ГлавнаяСтихиЛирикаФилософская → СУДЬБА КАРАБАСА

СУДЬБА КАРАБАСА

1 сентября 2012 - Alex Weizell

Не спит, считает выручку усталый Карабас.

Морщины-паутиночки вокруг усталых глаз.

Свалялась старым валенком седая борода,

А был ли Карик маленьким? Ну да… наверно, да…

Денечки беспечальные в поместье Барабас,

Куда же вы умчалися, сияя карью глаз?

Сбежал он от родителей лет семьдесят уж как.

Сначала был грабителем, за поясом – тесак,

Попался. Не исправился. Откинулся. Вновь сел.

На всю страну прославился – кента в побеге съел.

Заматерел. Профессию он знал как дважды два,

Вертелся мелким бесом. А вскоре – кокс, трава,

И вот уж героином себя он расслаблял,

И только что не в спину себе дозняк ширял…

Совсем с катушек съехал. Опять тюрьма. Побег.

Чтоб спрятаться, морпехом – как показалось – век,

Ну, а на самом деле лишь десять долгих лет,

По ксиве по поддельной, носил с орлом берет.

Хлестал в казарме водку. Сержанта получил

И семихвостку-плетку с тех пор с собой носил,

В уверенности твердой, что каждый рядовой

Забудет честь и гордость, и даже адрес свой,

Коль плеть, как будто совесть висит над головой.

Хлестал солдат по мордам – и забивал порой.

Контракт окончил. Новый тотчас же подписал.

Он не боялся крови – стрелял и попадал…

Был ранен. Есть награды. Но вот и этот срок

Поспевшим виноградом у крепких его ног.

Что покупать солдату? Рос в банке круглый счет.

Вернулся он обратно на тридцать первый год.

Владел его поместьем какой-то нувориш.

Он постоял на месте беседки, где малыш

С блестящими глазами когда-то в мяч играл.

Он новому хозяину ни слова не сказал,

Но по его отбытии дотла сгорел весь дом.

А что мертвы родители узнал он лишь потом.

В далеком южном городе, где пышен кипарис,

Его дружок, Ван Гроде, держал кафе «Каприс».

Вот он-то и сосватал товарищу театр.

Сначала зарабатывал он лишь отборный мат,

Однако семихвостка творила чудеса –

И на его подмостках вполне себе плясал

Сонм куколок-блондинок, брюнеток и т. д.

Отряд. А подбородок укрылся в бороде.

Ну, дальше все читали. Был с ключиком скандал.

Актеры разбежались – и он театр продал,

На прииски подался. Скитался. Плохо ел –

И как-то враз сломался – согнулся, поседел…

Его нигде не брали, он побираться стал.

Но как-то раз в подвале, в котором ночевал,

Он отыскал три штуки дешевого холста,

И мысль свалилась в руки – понятна и проста.

Он как-то изготовил корявый реквизит

И плетку приготовил. Черт-где нанял Лилит,

Безумную Мальвину, да нищего Пьеро,

Скотину Арлекина – и, заточив перо,

 Десяток сальных сценок, уродливых, тупых,

Чирикнул на коленке. Они сыграли их.

Не выручка, а слезы. Не деньги, а беда.

Дожди. Снега. Морозы. И солнце – иногда.

Порой Пьеро подпаивал до поросячьих риз,

Бесчувственным, овладевал – невиннейший каприз.

В аренду не гнушался Мальвину отдавать,

Иль сам присъединялся к веселью, так сказать…

Но как-то теплым маем, когда зацвел жасмин,

Пьеро отправил к раю придурок Арлекин,

И перерезал горло себе он самому,

В то время как Мальвина лизала член ему.

Тогда он нанял Панча и нового Пьеро.

Удача-неудача, то ложка, то ведро.

Но раз ему приснилась его усадьба, мать, -

И старика пронзила способность вспомнать.

Он стал уединяться, порой запоем пил,

А фильм все не кончался, «сапожник» все крутил,

Мелькали лица, лица, и в основном в крови,

А огненная спица жгла череп изнутри.

Он к Сыну Человечьему в безумьи поспешил –

Молился, ставил свечи… Но фильм не проходил,

Он становился ярче и четче с каждым днем,

Он был наполнен плачем, и кровью, и огнем.

Так продолжалось долго – и свыкся Карабас,

Лишь тик порою дергал какой-нибудь из глаз.

Раскаяние вором прокралось на чердак,

Он отдавал актерам последний свой пятак.

 Его шальная молодость и семихвостка-плеть

Теперь ему как в горле кость. Он может умереть

Пусть не через минуту, пусть даже через год.

Подозревает смутно он, что там, за гранью, ждет.

Он кормит тощих кошек, бродяжек и собак,

А к ночи осторожно крадется на чердак.

Пытался было пьесу о Боге написать,

Днем позже интереса не смог в себе сыскать.

И он опять на паперти – как видно, навсегда:

Увы, ведь в том фарватере стоячая вода.

Он часто просыпается – бежит негодник сон.

Сидит и тихо мается: «Прощен иль не прощен?».

© Copyright: Alex Weizell, 2012

Регистрационный номер №0073776

от 1 сентября 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0073776 выдан для произведения:

Не спит, считает выручку усталый Карабас.

Морщины-паутиночки вокруг усталых глаз.

Свалялась старым валенком седая борода,

А был ли Карик маленьким? Ну да… наверно, да…

Денечки беспечальные в поместье Барабас,

Куда же вы умчалися, сияя карью глаз?

Сбежал он от родителей лет семьдесят уж как.

Сначала был грабителем, за поясом – тесак,

Попался. Не исправился. Откинулся. Вновь сел.

На всю страну прославился – кента в побеге съел.

Заматерел. Профессию он знал как дважды два,

Вертелся мелким бесом. А вскоре – кокс, трава,

И вот уж героином себя он расслаблял,

И только что не в спину себе дозняк ширял…

Совсем с катушек съехал. Опять тюрьма. Побег.

Чтоб спрятаться, морпехом – как показалось – век,

Ну, а на самом деле лишь десять долгих лет,

По ксиве по поддельной, носил с орлом берет.

Хлестал в казарме водку. Сержанта получил

И семихвостку-плетку с тех пор с собой носил,

В уверенности твердой, что каждый рядовой

Забудет честь и гордость, и даже адрес свой,

Коль плеть, как будто совесть висит над головой.

Хлестал солдат по мордам – и забивал порой.

Контракт окончил. Новый тотчас же подписал.

Он не боялся крови – стрелял и попадал…

Был ранен. Есть награды. Но вот и этот срок

Поспевшим виноградом у крепких его ног.

Что покупать солдату? Рос в банке круглый счет.

Вернулся он обратно на тридцать первый год.

Владел его поместьем какой-то нувориш.

Он постоял на месте беседки, где малыш

С блестящими глазами когда-то в мяч играл.

Он новому хозяину ни слова не сказал,

Но по его отбытии дотла сгорел весь дом.

А что мертвы родители узнал он лишь потом.

В далеком южном городе, где пышен кипарис,

Его дружок, Ван Гроде, держал кафе «Каприс».

Вот он-то и сосватал товарищу театр.

Сначала зарабатывал он лишь отборный мат,

Однако семихвостка творила чудеса –

И на его подмостках вполне себе плясал

Сонм куколок-блондинок, брюнеток и т. д.

Отряд. А подбородок укрылся в бороде.

Ну, дальше все читали. Был с ключиком скандал.

Актеры разбежались – и он театр продал,

На прииски подался. Скитался. Плохо ел –

И как-то враз сломался – согнулся, поседел…

Его нигде не брали, он побираться стал.

Но как-то раз в подвале, в котором ночевал,

Он отыскал три штуки дешевого холста,

И мысль свалилась в руки – понятна и проста.

Он как-то изготовил корявый реквизит

И плетку приготовил. Черт-где нанял Лилит,

Безумную Мальвину, да нищего Пьеро,

Скотину Арлекина – и, заточив перо,

 Десяток сальных сценок, уродливых, тупых,

Чирикнул на коленке. Они сыграли их.

Не выручка, а слезы. Не деньги, а беда.

Дожди. Снега. Морозы. И солнце – иногда.

Порой Пьеро подпаивал до поросячьих риз,

Бесчувственным, овладевал – невиннейший каприз.

В аренду не гнушался Мальвину отдавать,

Иль сам присъединялся к веселью, так сказать…

Но как-то теплым маем, когда зацвел жасмин,

Пьеро отправил к раю придурок Арлекин,

И перерезал горло себе он самому,

В то время как Мальвина лизала член ему.

Тогда он нанял Панча и нового Пьеро.

Удача-неудача, то ложка, то ведро.

Но раз ему приснилась его усадьба, мать, -

И старика пронзила способность вспомнать.

Он стал уединяться, порой запоем пил,

А фильм все не кончался, «сапожник» все крутил,

Мелькали лица, лица, и в основном в крови,

А огненная спица жгла череп изнутри.

Он к Сыну Человечьему в безумьи поспешил –

Молился, ставил свечи… Но фильм не проходил,

Он становился ярче и четче с каждым днем,

Он был наполнен плачем, и кровью, и огнем.

Так продолжалось долго – и свыкся Карабас,

Лишь тик порою дергал какой-нибудь из глаз.

Раскаяние вором прокралось на чердак,

Он отдавал актерам последний свой пятак.

 Его шальная молодость и семихвостка-плеть

Теперь ему как в горле кость. Он может умереть

Пусть не через минуту, пусть даже через год.

Подозревает смутно он, что там, за гранью, ждет.

Он кормит тощих кошек, бродяжек и собак,

А к ночи осторожно крадется на чердак.

Пытался было пьесу о Боге написать,

Днем позже интереса не смог в себе сыскать.

И он опять на паперти – как видно, навсегда:

Увы, ведь в том фарватере стоячая вода.

Он часто просыпается – бежит негодник сон.

Сидит и тихо мается: «Прощен иль не прощен?».

 
Рейтинг: 0 397 просмотров
Комментарии (1)
Таня Петербуржская # 1 сентября 2012 в 17:56 0
Интересно. 625530bdc4096c98467b2e0537a7c9cd