Помочь сайту
Поздравления
«Третий кол» в современном обществе: от метафоры к реальности
Сегодня в 12:56 -
Нелли Тодд
Иллюстрация с изображением главного героя пьесы (Влада Цепеша) создана в нейросети и доработана Нелли Тодд.
Выполнив художественный перевод пьесы Марина Сореску "Третий кол", я предлагаю вниманию читателей свою рецензию на это весьма любопытное произведение. К сожалению, авторское право в настоящий момент мне не принадлежит, поэтому я не вправе ознакомить вас с самим переводом на русский язык. Однако вы можете найти в сети оригинал на румынском языке (Marin Sorescu "A trtia țeapă").
«Третий кол» в современном обществе: от метафоры к реальности
КОЛ-осс на глиняных ногах
Пьеса Марина Сореску «Третий кол» – это не просто драма по мотивам исторических событий, а мощнейшее философское и политическое высказывание, которое не потеряет актуальности даже спустя столетия. Сквозь призму гротеска, черного юмора и трагического абсурда автор исследует природу власти, цену порядка и мучительное одиночество того, кто взял на себя бремя абсолютной справедливости. И чем более нелепым кажется гротеск, тем безжалостнее острота обнаженной истины.
Пьеса написана сложным метафорическим языком. Во многих диалогах заложен скрытый смысл, а часто даже не один. Сцены порой напоминают бред или кошмар. Все это требует от читателя активных рассуждений, независимо от знания истории. Если вы станете искать в пьесе лишь историческую достоверность, то упустите ее подлинную суть.
Думаю, многим известен тот факт, что Влад Цепеш – национальный герой румынского народа. Да, воевода был суров и не прощал измен. Однако если бы его жестокость достигла столь же грандиозного масштаба, как в пьесе «Третий кол», Валахия не выстояла бы в то безжалостное время. Главный секрет заключается в том, что не следует перегибать палку. Предательство союзников в самый кульминационный момент его борьбы с османскими завоевателями, двенадцать лет неволи без вины и клевета, распространенная по всей Европе в памфлетах и поэме «о самом лютом из владык» стали наградой Владу за отвагу и самоотверженность.
Но пьеса не о Цепеше конкретно: используя его, как персонаж, автор стремился показать нам архетип Властителя, Тирана, Творца собственного мира. Вы можете увидеть в нем фаната или монстра, но в жизни все слишком непросто, чтобы делить ее на черное и белое. Сореску же показывает нам трагедию личности, которая в стремлении к «великой» цели, сама деградирует, превращаясь в чудовище. Вопрос даже не в том, хорош правитель или плох, а в том, что власть способна сделать с человеком.
В основе пьесы лежит извечный спор: что же важнее – государственная целесообразность или гуманизм? Если свести произведение к конкретному периоду истории, оно утратит остроту пугающей реальности. Потому это – глубокая поучительная притча для правителей и политиков на все времена. Это блестящий, горький и безжалостный урок, который остается в силе, пока на свете существует сама власть. И сам собой напрашивается философский вывод: «А не живем ли все мы в том или ином «лесу из кольев», созданном политиками?».
Абсурдная справедливость трагического героя
Главная сила образа Цепеша у Сореску – в его трагическом противоречии. Влад пугает, отталкивает, но одновременно с этим не позволяет отвести от себя взгляд. Именно такие персонажи – сложные, титанические, многогранные – становятся вечными в литературе.
Цепеш – правитель, доводящий идею справедливости и долга до логичного, но чудовищного абсурда. Однако он – не кровожадный маньяк, убивающий ради извращенного удовольствия. Этот факт подтверждают его откровенные признания: «Я не собирался никого пугать. Но был жестоким через силу, через боль!», «Наказываю только тех, кого люблю!», «Многих мог бы пощадить. И это принесло бы пользу родине... А я убил их. Из осторожности и для острастки остальных», «Как только этот шип упрется в мое сердце, станет ясно – из камня оно или нет».
Но в мире, где щадить противника опасно, где измена стала нормой, а слабость – смертным приговором, в разумении Влада жестокость является единственной формой выживания для страны. Цепеш одинок в своей правде. Каждая свершенная им казнь – это не акт садизма, а урок, попытка выжечь язвы предательства и безответственности. Он – и палач, который убивает часть себя с каждым новым колом, и жертва, добровольно взошедшая на плаху собственной идеи.
К сожалению, пытаясь оградить страну от разрушения, Цепеш сам становится его причиной. Абсурдность ситуации достигает пика, когда он, истребив из подозрения всех своих союзников, остается «господарем над последним подданным» перед лицом предателей внутри страны и под ударом внешнего врага. Когда справедливость лишена человечности, она неизбежно лишается будущего: мир свободы и права для «сильных и честных людей» невозможно построить на страхе, крови и костях.
Но в пьесе ни один монарх не противопоставлен Цепешу, как идеальный – объективный, милосердный и добившийся успеха благодаря своей гуманности. Другие господари, сменившие его на троне – Лайота Басараб, Раду Красивый – были ничем не лучше. Возможно, менее суровые, они при этом оказались лишь марионетками в руках бояр и внешних сил. Даже Штефан Великий упомянут, как воевода, при котором «будет чудом, если Молдова продержится еще месяц-другой». Не говоря уже о Магомете, что «духовно искалечил целые народы»…
Так был ли выбор у правителя в те времена, когда тиранов ненавидели, а слабых прогоняли? И, если да – какой? Сореску не дает конкретного примера – он ставит перед нами сложные дилеммы, побуждая рассуждать самим о двояком толковании законов, моральных ценностях и тяжком бремени того, кто осмеливается быть справедливым в несправедливом мире.
Но каждый ли тиран самоотверженно взойдет на кол, признав свои грехи?! Каждый ли всех судил по одному закону, даже самого себя? Цепеш же, добровольно выбрав мучительную смерть, доказывает фанатическую верность собственной идее, и это в корне отличает его от обычного сатрапа.
Неологизмы как мост в современность
Сореску мастерски использует язык, стирая грань между XV столетием и современностью. Неологизмы в устах его персонажей («конъюнктура», «программа», «феномен», «фразеология», «флуктуация» и т.д.), создают ошеломляющий эффект узнавания. Это не анахронизм ради шутки, а мощный художественный прием, проводящий прямую параллель между правителями тогда и сейчас.
Внезапно Цепеш начинает говорить как современный политик, оправдывающий непопулярные меры высшими интересами государства. Это заставляет зрителя задуматься: а так ли уж далеко ушли современные методы управления от «примитивной» жестокости прошлого? Таким образом, пьеса становится зеркалом, в котором отражаются механизмы власти любой эпохи. Суть политики остается неизменной, трансформируется лишь ее риторика.
А теперь давайте разберем каждый эпизод «Третьего кола» в отдельности:
1. Две тирании и тысячи жертв
Два, по сути, невиновных человека, посаженных на колья без суда, рассуждают о политике тиранов. Черный юмор ситуации сводится к тому, что даже в этом жутком положении они еще способны спорить о таких вопросах. А один из них объясняет свои муки… обычным ревматизмом, словно пытаясь отрицать ужасную реальность.
Турок (вернее, румын, которого в младенчестве забрали в янычары) жалуется на постоянный страх, в котором вырос. И это ощущение чем-то подобно туче: «Что-то неясное, не знаешь, откуда и берется – точно сырость». Предложение румына (заглянувшего из любопытства к туркам, но попавшего при возвращении на родину в руки румынских палачей) кажется на первый взгляд нелепым: «Обопрись на тучу». Но буквально это означает – «ни на что», то есть на воздух или на свои же собственные страхи… Ирония диалога лишь подчеркивает безысходность, когда лучше остаться в кромешной темноте: «Зато не видно, как болит... и что болит». И как ни готовься, а «смерть – она и есть смерть». Предложение стонать наперебой, чтобы умерить боль, завершает эту мрачную беседу, как последняя попытка человека выстоять в нечеловеческих условиях. Невольно возникает мысль: а сколько лет уже эти народы – жертвы тирании – «агонизируют наперебой»?
Магомет калечит людям души, Дракула – тела. Один ломает волю и навязывает подданным свою систему ценностей и страха, другой уничтожает в корне зло, точно сорняк, но с целью поддержания порядка и защиты от захватчиков. Какая тирания может быть приемлемее?! Тем не менее, румын самоотверженно предпочитает Цепеша, обвиняя во всех бедах турок и подобных им стервятников, жадных до чужой земли. Во-первых, потому что это – свой тиран. А во-вторых, он «превосходит Магомета», став ответной, столь же беспощадной силой – грозовой тучей для врага своей страны.
Однако при появлении Влада румын откровенно упрекает его в превышении власти: мол, «не до конца ты свой народ познал», «мы все по твоей милости – изрезанные в стружку!». На что Дракула честно признается: «Познал не лучшим образом. Легкое ли дело – целую державу направлять на путь истинный?». Здесь и далее читателю предоставляется возможность убедиться, что воевода принимает критику без гнева. Ибо привык смотреть правде в лицо. И это очень важная черта, характеризующая Влада, как правителя в определенном смысле объективного. «В нашей стране все поют песни, и остался бы я господарем над кольями, если... А потому прощаю. Прощаю, хотя не все песни хороши».
Кстати, фраза Цепеша, обращенная к посаженным на колья: «Испорченные вы у меня: не успели утвердиться на высоком посту, а уже завонялись. Человек место портит, это верно» является также насмешливым намеком на коррупцию и нерадивость его чиновников.
Еще одна метафора, заслуживающая особого внимания: яд. Дракула, без всякого смущения, собирается произнести здравицу в честь посаженных на колья! Задетый за живое беглый янычар укоряет его за кощунство: «Разве за здоровье умирающего пьют вино?». Но Влад мгновенно делает ответный выпад, обвиняя турок в ущербе, причиненном его стране, румын же – в горечи, которой ее жители по горло сыты. «Он больше на меня не действует» – звучит в устах правителя, как вызов: к яду предательства и ненависти он давно привык. С тем же вызовом он пьет и за здоровье турка.
Когда в беседе с янычаром Цепеш внезапно переходит на турецкий, выясняется, что эти два румына говорят на нем не хуже, чем на своем родном. Воевода объясняет это тем, что у него «дискуссия с султаном». В прошлом оба они оказались пленниками турок, но, к сожалению, у янычара нет права обелить себя иначе, кроме как, приняв мучения: «Я постепенно очищаюсь. Умираю, но не жалею. Все, что делают с тобой свои же – свято».
Лишь с опозданием Влад спохватился: «А судили-то вас по закону?». И тут всплывает горькая, вопиющая правда, характерная для правосудия любой эпохи: «Сначала на кол посадили, сказали – потом разберутся...». Бог весть спасение или угроза кроется за восклицаньем Цепеша в ответ: «Эх, какое великое правосудие я бы вершил, будь у меня время!..».
2. Ровную линию блюдем…
Палачи приносят на плечах огромный кол, и Влад распоряжается установить его ровно посередине между двумя другими. Казалось бы, обычная «эстетика». История хранит память о том, что Цепеш нарочно ставил колья не хаотически, а зрелищно – в строгом порядке. Но здесь идея в равенстве перед судом – бояр, крестьян, внешних и внутренних врагов: поблажек никому не будет! Все на равной дистанции, в одну линию – все преступники одинаковы!
«Каждый способен преступить закон в любой момент. Пускай пустой кол будет под рукой. Не помешает». Хотя возможно, именно тогда Влад приготовил это место для султана, заранее готовый к нападению османов на Валахию: оттого и выбрал столь массивный кол…
3. «С турками борешься или с румынами?!» – «Со всеми!».
«Эх, нет больше правды в Валахии! А ты что творишь? Сидишь, как чучело, и дозволяешь всяким негодяям барствовать да над людьми глумиться. Хоть самой бери саблю да руби их направо и налево!» – откровенно заявляет Жойца.
Казалось бы, такое обвинение, брошенное при свидетелях в лицо правителю, просто не может оставаться безнаказанным. Однако… воевода снисходительно смеется: «Нравится мне эта баба».
Бедная женщина прекрасно разбирается в политике. Да как же ей не разбираться, когда народ в первую очередь страдает, особенно от турок? «Почему одни мы грудью против них стоим? Разве те, на Западе, платят нам за то, что защищаем их здесь?»…
Цепеш, более чем кто другой, понимает эту ситуацию в Европе и охотно соглашается с крестьянкой: «Эта женщина заслуживает жить. Хотя бы говорит, как на духу».
Но для государства, постоянно находящегося под угрозой нападения извне самое главное – это его армия. И в глазах Влада Цепеша те, кто, хотя бы в мелочах, подрывает ее силу, являются изменниками и заслуживают неминуемой кары. «Вчера казнил я бабу, которая отправила супруга на войну без единой пуговицы», «Как идти в бой, сознавая, что если увечным вернешься, дома и позаботиться будет некому?». На это Жойца смело отвечает: «Или победить, или умереть». Но ее, на первый взгляд, патриотичное высказывание лишает искалеченного воина права на жизнь!
Судьба несчастной решена: господарь не казнил ее за вольные речи, но блуднице следует преподать урок. Неважно, от какой беды она чинила непотребство. Здесь железная логика Дракулы достигает абсурдной жестокости… Зато зрелищно, жутко и поучительно для всех: «Сиськи отрезать! А вместо них прибить гвоздями головы ее бастардов».
В грехопадении одной крестьянки Цепеш видит угрозу целой нации: «Народ, который, поддаваясь похоти, теряет меру – подлый народ и заслуживает гибели. Я не верю, что мы подлецы», «Пока хоть одна потаскуха останется на нашей земле, турки будут испытывать искушение ворваться сюда».
Здесь аллегорически показано, как ради спасения страны правители способны выкосить каждую сорную травинку, если не почти «все поле».
4. Его портрет не вписывался в раму, а бурный дух не признавал границ
Сцена с портретом призвана пролить как можно больше света на личность Цепеша. Здесь под видимостью светской беседы об искусстве, перемежаемой намеками и откровениями, противопоставлены друг другу темная Валахия и просвещенный Запад. Это два мира, чуждые один другому, как искусство и война. Художника пугает непостижимая натура Цепеша, бездонная пропасть между духом и оболочкой. Ему, привыкшему угодливо изображать монархов во всем блеске их величия и роскоши, не удается уловить самое сокровенное, не подвластное мазку даже самого искусного мастера. Зато с цинизмом истинного коммерсанта он вскользь упоминает о том факте, что гибель или поражение героя значительно повысит цену на его портрет.
Итальянца ужасает жестокость, но он слеп к ее трагической красоте, обреченной на жертвы, которые позволяют далекой Падуе мирно смешивать свои «вечные» краски, пока здесь, на границе с Османской империей, месят глину в крови. Он в недоумении упрекает воеводу за отсутствие фресок на стенах в то время, когда именно стены Валахии являются для Запада щитом.
Художник намерен создать два портрета, но будут ли они идентичны? Какую версию истории узнают о Цепеше современники и будущие поколения? Вопрос остается открытым…
Влад милостиво позволяет итальянцу «говорить свободно», и тот, считая своим долгом предостеречь его, «по секрету» сообщает, что «ценитель голов в масле сам приедет полюбоваться на портрет», а точнее – явится завоевать Валахию. Но Цепеш «не привык сидеть без дела», и на вопрос «Кто может помешать этому?», он властно отвечает «Мы!», с горечью подразумевая лишь себя и свой народ.
Одновременно разговор с художником дает толчок еще одной борьбе – на этот раз внутри страны. «Я – господарь лесов, кишащих ворами!» – в гневе восклицает Влад, услышав, что у итальянца уже дважды украли краски. Позже, когда купец на рынке с бранью обвинит его в бездействии, воевода скажет: «Дальше некуда терпеть!», и разразится страшная гроза… Так, справедливо, хоть и беспощадно, исполнится не только долг правителя, но и воля честного народа.
Три года живописец создавал свое творение, следуя за Цепешем повсюду, даже не поле боя… Но так и не постиг его великой, мрачной, израненной души, где зло и добро схлестнулись в отчаянной схватке. Художник видел и его глубокое раскаяние, и суровую маску, скрывающую боль. «Он старается крепко держаться в седле и вершить справедливость в атмосфере апокалипсиса; дать народу хоть какую-то веру в себя и в будущее… Этот кроткий человек мудро притворяется свирепым».
Но в итоге на портрете предстает не человек, а идеализированный образ власти, созданный для пропаганды, для коллекции, просто «для красоты»: невозмутимый, величавый господарь на троне. Тогда как Цепеш – сама жизнь, кровавая, жестокая и не укладывающаяся в раму. Его истинная сущность – это не «аккуратно подкрученные усы», а «трещины морщин», в которых застревают «змеи» мыслей. Портрет бесстыдно лжет, изображая роскошь и стабильность, в то время как реальность воеводы – постоянная борьба и дрожь земли. Единственное, что остается сделать Цепешу – вынуть холст и самому встать в раму. А его прощальное напутствие: «Береги Влада» – ироническая эпитафия неудачному портрету. Читателю может показаться, что Цепеш имеет в виду сына художника, но эта догадка тотчас разбивается о нарочитый смех воеводы.
Только представьте себе: если современники не способны разглядеть историю, что достанется потомкам?
5. Путешественник во времени. «Не хочу я жить во времена Твоего высочества…»
Здесь показана встреча не просто правителя и подданного, а конкретной эпохи и вечности, защитника и беглеца, жестокого мира и хрупкой надежды. Крестьянин Миникэ – не обычный вольнодумец, а своего рода паломник «в поисках святого блага». «Рубят меня, кровь жидкая течет – и только. А муки продолжаются» – это метафора удела целого народа, который вечно страдает, вечно гибнет, но никогда не исчезает окончательно с лица земли, обреченный на повторение одних и тех же циклов угнетения. Аллегорически Миникэ – и есть этот самый народ. В желании бедняги умирать всегда одинаково выражается ироническое стремление хоть к какому-то порядку в условиях «бардака, где не знаешь, за что и хвататься». Его бегство в будущее – не трусость и малодушие, а форма пассивного сопротивления, единственно возможная для маленького человека. Автор передает идею вечного конфликта между деспотизмом власти и стремлением людей к простому человеческому счастью.
Влад же, как господарь «не вправе капризничать перед лицом истории». Он внимательно выслушивает жалобы крестьянина и признает свою обязанность добиться благоденствия для своей страны. А именно, по совету Миникэ, сделаться тем, «что гремит и сверкает», угрожая врагам. Как ни странно, крестьянин не просто льстит в своем ответе, а выдает политическую концепцию: против хаоса можно бороться лишь тотальным, устрашающим порядком. И Цепеш – идеальный инструмент для воплощения этой идеи. Миникэ словно отмеряет господарю срок, надеясь, что к ближе к 1600-ому году тот сумеет справиться со всеми трудностями.
Ключевой вопрос крестьянина: «Стоит ли рожать в Валахии?» выражает не только сомнение в ценности жизни, но и является скрытым укором господарю. Миникэ важно непременно знать заранее, что сулит будущее его детям. Цепеш же, вопреки своей мрачной репутации, настойчиво требует продолжения рода, видя в подданных основу государства и этого самого будущего, даже если в пути к нему предстоят суровые времена.
Влад является символом тяжкого бремени власти, а Миникэ – бессмертия человеческого духа и правды, пускай и в «безумном» ее проявлении.
Цепеш со смехом отпускает странника и даже дарит ему кошелек, напоминая, что тот все же должен заплатить налоги. Это символизирует не только требование соблюдать законы, но и внимание правителя к проблемам своего народа.
6. «Он что – медом помазан? Залей его дегтем!»
Вот еще одно интересное философское рассуждение Сореску – «мед на троне». Внешний блеск, богатство, привилегии, почет – ослепляют претендентов, заставляя их «жужжать, как осы», страстно желая занять это место. Но именно Цепеш, в отличие от остальных, трезво видит всю его отталкивающую сущность: под медом скрывается гроб – риск, одиночество и гибель. Желание «обмазать трон дегтем» – это горькая ирония человека, познавшего всю горечь власти изнутри.
Жест Цепеша, когда он разворачивает трон сидением к стене и просит принести ему обычный стульчик на трех ножках – акт, хотя бы временного, отречения от фальшивой роскоши и освобождение от тяжести оков. Редкий миг, когда правитель хочет быть просто человеком («хочу сидеть иначе»), а не монументом, которым пытается его сделать художник. «Посмотрим, станет ли тогда он меня мучить, откажись я от величия и блеска».
Но живописец, дитя вычурного Ренессанса, стремится навязать своим моделям неестественные образы: Влада он просит вырядиться как можно представительнее, Домнику же, напротив, снять с себя последние одежды скромности. Цепеш отказывается от искусственной парадности так же решительно, как и Домника – от порочной чувственности.
7. Стратегия, ползущая в грязи
А сейчас давайте проанализируем характер Дана – одного из претендентов на престол Валахии.
Это дерзкий безумец, никудышный политик и авантюрист, фигурально «подкапывающий» трон Цепеша руками своих неумелых, но таких же отчаянных союзников. Его политические планы представляют собой сплошной бред, в котором он сам «еще до конца не разобрался». Дан назначает встречу Цене тайком, в лесу, в глубокой, грязной яме, откуда они, «точно мыши, видят широкий горизонт», но в своих притязаниях не согласен «на меньшее, чем единая румынская земля», куда войдет и княжество Молдавия. Ее нынешнего господаря и брата Цепеша он с пренебрежением называет Штефанаке и Радуком. Дан воображает, будто турки станут платить дань немцам да еще поделятся с румынами, а султан «прикончит Влада, наведет в Валахии порядок и уберется восвояси»! В завершение абсурда он придумывает символический пароль для своей партии – «беспорядок». Идеальное определение для банды неудачников!
Еще один безумец – Гэгэуце, чье имя само говорит за себя, твердо уверен, что Валахия при Дане станет плодородной «пашней с одним цветком», где народ будет пахать на боярскую элиту, а правитель – гордо красоваться во главе. Ослепленный этой перспективой, как и многие другие, жадный глупец готов даже рискнуть ради нее собственной жизнью.
Ценя, напротив, – умный, осторожный человек, но его постоянно мучает страх перед Владом и еще более – перед Папуком, которому доверяет воевода. Подумать только: заговорщики лишь постоянно «ноют», неспособные покончить даже со слугой, не то, что с господарем! Автор откровенно заявляет, что в их рядах царят не целеустремленность и решимость, а бездействие и пессимизм. Комично то, что притворяясь верным Цепешу, советник Ценя лихорадочно пытается найти предателей, когда, прежде всего, должен «поймать себя», а заодно и Дана. Призыв узурпатора: «Копайте! Ройте пропасть!» звучит как отчаянный деструктивный приказ, лишенный конкретного плана, а горькая ирония Цени: «Деревянной лопатой?» и «Мы и так уже на самом дне» лишь подчеркивают их жалкое положение.
Несмотря на свое отсутствие Цепеш – незримый, но главный герой в этой сцене. Его дух угрожающе довлеет над каждым словом диалога. Сам же воевода не болтает попусту, а правит, и его сила не в словах, а в действиях, которые порой понятны только просвещенным. Ценя смеется над его намерением перенести столицу в Бухарест из старого Тырговиште, но, между тем, впоследствии так и случится.
Для Дана престол – самоцель, ведущая к созданию системы, где страна является ресурсом для обогащения и возвеличивания правителя и его клики. Это эксплуататорский абсолютизм. При Цепеше власть – инструмент для наведения своего рода «железного порядка» и пресечения коррупции бояр. Он требует от подданных служения стране, а не самим себе.
Словом, Дан не является альтернативным кандидатом, чтобы заменить на троне Влада. В итоге судьба все расставила по местам: узурпатор, рывший яму господарю, вынужден был сам копать себе могилу по его приказу: «Чем глубже, шире – тем приятнее! И похороним его – живьем».
8. С небес – на землю
Сцена с кометой («хвостатой звездой») с упоминанием о бесполезных чудаковатых астрономах – это блестящая сатира о бюрократии, невежестве и профанации науки. Здесь раскрывается вопиющий разрыв между грандиозными планами правителя, требующими высочайшей дисциплины, знаний и самопожертвования, и косной, погрязшей в рутине и бездействии реальностью. Астрономы, чей долг быть глазами страны, обращенными к вселенной, на деле «дрыхнут, сплетничают или мастерят свистульки». Их «гнездо» – метафора любого чиновничьего ведомства, которое существует само для себя, а не для дела. Нелепость достигает пика, когда выясняется, что небо «поделено на куски», и никто не заметил кометы, потому что она пролетела над куском уволенного астронома. Это яркий пример бюрократического идиотизма, где система важнее результата, и заранее придумано классическое оправдание: «а у нас нет ресурсов». Хотя настоящая причина – отсутствие рвения, любопытства и профессионализма.
Цепеш, как прагматик, видит в астрономии не абстрактную науку, а прикладную задачу: предсказывать события, чтобы быть к ним готовыми. И его возмущает, что «другие» знают обо всем заранее, в то время как «ученые» не способны уследить даже за тем, что происходит здесь и сейчас.
Реакция Цепеша демонстрирует его стиль управления, сочетающий жестокость и прагматизм. Сначала он хочет «отсечь хвост» астрологу за то, что тот не заметил «хвостатую звезду». При этом воевода проявляет черный юмор: наказание символически соответствует проступку. Но узнав, что Драговей на самом деле рвется в армию, Цепеш мгновенно меняет гнев на милость. Он не нуждается в ленивых астрономах – ему нужны отважные солдаты. Однако в назиданье воевода награждает Драговея забавным прозвищем – Звездочка. Всякий раз, услышав это имя, бывший астролог будет вспоминать о своем провале.
Внезапная идея господаря посадить на кол его восьмидесятилетнего отца явно шокирует читателя. На первый взгляд, в таком решении нет ни справедливости, ни логики. Но даже здесь у Влада все продумано: старик не хочет отправлять своего сына на войну, лишая армию могучего и верного солдата, и признание Папука: «Он вроде бы мне дядя» окончательно решает его судьбу. Уклонение от службы государству и коррупция! – «Завтра же посадим его на кол!». А чтобы закрепить урок, на вопрос Папука: «Вселяя страх в людей, можем ли мы заставить их любить нас?» воевода коротко и четко отвечает: «Можем!». И капитан его покорно соглашается: «Значит, надежные люди есть».
9. Добро насильно…
Ценя в своем желании как можно ревностнее выслужиться перед воеводой, словно кривое зеркало, искажает его принцип «абсолютной справедливости» до карикатурной крайности. Он не борется с конкретными врагами государства, а вешает всех без разбора, ибо «человек всегда не прав по своей природе».
Как бы далеко не зашел в своей жестокой логике Влад Цепеш, даже он не одобряет действий Цени и намеренно заостряет внимание на его оправдании: «Люди устроены так, что добро им приходится делать насильно». В ту же минуту воевода делает глубокомысленный, печальный вывод, отчасти сознавая собственную роль в этой системе: «Тогда народ хорошего не видит – одно насилие. Мда…».
Но всему имеется предел. Сознавая, что террор для Цени превратился в самоцель, господарь уже не доверяет его доносам. И особенно после того, как обнаружил в «черном списке» фамилию Папука. Причем трусливый заговорщик не решаясь окончательно оклеветать своего врага, написал его имя мелкими буквами. В итоге Цепеш гневно рвет записку и прогоняет неугодного советника.
В отличие от Цени Влад не наслаждается террором, а использует его как необходимость и теперь с досадой замечает, что это зло начало жить собственной жизнью.
Это яркий пример превышения власти чиновниками, которые превращают режим своего правителя в хаос.
10. «Звезды с хвостами и чиновники без голов»
Под видом купца господарь отправляется в город, чтобы лично оценить ситуацию в стране. Его путь к решению проблемы пролегает через три ключевых откровения, три лика одной и той же болезни, поразившей Валахию. Автор показывает, как рождается чудовищная, но железная логика – причина будущей жестокости.
Первый лик – это хаос, физический и моральный, увиденный собственными глазами: толпа, жадно рвущаяся за подаянием, трупы собак, дети в чирьях, лишенные будущего. Это – диагноз, поставленный реальностью. На что Папук смиренно отвечает: «Ничего не исправить. Возможно, так и надо». Он в данном случае – один из тех «чиновников без головы», что не пытаются бороться с беспорядками.
Второй лик – обвинение купца, который гневно требует от правителя не милости, а силы, обличая прежнюю политику как попустительство. И Цепеш ясно видит: его терпение считают слабостью; честные люди готовы принять железную руку, как единственное спасение.
И вот появляется третий, самый необычный лик – пророк-безумец, попрошайка с рынка. Дерзко назвавшись воеводой, он выдает программу тотальной борьбы с хаосом, под маской бреда поразительно похожую на ту, что зреет в уме самого Цепеша.
Влад смеется, вспоминая его речи, но осознает, что разница между «разумной» жестокостью господаря и «безумной» жестокостью нищего – лишь в степени и возможности. Прежде Миникэ советовал ему то же: «Стань тем, что гремит и сверкает!». Получается, безумцы призывают к действию, а «нормальные» чиновники советуют смириться с бедствием?
Сам Цепеш рассуждает трезво, но вынужден играть по правилам абсурдной ситуации, где его прагматичная жестокость и фантазии бродячего «дурачка» оказываются двумя сторонами одной медали.
Последующее: «Ну, за дело» – означает, что Влад не намерен отныне работать с «безголовым» аппаратом: он станет единственной головой и карающей десницей. Прав Цепеш или нет – покажет время. А ему выпало время грозных предзнаменований и политического беспредела – «звезды с хвостами и чиновники без голов».
Первый пункт плана воевода выполнит почти без изменений, предпочитая кольям большой костер. Второй удастся воплотить не до конца – он заманил врага в Валахию, но не сумел убить султана. А третий… На самом деле Цепеш никогда не натравил бы турок на Европу, поскольку презирал предательство во всем. Хотя именно в этом действии его впоследствии и обвинили венгры…
В данном отрывке автор изобличает сложный механизм, при котором халатность и слепое равнодушие властей порождают хаос, а хаос, в свою очередь, – запрос на тиранию. Также он с иронией показывает, как порой неуловима грань между пророческим безумием и реальной политической программой.
11. Внешнее и внутреннее зло в одном огне
Согласно легенде, Влад Цепеш однажды пригласил бояр на пир и спросил, сколько господарей знал каждый из них. Даже самый молодой боярин перечислил семерых. Тогда Влад ответил, что век господаря короток из-за грязных боярских интриг, оттого и бояре не заслуживают жить дольше, чем их повелители – и всех из-за стола пересадил на колья.
Думаю, читатели уже заметили, что в произведении упоминаются не одна, а две Пасхи: в первый раз Цепеш, ставя стратегические замыслы и защиту родины превыше всяких радостей и даже религиозных празднеств, отправил нарядный народ восстанавливать крепость Поенарь «пока последняя рубашка до нитки не сотрется», а на вторую…
Пророчество о кольях оказалось не вполне удобным и требующим слишком много времени и сил для исполнения. Влад – не садист-художник, растягивающий удовольствие, а прагматик, действующий под прессом обстоятельств. Когда кольцо врагов сжимается с каждой минутой, здесь уже не до театральных казней. Требуется более рациональное решение. И Дракула находит его в поджоге – быстром и безотходном способе массовой ликвидации. В общем костре должны сгореть одновременно внешние и внутренние паразиты.
Автор стремится изобличить главный порок политики, где человечность приносится в жертву холодной, бездушной целесообразности. Ирония сквозит в самом сюжете сцены: действие, полное гротеска и почти клоунады, заканчивается подлинной трагедией. Иронизируя одновременно и над палачом, и над его жертвами, автор обнажает страшную истину: механизм тирании работает не только благодаря воле правителя, но также благодаря разобщенности, жадности и глупости тех, кто оказывается в его власти.
Местом для воплощения своего замысла Цепеш неспроста выбирает церковь, ибо это символ безопасности, убежища и святости, что усыпляет бдительность. И Влад сознательно приносит ее в жертву ради своей великой цели. «Одну церковь сожгли – другую построим!».
Вы спросите: а разве можно пировать в священном месте? Скорее всего, пир происходил в трапезной. Немного истории: в православных монастырях трапезная в иногда даже строится как церковь с алтарем и иконостасом. Некоторые службы проводятся именно в трапезной. Внутри нее всегда имеется хотя бы одна икона с горящей перед ней лампадой. Вся пища, которая там подается, должна быть освящена, и часто для этого в помещении кухни хранится святая вода.
Еще один вполне естественный вопрос: как же мусульмане вошли в христианский храм? Но вспомните: разве при взятии Константинополя воины Магомета не ворвались в собор Святой Софии, чтобы его разграбить? Турецкие послы также явились к Цепешу, чтобы обобрать Валахию. За это им – и соответствующие «привилегии» наравне с обычными разбойниками и воришками.
Турки высокомерны и уверенны в собственной силе. А нищие способны слышать лишь урчание своих желудков. Таким образом, все жертвы Цепеша метафорически слепы: они не видят его истинных намерений… кроме одного-единственного человека. Это хромой. В силу своего физического недостатка он всегда настороже, потому что не способен быстро убежать. Никто не слушал его предостережений, однако именно хромому удалось благополучно уползти, пробравшись под ногами тех, кто лихорадочно метался от окон к дверям.
Кроме вышеперечисленного, в данной сцене саркастически отражено издевательское отношение поработителей к румынам. Сверх прочей дани, нагло преумноженной процентами, послы султана требует еще «рабов для чистки канализационных труб», с презреньем отводя Валахии роль инструмента для уборки нечистот. Но Влад в долгу не остается: не давая паразитам ни гроша, он с той же иронической любезностью предлагает им «параличных балбесов» в качестве харача. А криворотый, по иронии – самый красноречивый, обещает полностью опорожнить для турок свою «выгребную яму».
В данном случае жестокость Влада Цепеша меркнет перед ненасытной агрессией османов, которую он всеми силами стремится отразить. Сожжение послов – не просто злодеяние, а кровавый ответ на угрозу свободе и жизни румынского народа.
Толпа калек единодушно подыгрывает Цепешу, но их поддержка, в основном, обусловлена корыстью: «Если все валахи обнищают, у кого тогда нам подаяние просить?». Даже прокаженный «любит Цепеша» не за справедливую суровость его методов: просто этот изгой среди изгоев втайне злорадствует, что воевода также истребляет проказу остального общества.
Но какими бы порочными ни были эти оборванцы, их мучительные стоны отдаются в сердце Влада, наблюдающего за горящей церковью. «Они тоже, как люди…» – невольно подтверждает Папук. Однако господарь давно привык держать себя в руках, а сердце его бьется под стальной кирасой. В итоге Цепеш даже не идет на исповедь – он передает священнику приказ отпустить грехи всем участникам расправы и уверенно продолжает свое дело. Ведь «все было задумано ради блага страны».
Теперь султану следует узнать об участи своих послов. И с этой целью Влад заранее спасает от огня агу. Вскоре должна исполнится вторая часть зловещего пророчества…
12. «Вот ради чего все эти жертвы!»
«Я дал ход событиям. Теперь нахлынут и османы, и прочие враги – только и успевай рубить… Иные украдкой зовут меня Цепешем. Я же сажаю их на кол открыто… Линия жизни этой страны отныне пересекает мою руку, прорастая из земли. Не дай прерваться линии сей на земной ладони, Господи. Вот ради чего все эти жертвы!».
Это, пожалуй, самое глубокое признанье господаря. В нем раскрывается вся его сложная и противоречивая натура, движимая мужеством, неукротимой волей и беззаветной преданностью своей родине.
13. Парное и непарное
Сцены с Домникой и влюбленным живописцем не просто разряжают мрачную, шокирующую атмосферу пьесы – они пронизаны особым смыслом, где продолжает развиваться одна из основных идей произведения.
В характере Домники чистота души и трогательная девичья наивность сочетаются с решимостью и патриотизм. Она подобна образу той самой святой Румынии, за которую сражается Влад Цепеш. В то время, как он вынужден быть мифом, монстром, символом террора, Домника чутко видит в нем живого человека: «ты похудел», «одни глаза горят», «кушай, вот кусочек понежнее».
Итальянец – представитель утонченного, богатого, но разрозненного Запада эпохи Возрождения. Благодаря своей профессии, возможно, он и накопил себе внушительное состояние, но явно не «ведет свой род от короля Франции». Это ложь с целью покрасоваться перед своей возлюбленной. Художник с восхищением расхваливает свой вечно нерушимый мир, где дома стоят еще «со времен Нерона», противопоставляя его дикой, раздираемой войнами Валахии: «Если вдруг стены выстоят, соседи их сломают, а если нет – растащат воры».
Но самонадеянный хвастун даже не замечает, как у него под носом «шарит по коробкам и растаскивает пары» его собственный слуга! Непарные подарки ассоциируются с той же разрозненностью, царящей в Западной Европе, а их бесполезность – с пустыми обещаниями двуличных монархов, которые на деле уклоняются от помощи Валахии в борьбе с османами. Слуга Джузеппе – меткая аллегория внутренней коррупции, неразберихи и неспособности Запада к слаженным действиям. В краже сапога или туфли, разумеется, нет факта разрушения, но какая польза от частей одного целого, взятых по отдельности?
Вечность материи и камня порождает не героев, а коллекционеров и эстетов, которые спокойно могут торговать картинами, изображающими легендарные сражения где-то на востоке, далеко от них. Валахия же каждый день живет на грани гибели, и ее вечность – это вечность подвига, трагедии, кровавой жертвы.
И снова вспоминается желание художника изготовить два портрета Влада Цепеша. Один предназначается самой модели, другой – для зрителей. Скорее всего, им также не суждено быть парой, ибо в них будет заложен разный смысл.
Чтобы очаровать Домнику, живописец прибегает к театральным жестам и громким фразам, заимствованным у Джакоппо. Однако девушка не терпит фальши – жизнь научила ее ценить одну лишь правду, пусть даже горькую. Тогда художник переходит к предостережениям: он «с точностью до 90 процентов» предсказывает катастрофы, грозящие ее стране и господарю. Увы, впоследствии все так и происходит…
Влюбленный итальянец хочет непременно увезти с собой Домнику. Если откажется – похитить. Здесь он приводит ей в пример валашские обычаи, пытаясь незаметно навязать свой собственный сценарий. Но девушка верна родной земле, даже предвидя ее страшную судьбу. В то время как художник предлагает ей спасительное бегство, Домника выбирает риск и благородное самопожертвование: «Все возьмутся за оружие, даже женщины и дети! Я сама учусь бросать аркан и командовать отрядом всадников».
Позднее, став женой художника, она снова наотрез откажется покинуть родину: «Наши дети сперва должны выучить румынский». И он останется, не в силах разорвать союз двоих. Не вычурный, помпезный Ренессанс, а чистая любовь раскрыла ему истинные ценности. Последовав за Цепешем в османский лагерь во время знаменитой Ночной атаки, живописец утратил одну руку. И снова прочувствовал, уже на собственном теле, что значит – «непарное».
За идеалы, свободу и любовь – за все приходится платить!
…Зато у него есть другая рука, жена, то есть – пара, и… двое детей.
14. Заключение в Буде: анатомия крысиной войны
Сразу же следует отметить, что в данной сцене Цепеш – не жалкий, обезумевший от тягот заточенья узник, который бегает по камере и ловит крыс. Крысы здесь символически играют роль неистребимых, яростных врагов, которым нет числа. Влад сейчас критически анализирует свои прошлые деяния, в глубине души надеясь возвратить себе престол. Несмотря на гнетущую мрачную атмосферу, царящую вокруг, он отнюдь не пребывает в унынии, а готовится к новой решительной битве. Просто в его распоряжении гораздо больше времени, чем было прежде. Интуитивно бывший воевода сквозь стены ощущает, как «меняется погода», и предчувствие его не обманет. Все высказывания Цепеша по поводу «крыс» пронзительно метко нацелены в адрес захватчиков и предателей: «Слыхал обо мне, поганый?», «Нас не жалеет, так пускай получит по заслугам!», «Спать надо в кольчуге, иначе загрызут». Фраза «Спелый плод, изъеденный червями, падает» исчерпывающе передает историю измены и крушения великих планов. А самым ярким образом становится «Валахия, обгрызенная крысами» – продажными боярами и ненасытными завоевателями, у которых Влад любой ценой намерен ее вырвать. Юмор, построенный на грубоватом выражении «хай сиктир», служит не для разрядки, а подчеркивает остроту его внутренних стремлений.
Автор оставил за кадром грандиозную Ночную атаку Влада на османский лагерь и предательство Матьяша Корвина, который бесстыдно присвоил себе папские деньги на крестовый поход. С целью избавиться от «неудобного» союзника, явившегося требовать обещанные средства, король «поверил ложным обвинениям» и упрятал Цепеша в тюрьму, где мы и застаем его.
Камера превращается для Влада в нечто вроде лаборатории, где ставя опыты на крысах, он настойчиво ищет ответа на вопрос: казнить или миловать? Сперва он искренне раскаивается: «Слишком жесток был. Многое поставят мне в вину», но беспощадная до омерзения реальность не оставляет ему выбора: «Либо примут меня таким, как есть, либо здесь останусь!». Где-то, в лабиринтах истории, кроется иной путь, но Цепешу не суждено его не увидеть.
Влад кропотливо мастерит турецкую одежду, в душе лелея свою ненависть к османам, которая на самом деле нисколько не утихла, как он нарочно говорит, чтобы обхитрить Папука. В предположении: «Может, их уже другие победили, а я взойду на трон и сказки буду сказывать» сквозит едкая ирония борца, которого трусливые союзники бросили одного без всякой помощи перед лицом опасного врага.
Верный Папук, буквально вымолив у Матьяша разрешение сесть в тюрьму рядом с пленным господарем, полностью оправдывает каждую его жестокость политической необходимостью: «Мы действовали из патриотизма. В противном случае Валахия давно бы стала пашалыком». Он даже начинает строить планы с апокалиптическим размахом в стиле Цепеша. Но Влад, порядочно израненный и в грудь, и в спину, не верит в его преданность. И самое ужасное – не доверяет больше никому.
Увы, его сгубило не предательство, а болезненная склонность к подозрению. Расправа над последними соратниками становится для одинокого тирана символическим самоубийством, распадом личности и окончательная победой его истинных врагов:
Цепеш годами сажает крыс на колья, но меньше их не становится. Это намек на тщетность его методов: насилие способно породить лишь новое насилие, но не решает главную проблему. Влад оказался загнанным в ловушку символического мира, где он – бог, судья и палач, но нет больше верных людей, а лишь орды врагов и предателей. Он вернул себе «железную руку», но так и не исправит своих ошибок.
15. Форма существования на грани смерти
Два вечных мученика – турок и румын продолжают наблюдать со своей высоты за течением времени. Их финальная беседа кажется, на первый взгляд, самой абсурдной в пьесе и неподвластной пониманию разумного читателя, а между тем, в ней заключается емкий политический подтекст.
В отсутствие Цепеша Валахией правили попеременно Раду Дракула и Лайота Басараб. Политика Раду всегда была протурецкой, Лайота же, ставленник Штефана Молдавского, расчетливо менял сторону в зависимости от обстоятельств.
Турок и румын, будучи посаженными на кол, находятся на грани между жизнью и смертью, что символизирует положение человека при тоталитаризме – физическое существование при утрате человеческой сущности. Один правитель пересаживает их на общую рогатину, признавая «братьями по крови», другой решает все вернуть на место.
Раду даже умудряется «конфисковать» у подданных слова – автохтонные (румынские), субстратные (дакийские), латинские (указывающие на римские корни и связь с Европой) и даже турецкие (заимствованные румынами), символически убивая историческое прошлое страны и стремясь контролировать настоящее и будущее.
Мотив «подмены» персонажей указывает на способность власти не только уничтожать физически, но и, стирая память, строить новую реальность в соответствии со своими интересами. Это символ утраты самоидентификации, духовного вырождения и вечного застоя под личиной мнимых перемен.
Весь диалог героев построен на абсурдном и жутком открытии: их подменяли «копиями», и сейчас это – уже «третье гнилое поколение», как следствие «великих» реформ. Сменяются правители и их политика, народ же по-прежнему распят и страдает. Он настолько свыкся со своим угнетенным положением, что даже не заметил, как и когда была украдена его подлинная сущность. Если не знаешь, кем являешься теперь, если твои воспоминания и убеждения могут оказаться не твоими, а навязанными, исчезает сама почва для протеста. За что бороться? За жизнь того, кого давно уж нет?
Окончательная путаница наступает, когда румын, тесно связанный с турком в течение долгих лет, рискует принять себя за него, забыв о своей истинной национальной принадлежности: «Теперь ты поверил, что ты – это я».
Забытые между небом и землей, измученные лишениями, эти двое смиренно готовы довольствоваться малым: «Не то, чтобы мы плохо жили. Птицы небесные кормили нас тем, что дал Господь. Дожди омывали нас…».
Возвращение Цепеша на престол отражает идею цикличности истории и повторения тиранических режимов, а политика по-прежнему сводится к простому и жестокому вопросу: на чей кол и в какой конфигурации ты будешь насажен.
Однако постепенно, год за годом, румын и турок начинают принимать кандидатуру Влада, с тоской мечтая, чтобы «все вернулось на круги своя». Ибо в их понимании только Цепеш остался неизменным. Изначально «казненные» видели в нем палача. Но смена других господарей, которые, поиграв с «композицией», все же бросили их здесь «торчать», показала, что есть нечто хуже, чем жестокость – безразличие. Иными словами, румыну, как и турку, снова хочется вернуться в то время, когда оба они еще были собой.
Влад «по крайней мере, разговаривал с народом…», даже посаженным на колья. Весь парадокс в том, что Цепеш был единственным, кто с ними говорил, а они – единственными, кто способен был его понять: «Но что творится у него в душе! Какое смятение!».
Румын даже готов смириться, если их надежды вновь будут обмануты: «эта двусмысленность служит великой цели, о которой не всегда способны догадаться простые смертные». Затем он с привычным фатализмом констатирует: «Это форма выживания». А турок советует «побороть свою боль и судить объективно»: «Он сделал немало добра».
В итоге обе жертвы приходят к согласию. Признание Цепеша «положительной» силой, которая действует «ради блага страны», придает их страданиям высший смысл.
К сожалению, реальность обернулась полным крахом: «Уже два месяца, как Влад вернул себе престол, а все идет наперекосяк». И короткая надпись на третьем колу, нацарапанная самим воеводой, пророчит ему скорый конец…
16. «Отныне я живее, чем когда-либо!»
«Румын и турок. Никогда не мог избавиться от этой симметрии»…
Вспомним фразу Цепеша в начале пьесы, сказанную перед кольями в лесу: «В одну линию, ни спереди, ни сзади». Третий кол установили ровно посредине.
По воле рока Влад всегда был центром этой самой симметрии, ведя борьбу в двух направлениях – с османскими завоевателями и, как ни странно, со своими соотечественниками, каждый из которых мог предать его в любой момент. Так, Цепеш окончательно утратил грань между добром и злом, законностью и произволом, дружбой и враждой. Ради «абсолютной справедливости» в своей стране он готов был истребить чуть ли не большую часть подданных, а из подозрения – уничтожил всех своих друзей. И в итоге пострадал одновременно от своих и от чужих.
В финальной сцене Цепеш играет две прямо противоположных роли: дерзкого обвиняемого и столь же беспощадного судьи: «Ты должен заплатить».
– «Я всегда с лихвой платил долги!». Но верный своим суровым методам, он обвиняет себя даже в предательстве союзников и их бесстыдной клевете, в том, что Магомету удалось уйти целым и невредимым… И «в том что он был».
Ключевое обвинение – не в самой жестокости, а в абсурдности ее масштаба. «За ад прощаем», но рай наполнен «безысходной скорбью» невинных жертв.
Кульминация пьесы – это не триумф победителя, а «апофеоз» на колу: «возвышение» Цепеша совпадает с его физической и политической гибелью. Но даже сейчас он верит, что останется в истории, и потомки все-таки поймут его.
Румын и турок плачут, глядя, как бывший воевода сам взбирается на кол. Их потрясла не столько человеческая драма, как отраженье, схожая с их собственной, сколько крушение великой иллюзии, в которую они уже успели поверить.
Еще один важный момент: последние приветствия Цепеша. Они явно основаны на историческом и символическом контексте.
«Доброе утро» в адрес турка – означает лишь начало, неопределенность. Османская угроза надвигается, но неизвестно еще, чей удар будет последним.
Обращение к румыну «Добрый день» – призывает к героической борьбе здесь и сейчас, чтобы в итоге слава этого народа ослепительно воссияла в зените.
Вечер же – время подводить итоги битвы между добром и злом, старой как мир, извлекая поучительный урок на будущее, что открыто за широким горизонтом.
«Враги ищут меня живым… Отныне я живее, чем когда-либо!» – это слова человека, наконец нашедшего себя в суровом искуплении.
Какие чувства мог испытывать сам автор?
Я думаю, не однозначное осуждение, а сложное сочетание жалости, ужаса и уважения. Жалости – к правителю, раздавленному грузом собственной миссии и методов. Ужаса – перед последствиями абсолютной власти и идеи тирании. Уважения – к силе духа человека, признавшего свои ошибки и осудившего себя по собственным законам.
* * *
А какое послевкусие осталось у вас, дорогие читатели? Ошеломление? Глубокая тоска? Желание анализировать и спорить? Чувство причастности к какой-то страшной тайне? Если пьеса вызывает сильную и сложную эмоциональную реакцию – она состоялась как искусство.
Выполнив художественный перевод пьесы Марина Сореску "Третий кол", я предлагаю вниманию читателей свою рецензию на это весьма любопытное произведение. К сожалению, авторское право в настоящий момент мне не принадлежит, поэтому я не вправе ознакомить вас с самим переводом на русский язык. Однако вы можете найти в сети оригинал на румынском языке (Marin Sorescu "A trtia țeapă").
«Третий кол» в современном обществе: от метафоры к реальности
КОЛ-осс на глиняных ногах
Пьеса Марина Сореску «Третий кол» – это не просто драма по мотивам исторических событий, а мощнейшее философское и политическое высказывание, которое не потеряет актуальности даже спустя столетия. Сквозь призму гротеска, черного юмора и трагического абсурда автор исследует природу власти, цену порядка и мучительное одиночество того, кто взял на себя бремя абсолютной справедливости. И чем более нелепым кажется гротеск, тем безжалостнее острота обнаженной истины.
Пьеса написана сложным метафорическим языком. Во многих диалогах заложен скрытый смысл, а часто даже не один. Сцены порой напоминают бред или кошмар. Все это требует от читателя активных рассуждений, независимо от знания истории. Если вы станете искать в пьесе лишь историческую достоверность, то упустите ее подлинную суть.
Думаю, многим известен тот факт, что Влад Цепеш – национальный герой румынского народа. Да, воевода был суров и не прощал измен. Однако если бы его жестокость достигла столь же грандиозного масштаба, как в пьесе «Третий кол», Валахия не выстояла бы в то безжалостное время. Главный секрет заключается в том, что не следует перегибать палку. Предательство союзников в самый кульминационный момент его борьбы с османскими завоевателями, двенадцать лет неволи без вины и клевета, распространенная по всей Европе в памфлетах и поэме «о самом лютом из владык» стали наградой Владу за отвагу и самоотверженность.
Но пьеса не о Цепеше конкретно: используя его, как персонаж, автор стремился показать нам архетип Властителя, Тирана, Творца собственного мира. Вы можете увидеть в нем фаната или монстра, но в жизни все слишком непросто, чтобы делить ее на черное и белое. Сореску же показывает нам трагедию личности, которая в стремлении к «великой» цели, сама деградирует, превращаясь в чудовище. Вопрос даже не в том, хорош правитель или плох, а в том, что власть способна сделать с человеком.
В основе пьесы лежит извечный спор: что же важнее – государственная целесообразность или гуманизм? Если свести произведение к конкретному периоду истории, оно утратит остроту пугающей реальности. Потому это – глубокая поучительная притча для правителей и политиков на все времена. Это блестящий, горький и безжалостный урок, который остается в силе, пока на свете существует сама власть. И сам собой напрашивается философский вывод: «А не живем ли все мы в том или ином «лесу из кольев», созданном политиками?».
Абсурдная справедливость трагического героя
Главная сила образа Цепеша у Сореску – в его трагическом противоречии. Влад пугает, отталкивает, но одновременно с этим не позволяет отвести от себя взгляд. Именно такие персонажи – сложные, титанические, многогранные – становятся вечными в литературе.
Цепеш – правитель, доводящий идею справедливости и долга до логичного, но чудовищного абсурда. Однако он – не кровожадный маньяк, убивающий ради извращенного удовольствия. Этот факт подтверждают его откровенные признания: «Я не собирался никого пугать. Но был жестоким через силу, через боль!», «Наказываю только тех, кого люблю!», «Многих мог бы пощадить. И это принесло бы пользу родине... А я убил их. Из осторожности и для острастки остальных», «Как только этот шип упрется в мое сердце, станет ясно – из камня оно или нет».
Но в мире, где щадить противника опасно, где измена стала нормой, а слабость – смертным приговором, в разумении Влада жестокость является единственной формой выживания для страны. Цепеш одинок в своей правде. Каждая свершенная им казнь – это не акт садизма, а урок, попытка выжечь язвы предательства и безответственности. Он – и палач, который убивает часть себя с каждым новым колом, и жертва, добровольно взошедшая на плаху собственной идеи.
К сожалению, пытаясь оградить страну от разрушения, Цепеш сам становится его причиной. Абсурдность ситуации достигает пика, когда он, истребив из подозрения всех своих союзников, остается «господарем над последним подданным» перед лицом предателей внутри страны и под ударом внешнего врага. Когда справедливость лишена человечности, она неизбежно лишается будущего: мир свободы и права для «сильных и честных людей» невозможно построить на страхе, крови и костях.
Но в пьесе ни один монарх не противопоставлен Цепешу, как идеальный – объективный, милосердный и добившийся успеха благодаря своей гуманности. Другие господари, сменившие его на троне – Лайота Басараб, Раду Красивый – были ничем не лучше. Возможно, менее суровые, они при этом оказались лишь марионетками в руках бояр и внешних сил. Даже Штефан Великий упомянут, как воевода, при котором «будет чудом, если Молдова продержится еще месяц-другой». Не говоря уже о Магомете, что «духовно искалечил целые народы»…
Так был ли выбор у правителя в те времена, когда тиранов ненавидели, а слабых прогоняли? И, если да – какой? Сореску не дает конкретного примера – он ставит перед нами сложные дилеммы, побуждая рассуждать самим о двояком толковании законов, моральных ценностях и тяжком бремени того, кто осмеливается быть справедливым в несправедливом мире.
Но каждый ли тиран самоотверженно взойдет на кол, признав свои грехи?! Каждый ли всех судил по одному закону, даже самого себя? Цепеш же, добровольно выбрав мучительную смерть, доказывает фанатическую верность собственной идее, и это в корне отличает его от обычного сатрапа.
Неологизмы как мост в современность
Сореску мастерски использует язык, стирая грань между XV столетием и современностью. Неологизмы в устах его персонажей («конъюнктура», «программа», «феномен», «фразеология», «флуктуация» и т.д.), создают ошеломляющий эффект узнавания. Это не анахронизм ради шутки, а мощный художественный прием, проводящий прямую параллель между правителями тогда и сейчас.
Внезапно Цепеш начинает говорить как современный политик, оправдывающий непопулярные меры высшими интересами государства. Это заставляет зрителя задуматься: а так ли уж далеко ушли современные методы управления от «примитивной» жестокости прошлого? Таким образом, пьеса становится зеркалом, в котором отражаются механизмы власти любой эпохи. Суть политики остается неизменной, трансформируется лишь ее риторика.
А теперь давайте разберем каждый эпизод «Третьего кола» в отдельности:
1. Две тирании и тысячи жертв
Два, по сути, невиновных человека, посаженных на колья без суда, рассуждают о политике тиранов. Черный юмор ситуации сводится к тому, что даже в этом жутком положении они еще способны спорить о таких вопросах. А один из них объясняет свои муки… обычным ревматизмом, словно пытаясь отрицать ужасную реальность.
Турок (вернее, румын, которого в младенчестве забрали в янычары) жалуется на постоянный страх, в котором вырос. И это ощущение чем-то подобно туче: «Что-то неясное, не знаешь, откуда и берется – точно сырость». Предложение румына (заглянувшего из любопытства к туркам, но попавшего при возвращении на родину в руки румынских палачей) кажется на первый взгляд нелепым: «Обопрись на тучу». Но буквально это означает – «ни на что», то есть на воздух или на свои же собственные страхи… Ирония диалога лишь подчеркивает безысходность, когда лучше остаться в кромешной темноте: «Зато не видно, как болит... и что болит». И как ни готовься, а «смерть – она и есть смерть». Предложение стонать наперебой, чтобы умерить боль, завершает эту мрачную беседу, как последняя попытка человека выстоять в нечеловеческих условиях. Невольно возникает мысль: а сколько лет уже эти народы – жертвы тирании – «агонизируют наперебой»?
Магомет калечит людям души, Дракула – тела. Один ломает волю и навязывает подданным свою систему ценностей и страха, другой уничтожает в корне зло, точно сорняк, но с целью поддержания порядка и защиты от захватчиков. Какая тирания может быть приемлемее?! Тем не менее, румын самоотверженно предпочитает Цепеша, обвиняя во всех бедах турок и подобных им стервятников, жадных до чужой земли. Во-первых, потому что это – свой тиран. А во-вторых, он «превосходит Магомета», став ответной, столь же беспощадной силой – грозовой тучей для врага своей страны.
Однако при появлении Влада румын откровенно упрекает его в превышении власти: мол, «не до конца ты свой народ познал», «мы все по твоей милости – изрезанные в стружку!». На что Дракула честно признается: «Познал не лучшим образом. Легкое ли дело – целую державу направлять на путь истинный?». Здесь и далее читателю предоставляется возможность убедиться, что воевода принимает критику без гнева. Ибо привык смотреть правде в лицо. И это очень важная черта, характеризующая Влада, как правителя в определенном смысле объективного. «В нашей стране все поют песни, и остался бы я господарем над кольями, если... А потому прощаю. Прощаю, хотя не все песни хороши».
Кстати, фраза Цепеша, обращенная к посаженным на колья: «Испорченные вы у меня: не успели утвердиться на высоком посту, а уже завонялись. Человек место портит, это верно» является также насмешливым намеком на коррупцию и нерадивость его чиновников.
Еще одна метафора, заслуживающая особого внимания: яд. Дракула, без всякого смущения, собирается произнести здравицу в честь посаженных на колья! Задетый за живое беглый янычар укоряет его за кощунство: «Разве за здоровье умирающего пьют вино?». Но Влад мгновенно делает ответный выпад, обвиняя турок в ущербе, причиненном его стране, румын же – в горечи, которой ее жители по горло сыты. «Он больше на меня не действует» – звучит в устах правителя, как вызов: к яду предательства и ненависти он давно привык. С тем же вызовом он пьет и за здоровье турка.
Когда в беседе с янычаром Цепеш внезапно переходит на турецкий, выясняется, что эти два румына говорят на нем не хуже, чем на своем родном. Воевода объясняет это тем, что у него «дискуссия с султаном». В прошлом оба они оказались пленниками турок, но, к сожалению, у янычара нет права обелить себя иначе, кроме как, приняв мучения: «Я постепенно очищаюсь. Умираю, но не жалею. Все, что делают с тобой свои же – свято».
Лишь с опозданием Влад спохватился: «А судили-то вас по закону?». И тут всплывает горькая, вопиющая правда, характерная для правосудия любой эпохи: «Сначала на кол посадили, сказали – потом разберутся...». Бог весть спасение или угроза кроется за восклицаньем Цепеша в ответ: «Эх, какое великое правосудие я бы вершил, будь у меня время!..».
2. Ровную линию блюдем…
Палачи приносят на плечах огромный кол, и Влад распоряжается установить его ровно посередине между двумя другими. Казалось бы, обычная «эстетика». История хранит память о том, что Цепеш нарочно ставил колья не хаотически, а зрелищно – в строгом порядке. Но здесь идея в равенстве перед судом – бояр, крестьян, внешних и внутренних врагов: поблажек никому не будет! Все на равной дистанции, в одну линию – все преступники одинаковы!
«Каждый способен преступить закон в любой момент. Пускай пустой кол будет под рукой. Не помешает». Хотя возможно, именно тогда Влад приготовил это место для султана, заранее готовый к нападению османов на Валахию: оттого и выбрал столь массивный кол…
3. «С турками борешься или с румынами?!» – «Со всеми!».
«Эх, нет больше правды в Валахии! А ты что творишь? Сидишь, как чучело, и дозволяешь всяким негодяям барствовать да над людьми глумиться. Хоть самой бери саблю да руби их направо и налево!» – откровенно заявляет Жойца.
Казалось бы, такое обвинение, брошенное при свидетелях в лицо правителю, просто не может оставаться безнаказанным. Однако… воевода снисходительно смеется: «Нравится мне эта баба».
Бедная женщина прекрасно разбирается в политике. Да как же ей не разбираться, когда народ в первую очередь страдает, особенно от турок? «Почему одни мы грудью против них стоим? Разве те, на Западе, платят нам за то, что защищаем их здесь?»…
Цепеш, более чем кто другой, понимает эту ситуацию в Европе и охотно соглашается с крестьянкой: «Эта женщина заслуживает жить. Хотя бы говорит, как на духу».
Но для государства, постоянно находящегося под угрозой нападения извне самое главное – это его армия. И в глазах Влада Цепеша те, кто, хотя бы в мелочах, подрывает ее силу, являются изменниками и заслуживают неминуемой кары. «Вчера казнил я бабу, которая отправила супруга на войну без единой пуговицы», «Как идти в бой, сознавая, что если увечным вернешься, дома и позаботиться будет некому?». На это Жойца смело отвечает: «Или победить, или умереть». Но ее, на первый взгляд, патриотичное высказывание лишает искалеченного воина права на жизнь!
Судьба несчастной решена: господарь не казнил ее за вольные речи, но блуднице следует преподать урок. Неважно, от какой беды она чинила непотребство. Здесь железная логика Дракулы достигает абсурдной жестокости… Зато зрелищно, жутко и поучительно для всех: «Сиськи отрезать! А вместо них прибить гвоздями головы ее бастардов».
В грехопадении одной крестьянки Цепеш видит угрозу целой нации: «Народ, который, поддаваясь похоти, теряет меру – подлый народ и заслуживает гибели. Я не верю, что мы подлецы», «Пока хоть одна потаскуха останется на нашей земле, турки будут испытывать искушение ворваться сюда».
Здесь аллегорически показано, как ради спасения страны правители способны выкосить каждую сорную травинку, если не почти «все поле».
4. Его портрет не вписывался в раму, а бурный дух не признавал границ
Сцена с портретом призвана пролить как можно больше света на личность Цепеша. Здесь под видимостью светской беседы об искусстве, перемежаемой намеками и откровениями, противопоставлены друг другу темная Валахия и просвещенный Запад. Это два мира, чуждые один другому, как искусство и война. Художника пугает непостижимая натура Цепеша, бездонная пропасть между духом и оболочкой. Ему, привыкшему угодливо изображать монархов во всем блеске их величия и роскоши, не удается уловить самое сокровенное, не подвластное мазку даже самого искусного мастера. Зато с цинизмом истинного коммерсанта он вскользь упоминает о том факте, что гибель или поражение героя значительно повысит цену на его портрет.
Итальянца ужасает жестокость, но он слеп к ее трагической красоте, обреченной на жертвы, которые позволяют далекой Падуе мирно смешивать свои «вечные» краски, пока здесь, на границе с Османской империей, месят глину в крови. Он в недоумении упрекает воеводу за отсутствие фресок на стенах в то время, когда именно стены Валахии являются для Запада щитом.
Художник намерен создать два портрета, но будут ли они идентичны? Какую версию истории узнают о Цепеше современники и будущие поколения? Вопрос остается открытым…
Влад милостиво позволяет итальянцу «говорить свободно», и тот, считая своим долгом предостеречь его, «по секрету» сообщает, что «ценитель голов в масле сам приедет полюбоваться на портрет», а точнее – явится завоевать Валахию. Но Цепеш «не привык сидеть без дела», и на вопрос «Кто может помешать этому?», он властно отвечает «Мы!», с горечью подразумевая лишь себя и свой народ.
Одновременно разговор с художником дает толчок еще одной борьбе – на этот раз внутри страны. «Я – господарь лесов, кишащих ворами!» – в гневе восклицает Влад, услышав, что у итальянца уже дважды украли краски. Позже, когда купец на рынке с бранью обвинит его в бездействии, воевода скажет: «Дальше некуда терпеть!», и разразится страшная гроза… Так, справедливо, хоть и беспощадно, исполнится не только долг правителя, но и воля честного народа.
Три года живописец создавал свое творение, следуя за Цепешем повсюду, даже не поле боя… Но так и не постиг его великой, мрачной, израненной души, где зло и добро схлестнулись в отчаянной схватке. Художник видел и его глубокое раскаяние, и суровую маску, скрывающую боль. «Он старается крепко держаться в седле и вершить справедливость в атмосфере апокалипсиса; дать народу хоть какую-то веру в себя и в будущее… Этот кроткий человек мудро притворяется свирепым».
Но в итоге на портрете предстает не человек, а идеализированный образ власти, созданный для пропаганды, для коллекции, просто «для красоты»: невозмутимый, величавый господарь на троне. Тогда как Цепеш – сама жизнь, кровавая, жестокая и не укладывающаяся в раму. Его истинная сущность – это не «аккуратно подкрученные усы», а «трещины морщин», в которых застревают «змеи» мыслей. Портрет бесстыдно лжет, изображая роскошь и стабильность, в то время как реальность воеводы – постоянная борьба и дрожь земли. Единственное, что остается сделать Цепешу – вынуть холст и самому встать в раму. А его прощальное напутствие: «Береги Влада» – ироническая эпитафия неудачному портрету. Читателю может показаться, что Цепеш имеет в виду сына художника, но эта догадка тотчас разбивается о нарочитый смех воеводы.
Только представьте себе: если современники не способны разглядеть историю, что достанется потомкам?
5. Путешественник во времени. «Не хочу я жить во времена Твоего высочества…»
Здесь показана встреча не просто правителя и подданного, а конкретной эпохи и вечности, защитника и беглеца, жестокого мира и хрупкой надежды. Крестьянин Миникэ – не обычный вольнодумец, а своего рода паломник «в поисках святого блага». «Рубят меня, кровь жидкая течет – и только. А муки продолжаются» – это метафора удела целого народа, который вечно страдает, вечно гибнет, но никогда не исчезает окончательно с лица земли, обреченный на повторение одних и тех же циклов угнетения. Аллегорически Миникэ – и есть этот самый народ. В желании бедняги умирать всегда одинаково выражается ироническое стремление хоть к какому-то порядку в условиях «бардака, где не знаешь, за что и хвататься». Его бегство в будущее – не трусость и малодушие, а форма пассивного сопротивления, единственно возможная для маленького человека. Автор передает идею вечного конфликта между деспотизмом власти и стремлением людей к простому человеческому счастью.
Влад же, как господарь «не вправе капризничать перед лицом истории». Он внимательно выслушивает жалобы крестьянина и признает свою обязанность добиться благоденствия для своей страны. А именно, по совету Миникэ, сделаться тем, «что гремит и сверкает», угрожая врагам. Как ни странно, крестьянин не просто льстит в своем ответе, а выдает политическую концепцию: против хаоса можно бороться лишь тотальным, устрашающим порядком. И Цепеш – идеальный инструмент для воплощения этой идеи. Миникэ словно отмеряет господарю срок, надеясь, что к ближе к 1600-ому году тот сумеет справиться со всеми трудностями.
Ключевой вопрос крестьянина: «Стоит ли рожать в Валахии?» выражает не только сомнение в ценности жизни, но и является скрытым укором господарю. Миникэ важно непременно знать заранее, что сулит будущее его детям. Цепеш же, вопреки своей мрачной репутации, настойчиво требует продолжения рода, видя в подданных основу государства и этого самого будущего, даже если в пути к нему предстоят суровые времена.
Влад является символом тяжкого бремени власти, а Миникэ – бессмертия человеческого духа и правды, пускай и в «безумном» ее проявлении.
Цепеш со смехом отпускает странника и даже дарит ему кошелек, напоминая, что тот все же должен заплатить налоги. Это символизирует не только требование соблюдать законы, но и внимание правителя к проблемам своего народа.
6. «Он что – медом помазан? Залей его дегтем!»
Вот еще одно интересное философское рассуждение Сореску – «мед на троне». Внешний блеск, богатство, привилегии, почет – ослепляют претендентов, заставляя их «жужжать, как осы», страстно желая занять это место. Но именно Цепеш, в отличие от остальных, трезво видит всю его отталкивающую сущность: под медом скрывается гроб – риск, одиночество и гибель. Желание «обмазать трон дегтем» – это горькая ирония человека, познавшего всю горечь власти изнутри.
Жест Цепеша, когда он разворачивает трон сидением к стене и просит принести ему обычный стульчик на трех ножках – акт, хотя бы временного, отречения от фальшивой роскоши и освобождение от тяжести оков. Редкий миг, когда правитель хочет быть просто человеком («хочу сидеть иначе»), а не монументом, которым пытается его сделать художник. «Посмотрим, станет ли тогда он меня мучить, откажись я от величия и блеска».
Но живописец, дитя вычурного Ренессанса, стремится навязать своим моделям неестественные образы: Влада он просит вырядиться как можно представительнее, Домнику же, напротив, снять с себя последние одежды скромности. Цепеш отказывается от искусственной парадности так же решительно, как и Домника – от порочной чувственности.
7. Стратегия, ползущая в грязи
А сейчас давайте проанализируем характер Дана – одного из претендентов на престол Валахии.
Это дерзкий безумец, никудышный политик и авантюрист, фигурально «подкапывающий» трон Цепеша руками своих неумелых, но таких же отчаянных союзников. Его политические планы представляют собой сплошной бред, в котором он сам «еще до конца не разобрался». Дан назначает встречу Цене тайком, в лесу, в глубокой, грязной яме, откуда они, «точно мыши, видят широкий горизонт», но в своих притязаниях не согласен «на меньшее, чем единая румынская земля», куда войдет и княжество Молдавия. Ее нынешнего господаря и брата Цепеша он с пренебрежением называет Штефанаке и Радуком. Дан воображает, будто турки станут платить дань немцам да еще поделятся с румынами, а султан «прикончит Влада, наведет в Валахии порядок и уберется восвояси»! В завершение абсурда он придумывает символический пароль для своей партии – «беспорядок». Идеальное определение для банды неудачников!
Еще один безумец – Гэгэуце, чье имя само говорит за себя, твердо уверен, что Валахия при Дане станет плодородной «пашней с одним цветком», где народ будет пахать на боярскую элиту, а правитель – гордо красоваться во главе. Ослепленный этой перспективой, как и многие другие, жадный глупец готов даже рискнуть ради нее собственной жизнью.
Ценя, напротив, – умный, осторожный человек, но его постоянно мучает страх перед Владом и еще более – перед Папуком, которому доверяет воевода. Подумать только: заговорщики лишь постоянно «ноют», неспособные покончить даже со слугой, не то, что с господарем! Автор откровенно заявляет, что в их рядах царят не целеустремленность и решимость, а бездействие и пессимизм. Комично то, что притворяясь верным Цепешу, советник Ценя лихорадочно пытается найти предателей, когда, прежде всего, должен «поймать себя», а заодно и Дана. Призыв узурпатора: «Копайте! Ройте пропасть!» звучит как отчаянный деструктивный приказ, лишенный конкретного плана, а горькая ирония Цени: «Деревянной лопатой?» и «Мы и так уже на самом дне» лишь подчеркивают их жалкое положение.
Несмотря на свое отсутствие Цепеш – незримый, но главный герой в этой сцене. Его дух угрожающе довлеет над каждым словом диалога. Сам же воевода не болтает попусту, а правит, и его сила не в словах, а в действиях, которые порой понятны только просвещенным. Ценя смеется над его намерением перенести столицу в Бухарест из старого Тырговиште, но, между тем, впоследствии так и случится.
Для Дана престол – самоцель, ведущая к созданию системы, где страна является ресурсом для обогащения и возвеличивания правителя и его клики. Это эксплуататорский абсолютизм. При Цепеше власть – инструмент для наведения своего рода «железного порядка» и пресечения коррупции бояр. Он требует от подданных служения стране, а не самим себе.
Словом, Дан не является альтернативным кандидатом, чтобы заменить на троне Влада. В итоге судьба все расставила по местам: узурпатор, рывший яму господарю, вынужден был сам копать себе могилу по его приказу: «Чем глубже, шире – тем приятнее! И похороним его – живьем».
8. С небес – на землю
Сцена с кометой («хвостатой звездой») с упоминанием о бесполезных чудаковатых астрономах – это блестящая сатира о бюрократии, невежестве и профанации науки. Здесь раскрывается вопиющий разрыв между грандиозными планами правителя, требующими высочайшей дисциплины, знаний и самопожертвования, и косной, погрязшей в рутине и бездействии реальностью. Астрономы, чей долг быть глазами страны, обращенными к вселенной, на деле «дрыхнут, сплетничают или мастерят свистульки». Их «гнездо» – метафора любого чиновничьего ведомства, которое существует само для себя, а не для дела. Нелепость достигает пика, когда выясняется, что небо «поделено на куски», и никто не заметил кометы, потому что она пролетела над куском уволенного астронома. Это яркий пример бюрократического идиотизма, где система важнее результата, и заранее придумано классическое оправдание: «а у нас нет ресурсов». Хотя настоящая причина – отсутствие рвения, любопытства и профессионализма.
Цепеш, как прагматик, видит в астрономии не абстрактную науку, а прикладную задачу: предсказывать события, чтобы быть к ним готовыми. И его возмущает, что «другие» знают обо всем заранее, в то время как «ученые» не способны уследить даже за тем, что происходит здесь и сейчас.
Реакция Цепеша демонстрирует его стиль управления, сочетающий жестокость и прагматизм. Сначала он хочет «отсечь хвост» астрологу за то, что тот не заметил «хвостатую звезду». При этом воевода проявляет черный юмор: наказание символически соответствует проступку. Но узнав, что Драговей на самом деле рвется в армию, Цепеш мгновенно меняет гнев на милость. Он не нуждается в ленивых астрономах – ему нужны отважные солдаты. Однако в назиданье воевода награждает Драговея забавным прозвищем – Звездочка. Всякий раз, услышав это имя, бывший астролог будет вспоминать о своем провале.
Внезапная идея господаря посадить на кол его восьмидесятилетнего отца явно шокирует читателя. На первый взгляд, в таком решении нет ни справедливости, ни логики. Но даже здесь у Влада все продумано: старик не хочет отправлять своего сына на войну, лишая армию могучего и верного солдата, и признание Папука: «Он вроде бы мне дядя» окончательно решает его судьбу. Уклонение от службы государству и коррупция! – «Завтра же посадим его на кол!». А чтобы закрепить урок, на вопрос Папука: «Вселяя страх в людей, можем ли мы заставить их любить нас?» воевода коротко и четко отвечает: «Можем!». И капитан его покорно соглашается: «Значит, надежные люди есть».
9. Добро насильно…
Ценя в своем желании как можно ревностнее выслужиться перед воеводой, словно кривое зеркало, искажает его принцип «абсолютной справедливости» до карикатурной крайности. Он не борется с конкретными врагами государства, а вешает всех без разбора, ибо «человек всегда не прав по своей природе».
Как бы далеко не зашел в своей жестокой логике Влад Цепеш, даже он не одобряет действий Цени и намеренно заостряет внимание на его оправдании: «Люди устроены так, что добро им приходится делать насильно». В ту же минуту воевода делает глубокомысленный, печальный вывод, отчасти сознавая собственную роль в этой системе: «Тогда народ хорошего не видит – одно насилие. Мда…».
Но всему имеется предел. Сознавая, что террор для Цени превратился в самоцель, господарь уже не доверяет его доносам. И особенно после того, как обнаружил в «черном списке» фамилию Папука. Причем трусливый заговорщик не решаясь окончательно оклеветать своего врага, написал его имя мелкими буквами. В итоге Цепеш гневно рвет записку и прогоняет неугодного советника.
В отличие от Цени Влад не наслаждается террором, а использует его как необходимость и теперь с досадой замечает, что это зло начало жить собственной жизнью.
Это яркий пример превышения власти чиновниками, которые превращают режим своего правителя в хаос.
10. «Звезды с хвостами и чиновники без голов»
Под видом купца господарь отправляется в город, чтобы лично оценить ситуацию в стране. Его путь к решению проблемы пролегает через три ключевых откровения, три лика одной и той же болезни, поразившей Валахию. Автор показывает, как рождается чудовищная, но железная логика – причина будущей жестокости.
Первый лик – это хаос, физический и моральный, увиденный собственными глазами: толпа, жадно рвущаяся за подаянием, трупы собак, дети в чирьях, лишенные будущего. Это – диагноз, поставленный реальностью. На что Папук смиренно отвечает: «Ничего не исправить. Возможно, так и надо». Он в данном случае – один из тех «чиновников без головы», что не пытаются бороться с беспорядками.
Второй лик – обвинение купца, который гневно требует от правителя не милости, а силы, обличая прежнюю политику как попустительство. И Цепеш ясно видит: его терпение считают слабостью; честные люди готовы принять железную руку, как единственное спасение.
И вот появляется третий, самый необычный лик – пророк-безумец, попрошайка с рынка. Дерзко назвавшись воеводой, он выдает программу тотальной борьбы с хаосом, под маской бреда поразительно похожую на ту, что зреет в уме самого Цепеша.
Влад смеется, вспоминая его речи, но осознает, что разница между «разумной» жестокостью господаря и «безумной» жестокостью нищего – лишь в степени и возможности. Прежде Миникэ советовал ему то же: «Стань тем, что гремит и сверкает!». Получается, безумцы призывают к действию, а «нормальные» чиновники советуют смириться с бедствием?
Сам Цепеш рассуждает трезво, но вынужден играть по правилам абсурдной ситуации, где его прагматичная жестокость и фантазии бродячего «дурачка» оказываются двумя сторонами одной медали.
Последующее: «Ну, за дело» – означает, что Влад не намерен отныне работать с «безголовым» аппаратом: он станет единственной головой и карающей десницей. Прав Цепеш или нет – покажет время. А ему выпало время грозных предзнаменований и политического беспредела – «звезды с хвостами и чиновники без голов».
Первый пункт плана воевода выполнит почти без изменений, предпочитая кольям большой костер. Второй удастся воплотить не до конца – он заманил врага в Валахию, но не сумел убить султана. А третий… На самом деле Цепеш никогда не натравил бы турок на Европу, поскольку презирал предательство во всем. Хотя именно в этом действии его впоследствии и обвинили венгры…
В данном отрывке автор изобличает сложный механизм, при котором халатность и слепое равнодушие властей порождают хаос, а хаос, в свою очередь, – запрос на тиранию. Также он с иронией показывает, как порой неуловима грань между пророческим безумием и реальной политической программой.
11. Внешнее и внутреннее зло в одном огне
Согласно легенде, Влад Цепеш однажды пригласил бояр на пир и спросил, сколько господарей знал каждый из них. Даже самый молодой боярин перечислил семерых. Тогда Влад ответил, что век господаря короток из-за грязных боярских интриг, оттого и бояре не заслуживают жить дольше, чем их повелители – и всех из-за стола пересадил на колья.
Думаю, читатели уже заметили, что в произведении упоминаются не одна, а две Пасхи: в первый раз Цепеш, ставя стратегические замыслы и защиту родины превыше всяких радостей и даже религиозных празднеств, отправил нарядный народ восстанавливать крепость Поенарь «пока последняя рубашка до нитки не сотрется», а на вторую…
Пророчество о кольях оказалось не вполне удобным и требующим слишком много времени и сил для исполнения. Влад – не садист-художник, растягивающий удовольствие, а прагматик, действующий под прессом обстоятельств. Когда кольцо врагов сжимается с каждой минутой, здесь уже не до театральных казней. Требуется более рациональное решение. И Дракула находит его в поджоге – быстром и безотходном способе массовой ликвидации. В общем костре должны сгореть одновременно внешние и внутренние паразиты.
Автор стремится изобличить главный порок политики, где человечность приносится в жертву холодной, бездушной целесообразности. Ирония сквозит в самом сюжете сцены: действие, полное гротеска и почти клоунады, заканчивается подлинной трагедией. Иронизируя одновременно и над палачом, и над его жертвами, автор обнажает страшную истину: механизм тирании работает не только благодаря воле правителя, но также благодаря разобщенности, жадности и глупости тех, кто оказывается в его власти.
Местом для воплощения своего замысла Цепеш неспроста выбирает церковь, ибо это символ безопасности, убежища и святости, что усыпляет бдительность. И Влад сознательно приносит ее в жертву ради своей великой цели. «Одну церковь сожгли – другую построим!».
Вы спросите: а разве можно пировать в священном месте? Скорее всего, пир происходил в трапезной. Немного истории: в православных монастырях трапезная в иногда даже строится как церковь с алтарем и иконостасом. Некоторые службы проводятся именно в трапезной. Внутри нее всегда имеется хотя бы одна икона с горящей перед ней лампадой. Вся пища, которая там подается, должна быть освящена, и часто для этого в помещении кухни хранится святая вода.
Еще один вполне естественный вопрос: как же мусульмане вошли в христианский храм? Но вспомните: разве при взятии Константинополя воины Магомета не ворвались в собор Святой Софии, чтобы его разграбить? Турецкие послы также явились к Цепешу, чтобы обобрать Валахию. За это им – и соответствующие «привилегии» наравне с обычными разбойниками и воришками.
Турки высокомерны и уверенны в собственной силе. А нищие способны слышать лишь урчание своих желудков. Таким образом, все жертвы Цепеша метафорически слепы: они не видят его истинных намерений… кроме одного-единственного человека. Это хромой. В силу своего физического недостатка он всегда настороже, потому что не способен быстро убежать. Никто не слушал его предостережений, однако именно хромому удалось благополучно уползти, пробравшись под ногами тех, кто лихорадочно метался от окон к дверям.
Кроме вышеперечисленного, в данной сцене саркастически отражено издевательское отношение поработителей к румынам. Сверх прочей дани, нагло преумноженной процентами, послы султана требует еще «рабов для чистки канализационных труб», с презреньем отводя Валахии роль инструмента для уборки нечистот. Но Влад в долгу не остается: не давая паразитам ни гроша, он с той же иронической любезностью предлагает им «параличных балбесов» в качестве харача. А криворотый, по иронии – самый красноречивый, обещает полностью опорожнить для турок свою «выгребную яму».
В данном случае жестокость Влада Цепеша меркнет перед ненасытной агрессией османов, которую он всеми силами стремится отразить. Сожжение послов – не просто злодеяние, а кровавый ответ на угрозу свободе и жизни румынского народа.
Толпа калек единодушно подыгрывает Цепешу, но их поддержка, в основном, обусловлена корыстью: «Если все валахи обнищают, у кого тогда нам подаяние просить?». Даже прокаженный «любит Цепеша» не за справедливую суровость его методов: просто этот изгой среди изгоев втайне злорадствует, что воевода также истребляет проказу остального общества.
Но какими бы порочными ни были эти оборванцы, их мучительные стоны отдаются в сердце Влада, наблюдающего за горящей церковью. «Они тоже, как люди…» – невольно подтверждает Папук. Однако господарь давно привык держать себя в руках, а сердце его бьется под стальной кирасой. В итоге Цепеш даже не идет на исповедь – он передает священнику приказ отпустить грехи всем участникам расправы и уверенно продолжает свое дело. Ведь «все было задумано ради блага страны».
Теперь султану следует узнать об участи своих послов. И с этой целью Влад заранее спасает от огня агу. Вскоре должна исполнится вторая часть зловещего пророчества…
12. «Вот ради чего все эти жертвы!»
«Я дал ход событиям. Теперь нахлынут и османы, и прочие враги – только и успевай рубить… Иные украдкой зовут меня Цепешем. Я же сажаю их на кол открыто… Линия жизни этой страны отныне пересекает мою руку, прорастая из земли. Не дай прерваться линии сей на земной ладони, Господи. Вот ради чего все эти жертвы!».
Это, пожалуй, самое глубокое признанье господаря. В нем раскрывается вся его сложная и противоречивая натура, движимая мужеством, неукротимой волей и беззаветной преданностью своей родине.
13. Парное и непарное
Сцены с Домникой и влюбленным живописцем не просто разряжают мрачную, шокирующую атмосферу пьесы – они пронизаны особым смыслом, где продолжает развиваться одна из основных идей произведения.
В характере Домники чистота души и трогательная девичья наивность сочетаются с решимостью и патриотизм. Она подобна образу той самой святой Румынии, за которую сражается Влад Цепеш. В то время, как он вынужден быть мифом, монстром, символом террора, Домника чутко видит в нем живого человека: «ты похудел», «одни глаза горят», «кушай, вот кусочек понежнее».
Итальянец – представитель утонченного, богатого, но разрозненного Запада эпохи Возрождения. Благодаря своей профессии, возможно, он и накопил себе внушительное состояние, но явно не «ведет свой род от короля Франции». Это ложь с целью покрасоваться перед своей возлюбленной. Художник с восхищением расхваливает свой вечно нерушимый мир, где дома стоят еще «со времен Нерона», противопоставляя его дикой, раздираемой войнами Валахии: «Если вдруг стены выстоят, соседи их сломают, а если нет – растащат воры».
Но самонадеянный хвастун даже не замечает, как у него под носом «шарит по коробкам и растаскивает пары» его собственный слуга! Непарные подарки ассоциируются с той же разрозненностью, царящей в Западной Европе, а их бесполезность – с пустыми обещаниями двуличных монархов, которые на деле уклоняются от помощи Валахии в борьбе с османами. Слуга Джузеппе – меткая аллегория внутренней коррупции, неразберихи и неспособности Запада к слаженным действиям. В краже сапога или туфли, разумеется, нет факта разрушения, но какая польза от частей одного целого, взятых по отдельности?
Вечность материи и камня порождает не героев, а коллекционеров и эстетов, которые спокойно могут торговать картинами, изображающими легендарные сражения где-то на востоке, далеко от них. Валахия же каждый день живет на грани гибели, и ее вечность – это вечность подвига, трагедии, кровавой жертвы.
И снова вспоминается желание художника изготовить два портрета Влада Цепеша. Один предназначается самой модели, другой – для зрителей. Скорее всего, им также не суждено быть парой, ибо в них будет заложен разный смысл.
Чтобы очаровать Домнику, живописец прибегает к театральным жестам и громким фразам, заимствованным у Джакоппо. Однако девушка не терпит фальши – жизнь научила ее ценить одну лишь правду, пусть даже горькую. Тогда художник переходит к предостережениям: он «с точностью до 90 процентов» предсказывает катастрофы, грозящие ее стране и господарю. Увы, впоследствии все так и происходит…
Влюбленный итальянец хочет непременно увезти с собой Домнику. Если откажется – похитить. Здесь он приводит ей в пример валашские обычаи, пытаясь незаметно навязать свой собственный сценарий. Но девушка верна родной земле, даже предвидя ее страшную судьбу. В то время как художник предлагает ей спасительное бегство, Домника выбирает риск и благородное самопожертвование: «Все возьмутся за оружие, даже женщины и дети! Я сама учусь бросать аркан и командовать отрядом всадников».
Позднее, став женой художника, она снова наотрез откажется покинуть родину: «Наши дети сперва должны выучить румынский». И он останется, не в силах разорвать союз двоих. Не вычурный, помпезный Ренессанс, а чистая любовь раскрыла ему истинные ценности. Последовав за Цепешем в османский лагерь во время знаменитой Ночной атаки, живописец утратил одну руку. И снова прочувствовал, уже на собственном теле, что значит – «непарное».
За идеалы, свободу и любовь – за все приходится платить!
…Зато у него есть другая рука, жена, то есть – пара, и… двое детей.
14. Заключение в Буде: анатомия крысиной войны
Сразу же следует отметить, что в данной сцене Цепеш – не жалкий, обезумевший от тягот заточенья узник, который бегает по камере и ловит крыс. Крысы здесь символически играют роль неистребимых, яростных врагов, которым нет числа. Влад сейчас критически анализирует свои прошлые деяния, в глубине души надеясь возвратить себе престол. Несмотря на гнетущую мрачную атмосферу, царящую вокруг, он отнюдь не пребывает в унынии, а готовится к новой решительной битве. Просто в его распоряжении гораздо больше времени, чем было прежде. Интуитивно бывший воевода сквозь стены ощущает, как «меняется погода», и предчувствие его не обманет. Все высказывания Цепеша по поводу «крыс» пронзительно метко нацелены в адрес захватчиков и предателей: «Слыхал обо мне, поганый?», «Нас не жалеет, так пускай получит по заслугам!», «Спать надо в кольчуге, иначе загрызут». Фраза «Спелый плод, изъеденный червями, падает» исчерпывающе передает историю измены и крушения великих планов. А самым ярким образом становится «Валахия, обгрызенная крысами» – продажными боярами и ненасытными завоевателями, у которых Влад любой ценой намерен ее вырвать. Юмор, построенный на грубоватом выражении «хай сиктир», служит не для разрядки, а подчеркивает остроту его внутренних стремлений.
Автор оставил за кадром грандиозную Ночную атаку Влада на османский лагерь и предательство Матьяша Корвина, который бесстыдно присвоил себе папские деньги на крестовый поход. С целью избавиться от «неудобного» союзника, явившегося требовать обещанные средства, король «поверил ложным обвинениям» и упрятал Цепеша в тюрьму, где мы и застаем его.
Камера превращается для Влада в нечто вроде лаборатории, где ставя опыты на крысах, он настойчиво ищет ответа на вопрос: казнить или миловать? Сперва он искренне раскаивается: «Слишком жесток был. Многое поставят мне в вину», но беспощадная до омерзения реальность не оставляет ему выбора: «Либо примут меня таким, как есть, либо здесь останусь!». Где-то, в лабиринтах истории, кроется иной путь, но Цепешу не суждено его не увидеть.
Влад кропотливо мастерит турецкую одежду, в душе лелея свою ненависть к османам, которая на самом деле нисколько не утихла, как он нарочно говорит, чтобы обхитрить Папука. В предположении: «Может, их уже другие победили, а я взойду на трон и сказки буду сказывать» сквозит едкая ирония борца, которого трусливые союзники бросили одного без всякой помощи перед лицом опасного врага.
Верный Папук, буквально вымолив у Матьяша разрешение сесть в тюрьму рядом с пленным господарем, полностью оправдывает каждую его жестокость политической необходимостью: «Мы действовали из патриотизма. В противном случае Валахия давно бы стала пашалыком». Он даже начинает строить планы с апокалиптическим размахом в стиле Цепеша. Но Влад, порядочно израненный и в грудь, и в спину, не верит в его преданность. И самое ужасное – не доверяет больше никому.
Увы, его сгубило не предательство, а болезненная склонность к подозрению. Расправа над последними соратниками становится для одинокого тирана символическим самоубийством, распадом личности и окончательная победой его истинных врагов:
Цепеш годами сажает крыс на колья, но меньше их не становится. Это намек на тщетность его методов: насилие способно породить лишь новое насилие, но не решает главную проблему. Влад оказался загнанным в ловушку символического мира, где он – бог, судья и палач, но нет больше верных людей, а лишь орды врагов и предателей. Он вернул себе «железную руку», но так и не исправит своих ошибок.
15. Форма существования на грани смерти
Два вечных мученика – турок и румын продолжают наблюдать со своей высоты за течением времени. Их финальная беседа кажется, на первый взгляд, самой абсурдной в пьесе и неподвластной пониманию разумного читателя, а между тем, в ней заключается емкий политический подтекст.
В отсутствие Цепеша Валахией правили попеременно Раду Дракула и Лайота Басараб. Политика Раду всегда была протурецкой, Лайота же, ставленник Штефана Молдавского, расчетливо менял сторону в зависимости от обстоятельств.
Турок и румын, будучи посаженными на кол, находятся на грани между жизнью и смертью, что символизирует положение человека при тоталитаризме – физическое существование при утрате человеческой сущности. Один правитель пересаживает их на общую рогатину, признавая «братьями по крови», другой решает все вернуть на место.
Раду даже умудряется «конфисковать» у подданных слова – автохтонные (румынские), субстратные (дакийские), латинские (указывающие на римские корни и связь с Европой) и даже турецкие (заимствованные румынами), символически убивая историческое прошлое страны и стремясь контролировать настоящее и будущее.
Мотив «подмены» персонажей указывает на способность власти не только уничтожать физически, но и, стирая память, строить новую реальность в соответствии со своими интересами. Это символ утраты самоидентификации, духовного вырождения и вечного застоя под личиной мнимых перемен.
Весь диалог героев построен на абсурдном и жутком открытии: их подменяли «копиями», и сейчас это – уже «третье гнилое поколение», как следствие «великих» реформ. Сменяются правители и их политика, народ же по-прежнему распят и страдает. Он настолько свыкся со своим угнетенным положением, что даже не заметил, как и когда была украдена его подлинная сущность. Если не знаешь, кем являешься теперь, если твои воспоминания и убеждения могут оказаться не твоими, а навязанными, исчезает сама почва для протеста. За что бороться? За жизнь того, кого давно уж нет?
Окончательная путаница наступает, когда румын, тесно связанный с турком в течение долгих лет, рискует принять себя за него, забыв о своей истинной национальной принадлежности: «Теперь ты поверил, что ты – это я».
Забытые между небом и землей, измученные лишениями, эти двое смиренно готовы довольствоваться малым: «Не то, чтобы мы плохо жили. Птицы небесные кормили нас тем, что дал Господь. Дожди омывали нас…».
Возвращение Цепеша на престол отражает идею цикличности истории и повторения тиранических режимов, а политика по-прежнему сводится к простому и жестокому вопросу: на чей кол и в какой конфигурации ты будешь насажен.
Однако постепенно, год за годом, румын и турок начинают принимать кандидатуру Влада, с тоской мечтая, чтобы «все вернулось на круги своя». Ибо в их понимании только Цепеш остался неизменным. Изначально «казненные» видели в нем палача. Но смена других господарей, которые, поиграв с «композицией», все же бросили их здесь «торчать», показала, что есть нечто хуже, чем жестокость – безразличие. Иными словами, румыну, как и турку, снова хочется вернуться в то время, когда оба они еще были собой.
Влад «по крайней мере, разговаривал с народом…», даже посаженным на колья. Весь парадокс в том, что Цепеш был единственным, кто с ними говорил, а они – единственными, кто способен был его понять: «Но что творится у него в душе! Какое смятение!».
Румын даже готов смириться, если их надежды вновь будут обмануты: «эта двусмысленность служит великой цели, о которой не всегда способны догадаться простые смертные». Затем он с привычным фатализмом констатирует: «Это форма выживания». А турок советует «побороть свою боль и судить объективно»: «Он сделал немало добра».
В итоге обе жертвы приходят к согласию. Признание Цепеша «положительной» силой, которая действует «ради блага страны», придает их страданиям высший смысл.
К сожалению, реальность обернулась полным крахом: «Уже два месяца, как Влад вернул себе престол, а все идет наперекосяк». И короткая надпись на третьем колу, нацарапанная самим воеводой, пророчит ему скорый конец…
16. «Отныне я живее, чем когда-либо!»
«Румын и турок. Никогда не мог избавиться от этой симметрии»…
Вспомним фразу Цепеша в начале пьесы, сказанную перед кольями в лесу: «В одну линию, ни спереди, ни сзади». Третий кол установили ровно посредине.
По воле рока Влад всегда был центром этой самой симметрии, ведя борьбу в двух направлениях – с османскими завоевателями и, как ни странно, со своими соотечественниками, каждый из которых мог предать его в любой момент. Так, Цепеш окончательно утратил грань между добром и злом, законностью и произволом, дружбой и враждой. Ради «абсолютной справедливости» в своей стране он готов был истребить чуть ли не большую часть подданных, а из подозрения – уничтожил всех своих друзей. И в итоге пострадал одновременно от своих и от чужих.
В финальной сцене Цепеш играет две прямо противоположных роли: дерзкого обвиняемого и столь же беспощадного судьи: «Ты должен заплатить».
– «Я всегда с лихвой платил долги!». Но верный своим суровым методам, он обвиняет себя даже в предательстве союзников и их бесстыдной клевете, в том, что Магомету удалось уйти целым и невредимым… И «в том что он был».
Ключевое обвинение – не в самой жестокости, а в абсурдности ее масштаба. «За ад прощаем», но рай наполнен «безысходной скорбью» невинных жертв.
Кульминация пьесы – это не триумф победителя, а «апофеоз» на колу: «возвышение» Цепеша совпадает с его физической и политической гибелью. Но даже сейчас он верит, что останется в истории, и потомки все-таки поймут его.
Румын и турок плачут, глядя, как бывший воевода сам взбирается на кол. Их потрясла не столько человеческая драма, как отраженье, схожая с их собственной, сколько крушение великой иллюзии, в которую они уже успели поверить.
Еще один важный момент: последние приветствия Цепеша. Они явно основаны на историческом и символическом контексте.
«Доброе утро» в адрес турка – означает лишь начало, неопределенность. Османская угроза надвигается, но неизвестно еще, чей удар будет последним.
Обращение к румыну «Добрый день» – призывает к героической борьбе здесь и сейчас, чтобы в итоге слава этого народа ослепительно воссияла в зените.
Вечер же – время подводить итоги битвы между добром и злом, старой как мир, извлекая поучительный урок на будущее, что открыто за широким горизонтом.
«Враги ищут меня живым… Отныне я живее, чем когда-либо!» – это слова человека, наконец нашедшего себя в суровом искуплении.
Какие чувства мог испытывать сам автор?
Я думаю, не однозначное осуждение, а сложное сочетание жалости, ужаса и уважения. Жалости – к правителю, раздавленному грузом собственной миссии и методов. Ужаса – перед последствиями абсолютной власти и идеи тирании. Уважения – к силе духа человека, признавшего свои ошибки и осудившего себя по собственным законам.
* * *
А какое послевкусие осталось у вас, дорогие читатели? Ошеломление? Глубокая тоска? Желание анализировать и спорить? Чувство причастности к какой-то страшной тайне? Если пьеса вызывает сильную и сложную эмоциональную реакцию – она состоялась как искусство.
Рейтинг: 0
8 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
