Босянечка, но без пропеллера

К вечеру стало морозить. Босянечка вспомнила, что днём, пролетая над площадью, она слышала, как правильный дикторский голос объявил по радио, что ночью температура понизится до минус двадцати градусов. Она ещё тогда решила, как плохо, что у дикторов такие правильные голоса: слыша их, обязательно думаешь, что они тебя за что-то строго отчитывают. Мороз Босянечка недолюбливала. Он загонял людей домой, а без людей на улицах было неинтересно. Можно было, конечно, протиснуться в первую попавшуюся щель между стеклом и оконной рамой и оказаться в квартире: погреться, послушать вечерние семейные разговоры и посмотреть телевизор – но Босянечка считала, что это было бы не совсем учтиво с её стороны. Если бы её пригласили в гости, то другое дело…

Как-то в прошлом году, тоже зимой, кажется, в январе, она приблизилась было к одному окну – оно освещалось ровным и тёплым матовым светом, и шторы обрамляли его так уютно, что не обратить на него внимание было совершенно невозможно. Комната же за стеклом выглядела почему-то тревожной и растерянной. Босянечка и сама тут же растерялась. Она хотела уже пролететь мимо уютного стекла, как в комнате появилась женщина. Она смотрела прямо на Босянечку и не видела её. Влажные остановившиеся глаза о чём-то спрашивали, но в их шёпоте Босянечка смогла различить лишь отчаянное: «Как же это?..» С трудом оторвалась она от этих беспомощных глаз, заставила себя подняться на крышу и потом бродила по ней часа два-три, совершенно забыв о морозе. Лишь когда почувствовала приближение сна, влетела на чердак, нашла уголок посвободней (в ту ночь собралось много кошек) и затихла до утра.

Нет, к стёклам приближаться довольно рискованно. Можно ещё, правда, посидеть в подъезде, скажем, в почтовом ящике. Впрочем, в ящике слишком темно и одиноко. Босянечка вздрогнула, представив себе это добровольное заключение. Ей даже показалось, что где-то рядом запахло холодной жестью и газетной пылью. Она тут же поспешила прыгнуть на ближайшую струю ветра – та слегка прогнулась, подхватила её и повлекла за собой. Можно было отдохнуть.

Босянечка посмотрела вниз. По тропинке между сугробами шла женщина-почтальон. Сумка подпрыгивала у неё за плечами, снег тоскливо скрипел под широкими подошвами старых сапог. Время от времени она останавливалась, поправляла сбившийся платок, подтягивала сумку и сердито осматривалась. На улице становилось всё безлюднее, зато в домах почти не оставалось тёмных окон. Струя под Босянечкой тихонько звенела, перекликаясь с невидимым трамваем: он бежал по параллельной улице, от городского вокзала на центральную площадь, ту самую, где строго отчитывал дикторский голос. Что-то мягкое и тёплое коснулось Босянечки. Она встрепенулась, посмотрела вверх: под самой крышей новой многоэтажной башни счастливо смеялась маленькая, должно быть, только что родившаяся мечта. Если в небе появилась мечта, значит, уже довольно поздно…

А внизу женщина-почтальон заканчивала свою работу. Она подошла к последнему подъезду кирпичного дома, устало взялась за массивную дверь, потянула её к себе. Дверь заворчала, жалуясь на свой преклонный возраст и бестолковость людей, так бесцеремонно обращающихся с нею. Босянечка сочувственно вздохнула и спрыгнула вниз: если сегодня что-нибудь произойдёт, то обязательно здесь, у кирпичного дома.

Мечты водили хороводы в лунном свете, пели какие-то прозрачные лёгкие песни. Их собралось уже очень много – больших и маленьких, бледных и ярких, готовых вот-вот осуществиться и совершенно несбыточных – они кружились над крышами, сплетаясь в диковинные узоры, а луна улыбалась им грустно и нежно. Босянечка опять вздохнула. Теперь она сочувствовала себе. Если люди и не видят эти ежевечерние танцы, то они, по крайней мере, общаются с мечтами в своих мыслях, а кто знает о ней, о Босянечке?

Перед дверью она обнаружила конверт. Должно быть, письмо выпало из сумки почтальона. Аккуратные буквы выстроились на неровной и влажной поверхности бумаги. Смотрели они на мир совершенно безнадёжно. Босянечка осторожно стряхнула с уголков конверта снег, ободряюще улыбнулась буквам и полетела к соседнему подъезду. Мечты в небе одобрительно закивали головками. В подъезд Босянечка влетела вслед за высоким мужчиной в серой шинели. Он уверенно поставил на холодный пол большой кожаный чемодан, потом его рука нырнула в карман. Босянечка уже отыскала нужный ящик. Теперь главное – успеть проскользнуть в него до того, как мужчина вынет ключи. То, что письмо адресовано ему, Босянечка поняла, как только заметила, что буквы в шеренгах напряжённо вытянулись и зашептались. Конверт упал на дно ящика именно в тот момент, когда подал свой голос ключ. Он ловко развернулся, рванул на себя дверцу и дал дорогу бледному электрическому свету. Сильная рука подхватила конверт, вздрогнула… Босянечка выскочила из ящика, взмыла вверх и повисла прямо перед счастливым мужским лицом. Висеть без всякой опоры в воздухе было, конечно, трудно и даже опасно: падение могло очень дорого обойтись, но Босянечке хотелось, чтобы мужчина увидел её. Нет – его радостные глаза смотрели только на конверт. Он легко поднял свой большой чемодан и понёс его к лестнице. Босянечке не оставалось ничего другого, как медленно опуститься на шершавый ящик. Где-то за углом проснулся старик-лифт. А может, и хорошо, что люди не знают о её существовании? Пусть думают, что всё происходит само собой: появляются лишние билеты перед театральными премьерами, долго не зажигается красный свет у светофора на большом перекрёстке, когда там оказывается хромой Кузьмич, не теряются письма от любимых женщин… Но если бы люди знали о ней, о Босянечке, она ведь могла бы сделать для них ещё больше!

Размышляя так, грустная Босянечка выскользнула на улицу. Там уже хозяйничала темнота. С нею пытались спорить круглые, самодовольные фонари: они что-то яростно кричали, доказывали, ссылаясь на распоряжение городских властей. Темнота лишь холодно улыбалась в ответ. Какое ей дело до городских властей, если она подчиняется природе? Эти глупые фонари опять кончат тем, что охрипнут к утру.

Мечты в небе уже не танцевали, теперь они только пели. Луна пыталась им подпевать, но не попадала в такт и сердилась на себя, напряжённо вслушиваясь в чужое пение. Временами она морщилась: несносный хор фонарей заглушал хрупкие голоса её любимиц.

Босянечка рассеянно следила за ветром, игравшим снежинками, и думала, стоит ли ещё задерживаться рядом с кирпичным домом или вернуться на центральную площадь?

- Ой, какая! – выскочил откуда-то справа возбуждённый голосок. – Надо же!

Босянечка вздрогнула и посмотрела на того, кому этот неожиданный голосок принадлежал. Перед ней стоял маленький человечек в пушистой шапочке и такой же пушистой шубке и валеночках на пухлых подошвах. Ручка в аккуратной мохнатой варежке сжимала верёвочку, привязанную к маленьким санкам с блестящими полозьями. Другая такая же ручка весело прыгала в воздухе и удивлялась вместе с человечком.

- Ой, какой! – не удержалась и Босянечка. – Ты кто?

- Я – Сергуня. Пятый этаж, квартира двадцать два. А ты из какой квартиры?

- Не из какой…

- Значит, ты из другого даже города?

- Нет, из этого. Ты на колобка похож…

- Я не колобок. Я Сергуня. Что же ты, на крыше, что ли, живёшь? – не унимался человечек.

- Ну, почти…

- Как Карлсон? Да? – Сергуня неожиданно шлёпнулся на санки, и блестящие полозья радостно скользнули мимо Босянечки. Она не знала никакого Карлсона, но на всякий случай сказала:

- Да. Как Карлсон.

Сергуня вылез из сугробчика, в который уткнулись бестолковые санки, быстро отыскал свалившийся валенок на пухлой подошве, сунул в него ножку и обернул круглое личико к Босянечке.

- Вот это да! Подумаешь, у него пудель!.. А как тебя зовут? – деловито поинтересовался он, стряхивая снег с шубки.

- Босянечка. У кого пудель?

- У Мишки, из квартиры двадцать три. Только где же у тебя пропеллер?.. – голосок донёсся откуда-то из неизвестности. – Нигде нет… У тебя нет, что ли, пропеллера?

- А зачем он мне? Я летаю сама по себе.

Сергуня выбежал из неизвестности и захохотал:

- Сама? Ха-ха! Сама! Подумаешь, у него пудель… У него пудель! – глаза у Сергуни сияли так, что даже фонари на секунду примолкли. – Ха-ха-ха! Пудель!..

Босянечка терпеливо ждала, когда он отсмеётся. Она кружила над пушистой шапочкой и ласково улыбалась: наконец-то нашёлся человек, который сумел её увидеть.

- Ну, что мы будем делать? – спросил Сергуня, успокоившись. – Давай, ты покатаешь меня на санках?

- Давай! – Босянечка схватила верёвочку и ловко прицепила её к струйке ветра. Санки дёрнулись, взвизгнули – и помчались по вечерним улицам.

- Ух ты! – вскрикнул Сергуня. – Садись рядом со мной! Здорово!

Ветер проворно нёс лёгкие санки с блестящими полозьями между затаившими дыхание домами, отстаивающими права городских властей фонарями, кошками, меланхолично смотрящими жёлтыми глазами на луну… Сергунина головка в пушистой шапочке вращалась во все стороны, глаза еле удерживались на круглом личике.

- Нравится? – иногда спрашивала Босянечка, и из-под пушистой шапочки выскакивало:

- Угу!

Вдруг ветер затормозил, струя обмякла и упала в снег. Босянечке пришлось взлететь и повиснуть над санками. Она еле успела схватить за воротничок убегающую шубку.

- Ой, думал, упаду! – Сергуня деловито нахмурил бровки. – А чего не едем?

- Попутного ветра нет. Точнее есть, но он отдыхает: видно, замаялся за день.

- Жалко…

- А ты почему так поздно один на улице?

- Чего один? Ты же тоже здесь.

Ветер чуть дёрнулся, но с утомлением справиться не смог и опять рухнул в снег, чуть виновато взглянув на Босянечку. Она улыбнулась:

- Ничего, ничего, мы тут сами что-нибудь сообразим… Сергуня, ты чего сейчас больше всего хочешь?

- Мороженого.

- Нет, мороженого нельзя: холодно.

- Но я его больше всего хочу.

- Не хоти.

- Как это? Хочу и всё!

Босянечка внимательно посмотрела на Сергуню, прищурилась:

- И теперь хочешь?

- Не хочу… – Сергуня удивлённо шмыгнул носом. – Надо же, только что хотел и уже совсем-совсем не хочу… Чудеса!

- Тогда вставай, будем снеговика лепить. Видишь, сколько снега здесь.

Сергуня не спеша поднялся, сунул ножку с валенком в снежную горку, потом стащил с ручки варежку и ткнул в горку кулачок.

- Не получится лепить, снег не липкий. Сама сказала: холодно.

- Это ничего. Сейчас мы тут немножко утеплим кое-что… – Босянечка призывно кивнула двум ближайшим фонарям. Те от важности чуть не лопнули, подмигнули поющим мечтам и засветили во всю свою мощь. Мечты тоже накалились и сосредоточились на необходимых Босянечке и Сергуне сугробах. Луна притихла в ожидании нового снеговика.

Три ровных кома построились в маленькую линеечку довольно быстро.

- Сейчас я их поставлю, как надо, – хлопнул себя по бокам Сергуня. – Я сильный!

- Не сможешь, – засомневалась Босянечка.

- Я-то?! Смотри! – ком приподнялся, но вверх двигаться отказался. Сергуня повторил попытку. Ком опять приподнялся и опять осел на прежнее место. Обескураженный Сергуня огляделся. – Да… Это я вчера сильный был. Честно! Что ли не веришь? Точно говорю: был сильный.

- Ладно, верю. Ой! – Босянечка еле успела отпрянуть: сверху спустилась решительная мечта, вцепилась в злополучный ком и водрузила его куда следует. Потом так же ловко приставила снеговиковой головой следующий ком. И умчалась на своё небесное место.

- Спасибо! – крикнул Сергуня. – А почему она не отвечает? Я ей не нравлюсь?

- Что ты, ты ей очень нравишься. Просто мечты только поют, а разговаривать не умеют. Снеговик у нас восхитительный. На тебя, кстати, похож.

- Ты чего дразнишься? То колобок, то снеговик – я Сергуня!

- Слушай, Сергуня, поздно уже. Давай я тебя домой провожу.

- А что я дома делать буду?

- С мамой чай пить. Или кефир.

- Опять морожено хочется… Не знаю, сколько теперь времени: может, два часа, а может, десять. Мама с работы пришла или не пришла…

- Пришла твоя мама. Только что, я знаю. Побежали!

Сергуня взгромоздился на санки, а Босянечка поймала струю нового ветра, обратного. Он недавно заступил в ночную смену, немного волновался: ещё бы, первое задание – и мальчик Сергуня, которого дома ждёт вернувшаяся с работы мама! Босянечка упокаивающе погладила упругую струю. Через пять минут они были у нужного подъезда.

- Сергуня! – бросилась из него к санкам бледная женщина в расстёгнутом пальто. – Где ты был? Как ты вышел из дома?!

- Мам, я у тебя ключи вытащил. Ну, те, что в шкатулке.

- Ой, что ты наделал! Вытащил из шкатулки…

- Мам, не плачь. Мы снеговика лепили. С этой… Босянечкой… Только у неё пропеллера нет, а вообще она дружит с Карлсоном.

- С каким Карлсоном? И где твоя варежка?

Сергуня посмотрел на кулачок.

- Я не замёрз. Вот потрогай руку, она же тёплая…

Женщина схватила маленькие пальчики: действительно, те были лёгкие и тёплые. Босянечка висела над раскрывшейся ладошкой и гоняла маленькие облачка пара. Но Сергунина мама не видела этого и продолжала охать и причитать.

- Потерял варежку! Хорошо, что не замёрз. Идём скорее чай пить.

- А я кефир хочу. И мороженое.

- Какой кефир, какое мороженое?!

Дверь мягко закрылась, Босянечка вздохнула: «Хорошо, что он мне попался, ведь мог и потеряться на улице. Странная женщина, жалеет варежку, а сына одного оставляет надолго, он же ещё такой маленький, теряется в квартире. Колобок. И снеговик. И всё-таки Сергуня».

Темнота расшипелась не на шутку. Даже гордые фонари не спорили больше с ней, тихо шепча что-то неразборчивое. Босянечка поняла, что пора искать ночлег на чердаке. Почему-то опять вспомнилось прошлогоднее матовое окно, и она решила завершить день его повторным исследованием. Отыскала быстро: его трудно было не заметить, единственное светящееся во всём длинном, опустившемся в дремоту доме. Те же уютные занавески обрамляли оранжевый квадратик, та же женщина сидела в кресле. Но теперь её взгляд был совсем иным: мирным, довольным, почти радостным.

«Замечательно, – сказала себе Босянечка. – А то пришлось бы опять привлекать чужую мечту». Небесный хоровод, правда, уже рассеялся, мечты разбежались по неотложным своим делам, луна слегка посвистывала, отбиваясь от набегавших верхних ветров.

Чердачные кошки неохотно подвинулись, пропуская Босянечку к старому ковру, заброшенному сюда неизвестными людьми. Последнее, что она вспомнила перед сном, – круглое личико Сергуни. Ведь это был героический человек – единственный в городе, сумевший её увидеть.

1985 – 2014