Уже далекий девятнадцатый век. Париж. Гревская площадь. Густая толпа обывателей. Все теснятся. Все хотят быть ближе к эпицентру событий, то есть к гильотине, где вот-вот и случится самое страшное: на глазах у всех закоренелому вору (по решению Парижского уголовного суда) отсекут голову. Люди пришли, чтобы, как сегодня принято говорить среди молодых, получить порцию драйва.
Палач равнодушно привел приговор в исполнение. Он взял в руки окровавленную голову казненного и показал всем. Площадь, придя в восторг, взревела и зааплодировала.
Парижане, удовлетворившись зрелищем, расходятся.
Но тут в дальнем конце площади послышался женский вопль:
— Полиция, кошелек у меня украли!
Потом в разных концах площади аналогичные крики повторились множество раз. Началась суматоха. Ее организовали Гавроши, которые, неизвестно откуда взявшись, большой и дружной командой, суетясь, стали орать во всю глотку:
— Держи вора! Хватай его и держи!
В панике никто даже не успел заметить, куда через минуту исчезли Гавроши.
Пострадало от воришек, как потом установит полиция, два десятка обывателей.
Интересный исторический факт. Оказывается, даже кровавое зрелище ничуть не страшит тех, по ком гильотина плачет.
2
Написав это короткое эссе, показал доктору юридических наук А. М. Воробьеву. Прочитав, тот хмыкнул.
— Мировая юридическая наука давным-давно пришла к выводу, что жестокость наказания за совершенное преступление не дает желаемого результата.
— Однако в России…
— Есть у нас горе-ученые, которые изо всех сил пытаются доказать недоказуемое. Это они все время поднимают вопрос о введении смертной казни, например, как панацеи от волны преступности, особенно, тяжкой и особо тяжкой.
— Но они ссылаются на примеры…
— Нет в природе убедительных доказательств.
— Ссылаются на Китай. Опыт этой страны разве не может служить аргументом?
— Не может.
— Почему? Год назад, если не ошибаюсь, казнили на главной площади Пекина группу высокопоставленных коррупционеров.
— И что с того? Вы уверены, что такое показательное выступление, срежиссированное властью, сократит в стране коррупцию?
— Ну… Думаю, что кого-то напугает, заставит задуматься тех, кто жизнью дорожит.
— Чепуха! В Китае коррупционеров не становится меньше.
— Но тамошние газеты вовсю трубят о том, что публичные казни сокращают число не чистых на руку госчиновников.
— Обычная коммунистическая пропаганда. Реальная статистика засекречена. То же самое царило в СССР, когда цензура запрещала вообще называть какие-либо цифры роста числа преступлений. Молчала советская пропагандистская машина, в частности, о том, что из года в год уровень правонарушений среди подростков скакал все вверх и вверх.
— Хотите сказать, что имеем дело (в случае с Китаем) с обычной показухой?
— Естественно. Недавно за китайские кордоны просочилась информация, говорящая об обратном: из года в год коррупционеров, особенно среди членов компартии, становится все больше и больше.
— Значит, вы противник суровости?
— В правовом поле я вообще подобный термин не приемлю. Я бы заменил другим – принципом справедливости. Кстати, он предусмотрен в уголовном законодательстве России, однако о нем по какой-то причине не говорят. Красноречивое, согласитесь, замалчивание?
— Пожалуй. Для торжества справедливости нужно напрягать мозги, трудиться в поисках доказательной базы. Проще: шлепнул и все. Нет человека, нет проблемы.
— Вот-вот!
— Слышал утверждения, что в России самое либеральное уголовное законодательств.
— Еще одна ложь.
— Почему?
— Наши законы – самые жестокие. Причем, позволю заметить, они год от года ужесточаются.
— Не понимаю… Тогда в чем дело? Почему в России уровень преступности неудержимо стремится вверх?
— Обычная и привычная беда наша.
— В чем именно?
— В том, что идет подмена понятий. Наши законодатели идут по привычному и самому простому пути. Они, ужесточая нормы права, напрочь забывают о важнейшем правовом постулате, а именно: об неотвратимости наказания. Давайте вернемся к случаю на Гревской площади. Скажите, почему даже казнь ничуть не напугала жулье?
— Ну… я не знаю.
— Я вам скажу: абсолютное большинство воришек понимали, что, казнив одного из десятков тысяч, их шансы попасть под нож гильотины ничтожно малы. Значит? Вновь упираемся в принцип неотвратимости наказания, которого нет.
— Это девятнадцатый век. Но сегодня в России…
— А тоже самое. Пятнадцать лет власть на самом верху декларирует изо дня в день, что будет «рубить лапы» чиновникам-лихоимцам. И каковы результаты?
— Лично я не вижу.
— И не увидите. Потому что, с одной стороны, кому-то там угрожают карами, а тут же, с другой стороны, покрывают, уводят от ответственности. Который год не дает власть покарать бывшего министра обороны и его любовницу. Более того, нечистоплотного министра держат под боком, давая понять правосудию, что оно в России очень даже избирательное: наших, дескать, в обиду не дадим, а вот не наших, того же Навального – извольте взять.
— М-да… Картина безрадостная.
— А вы чего хотите? На той же Гревской площади кто громче всех кричал «держите вора»? А те самые Гавроши, которые воруют. Повторяю: будет торжествовать принцип неотвратимости наказания, тогда и суровые законы не понадобятся. Надо всегда помнить слова киногероя: вор должен сидеть в тюрьме. И я добавлю одно уточнение: несмотря ни на чины и звания. Избирательное же правосудие губит все, перечеркивает любые декларации о намерениях.
Актуально до чрезвычайности. Особенно в нынешнюю пору, когда ежегодно возбуждается против, якобы, нечестных бизнесменов, до тысячи уголовных дел, а до суда из них доходит не более одного (!?) процента.
Помочь сайту
Поздравления
По теме произведения можно спорить до бесконечности 
