким примером философа, олицетворением философского человечества. Поэтому, - и в связи с современными научными достижениями, - мы можем говорить сегодня не только об уходе одного человека, но и о закате многовековой истории. Всё так, глубокоуважаемые: эра философского человечества заканчивается, и мы с вами стоим на пороге Нового… Дядя Генриха Рольпера был прав, когда говорил о том, что философия изжила себя. Будем откровенны, люди философствовали потому, что им приходилось философствовать, потому, что искали бессмертие и не имели бесконечного простора для эксперимента. Но теперь у них есть и то, и другое. Будущее, о котором человечество столько грезило, будущее, в котором мы с вами, собственно и живём, доказывает, что человек по своей природе не философ… он – экспериментатор. Но, без сомнения, пока мы к этому будущему шли, нам нужно было обманывать себя, точнее, философски вводить себя в заблуждение, чтобы утешиться и утешить других, ведь в противном случае мы могли бы не дожить до лучших времён. Человек-философ говорил себе, что если бессмертия не существует, то всё позволено, и, конечно же, был прав – ибо верил, что оно существует. Но в его словах только половина правды. Мы же сегодня говорим: бессмертие существует, и всё позволено! И в наших словах вся правда!
Мистер Гергерт вещал, словно оракул. Возникало ощущение, что его слышит весь мир. Впрочем, мне уже было это знакомо. Кто читал мой первый рассказ о Вильском парке, знает, о чём я говорю.
- Пока у нас не было того, что есть сейчас, нам ничего не оставалось, как жить по-философски: прописывать истины, ходить вокруг да около них и водить других за собой. Пока нам нужно было верить, мы верили, пока мы только строили наш человеческий мир, нам не следовало прекращать строительство. Иными словами, человечество не должно было (да и не могло) до поры до времени узнать всей правды о себе.
Профессор Генрих Рольпер говорил нам о Натуральном и Искусственном… говорил так, как и полагается философу. И, вновь-таки, мы услышали с вами только половину правды. А теперь вот она вся: баланс между Натуральным и Искусственным – вещь относительная, значения того и другого с течением времени меняются (профессор, конечно, говорил об этом тоже, но я особенно это подчёркиваю); в наши дни для гармоничного существования и развития цивилизации, если уж говорить на простом языке, требуется гораздо больше Искусственного, чем прежде. И все мы прекрасно это знаем.
- В начале истории у человечества было больше Определённости, чем в последующие времена. Были только человек и природа, - почти ничего Искусственного между ними… Однако человек зачастую не чувствовал себя в безопасности и не имел комфортных условий для жизни. Со временем количество Искусственного между ним и природой возрастало – что служило цели повышения безопасности его жизни и уровня её комфорта. Иными словами, мы двигались от Определённости – которая не так уж и определённа – к Вероятности – которая не так уж и вероятностна. От Единичности к Множественности. От Простого к Сложному. От Сложного, доставляющего нам немало лишних забот, к уверенному управлению им. Правда заключается в том, что Натуральное – не наша жизнь, а поле для нашей жизнедеятельности, не само здание, а земля, на которой оно возводится, и строительный материал. Тогда как Искусственное и есть нами построенный, наш человеческий мир. Рождённое из Натурального оно всё больше уподобляется ему, и вскоре станет практически неотличимым от него, то есть, полностью заменит его собой. Пожалуй, к месту будет вспомнить библейский Эдем. Мы покинули его потому, что, будучи разумными, а не вечными младенцами, как все остальные живые существа, не могли вечно жить в колыбели. Мы покинули его, чтобы построить свой собственный рай.
Пожалуй, единственное, в чём профессор Рольпер может быть абсолютно прав, это в том, что он называет химерой – в своей теории Вселенского пессимизма. Правда, у нас есть основания не считать его теорию пессимистической. Душа вечна, но не осознаёт это вне телесного существования. Подлинного бессмертия она может достичь только в проявленном мире. Несколько десятилетий назад это прозвучало бы как абсурд, ведь тогда ещё смерть не подлежала никакому сомнению, вследствие чего для нас было естественно надеяться на спасение в квантовой вселенной. Однако смерть продолжает преследовать нас и там, она преследует до тех пор, пока от нас не остаётся одна только душа… сияющая пустота… ничто. Покидая этот мир, мы впадаем в беспамятство, а затем возвращаемся в него, в огромное и светлое существование, и желаем вновь как можно дольше просуществовать. Почему же философы называли жизнь в проявленном мире страданием? Причиной тому было его несовершенство, точнее недостроенность. Однако его возможно достроить, а значит, и навсегда избавиться от страданий.
А между тем на горизонте появилось несколько чёрных точек. Это были Автомобили, и они постепенно приближались к зданию. Что-то сразу мне подсказало, что в них находятся отнюдь не члены Академии. Я хотел было обратить на это внимание Уилла (вдруг вспомнив о нём), но его рядом не оказалось. Последнее обстоятельство окончательно вывело меня из равновесия. Мне было необходимо придать своим чувствам динамику, вероятно, просто удалиться из зала, но на этот раз я не смог даже встать с кресла – как будто был прикован к нему.
- Времена человека-философа заканчиваются! Наступает эра человека-экспериментатора! Эра, в которой человеческий и искусственный разум сольются воедино в каждом из нас! Как вы понимаете, я говорю о сверхчеловеке, о сверхчеловеке и сверхразуме.
- Глубокоуважаемые учителя, профессора, политики, искусствоведы, мои слова ломают не только стереотипы, они тревожат даже древние истины. И я понимаю ваши чувства, ибо сам когда-то испытывал их. Мы думаем, что всё знаем (в хорошем смысле слова), что основы нашего мироустройства незыблемы, но… Хотите вы того или нет, скоро о таких вещах, как старость, страдание, или, скажем, тяжёлый труд на личном опыте мы будем узнавать разве что по собственному желанию. А виртуальная реальность, в которой этот опыт в основном и будет приобретаться, станет для нас столь же полноценной средой обитания, как и внешний мир, причём, в отличие от последнего даст нам возможность совершать любые поступки, нарушать любые правила.
Сегодня я хочу познакомить вас с первыми представителями нового человечества. О, они уже здесь! Прошу вас, отбросьте ненадолго ваш скептицизм – при всём моём уважение к этому принципу мышления, - и поприветствуйте их!
В зале заметно потемнело, когда более десятка автомобилей выстроилось вдоль стены здания. Из них выходили люди… вполне обычные на первый взгляд и такие, которые только формой тела походили на людей. При виде последних публика взбудоражилась, кто-то из женщин издал панический крик, кто-то упал в обморок.
- Прошу вас, сохраняйте спокойствие! – призвал мистер Гергерт. – Эти люди отличаются от вас, но совершенно не агрессивны. Они пришли, чтобы заявить о своём существовании и на своём примере продемонстрировать то, о чём я говорю.
Но волнение не стихало. Кто-то из членов Академии гневно ответил мистеру Гергерту:
- Забирайте ваших людей и уходите!
- Но я, как и вы, являюсь членом Академии и имею полное право находиться в этом зале, коль скоро не совершаю никаких противоправных действий. Их совершите вы, если прогоните меня и моих людей. Мой взгляд на реальность заслуживает всеобщего внимания и обсуждения. Речь идёт о будущем человечества, относительно которого предстоит сделать выбор всем и каждому. Если бы я не верил в вашу объективность, не доверял вам, я пришёл бы в другое место, чтобы сказать это.
- Итак… ещё раз попрошу вас: сохраняйте спокойствие и трезвость ума! Некоторые из этих людей выглядят странно, непривычно для нас, но… искусственный разум является общим для всех, и индивидуум, ведомый им, не причинит никому вреда, поскольку тем самым он причинит вред самому себе.
Двери раздвинулись, и в зал вошли они… Среднего роста полный джентльмен с лицом, похожим на свиное рыло, белыми рентгеновскими глазами, пепельной шевелюрой (где-то я его уже видел). Высокая, стройная женщина с симпатичной, но не менее загадочной, внешностью и змееподобным хвостом. Высокий, худощавый мужчина, чьё лицо напомнило мне морду немецкого дога… глаза его как будто постоянно смеялись (его я тоже видел не впервые). Человек с крепким мужским телосложением, но с девичьим лицом. Остальные – или большинство из них – отличались от большинства обычных людей идеальной, точно кукольной, внешностью.
- Естественный вопрос: почему эти люди выглядят так? Ответ чрезвычайно прост: каждый из них является тем, кем хочет быть. Вспомните себя… Не возникало ли у вас в детстве огромное желание стать кем-то другим, скажем каким-нибудь персонажем мультфильма? Но большее, что мы могли сделать с этим желанием – это ненадолго унестись с ним в мир фантазий. Теперь же у нас есть возможность претворить его в жизнь. Философы учили: нужно просто быть самими собой – при любых обстоятельствах. И это было верно до недавнего времени. Когда человек жил в среднем семьдесят лет, и почти столько же трудился, ему, для того, чтобы иметь стабильность в жизни, чувствовать себя более или менее счастливым, следовало держаться в определённых рамках. Времени, как и возможности, поэкспериментировать над собой не было. С одной стороны люди верили: нужно быть самими собой; а с другой стороны – создавали героев, непохожих на них. Кажется, что второе не противоречит первому, а наоборот, дополняет его. На самом же деле второе скрыто говорило о том, что первое не совсем верно. Мы чувствовали, что мы не совершенны, как чувствовали и то, что когда-нибудь таковыми станем. Созданные нами много лет назад фантастические произведения о людях со сверхспособностями являются ярким тому подтверждением. И если раньше в редких случаях сверхспособностями наделяла природа, то сейчас ими мы можем наделять себя сами. Люди чувствовали себя несовершенными и жаждали быть ведомыми высшей силой, богом, но не догадывались о том, что для этого им самим предстоит его создать. И они его создали! Искусственный разум… он объединяет этих людей, и точно так же объединит скоро всё человечество. Мы совершенствовали компьютерные технологии – чтобы было проще жить? Или ещё для чего-то? Мы совершенствовали их потому, что чувствовали: это путь к свободе, путь к независимости от природы, однажды компьютер в буквальном смысле станет частью нас. Мы уподобляли виртуальную реальность сновидческой – для чего? Разумеется, для того, чтобы в ней воплощать свои мечты, грёзы, желания – что далеко не всегда удаётся нам во внешнем мире – иными словами, чтобы сделать наши сны явью. Мы стремились к тому, чтобы сбросить груз со своих плеч, (но при этом смутно сознавали, как много на нас взвалено), положить конец всем своим неудачам, из людей, вечно на что-то или на кого-то уповающих, превратиться в богов!
- Боги (или просто люди будущего) сейчас стоят перед вами. Присмотритесь к ним. Каждый из них – живая библиотека. В течение нескольких секунд каждый может дать ответ на любой возникший вопрос, получив его от искусственного разума. Разница между ними в том, что уровень доступа к той или иной области знаний у всех разный. Например, человек – свинья… это гений науки, он имеет (можно сказать, ему не страшно иметь – поскольку это вовсе не просто) максимальный уровень доступа к интересующим его научным сферам. Человека, похожего на большую охотничью собаку, как не сложно догадаться, интересует война и охота, соответственно он знает о них всё.
Люди вставали со своих мест, подходили к представителям нового человечества, рассматривали их, заговаривали с ними…
- Шизофрения… болезнь, которая преследует человечество на всём пути. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь оно сможет с ней подружиться. В наше время доктор Джеккил и мистер Хайд, образно говоря, пожимают друг другу руки, ибо один получил свободу в этой реальности, а другой в виртуальной. Согласитесь, жить, имея возможность быть и тем, и другим, гораздо интереснее, чем жить в состоянии подавленности, конфликта с самим собой.
- Друзья мои, как вы наверняка заметили, я не говорю ничего нового и ничего такого, что сложно было бы понять. Я проговариваю простые вещи, но в результате этого раскрывается их глубинный смысл…
- Мои слова о наступлении новой эры человечества можно перевести как библейское пророчество о втором пришествии Христа. В Святой книге говорилось о том, что что-то произойдёт с человеческими телами, что рай с небес спуститься на землю, что люди не будут больше умирать. Не в точности ли о том говорю я? Впрочем, по поводу тел я должен кое-что объяснить. Мы можем продлить жизнь данного нами природой биологического организма, но на сколько? На сто лет, может быть, на двести? Рано или поздно он всё равно умрёт. Все это прекрасно понимают. Всё это было известно ещё двести лет назад. Это не бессмертие. Поэтому, к тому времени, как ресурсы его будут истощены, начнётся глобальная кибернизация…
В это мгновение по непонятной причине моё тело затряслось. Голос мистера Гергерта тотчас же отдалился, а затем… всё исчезло. Перед моим взором возник пустой зал. В нём были только я и Уилл. Мой друг стоял рядом со мной, - это он тряс меня за плечо.
- Пора, Вил! Простите, что нарушаю ваш сон, но нам уже пора идти.
- Где все?..
- Минут пять назад разошлись.
- Не понимаю, как я мог уснуть, тем более во время речи профессора…
- Вы уснули в самом конце, так что ничего не пропустили.
- И всё-таки… обо мне могли подумать…
- Уверяю вас, никто плохого о вас не подумал. Ваш бывший преподаватель только поинтересовался…
- Мистер Франклин? И что вы ему сказали?
- То, что вы не спали двое суток.
- А он что?..
- Сказал, что вы были замечательным учеником, хотя и далеко не отличником. И ещё то, что сегодняшний день – один из самых невероятных в его жизни.
- Пожалуй, так же, как и в моей. Вы заметили сумку, с которой мистер Гергерт пришёл? Как вы думаете, что в ней было?
- Думаю, вещи, которые могут понадобиться ему во время путешествия.
- Путешествия?.. Допустим. А как же запах? Запах мускуса, почти такой же как…
Но не успел я договорить, как Уилл достал из кармана пробирку с синей жидкостью и слегка встряхнул её.
- Это биологический материал Эгрегия фунгурум, уже знакомого вам далмакского паука, в сочетании со специальной добавкой, придающей ему летучесть. Говорят, он раскрывает сущность наших тревог и страхов.
Я не знал, что и сказать.
- Это была импровизация. Я почти всегда ношу его с собой. Мне, как иллюзионисту, он нет-нет, да и пригодится. Когда я заметил, что личность мистера Гергерта наводит вас на тревожные размышления, решил его использовать. Как видно, не зря. Гм, прошу прощения…
Уилл наклонился и стал пристально смотреть на меня:
- Так что же вы увидели, мой друг?
На миг я задумался.
- Не уверен, что это был сон. Всё выглядело, как наяву. Это было нечто… нечто противоположное тому, что сказал мистер Рольпер.
Вместо эпилога
(выборка из материалов СМИ, сделанная мною спустя два с половиной года после событий, описанных в третьей главе)
«Вот уже неделю люди едут к нам со всех концов Земли и летят с Далмака, чтобы воочию увидеть то, что может стать одним из самых резонансных чудес двадцать третьего столетия, музей Истории Вильского парка, открытие которого состоялось сегодня!»
«Тысячи рукописных картин, фресок, сенситивных полотен, оживающих произведений, скульптур, созданных мастерами на основе документальных материалов и рассказов очевидцев… Одни (те, что находятся на нижних этажах) погружают нас в невероятную атмосферу заброшенного парка, другие (те, что находятся на верхнем, четвёртом этаже) рассказывают нам о некогда любимом всеми горожанами месте для прогулок и отдыха. Кроме того, между теми и другими есть ещё зал и галереи, посвящённые иллюзионисту Уиллу Минрою, чьё имя сегодня не нуждается в представлении, чьё творчество не только на протяжении нескольких лет было неразрывно связано с Вильским парком, но и изменило его историю».
«Наибольшее число картин приходится на долю сестёр Сьюзен и Мэгги Райли, а также далмакского художника Роберта Галахена».
«Паук-экстрасенс Антуан стал героем многих произведений. Его называют живой нитью, связывающей Далмакские аллеи с Вильским парком, между которыми всегда было очевидным внутреннее сходство».
«Путешествие вверх по музею заканчивается галереей мистера Джеффа. Если вы здешний, то многие лица на картинах будут вам знакомы. Кто-то увидит среди них и вспомнит самого себя. А в конце галереи нас ждёт огромная фреска с изображением дерева мудрости, - выполненная знаменитым далмакским художником Робертом Галахеном, она является поистине одной из самых потрясающих работ (притом, что все работы, собранные под крышей этого чудесного музея, потрясающи)».
«Мой брат Альфред был выдающимся учёным, тогда как я был, можно сказать, никем… Певец-любитель и дамский угодник… Он всю жизнь вкладывался в науку, а я всю жизнь растрачивал то, что мне давалось… Он ценил всё, каждая мелочь была для него важна… Сутки напролёт он проводил в лаборатории, а я… впрочем, вы знаете мою историю. Но когда он нашёл ключ к продлению жизни, то завещал его мне, и, причём, был абсолютно уверен в своём решении. Я сказал ему: «Почему бы нам обоим не воспользоваться им? Или почему бы тебе не поделиться своим открытием со всем человечеством? Вот что он на это ответил: «Речь идёт ни о каких-то годах, а о десятилетиях, возможно, даже о сотнях лет. Сначала следует провести эксперимент, хотя бы начать его (а это немалый срок). И нужно быть уверенным в том, что мы готовы к долгожительству. Ведь моё открытие поднимает новые жизненно важные вопросы, - если их не решить должным образом, оно, вместо того, чтобы принести пользу, сыграет с нами злую шутку, породит в мире неравенство, хаос и войны». Я спросил, почему я? Почему я, а не он? Чем я заслужил это? Альфред сказал: «Потому, что для тебя существует бог, перед которым ты преклоняешься, перед которым растворяется твоя гордость…» На миг мне показалось, что мой брат сошёл с ума. «О чём ты говоришь? Какой бог?» «Красота, Рой… ты смотришь на мир другими глазами. Послушай меня, я не готов к этому. А ты, я знаю, сможешь. Не думай, что я делаю тебе какой-то невероятный подарок, щедро награждаю тебя, и всё такое… может статься, это великое бремя, от которого ты вскоре захочешь избавиться».
Теперь мне больше ста пятидесяти. Мой брат умер… это произошло семьдесят пять лет назад. Не знаю, что больше поддерживает во мне жизнь, его открытие или его вера в меня…
Я знаю наверняка: счастье не измеряется количеством прожитых лет, оно не накапливается от того, что ты долго идёшь по горизонтали; оно существует только здесь и сейчас, ты можешь быть счастлив только в этот самый момент и ни в какой другой. То же самое и с вечностью… это не бесконечный путь, а бесконечность, нужно лишь осознать, что ты уже пребываешь в ней. Скажете, мне легко об этом говорить?.. Легко. Но не потому, что мне сто пятьдесят два.
Когда мне было сорок с небольшим, я был одержим женщинами. Не представлял себя без них. Я бы сказал, моя жизнь строилась на двух китах: сексе и творчестве. Я чувствовал себя счастливым, когда занимался тем, либо другим, и несчастным, разбитым, когда у меня не было ни того, ни другого. И, как и многим людям, мне была свойственна боязнь одиночества. Так продолжалось до тех пор, пока я не встретил одну юную очаровательную девушку. Как-то раз, когда я сказал ей, что не смогу жить без неё, она решила меня кое-чему научить. Тогда и состоялось моё знакомство с третьим китом, которого я не замечал раньше потому, что в отличие от двух других он находился не на поверхности, а под ней. Третий кит – это медитация. С ним моя жизнь постепенно обрела полноту. И если бы семьдесят пять лет назад врачи мне сказали, что мой брат ошибся, что жить мне осталось недолго, вряд ли бы это имело для меня большое значение. Не верите? Что ж, тогда добро пожаловать в наш «Маленький рай»! Там, живя на трёх китах вдали от всякой суеты, вы сами сможете во всём убедиться!»
«Общество взволновано… Эксперимент «Долгожитель» долгое время держался в секрете, но даже сейчас, когда он рассекречен, Верховная Академия не торопиться поделиться открытием Альфреда Гергерта со всем миром, и «не торопится» - ещё очень мягко сказано. Велика вероятность того, что она вообще не собирается этого делать. Вот как прокомментировал это известный учёный, доктор Логан, он же человек-свинья (который, напомню, совсем не против того, чтобы его называли так): «Пока что есть все основания считать, что Академия не планирует делать этот дар людям, и эксперимент был рассекречен только потому, что произошла утечка информации. Что тут сказать, напряжение в обществе растёт. Лет пятьдесят назад, когда у нас могла бы возникнуть проблема перенаселения, это ещё можно было понять. Но не теперь, когда у нас есть Далмак, Марс и открываются перспективы дальнейшего освоения космоса. Я думаю, настоящей причиной является страх. Мы боимся сделать огромный шаг в неизвестность, боимся потери контроля, боимся самих себя. К счастью, в мире достаточно учёных, не находящихся под колпаком Академии, - это значит, что так или иначе в ближайшее время человечество получит то, чего давно заслужило… Сопротивляться эволюции бессмысленно, это лишь сеет смуту. Что нашёл один, рано или поздно найдёт другой – это неизбежно. Так что уверяю вас, не сегодня, так завтра вам скажут:
- Вас ждёт счастливая и долгая жизнь!
В каком тогда положении окажется Верховная Академия? Я рекомендую её членам, пока не поздно, повернуться к нам лицом».
А недавнее заявление доктора Логана всколыхнуло общественные массы: «Мои знания и опыт учёного говорят:
- Мы перекопаем весь огород науки, но найдём то, к чему человечество всегда стремилось – бессмертие! Оно уже не за горами!
И говорят, обращаясь не к потомкам, а к этим конкретным людям, которые доживут до того времени!»»
«Я Генри Хайд, человек-дог. Тем, кем я являюсь, мне помог стать доктор Логан. Он и его друзья – учёные модифицировали меня и «прирастили» к моему мозгу Искусственный интеллект, что даёт мне невероятную силу и знания. Я хочу, чтобы и другие люди получили возможность экспериментировать над собой и – главное – чтобы они не боялись этого! Смело делайте шаг навстречу новому, не дайте себе зачахнуть на корню! То, что делает Верховная Академия, вернее то, что она бездействует, не идёт в ногу с эволюционным прогрессом! Она пытается задержать нас во вчерашнем дне, в котором якобы есть всё нам необходимое. Следует отдать ей должное, мы действительно живём в неплохие времена: при минимуме политических интриг и войн, когда нет сплошь и рядом разделения на богатых и бедных, когда экономические показатели в большинстве стран мира достаточно высоки. Однако мир не стоит на месте. Настала пора двигаться дальше. Если, конечно, не хотим, чтобы войны к нам вернулись. Хм, это не угроза, пока не угроза…»
«Экстравагантный представитель области космологии, модифицированный андрогин Джим Джуна в ходе научной конференции уверенно высказался по поводу будущего человечества: «Мы будем киберлюдьми, - и это уже двести лет, как факт! Нам даже не придётся выбирать. Сначала все станут долгожителями, - а кто, скажите, привыкнув жить долго и счастливо, предпочтёт остаться снаружи, то есть в бренном биологическом организме, и умереть?! Разумеется, кое-чем пожертвовать придётся… Но лучше, чем бояться этого, лишний раз спросите себя: ради чего мы принесём в жертву свободу и чувства? И дайте полностью осознанный ответ: ради всё той же свободы и чувств.
Этим путём до нас прошли другие цивилизации. Пора повзрослеть и нам. Со вступлением в эру Неочеловечества, мы сможем открыть любую дверь Вселенной. В кибернетических телах нам будет под силу построить цивилизацию даже в тёмном и безжизненном уголке космоса!
Жизнь идёт по кругу. Этому невозможно воспротивиться. Из людей, простых смертных мы постепенно превращаемся в создателей – в тех, кто когда-то создал нас, в тех, кто однажды создаст новое человечество».
Джим Джуна – один из кумиров молодого поколения. Кстати говоря, он и его обворожительная спутница, женщина – змея Лоранс Шармель, по мнению журнала «Перевоплощение» являются одной из самых сексуальных пар года».
«Не одно, а сразу три знаменательных события произошли в этот день! Ради первого мы здесь все и собрались. А вот два других стали для нас сюрпризом, да ещё каким! Такое невозможно передать с помощью слов...
Во время празднования открытия музея началась красочная феерия, которая была создана, как позже выяснилось, Уиллом Минроем и его творческой группой. Она началась как обычный фейерверк и не предвещала ничего большего. Но вот огни в небе перестали исчезать – тогда, как новые продолжали появляться. За несколько минут всё видимое пространство затянулось красочной переливающейся мантией. Чуть погодя в ней стали возникать довольно отчётливые образы, одновременно множество различных образов. Вокруг людей, застывших от изумления, будто сгустилась таинственная живая энергия. Но потом внезапно всё исчезло. Вернее, нам так показалось… На самом деле мантия свернулась и превратилась в большую сказочную птицу. Птица устремилась в сторону аттракционной зоны парка. И там разбилась о верхнее колесо Сатурна, украсив его россыпью разноцветных огней. В этот момент самая большая карусель в мире начала вращаться. Спустя двадцать лет Сатурн вновь заработал!
Но большинству наблюдателей сразу стало ясно: не только Сатурн… Вильский парк отныне снова открыт для посещения!»
Конец.
Рассказ писался на протяжении нескольких лет. Последние изменения в него внесены в декабре 2019 года.
Рейтинг: 0
26 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
