Вживаясь в смерть.

Две девочки перед компьютером.
Солнце за просвечивающими белоснежными, мягкими шторами, за нагревшимися сочно-зелёными листьями фикуса... зовущий ветер полощется горячими, тугими, хлопающими флажками в форточке... доносятся крики собравшейся ребятни...
Всей душой девочки уже подпрыгивают на крылечке.
Некогда ждать, по аптечному скрупулёзного, закрытия программ.
Пальчиками в выключатель - тык!
...
Где-то что-то произошло.
Кто-то за кого-то заступался.
Но было решено.
---

Некорректное завершение работы. Крушение всей файловой системы.
Исчезновение содержимого дисков.
Порхали, уменьшаясь на лету, отреставрированные  фотографии  детства, лики родных, фотоэссенция множества походов... накопленные бесценные книги... умолкала, забываясь, психоделика текущей реки и умиротворённого моря.
Торжествовала безвозвратность. Исчезало прошлое.
И я, осиротев, нуль, онемение, незавершённость...  Завис. Но под ногами ощущаю твердь.
Ревизия...
Ведь будущее не ушло... и я совсем не тот... я каждым утром новый просыпался, накапливал себя самим собой.
Лишь информация опала шелухой.
Произошёл сеанс пахтания. Отрепетирована маленькая проба, щадящий дан намёк.
Лениво шевелясь, устало закипает обустройство снова.
---

Шестиклассниками мы ходили в поход на Полярный Урал.
Взобравшись на пологую вершину, средь солнечной полярной ночи мы с изумлением вопили в горизонт,  ушами навострясь, на время придержав дыхание, разинув рот…  сияя, чуда ожидали.
Оно происходило, вновь и вновь. Альты и примы наших голосов, перелетев через десяток километров ночного воздуха, над  Собью - над перекатами её - просторными гольцами - над  рединою лиственниц прозрачных и зарослями тальников…  от горного, речной долины, края, обратно  возвращались к нам, совсем непорченными, чёткими... и даже многократным эхом умножались.
В двух километрах ниже нас никак не мог посёлок задремать.

Весь мир хрустален, твёрд  и чуток к тёплым обертонам человеков. Так дека скрипки ждёт прикосновения руки, движения смычка.
---

А что есть человек? Исторгни дых утроб и осязай его ноздрями, несвежесть ощути носков, белья, послушай окружающих, припомни все свои дела... Спроси, вглядевшись в зеркало, в себя - Ужели "человек" не то, что нужно перепрыгнуть, одолеть, оставить за чертой, изжить?
 

Напрасно ль каждый инстинктивно рвётся к идеалу?
Вошед с мороза, занырнёт с изнеможением в тепло, к печи... и вот, не в силах слова молвить мёрзлыми губами, руками колотя, чтоб боль прогнать из оживляющихся пальцев, блестя разжижившимся снегом на щеках...
Блестит ещё глазами, вернее радостью в глазах от ощущения тепла... и от его существования, пусть не внутри ещё, пусть рядом, пусть даже далеко...  да пусть в абстрактных очертаниях.
Заложен априори идеал - "Мой папа может всё на свете, он может океаны переплыть и  льва перебороть, пусть злого самого...  но папе некогда - тарелки помогает маме мыть"... Влечёт.

Влечение пробуждает мысль, энергию... и свинство.
Форштевень корабля двуногого со скрежетом проламывает мир.
Я бью кувалдой жадностью своей по скупердяйской наковальне окружающих. И слившись с окружением, удары жадин принимаю на себя.
Выковывая мир, страдаю с ним.
Чему ты улыбаешься, бедняцкое дитя? Чем  огорчён, прилипнувши под толстым слоем шоколада, дитя нувориша?
Все мы равны, под кружевами рвани или под хламом модного прикида... В дар получив,  богатством - шанс, а  бедностью - настырство... но главное, но главное - себя. Чтоб изменить,  преобразиться.

Жизнь придирается:
- "Как это могло произойти? Для чего я дал тебе часы? Не сваливай на других!"
Бунтую на её суровость - "Что ты хочешь от меня? Ненавижу... Ну убей меня, убей".
(Чудеснейший Фильм Андрея Звягинцева "Возвращение")

- Убить тебя??? (она берётся за топор)
И вот - тупик в себе самом, когда, отнюдь не самых лучших дел, изрядно натворив, проснувшись в мокрых простынях позора... обидев, может быть того, кому обязан всем, осознаёшь - прощенье не нужно, вину не искупить.
Как дальше жить?
---

Стечения обстоятельств, намёком  дёргают рукав - за поворотом жуткий перелом. Иной виток спирали.

Быстрее, громче плеск ночной реки... уже проносятся, подобны теням, островки... вся ширь её свивается жгутом и устремляется в жерло, в решительный обрез привычной глади.
Мгновенно смолкнув, исчезает в водопаде... низвергнувшись в надмирный гул его.
И обостряется, в последнем развороте прощального преддверия пике, любовь к попутчице случайной. (Чудеснейший рассказ Роберта Янга "На реке")

И вот оно - падение в погибель... парение в туннелях смерти... где верх, где низ?  Полёт меня, уподобившегося капельке среди кружения неичислимых капель... ровесников небытия.
И если наша скорость одинакова, я вроде бы недвижно зависаю... и если масса всех меня немного обгоняет, я даже как бы вверх рванув, кружусь сквозь радугу с туманными клубами.
Но время ожиданием удара нарастает...
Который не случится никогда. Внезапно станет  всё "наоборот" -  плоть обмороженная ощутит арктическое придыхание уютным ветерком... стресс обернётся сном, а задыхающийся мозг мёд эйфории испытает.
Засилья мирового зла, для новых детских глаз, не станет.

И вот он смысл - ошибка для того больна, чтобы её не делать снова.
И оправдание меня лишь в том, что хоть кому ни будь, на этом свете я помог, согрел, прижал к груди, толкнул  вперёд.

Апокалипсис закрывает предыдущий неуспех.
Смерть перезагружает отношения.
Иного извинения падению топора её, по прихоти любого дуновения, нет.
---

В дороге, без начала и конца, Взрослея, созревая.
Всё человечество, противоборствуя, взаимодействуя народами, болящими телами,  вживается в потребность полюбить другого.

Нет, это не идея. Идеи пламя для людей смертельно. Все эти рвущие в атаку и простирающие  длань... все эти Гитлеры и Ротшильды... кумиры, боги. Весь этот рабства менеджмент и инквизиция от имени идей.
- Зачем они?
- Чтобы унизив, сделав жертвоприношением, чтоб покорив, чтобы, в конечном счете,  потеряв его совсем... понять, как важен человек, сам по себе.
И что он сам конкретное, живое, драгоценное произведение.
Что человек, земным своим страданием, тот самый Бог и есть. Что он не посрамим, не принижаем.
Что важен для него в себе самом - путь. Истина и жизнь - работа самовоспитания.

"На жизнь отдельной личности Толстой глядит как на одну из фаз ее же вечной
жизни в мало-помалу возвышающихся формах, настолько близких между собой, что
смутное  воспоминание о предыдущем состоянии не исчезает в человеке никогда.
Смерть не является ужасной:  это - переход. Жизнь - счастье; все наши жертвы
-  не лишения,  ибо весь мир - одно". ("Интервью  и беседы с Львом Толстым"  Лакшина)

- Ну нет уж, нужно жить, наращивая благосостояние, оформившись и приведя в порядок все дела.
Свершает человека - живя.

- Сегодня - спору нет. Но в перспективе то - спокоен ли хозяин, тлен, возводя, бесштанным умирая?
Отсрочена ли смерть? И прекращается ли смертью человек?
И познаёт ли жизнь страус?
Кто в жизни не был наковальней?

Вперёд!

Заплакал сирота, поникнув головёнкой среди бед...
Колымский зэк, отчаянно срывает рвань одежд блохастых, покрышки прокалённых на морозе башмаков и, оголяя тело худосочное, что в отрешении - даже без мурашек, ложится на затоптанный охранниками снег, под ледяных ветров нечаянную радость... под взгляды мудрых удивлённых звёзд...
Вспухает кожа, промерзая, кристаллами снежинок покрываясь... Ток крови  отступает, угасает...

Чу - пение под звёздами, чудесный звук небесных прим, небытия альтов... и ангельские трубы детских голосов.
- Ужели это я, тот новенький, тот давешний?  Под ласками теплеющего ветерка, среди полярной знойной ночи...

И в облаках, искрящихся снегами...
Весь мир, угрюмая его печаль - внизу.
Подозревают ли там, в темноте, о настоящем?

Трубит душа мальчишкой в небесах - Не бойся, я с тобой - вставай!
Волшебен, трубный звук его импровизаций, неловкими оттенками счастливой жалости и ликованием звенящим.

Ужели радость эта пропадёт?
Конечно нет. Обиды привлекут к себе ответное прощение, враги - родительскую, к глупеньким ещё, любовь...
Предательство - нежнейший поцелуй - Что делаешь, скорее делай, я вижу,  как на сердце тяжело и верю, знаю - одолеешь...
Грехи потоком вешних вод вольются в умиротворение.
---

- А может сладости библейские влекут нас на крючок коварной смерти? Нелепым обещанием жить, тем, кто согласен умереть? Чтобы в миры бессонные и безнадёжные, обманые, завлечь?
- Но разве сеятель не думает вперёд?

Твердыни скал, выветриваясь, осыпаются, уносятся потоками и расстилаются на лежаках долин пластами.  Но вновь взрывается вулканами кора успокоения равнин, разломов шрамами, вздувается горами...
То нарастают, то истаивают ледники... Течения океанов и циклонов изменяются.
Огромное земное тело, в томлении ворочаясь, дыша, желанием новизны живёт.

Планета - океан... Солярис... сгущение мыслящей материи.
Вращаясь вкруг двойной звезды, предотвращая неминучее падение на раскалённые поверхности, средь толкотни разнонаправленных их тяготений... мозг, управляющий, в стремлении спастись, самим собой. (Ст. Лем "Солярис")

И этот тёмный глубиною океан, от края и до края, везде, вокруг, вздымается волнами, огромными холмами, в столбах, в клоках - в парениях холодного тумана, с кровавой тёмной пеной по поверхности их череды, катящейся за горизонт... Текучий мыслящий белок, телесная всевездесущая нирвана.
И общим дальним и кошмарным фоном - в его таинственных глубинах и на поверхности в разводьях пены, многоголосый человечий вой - скандал толпы огромной и далёкой,  дерущейся и спорящей, друг друга заставляющей идти по несвободной воле.
Расшифровать безсильной собственное горе.
Рефреном - временами настающий, гремящий акцентированный вопль, приливами бессчётных голосов, рыдающих огромным хором... он чем то согласован - возможно войны, революции... сплочённой, убеждённою волной.
Не смерть - здесь варево  смертей... но тем не менее, в мелькании поколений неистребим сам человек, само его явление.
Далёкий мерный реквием...  литавры Брамса... неумолчный бой. И ужас этот - жизнь в кипении.
Протяжный стон над всей этой мятежной кровью, которая для размышлений всеитожащего Бога невидима, необходима лишь как ощущение и мыслей комбинации упорные.

Совсем не информация, сдуваемой пыльцой - раздумья сердцем и душой.
Логичное преображение...
Качение мудрости вокруг светил добра и зла... к себе влекущих  притяжением мольбы, насилием необходимости... двух неразрывных половин единой, цельной жизни.
Балансировка бытия, эквилибрист и тонкая под ним струна... шест совести и меры.
Прообраз человека каждого и логика всечеловеческих брожений.
По сути - творческое содержание Бытия.

И полыхающее воскрешение.
И разгорается духовный свет, как оправдание всех миллиардов свеч, поставленных самолюбивым, царапучим в исправление.
Калится, горем самонагреваясь, совсем другое человечество.
Всеведение, вершащее свои мистерии, уже не в состоянии войны "всех против всех".
Воспринимающее бездну космоса, как лунную тоску по, всё ещё не бывшему...
Кипение звёздных недр и плазменное крошево межгалактических прикосновений, как ликование новых зарождений...
Распятие сынов, как сладостной любви, на пашни ожидающих миров, посев.

Лес кактусов, букет мимоз, но слившийся душой одной, огромным сердцем.
Ответившим пророчеству, летавшему, взывавшему  среди безвидных и пустынных вод...
Вернувшись многогласным эхом.
Само теперь вобравшее доступный мир в объятия... зачатия укрыв... детей явив.
---

Зачем вживаться в умирание?
Чтобы понять - живём мы в умирании. Одной ногою там, другою здесь.
А смерть, такой же точно, переход в рождение. Вращение...
Вживание в смерть безсмертия умней.
Не ждать... но жить. Чтоб жизнь из смерти возрастала. И вечным был неостановленный процесс!

Когда я говорю, - Я умираю... лишь констатирую происходящее со мной... но сам не исчезаю.
Смерть - край, стена, конец... пока за ней нет продолжения.
Но если разглядишь - она условная черта для оставления яичной скорлупы, змеиного обременения... Одновременно - старт  возможностей и свойств иных.
А если параллельно разрешишь существование дорог иных, других людей дозволишь устремления - толпа призывно зашумит... поманит общим увлечением.
За белоснежность штор, за фикусову зеленью, на ветер и под солнышко, и в крики ребятни.
Тут главное - программ дождаться завершения.