Помочь сайту
Поздравления
Миллион синих роз
1 сентября 2014 -
Влад Галущенко
В кабинете участкового захудалой деревушки Волковки было жутко холодно. Хотя послали меня на стажировку в областной центр, начальники отделов разных уровней отфутболивали курсанта выпускного курса полицейской академии все ниже и ниже, пока я не оказался здесь. Дальше - бескрайние поволжские степи, где преступления могли совершать только степные волки и гадюки. Там не было даже медведей-прокуроров, как в тайге. На участке сто на сто километров самым главным слугой закона являлся участковый капитан Майоров, двухметровый усатый великан, который и сидел сейчас передо мной, разгадывая кроссворд в «Огоньке» столетней давности.
Я с интересом наблюдал, как карандаш медленно погружается в волосатое ухо Петра Петровича, ожидая его появления с другой стороны. Видимо, он пытался выковырнуть из мозгов ответ на вопрос кроссворда.
- Не может быть такого слова, потому что такого длинного слова быть не может! – от громового баса капитана я вздрогнул. – Сявка, какое самое короткое мужское имя ты знаешь?
- Ян. Только мое имя Савва Львович, товарищ капитан. В переводе с арамейского означает «старец». Ну, вам можно просто Савва, - без запинки выпалил я. С моим айкью в сто сорок - это не вопрос.
- Правильно – с армейского, салага. Ничего, послужишь с мое – и не то забудешь! Мне по сапогу, сколько евреев было у тебя в роду. А женское?
- Ли. Нет, правильно - арамейского. Многих русских этим именем называют. Например, был такой на Руси знаменитый промышленник Савва Морозов.
- Не учи ученого богу молиться. Мне глубоко плевать на твое еврейство. Вот. Так. И там и там по две буквы. А теперь умножь на сто и прибавь два. Сколько будет?
- Двести два. Только я русский.
- Ага, конечно. Папа – Лев Абрамыч, мама – Роза Львовна, а ты русский. Читал я твою сопроводиловку. Вот. Помню, водили нас как-то на сборах в Эрмитаж. Тебя посадить там на одной картине за стол с неглаженой скатеркой заместо Христа – никто подмены и не заметит. Русский он! А тут только одиннадцать клеток. А у Иисуса - что в пятой графе записано было? Тоже русский? Неправильный у них вопрос, однако. Надо жалобу в редакцию написать.
- А что за вопрос, Петр Петрович? – придушил я свою амбицию.
- Да город, Сявка, в названии которого одно мужское имя и сто женских.
- Так это Севастополь.
Петрович вылупил на меня свои серо-зеленые глазки, потом покашлял для солидности и, поплевав на карандаш, втиснул слово в узкие рамки кроссворда. По его пыхтению понял, как он меня ненавидит в эти минуты.
- Гражданин Сявка, отпустите меня спать. Я устала, - Анка-пулеметчица, сидевшая на прикрученном к полу табурете справа от меня, строила глазки с потекшей дешевой тушью, и вытягивала густо намалеванные губы утиной гузкой.
- Я тебе не Сявка, а гражданин помощник участкового, - грубо оборвал сексуальное домогательство девицы. Звание придумал сам.
Привез ее к нам после обеда командир роты соседнего с деревней ракетного дивизиона. Пулеметчицей Анку прозвали за скоростное обслуживание служивых местного гарнизона. Петрович доверил мне самому заполнить протокол допроса. Осталось сделать опись вещей задержанной. Я вывалил на стол содержимое ее ридикюля с замком в виде двухголовой змеи. Редкая по нынешним временам вещь.
- У бабки Груни на французкие резинки выменяла, - пояснила деревенская путана, заметив мой интерес к сумочке, и жадно схватила выпавший тюбик помады.
- На что? Ей же под сто уже. На что они ей? – у бабы Груни я квартировал.
Ошеломленно уставился на девицу, красившую без зеркальца губы язвительной фиолетовой помадой. Из негритянских ее губы превратились в слоновьи. Оч-ч-чень сексуально. Для слонов.
- Так они же с запахом клубники. Она их с чаем заваривает, - Анка засучила стройными ножками в чулках из рыбацкой сетки. – И еще мне в туалет надо. Желательно в теплый. Очень срочно.
А я-то думал - бабка чаек вареньем заправляет! Растерянно посмотрел на Петровича.
- Че лупками хлопаешь? Где я ей возьму тридцать первого декабря теплый сортир? Зима же. У нас и холодного-то нет. Сам видел, какая пирамида там в дыре намерзла. Чисто египетская, мать ее. Веди за сарай, пусть осваивает квадратно-гнездовой метод. Не графья.
- А бумагу? – путана надула губы вареником.
- Какая тебе бумага? – взъярился капитан. – Там такая морозяка, я давеча струю палкой отбивал! Веди уже.
И тут в коридоре раздался выстрел и свет погас. Истошно завопила Анка.
- Всем сидеть по местам. Кто дернется – пристрелю! – оглушил меня рев участкового. Луч его фонарика забегал по стенам. – Тихо! Замрите!
- Петрович, - тихо пискнул я шепотом через минуту тишины. – По-моему, это лампочка взорвалась, вот и замкнуло. Не похоже на выстрел.
- Да? Вот и я так думаю. Проверь автомат, - луч фонаря уткнулся в электрощиток на стене у двери.
Я щелкнул тумблером. Лампочка в кабинете зажглась.
- Ты это, как там тебя по-русски, Савка, проверь, как там наш шпион, - Петрович настороженно сидел в углу в продавленном насмерть кресле, держа в одной руке пистолет, а в другой – зажженный фонарик.
Шпионом капитан называл привезенного еще утром немого щупленького мужичка, бродившего возле ракетной базы. Доставил его все тот же бдительный командир роты. Петрович еще не хотел принимать арестованного.
- Раз шпион, так сами им и занимайтесь. Мне подавай бандитов, там, убийц, душегубов разных.
Хулиганов еще можно. А шпионство – по военному ведомству. Завтра Новый Год, а ты мне хочешь всю отчетность испортить. Сурьезное дело, а я майора уже десять лет получить не могу. Че сами не допрашиваете?
- Как? Немой он. Языка под корень нет. Потому и подозрение на шпионство. Любят они к нам инвалидов разных засылать. На жалость нашу давят.
- А грамотный? Пусть пишет явку с повинной.
- Сам знаю. Не дурак, коль до капитана дослужился. Написал он, что документы дома забыл, а где дом – не пишет. Адреса, пишет, нет. Туман распыляет. Дом есть, должон быть и адрес, пральна, Петрович? Может, за окияном его дом? Притом, пойми, нет при нем шпионского снаряжения, окромя лыж. Прими, а? Да и нахрена нам тут комиссии столичные?
- А еще что пишет? Может, он турист из соседнего города, на лыжную прогулку забрел?
- Вот и проверь, Петрович. А то я его прессанул, так он совсем писать отказался.
- Сильно прессанул?
- Да в окоп его мои солдатики бросили и сверху на самоходке поездили. Осерчал он сильно. Кровь у него от грохота из ухов пошла.
- Ну, вы, военные, и звери. Ты бы еще ему портянкой солдатской рот заткнул, изверг.
- Затыкали. Не помогло. Короче, на тебя у него злобства пока нет. Проверь. Помягче. Узнай, где дом, поищи документики, и по своим линиям прогони. Ежли окажется наш, клянусь твоими погонами, заберу взад. Два зуба даю впридачу.
- Нахрен мне твое гнилье? Суп из них варить? Ты бы лучше ящик тушенки подбросил из своих запасов.
- Буду пробегом – занесу. Бывай. Не скучай. Звезду получай. Гы-гы-гы.
Но и Петровичу шпион писать отказался. Показывал на уши и тряс головой. Может, он теперь еще и глухой?
Я вышел в коридор. Так и есть, горит только одна лампочка напротив ближней женской камеры, отгороженной решеткой из ребристой арматуры. Напротив дальней, мужской камеры, на полу блестели мелкие стеклышки. Я сделал несколько шагов по коридору и ахнул. На шконке лежала аккуратно сложенная стопочкой одежда шпиона, а самого его в камере не было.
- Петрович! - заорал я что есть силы. – Шпион сбежал!
Из комнаты участкового прогремел выстрел. Влетел в помещение и увидел лежащую на полу Анку, закрывающую руками голову.
- Зачем вы ее пристрелили, товарищ капитан? – я зло уставился на сидящего в кресле участкового, разгоняющего пистолетом дымок от выстрела.
- Да нет, живая она. Ты так заорал, что я нечаянно нажал на курок. Вон, видишь, - его прокуренный палец указал на дыру в потолке от осыпавшейся штукатурки.
Я видел. Петрович вынул из сейфа ключи от камер.
- Вставай, Матрена, - он пнул валенком ошарашенную всем происходящим Анку. – Закрою ее от греха подальше.
- Так, это… В туалет она просилась.
- Эх, молодой ты еще, Сявка. Да ее сейчас так от страха запнуло, что и завтра об энтом не вспомнит.
- А я слышал, что наоборот. Говорят, медведей от испуга на понос пробивает.
- Так то ж медведи, они в скоростничка не играют. Пошли, Мотря.
Он толкнул путану в скрипнувшую дверь камеры.
- Замерзну ведь я тут. Отпусти, начальник, ради праздничка, - жалобно заскулила Анка, но Петрович уже со скрежетом и грохотом открывал дверь мужской камеры.
Он стволом пистолета ворошил одежду заключенного, как будто тот мог спрятаться между ее складками. Два раза перевернул матрас. Заглянул под лежак, но там не было ничего, кроме пустой картонной коробочки. Оценивающе поглядел на ведро-парашу, стоящее в дальнем углу в густой тени от деревянной перегородки между камерами.
- Ты когда его, студент, последний раз видел здесь?
- В обед, когда от бабы Груни кашку с компотом ему приносил. Потом с Анки допрос снимал.
- А тарелка с кружкой где? Он одетый был?
- Да. Холодрыга же. С чего ему раздеваться? Он на шконке лежал, в матрас завернутый. Тарелка с кружкой? Я не забирал. Здесь должны быть. Но… нету. А, вон они, в коридоре валяются.
- Так это он, скотина, тарелкой лампочку разбил. Точняком. А во вторую лампочку кружкой промазал. Хотел смыться по темняку.
- Не хотел, а смылся.
- Ты меня с мыслей не сбивай, студент. Я в сказки про духов с детства сопливого не верю, так как убежденный материалист. Все мы из матерьяла сделаны, а он, как учил Маркс, не исчезает, а только истирается. И потому созрели у меня большие подозрения.
Мы вышли в коридор. Петрович нес стопку одежды на вытянутых руках, как готовую взорваться бомбу. Я подобрал и нес тарелку с кружкой. Теперь это вещдоки. В кабинете остатки от шпиона капитан запер в сейф. Сел в свое кресло и стал сверлить меня двухцветными глазками.
- Студент, и кто виноват? Я по должности не могу. Остаешься ты. Ведь это ты обыскивал его. Все запрещенное отобрал?
- Все. Ремень, ножик и зажигалку вместе с рюкзаком ракетчик передал. А больше у него ничего и не было.
- Не ври мне, студент. Чего щеки полыхнули?
- Это… Сигары он попросил оставить. Говорит, греться ими буду. Холодно. Я и пожалел.
- Что за сигары?
- Похожи на кубинские, видно, дорогие. В коробке такой, квадратной.
- Ну, вот ты и попался! - Петрович сбегал в камеру и принес упаковку. - Читай, что там по-ихнему написано.
- Да я только английский знаю, а тут на испанском написано.
Капитан смачно сплюнул мне на валенки и сунул картонку в сейф. Потом долго растирал виски, помогая мыслительному процессу.
- Вот. Должен я теперь тебя арестовать, студент. Получишь срок на полную катушку за пособничество шпиону и организацию его побега. Когда ж ты ему дверь отворил? А-а, точно! В обед же. Когда я в кабинете Анку у ракетчика по описи принимал. Не кормил ты его, а побег готовил.
- Ага, а кто тогда лампочку в коридоре пять минут назад разбил?
Петрович долго разглядывал свой обвинительный перст, направленный в мою голову.
- А никто. Случайно сама взорвалась, – наконец, выдавил он. – Я тебя насквозь вижу, гаденыша. Быстро ты ссучился, однако. Как он тебя круто вербанул. За секунд. Ушлый, видать, шпионяра. Пиши объясниловку, - Петрович бросил мне несколько листов бумаги. – Подробно пиши. Колись начистоту. Излагай, как родной маме. Где, когда, зачем познакомился со шпионом, какой террористический акт собирались вдвоем провернуть, как держали связь с заграницей. Все пиши.
Капитан удобно устроился в кресле напротив и уставился на меня своими рыбьими глазами, поигрывая пистолетиком. Как бы опять случайно не выстрелил.
Я усердно заскрипел ручкой по бумаге, переписывая инструкцию по действиям в случае атомной тревоги, которая висела за спиной участкового. В это время мысли мои были далеко от проблем ядерной опасности. Меня волновала собственная безопасность. Взгляд блуждал по комнате в поисках выхода, пока не натолкнулся на содержимое путанского ридикюля. Я ведь так и не закончил опись предметов.
Меня привлек только один предмет из боевого снаряжения путаны – аккуратно завернутый в ажурный платочек шприц. Я сразу понял, что в нем клофелин. Анка явно не была наркоманкой. В деревне с наркотой тяжело, так что ее интересы лежали в других сферах, в основном ниже пояса.
Мне показалось, что от напряжения у меня мозги потрескивают, как бы капитан не услышал. План был готов за минуту.
- Хочу пить, - я демонстративно бросил на стол ручку и сложил руки на животе.
- Студент, ты пиши, не отвлекайся. Не бузи.
- Я не бужу… не бузю… в общем, пока не дашь мне мой кофе, с места не тронусь.
- Это когда это мы с тобой, шестерка шпионская, гуся жрали на бредерштраф? Ты не груби тут нам здесь. Ишь, гоноштырь незаклепанный! Какой тебе еще кофий?
- В термосе. В моей сумке. Мне баба Груня его каждый день варит.
Петрович сунул пистолет в кобуру и стал копаться в моей спортивной сумке.
- Интеллигенция хренова. Кофея им подавай с чаями. Бражкой они уже брезгают, понимашь. Может, ты по утрам еще и в душе моешься, студент?
- Да, из ведра обливаюсь холодной водой.
- На морозе? Врешь, студент.
Я смотрел, как участковый отхлебнул прямо из термоса глоток, поискал блаженным взором господа на закопченном потолке с искорками инея, и потянулся за стаканом.
- А ничего кофиек, смачный. А мы его еще усилим для сугрева, - капитан достал из стола ополовиненную бутылку конфискованной водки и щедро плюхнул в стакан. Потом начал цедить по капельке, причмокивая и растягивая удовольствие.
- А мне?
- Тебе, гражданин арестованный, теперь кофий долго будет не положенный. Привыкай. Тебе теперь лет десять баланда будет положена, - он закатился дурным икающим хохотом.
Даже смотреть противно, не то, что слушать. А я и не слушал, а внимательно следил за уровнем жидкости в стакане. А он катастрофически быстро понижался.
Выручила меня Анка.
- Изверги, скоты, пидоры сраные, смеются они над бедной девушкой. Выпустите меня немедленно! - пулеметная очередь неблагозвучных эпитетов донеслась из коридора. Ей-богу, бумага покраснеет, если их записать.
Петрович вскочил и зашарил в сейфе. Я понял, что он решил заткнуть неблагозвучный фонтан.
- Ключи в мужской камере остались, - подсказал я ему.
Все пошло в русле моего плана. Капитан шмыгнул в дверь. Я вскочил и щедро выдавил весь шприц в остатки кофе. Плеснул еще водки. Осторожно выглянул в коридор. Участковый судорожно рвал ключи из открытой двери мужской камеры. Я метнулся к своему теплому табурету и схватил ручку.
Через секунду по хрусту и дикому вою понял, что у Анки в ближайший месяц будут проблемы с оральным сексом. Придется вычеркнуть его из списка услуг. Грязевой поток мгновенно иссяк, остался только мелкий ручек тихого стона. После смачного удара валенком в область души пересох и он.
Капитан опять вальяжно развалился в кресле и залпом допил остатки кофейной бурды, тем самым погасив проснувшуюся звериную жажду крови. Сидит эта жажда в каждом из нас. Чаще спит, но иногда и просыпается. Не дай бог.
Я усердно шуршал по бумаге, боясь поднять глаза и всем видом источая смирение и покорность.
- Так, студент, поторапливайся. Скоро полночь. Праздновать мне пора. Вот закрою тебя на освободившееся место и выпью за свои новые погоны в наступающем году. За тебя мне теперь точно майора дадут. И буду я – майор Майоров. Чуешь, как славно звучит? Дважды майор буду, это тебе не шиш с горчичным маслом. А там, глядишь, и папаху дадут. Брюки закажу с лампасами. Домик достро…- голова будущего генерала свесилась набок и он захрапел.
Первая половина моего плана закончилась полным успехом. Высвободил связку ключей из его ослабевших пальцев, вынул из кобуры пистолет и запасную обойму, и вышел в коридор.
Анка стояла на корточках в углу камеры и по-собачьи повизгивала. Я открыл дверь.
- Свободна, иди домой, - но девица даже не шелохнулась.
Поднял ее с пола и подтолкнул к двери.
- Идти можешь? – наконец, она поняла меня и кивнула. Всунул ей в руку ридикюль.
Поддерживая рукой разбитую челюсть и шатаясь, бедная Анка побрела к выходу.
Ничего, таким не привыкать к побоям. Они сами выбрали свою судьбу. Отлежится, причепурится, и через неделю опять пойдет по своей кривой тропинке.
Меня сейчас волновало другое. Шпион. Чтобы отмазаться от тяжкого обвинения в пособничестве, надо его обязательно найти. Я еще раз осмотрел пустую мужскую камеру, ощупал руками шершавые, крашенные зеленой краской, стены и деревянную перегородку между камерами, оклеенную пестрыми дешевыми обоями. Даже засунул руку в крохотное окно вентиляции под самым потолком. Одежда была, а тела – нет. Мистика.
Если бы он сгорел, то хоть пепел бы остался, запах дыма, наконец. А тут – полное растворение. Пустота. В голову полезли сказки про невидимок и прочая хрень. Еще раз глянул на вентиляцию. Может, он оборотень? Тогда ему надо превращаться в змею, чтобы пролезть в такое отверстие.
Нет, в волшебство и призраков я, как и участковый, тоже давно не верил. Он прав - надо искать материальную версию.
Может, перегородка? Повернул шпион доску и … И оказался в соседней камере. Тоже закрытой. Не, он не дурак. На всякий случай подергал каждую доску в отдельности. Даже поковырял ногтем крупные синие розочки на сером фоне, обильно рассыпанные по обоям. «Миллион, миллион, миллион… синих роз…» - тут же услужливо зазвучал в голове привязчивый мотивчик. Тьфу, изыди, нечистая!
Что ж я стою? Вышел и захлопнул металлическую дверь. Знакомый скрежет и хлопок. Стоп! Но ведь после обеда дверь не открывалась! Такой скрежет мертвого из гроба подымет, а хлопок добьет. Уж я бы точно услышал. Что же получается? А получается, что шпион был в камере, когда мы с капитаном туда вошли десять минут назад. Получается, что он ушел, когда мы унесли одежду, оставив дверь открытой. Но почему мы его не видели? Почему? Где он прятался? Мистика.
Я решил осмотреть камеру с фонарем, так как в коридоре горела только тусклая лампочка, от которой в мужской камере была густая тень от перегородки. Вон, даже парашу в дальнем углу еле видно. Но не в ней же он прятался? Обычное ведро.
Фонарь не помог. Я еще раз ощупал снизу доверху шершавые бетонные стены камеры, расписанные грубо нацарапанными пошлыми рисунками. Никаких тайников и ниш не нашел. Надо искать в других местах, и срочно. Если он убежал десять минут назад, то не мог уйти далеко.
Первым делом решил определить на жительство несостоявшегося майора. Я волоком затащил его в женскую камеру и запер дверь. Пусть поспит на шконке до утра. Новый год он теперь точно встретит во сне. Вот удивится, что в камере! Я читал, что клофелин память напрочь отшибает. Пусть попробует вспомнить – за что его в обезьянник закрыли? Пусть помучается сам, не все же ему других мучать.
Уселся в его кресло и задумался. Положение у меня незавидное, но не безнадежное. На его исправление у меня есть целая ночь. Самая длинная новогодняя ночь для всех и самая короткая для меня. Надо или найти шпиона, или представить правдоподобную версию его исчезновения. Причем, подтвержденную неоспоримыми фактами.
Следы! Надо искать следы, чему меня учили наши премудрые преподаватели. Как говорил один профессор: «Даже призрак оставляет след. Миллионы смотрят, а видит только один. Тот, кто смотрит не глазами, а мозгами!»
Я вскочил, снова готовый к действию, готовый не только смотреть мозгами, но и слушать ими.
Начну с выхода из дома участкового. Мелкий снежок не мог так быстро занести следы, если они, конечно, были. В голову тут же влезла китайская пословица о черной кошке в темной комнате. Тоже, кстати, вариант.
Первый извилистый след от женских сапог с каблучками отмел с ходу. Анка это брела. Мужских, и даже звериных следов, вокруг дома не было. Я расширил круг поиска до двадцати метров. Ни-че-го. Фонарик участкового потихоньку сдыхал.
Может быть, именно яркий свет и мешал мне увидеть то, что я искал. А вот в тусклом свете сразу стали видны обломанные веточки по краям небольшой ложбинки в снегу. Откуда они, тут даже близко нет ни кустов, ни деревьев?
И тут до меня дошло! Это же веточки от метлы! Кто-то, а вернее всего, исчезнувший шпион, шел задом и заметал за собой следы.
Итак, из камеры заключенный сбежал голый. Это однозначно, так как одежда осталась в камере.
Зачем он разделся? Может, намылился или намазался маслом, и проскользнул между прутьями камеры?
Я опять вернулся в дом участкового и проверил прутья. Между ними с трудом пролезала моя рука, а шпион, хоть, как и я, тощий, но не настолько же. Нет, проскользнуть он не мог. Тогда – как?
И тут я увидел кладовку участкового справа от выхода. Там он держал дубленку и запасные валенки для гостей. Вроде нет их. Дверей там не было. Выскочил из камеры и посветил в нишу фонариком. Ни валенок, ни дубленки. Значит, ушел шпион не совсем голым. Но зато теперь точно известен его внешний вид.
Я, как заправский гончий пес, устремился по еле видимой ложбинке. Она привела меня к крайней избе… бабы Груни, у которой я квартировал. Неужели шпион прячется здесь? Решил осмотреться.
И я ее нашел. Мою рубаху, задубевшую на морозе.
Почему она лежала в снегу, а не висела на веревке, как утром?
Я стал вспоминать. Точно. За день до праздника баба Груня перестирала всю мою сменную одежду и повесила вымораживаться. На это уходило, как правило, около трех суток, как я помнил по прежним стиркам.
Рубашек было две! Вот почему вторую шпион выбросил. Теперь он где-то бродит в моих шмотках! Это и хорошо, и плохо.
Хорошо, что теперь я моментально его опознаю, а плохо… Плохо чувствовать себя обкраденным.
Облазил угольный и дровяной сараи, всполошил всех кур в курятнике, от испуга заболевших поносом, не обошел вниманием даже холодный сортир, просветив его пахучие внутренности. Оставался только дом, и я решительно толкнул дверь, держа вторую руку в кармане с пистолетом.
- Ой, Саввочка, да как же ты вовремя! - меня встретил бой кремлевских часов из бабкиного телевизора. – С Новым Годом тебя.
Мы с бабой Груней чокнулись рюмками крепкого сизого самогона и дружно выпили за здоровье президента. Я чувствовал, что мне это крайне нужно для успокоения расшалившихся нервов.
- Никто не приходил в гости, баба Груня? – осторожно спросил я, когда отгремел салют.
- Да, как же! Приходили, - я насторожился. – Почитай, полдеревни меня поздравили, пока ты службу служил. И родня вся, и соседи.
- А чужих не было?
- Да откуда ж тут чужие? Почитай, вся деревня мне родня. Ты куда засобирался? Концерт смотреть щас будем, - бабка ткнула заскорузлым пальцем в измотанных показным оргазмом полуголых див. – Тяжело, ох как тяжело!
- Ты о чем это, баб Грунь?
- Тяжко им, Саввочка, рожать будет с такими задочками в два дитячих кулачка, ох тяжко! Господи, что это с ним, Савва, неужели трясучая напала? Или это экран так рябит?
Голодив на главной арене высокого искусства раздевания уже сменил бесноватый реперист, весь на распальцовках, трясущий бархатными шароварами с мотней ниже колен.
- Каких только чудес, Саввочка, не привидится под Новый Год! – я мгновенно насторожился.
- Когда привиделось?
- Да вот, прямо перед тобой. Проводила куму Надюху, глядь, а к дому бывшего мово соседа, конюха Григория, тулуп сам собой бежит. Без головы и без ног. Чисто, как книжный «Всадник без головы», читал небось? Така страсть! Доси помню. Нет, не подумай, что с самогонки.
А я и не думал. Я знал, чей тулуп бегает по деревне. Так вот где шпион отогревается! Совсем рядом. Я вскочил, ища шапку глазами.
- Ты куда это, концерт же?
- Не могу. Служба. Извини, баба Груня.
- Понимаю, понимаю. Мой вон тоже частенько ночами задерживался. Тоже говорил – служба такая. Нет, видать, доля наша бабская такая. Ну, что ж. Иди уж к своей молодухе на службу, иди. С богом.
Но я опоздал. От шпиона в соседнем доме осталась только растопленная печь, да мокрая полоса под веревкой от просушенной одежды. Моей, кстати, родненькой.
Я опять пошел кругами вокруг дома, заменив батарейки в фонаре. Вынул их из своего старого приемника «Океан». Две еще про запас взял. Хорошо, что про него вспомнил. Искать придется, видимо, долго. След от дома конюха вел на окраину деревни. А дальше… заснеженная степь, да степь кругом.
Но где его теперь искать? Куда он мог направиться? Думай, башка, думай.
Так. Его поймали возле ракетной базы, но там вокруг на десяток километров голая степь, негде спрятаться. Военные не зря это место приглядели. Да и постоянные патрули с собаками. Нет, туда он не пойдет. Жаль, что я не знаю эту местность. Надо расспросить кого-то из местных. Но кого? Стоп. Справа от стола участкового висела какая-то карта. Вдруг…
Я понесся к кабинету храпящего во всю ивановскую в камере Петровича. Интересно, какие ему сейчас снятся сны на жесткой шконке? Надо его чем-то накрыть, а то простынет, не дай бог.
Карта была что надо, подробная и раскрашенная. И на ней я тоже нашел то, что мне надо.
Маленькую рощицу километрах в шести от базы. Лучше места для шпионского логова не найти.
Но как туда добраться?
Петрович разъезжал летом по деревням на старенькой легковушке, сейчас стоявшей в гараже, но без аккумулятора. Зимой, как он говорил, арендовал сани у деда Григория, бывшего колхозного конюха. Дед, однако, помер. Это я помнил из бесконечных рассказов бабы Груни. Придется опять арендовать одиннадцатый номер.
Идти напрямую по полю не рискнул. Снегу намело уже немало, да и силы надо сохранять. Двинулся по наезженной трассе к базе, чтобы потом свернуть к рощице.
Дорога отняла у меня два часа драгоценного времени. Но я об этом не пожалел, когда увидел заснеженную избушку внутри рощи.
Первым делом проверил следы. Наст на десять метров вокруг заимки был нетронутым. Но на узкой тропке к дверям хибары два свежих следа от валенок. Один туда, другой – обратно.
Опять опоздал. Обидно! На двери вместо замка - согнутый кусок проволоки.
А вот содержимое лачуги меня обрадовало. Это было явно не шпионское логово, как я себе его представлял. Ни пистолетов, ни взрывчатки, даже простой рации не было. Жутко холодно. Видно, что давно не топлено. В буржуйке у окна серый пепел, а потолок сплошь покрыт белым инеем.
Все стены были увешены рисунками с пейзажами. На одном я увидел домики нашей деревушки на берегу замерзшего пруда. Значит, рисунок сделан совсем недавно.
Меня поразила мягкость красок. Это явно была не акварель, и не масло. Пастель. Под деревянным топчаном я отыскал кожаный чемоданчик, а в нем - коробочки с сигарами. Один в один, какие были у шпиона.
Но они вовсе не пахли табаком. Это были завернутые в вощеную бумагу цветные пастельные мелки! Так вот почему мы не видели шпиона!
Скрипнула дверь и на пороге появился тулуп с лысой головой. Тулуп держал охапку мерзлых веток.
Я вспомнил про пистолет и быстро сунул руку в карман. Сучья с грохотом полетели на пол.
Рукава тулупа поднялись.
Я вынул из кармана ручку и перевернул один из лежащих на столе рисунков. Сверху крупно написал: «Кто вы?».
Из рукава высунулся палец и указал на божницу в углу. Я вынул из углубления за иконкой пачку документов. Там были паспорт, водительские права и… удостоверение члена Союза художников.
В кошельке несколько кредиток и визитки с фото стоящего передо мной человека. Не шпиона.
«Снимите тулуп» - написал я на рисунке.
Художник все понял и распахнул ворот. Как я и ожидал, все его тело было разрисовано изрядно уже осыпавшимися синими розочками. В голове опять зазвучал знакомый мотивчик.
Растопив печь и подкрепившись супом из тушенки, мы еще долго переписывались. Напоследок художник достал из божницы бесполезный в этих краях сотовый телефон и сделал снимки своих документов.
«Покажите капитану» - написал он. Я отрицательно покачал головой. У меня насчет этого были другие планы, но подаренный телефон на всякий случай взял.
«За мной еще вчера приехал сын. Он ждет в соседней деревне, мы так договорились. А меня арестовали. Отогреюсь и пойду. Я сделал здесь все нужные эскизы для своих будущих картин» - написал он и протянул мне рисунок нашей занесенной снегом Волковки с автографом. Я осторожно сунул подарок за пазуху.
«А вы возьмите мою одежду. Ваша сидит в тюрьме. Только валенки и тулуп я заберу» - написал я.
«Так освободите ее и носите, размер у нас один. Обмен на память. У меня есть сменная одежда» - он показал на мохнатые унты и кожанку у двери, и стал собирать эскизы в огромные картонные папки.
Последнее, что я ему написал, было извинение за глупость и жестокое обращение с ним наших властей. Он только понимающе развел руками.
В доме участкового от храпа тряслись занавески на окнах. Я занялся своим новым планом. Перенес Петровича в кабинет, накрыл принесенным тулупом, а валенки поставил в кладовку. Пистолет сунул участковому под голову, а запасную обойму обратно в кобуру. Вкрутил в коридоре новую лампочку и собрал осколки старой. Раскочегарил печурку и сжег все вчерашние объясниловки и протоколы. Открыл сейф, сложил все вещдоки в рюкзак художника и отнес к бабе Груне. Ключи сунул Петровичу в карман. Вроде все.
Когда вернулся на следующий день к обеду, участковый сидел в своем продавленном кресле перед початой бутылкой водки.
- Что-то мне нехорошо, студент, - пробурчал он. – Сон приснился страшный. А ты где был?
- С бабой Груней Новый Год встречали. Расскажите сон, товарищ капитан.
- Водка паленая проклятая! Видать, вчерась лишнего принял. Память отбило напрочь. Сон? Сон немного помню. Шпионов я ловил каких-то, с проститутками дрался, мать их. Cтрелял в них даже во сне, - он ткнул пальцем в пистолет на топчане и показал на дыру в потолке. - Глянул в камеры, никого нет. Чисто все. А ведь, как наяву все было. Не пей, студент, паленую водку. Видишь, что она с людями делает?
Я все видел. Но промолчал.
Рейтинг: 0
597 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
