а мир кисейных барышень
и бравых юнкеров
в таких сгорел пожарищах,
где не жалели дров...
и пеплы неостывшие
развеяли ветра,
и растворились б ы в ш и е
в ненужных им мирах...
в ненужных, равнодушных, но...
другое там в цене -
ни скопом, ни подушно их
не ставили к стене...
и не вязали крыжами,
и в шашки не секли...
там можно было выжить, но...
не все...
не все -
смогли...
Красная завируха
Песня трубачева,
знамя кумачево.
Пулеметной дробью –
красный эскадрон.
Сабельные всполохи,
головы – подсолнухи,
и блестит надгробно
золото погон.
Сечи до упаду,
смертная лампада.
Солнце заслонила
пыль донской степи.
Русская забава –
«пропадай, держава!».
Силу ломит сила,
кровушка кипит.
Красной завирухой,
бабкой-повитухой
время завалилось
в русские края.
Каркнет в небе ворон
сиплым приговором
над сырой могилой,
где и ты, и я.
В равные пределы –
красный или белый -
принимай, землица,
выбитых сынов.
Ставь пометки в списках –
крест ли, обелиск ли.
Всем нам породниться
в смерти суждено.
Аллюр три креста
восток полыхает зарницей, и конь мой застыл в поводу…
я сотню довел до границы, но дальше я с ней не пойду…
Аргунью предел мой отмечен, и дальше идти не велят
ни предки в чужое Трехречье, ни совесть моя, ни земля…
земля… и ее-то в угаре, в жестоком, палящем огне,
как тать али пришлый татарин, топтал я на верном коне…
земля, где забытые пашни вовсю проклинали меня
за то, что - бесчисленно павших, и некому зяби поднять…
Аргунь переплыть – разве дело? мы выплывем оба – с конем…
родная земля отгорела – в чужой все сначала начнем…
а здесь нам ни места, ни воли, ни чести, ни жизни – но все ж
сиянья родных колоколен в чужбину с собой не возьмешь…
а значит, в седло – и обратно… прощайте, станишники! нет:
уж если я здесь виноватый, то здесь и давать мне ответ…
и конь мой – он все понимает и рвется в родные места…
такая судьба - знать, такая…
давай же!
аллюр три креста!
Увозили Россию
В глазах,
голосах,
на потерянных лицах,
в сердцах,
что, истошно зайдясь в аритмии,
забились,
подобно подстреленным птицам, -
они увозили
с собою Россию.
Узлы,
чемоданы,
баулы и вьюки –
все это
тянуло не душу, а руки.
А душу
тянула, корежила, била
и корчила в муках –
разлука, разлука.
Теснились
в каютах,
на палубе, в трюмах,
уже привыкая
к тяжелой утрате.
А волны
качали ковчеги угрюмо,
вели к горизонту -
черте невозврата.
Не море –
стихия,
а горе – стихия.
Оно – как под сердцем
разбойная спица.
В глазах,
голосах,
на потерянных лицах
они увозили
с собою Россию.
Плакали лошади
Дым из труб пароходных
черным знаменем реял над площадью,
за последние пяди земли
уцепился швартов...
Как в тот день на причале
безутешные плакали лошади,
провожая в изгнанье
несчастных
своих седоков.
обрубили швартовы...
голосят пароходы...
плачут кони и вдовы...
мы уходим... уходим...
тонкий крик лошадиный...
горький плач над Россией...
что нас ждёт на чужбине...
только плач по России...
Плачьте, брошенные кони,
вместе с вами плачу я,
а во мраке тает, тонет
наша русская земля.
Плачьте, брошенные кони,
холодят стволы виски.
Это средство от бессониц
и спасенье от тоски.
Дым из труб пароходных
ничего не сулит нам хорошего.
Кто останется жив,
позавидует мертвым потом...
Ведь не зря на причале
безутешные плакали лошади,
словно вдовые бабы
у могил,
осененных крестом.
обрубили швартовы...
голосят пароходы...
плачут кони и вдовы...
мы уходим... уходим...
тонкий крик лошадиный...
горький плач над Россией...
что нас ждёт на чужбине...
только плач по России...
Плачьте, брошенные кони,
вместе с вами плачу я,
а во мраке тает, тонет
наша русская земля.
Плачьте, брошенные кони,
холодят стволы виски.
Это средство от бессониц
и спасенье от тоски.
Проклятье русской речи
Чужой,
промозглый
вечер...
Туманный
Альбион...
И в горле
стынет ком -
проклятье
русской
речи.
Никто
из нас
не вечен,
а здесь -
и одинок.
Непостижимый
рок -
проклятье
русской
речи.
И
защититься
нечем,
и
небеса
глухи...
Спасают
лишь
стихи...
О, счастье
русской
речи...
Шанс
осев в чужбине, ты с тоской глядишь на эти псевдорусские эрзацы…
все то же вроде, но «Шумел камыш» здесь невозможен, как Мазай и зайцы…
а люди – те же (или же не те?), что там остались, в брошенной России…
скорей, не те: ни слова в простоте, улыбки – щедрые, но все таки – пустые…
а главное, что давит и гнетет, что разъедает, словно метастазы –
так это то, что если так пойдет, и ты в чужбине станешь пустоглазым…
когда поймешь, что худший вариант тебе подсунула нерусская Свобода:
ты здесь свободен, как любой мигрант – свободен в том числе и от народа,
без коего ты просто вошь и тля, который тоже без тебя не полон…
ну, стоил ли канадского рубля уход на этот бессердечный холод?
не стоил… ты уже решил: запутавшись, как щука в перемете,
ты в клочья рвал тугую ткань души – при невредимой и довольной плоти…
уставши от назойливых химер и от небес, как и в России, синих,
задумался: что лучше – револьвер? а может быть, с веревкою к осине?
сакральная записка в пол-листа… патроны угнездились в револьвере…
Свобода – на поверку Суета… вся та же надоевшая химера…
но это, брат, дурацкий декаданс! ты глянь в окно: ведь где-то там – Россия…
и разве неиспользованный шанс не лучше, чем прорехи пулевые?
и это ведь – не пошлые торги, когда тебя тем шансом покупают…
ты так не думай… даже не моги! шанс как тропа заветная – от края…
от края, где из зеркала тебе оскалился улыбкою хмельною
твой визави, поддавшийся Судьбе и перед ней поникший головою…
простужен, апатичен, пьян… и верящий, что все закрыты двери,
твой визави лелеет свой изъян, грозя ему нелепым револьвером...
на шанс не покупайся - пролетишь, с пустыми враз останешься руками,
и глушь поглотит, и нависнет тишь - мордастой тучей, а не облаками...
но все ж его ты не пускай под нож, засев в своем октябрьском англетере...
последний шанс - он чем-то все же схож с патроном распоследним в револьвере...
пусть шанс и выстрелит... а там уж как свезет - глядишь, и посмеешься над докукой...
твой визави, я чай, не идиот, и не допился до подобных глюков,
чтобы, Свободу спутав с Суетой, раскиснуть от такого мезальянса...
в тебе же стержень - вспоминай! - литой...
неужто не используешь ты шанса?
Помочь сайту
Поздравления
