Л+Ж+М (триптих)

 Л+Ж+М (триптих)

1.    "Л"

   Волна пошла на абордаж
   и стенькой выкинула за борт,
   и налетел гагачий табор,
   и чаек бросилась орда
   меня выхватывать из волн,
   клевать и вновь топить в пучине,
   и ты не стал искать причины,
   чтоб оправдать их произвол.
   Твоих речей латунь и медь
   не отпугнула стаек звонких,
   ты, "полон дум" ушёл в сторонку
   на волны с берега смотреть.
   Когда сомкнулась надо мной
   вода и смолкли шум и гомон,
   ты снова птиц кормил с парома
   вчерашней булкой покупной.

   2. "Ж"

   Смотри, как я вышила кукле тряпичной глаза
   стеклянно-блестящими ярко-лазурными стразами,
   и смотрит она, как, зависнув, глядит стрекоза,
   такая же точно наивнораспахнутоглазая.
   Возьми, поиграй, напридумывай ей имена,
   права зачитай, одевай, а потом распоясывай,
   держи при себе, представляя, что держишь меня,
   рукой обхватив головёнку её златовласую.
   Ты ей объясни, что к чему, и она, не моргнув,
   тряпично сомнётся-прогнётся
по кукольным правилам,
   и стразы блеснут, вовлекаясь в любую игру,
   а я эти "стразные" игры, похоже, оставила:
   некукольным взглядом везде натыкаюсь на пат,
   моргаю не к месту, не вовремя падаю в обморок,
   не сплю до рассвета и жду золотой звездопад
   в надежде, что взгляд мой засветится снова
по-доброму.

3."М"

   Недостаток любви, как положено, возмещают
   обещаньями, шалями, мыльными пузырями,
   кружевными вуалями, дорогими вещами,
   непрощаньем с разлюбленными козыряя.

   Непрощеньем возлюбленных упиваясь ночами,
   соловей, мол, не вовремя трепетное нащёлкал,
   чур меня, мол, от этой, с печальными-то очами
   и речами, текущими переливчатым шёлком.

   Там – от господа (смилуйся), здесь от лесного беса,
   и сама, как шишига, всё лесом-чертополохом,
   ты же лох, а не бох, раз не чувствуешь ни бельмеса,
   как без этакой чертополошной порою плохо.

   Или чувствуешь? Видишь? Да только гоняешь тучи
   то над лесом её, то над крышей моей, то выше,
   что ж ты хочешь от нас, продолжая пытать и мучить?
   Зарядить бы ружьё да и выстрела не услышать,

   не увидеть, как в небо с испугу взметнутся стаи,
   как, плеснув по воде, под корягу забьются рыбы,
   и не знать, как две женщины
жизнь без меня верстают,
   уставая ворочать её ледяную глыбу.

Макошь ушла

   Страшна была, когда пряла судьбу
   кому из шерсти, а кому льняную,
   к её подолу чьи-то звёзды льнули,
   и пряди вились у неё на лбу.

   Иным пряла из шёлка, только нить
   оборвалась на самом нежном месте,
   и нам отныне биться с бездной бестий,
   пока она – в поля любовь любить.

   А бестиарий – мрачен и велик,
   цветы и птицы выжжены на вёрсты,
   их белый свет распластан и расхлёстан,
   и перехожен сотнями калик.

   Кликуши накликают потный страх,
   юродивые мажут плотной сажей
   чела, тела, клобуки и плюмажи.
   Веретена наивноглазых прях

   не вертятся. Макошь уже в лесах.
   Не верится, что снова за пряденье
   возьмётся, возвратившись в запределье,
   где аннам не спастись от колеса,

   где ангелы взбесились и грешат,
   а мир искристых слов хрустит, расхристан, -
   как лодка, не вписавшаяся в пристань,
   моя Макошь была бы там смешна.
   
2.    Осиновое

   Мы не дождёмся ни епитимий и ни анафем,
   ни откровений и ни советов, что делать дальше:
   и на ошибки, и на утраты – "пошло-всё-на-фиг",
   мы даже правды не отличаем от лжи и фальши.

   Линяя, блекнут ночные ласки, дневные речи
   не убеждают, перцовка стала кислей фетяски,
   не обжигает и, как и время, уже не лечит,
   а мы упорно не отличаем лица от маски,

   печаль от позы, слова от звуков, оскал от лика
   и, замещая лукавым делом любовь распутством,
   храним в комодах сухие шкурки былых реликвий,
   переливая своё пространство в альков Прокруста,

   и заменяем простую ясность на камнепады
   туманных мыслей, пустых иллюзий,
крикливых строчек,
   мы даже той, что на дне стакана, уже не рады
   и почитаем крестовой жертвой удел сорочий.

   Когда, сыграв на чужие жизни, упрёмся в осень,
   не разбавляя лишь только водку, а остальное
   поделим на два и на четыре, на шесть и восемь,
   крестовый пафос сухой осиной в груди заноет.

   Вслед ноябрю

   И снова ноябрёвая пора
   трёхцветной кошкой льнёт к моим ладоням,
   и жёлтые глаза её бездонны,
   как наше невозвратное "вчера".
    
   Черней чернил вороны во дворе
   расставили на клёнах многоточья,
   и смотрят их насмешливые очи
   на то, как, словно шапка на воре,
    
   горит листва, слетевшая с дерев,
   не гаснет под осенним снегом редким,
   и с ней горят стихи одной поэтки,
   которые читались нараспев…