В больничной полосатой пижаме, а не в привычном черном мундире, похудевший, с лицом сероватого оттенка, Диле совсем не походил на бригаденфюрера СС. Его можно было вполне принять за бухгалтера мелкой фирмы, страдающего геморроем. Левая рука его была в гипсе, голова перевязана белым бинтом. Диле, по его рассказу повезло. По крайней мере, ему повезло больше, чем Гейдриху в Праге.
Машина Диле двигалась по главной улице Варшавы, по Маршалковской, когда перед нею вдруг раздался взрыв гранаты, осколком которой был убит водитель. Вслед за взрывом раздались автоматные выстрелы. К счастью, «майбах» Диле был бронированным, но пули пронизывали осыпающиеся стекла окон машины. Одна из них задела голову бригаденфюрера, другая рикошетом попала в левую руку, перебив какой-то там нерв и плечевую кость.
– В Варшаву, в этот проклятый город, я больше не вернусь, – сказал Диле Павлу. – Кальтенбруннер обещал оставить меня в Берлине на хозяйственной работе.
От обсуждения обстоятельств покушения, они перешли к Сталинграду. Диле был настроен пессимистически. По его мнению, война была уже проиграна Германией.
– Нам нужно сейчас активно убеждать англичан и американцев заключить с нами мир и совместными усилиями навалиться на Россию, – сказал он Павлу. – Ты, абверовец, скажи, хватит ли у русских сил противостоять объединенным усилиям Запада? У них тоже ведь человеческие ресурсы не безграничны. – Союзники сейчас запросят с нас слишком много, Альфи, – сказал Павел. – А точнее, всё, что мы завоевали в последние годы. Фюрер на это не согласится. – Фюрер не согласится, – задумчиво повторил Диле. – Гитлер не согласится, а фюрер…
Диле посмотрел на Павла внимательным, изучающим взглядом и тихо произнес: – Фюрер может сменить фамилию… – Что это меняет? – поинтересовался Павел, якобы не понимая намека пострадавшего бригаденфюрера. – У фюрера может быть другая фамилия… – Диле сделал паузу, как бы подбирая будущую фамилию фюреру и совсем слабым шепотом, почти одними губами закончил – …Гиммлер. – Ты шутишь или провоцируешь меня, Альфи? Зря, – возмутился Павел. – Я делаю скидку тебе на то, что у тебя пострадала не только рука, но и голова. – Я говорю вполне серьезно, Пауль. У него есть сила, у него есть мы, СС, гестапо. Мы сможем удержать в повиновении и народ, и фронт. Прибытие на наш фронт англо-американских войск поднимет падающий дух наших солдат. – Оставим этот разговор, Альфи, – твердо ответил Павел. – Рейхсфюрер на такую подлость не пойдет. – Хорошо, – согласился Диле. – Расскажи, как ты поживаешь? – У меня все в порядке. Сейчас служу в берлинском Управлении, но где буду завтра, знает одно лишь мое руководство. Главное, я не впадаю в пессимизм и пораженческие настроения. Скоро все изменится, Диле, и наша армия снова пойдет вперед. А поражения в затяжных войнах они случаются и у сильных армий. Важен финал войны – победа. А она будет за нами. – Тебе пора вступать в нашу партию, – насмешливо произнес Диле. – Могу рекомендовать тебя и в партию и к нам в СС. Не желаешь? – Я не достоин, Альфи, носить столь почетные звания. – Поверь мне, ты перещеголяешь своими убеждениями и верностью фюреру самого Кальтенбруннера, – съязвил Диле. – Ладно, не хочешь, не надо. Скажи, как там поживает Лора? Она была у меня. Но ты знаешь, какие у нас отношения? Правильно, последние два года никаких. Меня всего съело генерал-губернаторство. Главное, скажи, у нее есть кто? – Н-не знаю, – Павел от неожиданного вопроса слегка смутился. – Не думаю, что ей сейчас до мужчин. Она занимается с двумя детьми: твоим Вилли и моей Паулиной. – Вилли – мой сын? Не смеши. Я подозреваю, что ребенка ей сделал Рихард. – Кто? – поразился Павел. – Ее неродной братец, – усмехнулся Диле. – У них давняя любовь. Лоре не было еще и семнадцати лет, когда он сделал ее женщиной. Я же служил у них садовником. Летом двадцать девятого я как-то работал недалеко от беседки, той, что в дальнем углу. Там тогда такие заросли шиповника были, что не продерешься. Парк был изрядно запущен. Вдруг, слышу: голоса – мужской и женский. Все бы ничего, но меня смутила их интонация. Интимная была интонация. Я притаился и увидел Рихарда и Лору. Они шли и на ходу целовались. Потом зашли в беседку… Я видел, как они занимались любовью – взрослый мужчина, офицер, и юная девушка, почти девочка еще не окончившая гимназию. Потом они договорились встретиться через три дня, когда Рихард вернется из Берлина. К этому дню я подготовился – я заимствовал один из фотоаппаратов Рихарда. Он тогда увлекался фотографией, и у него было несколько камер. Я взял самую компактную, вставил пластинку. Все прошло, как по маслу. Я щелкнул их, они, в любовном экстазе и не заметили. Потом проявил пластинку, отпечатал. Фотография получилась откровенная. Было видно, что они не «Библию» читают. И знаешь, я собирался пошантажировать Рихарда, содрать кругленькую сумму в обмен за фотографию, зафиксировавшую факт совращение несовершеннолетней, и передумал. Нет, не потому, что мне стало жалко Рихарда или графа, по престижу которого был бы нанесен изрядный урон: сын в тюрьме за совращение несовершеннолетней сестры. Я влюбился в Лору, влюбился, как последний идиот, но она меня даже не замечала. Подумаешь, какой-то садовник. Но и требовать ее внимания и любви на пару с Рихардом, показав ей фотографию, я не посмел. Так и носил ее в кармане четыре года. Только когда мы пришли к власти, а она повзрослела, я осмелился объясниться ей в любви. Она меня высмеяла: не к лицу графине выходить замуж за садовника. Это она сказала мне, на котором был уже мундир офицера СС. Я уже был штурмбанфюрером. Тогда я и рискнул показать ей тот снимок и пригрозил, что подобные преступления не имеют срока давности, и что Рихарда я могу арестовать и посадить на десять лет в тюрьму, если она откажет мне в своей руке. Дурак я был. Она только возненавидела меня и ненавидит по сей день, наставляя мне рога с Рихардом.
– Глупости, – сказал Павел. – Неужели ты думаешь, что… – Не переубеждай меня, – отмахнулся Диле, – а то я подумаю на тебя. А с тобой мне справиться ничего не стоит. Раздавлю, как клопа в варшавской гостинице.
Павел ушел от Диле с нелегким сердцем. Он поверил Диле и понял, насколько небезразлична ему стала Лора, если слова о давнишней ее связи с Рихардом оказались для него столь болезненными.
2.
Шифрограмма из ГУКР «СМЕРШ» 13 января 1943 года.
«Сообщите, есть ли у вас возможность более тесного сближения с известным вам физиком? Отец».
Павел собирался поехать в Карл-Хорст и провести свободный день с Лорой и с детьми, но, подумав, он тронул машину и направил ее на Диана-штрассе навестить баронессу фон Уткунген в надежде через неё выйти на ее, так называемого, племянника Густава.
Ему открыла дверь горничная, высокая, дородная, средних лет самка в белом фартучке и с крахмальной наколкой в густых каштановых волосах. Покачивая широким задом, туго обтянутом темно-зеленым платьем, она проводила Павла в гостиную и вышла доложить о госте хозяйке.
Кэт встретила Павла и с большим удивлением и с нескрываемой радостью.
– Вы все-таки решили посетить несчастную, замерзшую до мозга костей вдову, барон, – сказала она, кутаясь в пуховый платок, связанный, вероятно, где-то в далеком оренбургском селе. – Я попрошу, чтобы нам сварили глинтвейн. Вы не откажетесь?
Кэт подставила Павлу для поцелуя щеку.
– Не откажусь, – ответил Пауль и поцеловал баронессу в холодные, почти безжизненные бледные губы. – Однако, – только и смогла произнести она, пораженная наглостью нежданного гостя, который не только осмелился поцеловать ее в губы, но и обнять. – Однако… от вас идет неимоверное тепло, барон, и поэтому я не гоню вас прочь за вашу наглость.
Павел расстегнул китель и сказал: – Положите ваши руки ко мне в подмышки. Кэт последовала его команде. – Вы вгоняете меня в жар, барон. Я сейчас упаду…
Кэт действительно начала оседать на пол. Павел подхватил ее на руки и понес на второй этаж. Попавшейся навстречу удивленно вытаращившей глаза горничной, Павел приказал приготовить глинтвейн и принести в спальню госпоже баронессе.
Кэт смотрела на Павла взглядом жертвы, обреченной на казнь. Ее невесомое тело не пыталось сопротивляться и защищаться. Правая ее рука лежала прижатая к груди Павла, левая откинулась и безвольно покачивалась в такт шагам.
В спальне отопление было включено на всю катушку и было жарко. Павел положил Кэт на постель, сам сел рядом, держа ее за руку. Они молчали, оба понимая, что с ними должно произойти нечто неожиданное, необдуманное и оба оттягивали роковое событие, о котором еще час назад и не думали.
Горничная постучала в дверь и вкатила столик со стоящей на нем чашей с напитком и две стеклянные кружки.
– Будут ли еще какие приказания, госпожа баронесса? – спросила горничная хозяйку, неподвижно лежащую на постели, с сожалением глядя на Павла глазами опытной распутницы. – Ты свободна, – ответил Павел. – Дальше мы обойдемся без твоей помощи.
Выпрямив спину, горничная гордо унесла свою высокую грудь за порог спальни.
Павел наполнил кружки горячим напитком и одну подал приподнявшейся Кэт. Потом, полный сомнений: следует ли это делать, – он обнял Кэт, слегка охмелевшую от глинтвейна, поцеловал и стал поднимать подол ее платья…
…Платье Кэт было изрядно помято и в пятнах крови. Ольга сказала тогда, на вечере, правду: Кэт, несмотря на несколько лет замужества, осталась невинной.
Обессиленная, она лежала, раскинувшись на кровати. По бледному лицу ее, по щекам стекали крупные капли слез.
Осторожно, словно с тяжелобольной, Павел совлек с Кэт платье и укрыл ее одеялом.
– Почему ты ко мне пришел? – спросила Кэт некоторое время спустя. – Ты меня приглашала, – ответил Павел, – вот я и пришел, – и добавил: – Потому что мне было плохо и не хотелось быть с людьми, которым хорошо. – А сейчас? – спросила Кэт, прильнув к груди Павла. – Легче. – Мне тоже. Меня сейчас не морозит изнутри. Прижми меня крепче…
Помочь сайту
Поздравления
