Поэт кладет перед собою белый лист бумаги, готовит ручку. Или заточенный карандаш. Или открывает тетрадь на ещё чистой странице. Или чего уж там — мы все современные люди — включает свой ноутбук и поднимает пальцы над клавиатурой. Сейчас побегут слова, складываясь в строки нового стихотворения. Творческая стихия подвластна истинному поэту. Он — строитель ритма и победитель рифм. Язык послушен ему. Он способен буквально из ничего вылепить катрен, два, три — сколько надо. Иначе какой он поэт?
Обратите внимание, как много существует стихов, описывающих момент творчества. И лишь малая доля из них возникла потому, что автор размышлял о том, как устроено вдохновение — откуда вообще берутся стихи. В большинстве случаев нам дают просто слепок ситуации: поэт лишь тогда поэт, когда пишет, и вот он собирается — всё к этому готово, сейчас-сейчас… Слова сначала упрямятся, не идут, но стоит напрячься, и вот перед нами результат — стихи о творческом процессе.
Похожим образом создана значительная часть массива пейзажной лирики. Поэт выходит на прогулку. Поле или лес принимают его в свои объятия. Невдалеке поблёскивает река. Природа прекрасна, независимо от времени года и погоды. Разве не для того эти картины развёртываются перед глазами, чтобы выразиться в новых стихах? Прогулка превращается в охоту за словом. Хорошо погулялось, когда есть результат в виде записанных строк. Променад оказывается эффективным.
Раньше была ещё мода на творческие командировки. Поэт куда-нибудь ехал за впечатлениями. Другая страна, другой город, люди, которые заняты специфическим трудом — хлеборобы, шахтёры, рыбаки. Их труд очевиден, сам их облик говорит о том, чем они занимаются. Это тоже картинка, центрирующая внимание, а значит её можно переложить в слова. Глупо побывать в новом месте и не увидеть местные достопримечательности (местные люди — достопримечательность не хуже других). Но «увидеть» для поэта значит написать об этом. Чужие города становятся просто пейзажем, который перерабатывается привычным образом.
«Что увижу, то пою» — этот метод художественного постижения реальности называется акынством. Акын — певец бытия, персонаж традиционной культуры. Когда ещё не существовало фотографии, картинка перед глазами была особенно мимолётной. Мелькнуло и ушло — и то, на что было больно смотреть, и то, что хотелось бы задержать подольше. И единственный способ замедлить этот уход в небытие — проговорить, что видишь. Слова гаснут медленнее, их значение конкретно и его проще запомнить. Умеющий переводить видимое в слова заслуживал уважения, ибо такое умение не каждому дано.
Что ж, это достойное умение заслуживает похвалы и сегодня. Но надо сказать прямо: навык подставлять слова вместо картинки недостаточен для создания художественного произведения. Песня акына — ещё не литература. Это скорее искусство, особая разновидность перфекционизма — личное восприятие, представленное вниманию публики. Чтобы записанное — в рифму или без — могло стать полноценным произведением, в пересказ увиденного должна быть влита идея. Можно было бы сказать «мысль», но слово «мысль» предполагает некоторую завершённость — содержание мысли всегда определено. Нет, определённости не требуется, может быть некий намёк, образ, привнесённая связь, но обязательно наличие чего-то дополнительного по отношению к простому описанию. Этот, отсутствующий в исходной картинке элемент, и есть идея.
Умение прививать к пейзажу идею переводит создателя текстов из акынов в поэты. Акынство требует меньше работы с материалом, чем по-своему привлекательно. Задал описанию ритмический рисунок, расставил рифмы — и получил результат. Если с технической стороны всё в порядке, то можно думать, что полученное — образец пейзажной лирики. Но у такой работы, кроме демонстрации техники, больше нет никаких достоинств. Она не может тронуть читателя, поскольку в ней нет детали, которой это делается, нет той самой идеи. Душа отзывается не на картинку, а на то, что ещё есть в картинке. Это прекрасно знают фотографы. Просто так навести объектив и щелкнуть может любой, но большинство снимков просто пролистывается — там не на что смотреть. Чтобы фотография стала интересна постороннему человеку, в ней должна быть изюминка — то, на что среагирует сознание зрителя. Такая изюминка нужна и в стихотворении.
Поэтическая работа состоит не только в выстраивании слов в строку и подборе рифм. То, чему предстоит стать содержанием стиха, должно быть пропущено через преобразующий фильтр, который разные авторы могут называть по-разному — ум, сердце, душа. По сути имеет место один и тот же процесс — поэт привносит в картинку нечто, что ее расширяет, придаёт семантический объём. Это нечто может быть эстетической, этической или философской природы, но в любом случае хорошее стихотворение — всегда больше того, что легло на сетчатку глаз. Говорят: «поэт видит больше». Это не так. Поэт видит то же самое, но использует увиденное, чтобы, оттолкнувшись от него как от опоры, взлететь или перепрыгнуть совсем к иным вещам. Если ничего такого не происходит, дополнительного объема не возникает, то перед нами не поэзия, а акынство.
Акын продуктивней поэта, он может написать больше. Страшно сказать: он может написать столько, сколько никто не прочтёт. А поэту всякий раз надо работать, напрягая душу, сердце или ум и по большей части оставаясь недовольным тем, что у него получилось. И каждый решает сам, кем ему быть — акыном или поэтом.
Помочь сайту
Поздравления
