Помочь сайту
Поздравления
Ода домашней библиотеке
10 февраля 2014 -
Алексей Болотников
Посвящаю
Алексею Осколкову, библиофилу,
поэту, одухотворенному моему другу.
по книгам, со страницы на страницу.
Гете
Здесь по ночам беседуют со мной
историки, поэты, богословы…
М.Волошин
И если я от
книги подыму
глаза и за
окно уставлюсь взглядом,
как будет
близко все, как встанет рядом,
сродни и
впору сердцу моему!
Рильке
Итак, ищу начальную строку.
Слова идут, как пленники из плена.
Начальная – в ряду, и на слуху –
должна быть первой, как в шампанском пена.
Она всплывает в памяти моей,
как Золушка средь чопорной элиты,
блистающая свежестью своей,
и - прелестью испуганной молитвы…
*
Дай
вам бог
не болеть,
не казниться за холодность
оголившихся чувств, промотавших свое.
Любит старость чудить и шаржировать молодость.
Может, это защитные средства её.
Может быть, мои шаржи вам будут знакомы.
Это - город, означенный у Ангары.
Как вулканы, дымятся его терриконы,
и молва, словно лава, струится с горы:
-…Дали орден опять юбилейный Храмцову!..
-…говорят, будет тракт, как бетон, до Москвы…
- …У товарища с ТЭЦа украли корову…
-…На Толстого не будет талонов, увы.
-Тем Толстовым Героев Труда награждали!
-… и бумаги так мало…леса извели…
- А на праздник по баночке кофе продали!
Нынче, вроде, по рыбине красной…должны»…
Это – улица Ленина в избранном городе.
Ранний час знаменательного Ноября.
Очередь - словно фальшь в фа-мажорном аккорде,
зазмеилась, шипя…Зашипела, змеясь…
Здесь геологов двое, механик с разреза,
честолюбцы-отцы, чадолюбные матери,
врач, актер и собкор представительный–« пресса!»,
педагоги - о, да! - говорливые кратеры…
Есть и девушки, но… в минимальном проценте.
И партийные люди, и немного оплошные-
и надстройка, и базис - на книжном цементе.
И …геологов двое…сказал уж?... Алеши.
Ах, да-да…исключение – Клава Трошкова,
за компанию - в петлю для избранных шей,
не жена декабриста,… но что тут такого?
Ведь не секта, не клан, не союз алкашей.
Два Алеши – в тот день мы возглавили очередь
на подписку большого поэта Мартынова.
И своих конкурентов забавно морочили:
-…Дуэлянта потомок…
-В каждой строчке есть «стыдно…».
Воровали мы тару с торца гастронома,
чтобы очередь грелась, воров осуждая.
В полночь строчки сочились из первого тома -
томным звоном в душе, колокольцем Валдая…
Стыла очередь из дураков полусонных.
«…Это ж надо: за книгой стоять по ночам!
Это, может быть, снобы? А, может, масоны?!!»
Тут же страсть отнесли к ненормальным вещам.
Был нормальный наш город рутиной обласкан.
Заселился бурьян до последнего шва.
И парадный фасад, как сапожников лацкан,
залоснился смущенной улыбкой стыда.
Черный город! ( Карбон станет в трубке алмазом…).
Дети черной трубы среди черных снегов
огранялись советским нацеленным азом
в восхищенные зомби «светлобудущего».
Здесь не ведал народ «Камасутры» и секса,
и пленялся звездой из созвездья Кремля,
ну а если звезда исходила из сердца, -
приземлено жила, не имея крыла.
Книжный голод и бум - времена легендарные!..
У заветных дверей зажигали костры.
В них горели разбитые ящики тарные,
пламенели сердца, социально-остры…
Величала нас родина библиофилами;
библиоманами были мы, да!..
Мы читали в запой. Наслаждаться любили мы
не доставшейся книгой! Какая беда…
Писали в горком: « Товарищ…наш…Гетманский,
разберитесь у вас… там, и дайте нам знать…»
Товарищ генсек не преминул дать в розыски
подписантов крамолы, богемную знать.
И Алеша Осколков, как раненный Лермонтов,
поэтической строчкой, как шпажицей тонкой,
задирал - подшофе… от шафрана и вермута-
и клеймил их позором …«надменных потомков».
Этот город дремал. А замшелыми дремами
по советской стране веселилась тоска…
Нам духовный наш хлеб выдавался талонами,
лимитируя спрос раритетов с лотка:
на Толстого А.К., на Гайдара, Алексина,
на фантастику Грина, на музу Есенина….
Слава богу, душа – и нетленна, и песенна,
вдохновенна, мудра!- отмолила спасение.
…А тома, что достались - с «толчка», с «барахолки»,
«по великому блату», или случайно,-
давно воцарились на книжные полки,
и царствуют в наших сердцах величаво.
*
Болея, возлежать, увы, друзья, уныло.
Пейзаж с котами …книги…имена…
Вот Лорка. Взгляд разит облатку из винила.
Поэт- поэт в любые времена.
Вот Александр Блок. И контур тонкий
из муфты вынутой и зябнущей руки.
О, контур тот! И звон на повороте конки…
далёки и… близки. Близки и далеки …
Вот облик в полуфас на мрачном Нотр-Даме
( а полуфас и фон – как плаха и топор).
Здесь Франсуа Виньон в средневековой раме:
магистр и школяр, поэт и честный вор.
В унылый этот мрак и смрад средневековый
кто искры в нем раздул? Сквозь прорву лет
он смотрит со стены, не защемлен в оковы,
из пары карих дул, готовых на дуплет…
«Беги!.. Беги тщеты, покоя и наследства!
Оставь очаг, суд совести не чти.
В погоне за мечтой – распылишь только средства.
Мораль и стыд – молчанием почти.
Беги, поэт, забав семейного Эдема.
Женат?! – Не заведи на стыд рукомесла.
Ножом и топором не настрочишь поэму.
Шлифовка строф сведет тебя с ума.
Не рви, как Буридан, несчастного осла!
Не лай, с тоской козла, на сю поэму.
Жена – поэма, но… иного ремесла.
Увы, мой друг. Оставим эту тему.
«… Где Элоиза, та, чьи дни
прославил павший на колени
Пьер Абеляр из Сен-Дени?
Где Бланш, чей голос так сродни
малиновке в кустах сирени?
Где Жанна, дева из Лорени,
в огне окончившая век?..
Мария! Где все эти тени?
Увы! Где прошлогодний снег?»
*
« Соседи, спящие давно,
идите с нами пить вино,
и грянем мессу хором!
Школяр до дна стакан свой пьет.
Да будет тот, кто упрекнет,
навек покрыт позором!»
Ф.Виньон (пер. Вс. Рождественского)
…О, книжный храм словесности почтенной!
Избыток чувств и средоточье тем,
рассредоточенных в небрежности по стенам
и бережно хранимых между тем.
Ревнивым взглядом зависти смятенной
скольжу-скольжу по книжным корешкам.
Уж тем и жив, что жажду вожделенно
блуждать по строчкам, словно по лужкам.
А чем мне жить, погрязшему в пучину
безделья и в незанятость ума?
Какие маски вешать на личину,
какие вытаращивать бельма?..
Нацеливать отточенную бритву,
не в замыслы, а в сальные седины?..
И утреннюю бормотать молитву
«Земной свой путь пройдя до середины»…
Земной свой путь пройдя…до смены века,
не в замыслы – в замысловатость жизни -
приподнимаю с удивленьем веко:
не кризисы касаются – так клизмы…
Земной свой путь упаковав в годины,
храню в тепле верблюжьего халата.
И, как паук, спрядаю паутину …
мировоззренья - спицей постулата.
Что, например, в основе человека?
Свобода? Дух?.. Незыблемая вера?
А, может, возвеличенное эго?
Иная отличительная мера?
Что есть «основа»? Разум? Воля? Чувство?
Чей разум?..Хм-м…
Нет у меня ответа.
И мною привлеченное искусство
на истину не проливает света.
Есть Высший Разум - противоположность
Любви Высокой, божьей, милосердной…
А кто здесь Бог?..И почему… безбожность
возможна… перед Заповедью Первой?
О, да! О, да!.. Святые постулаты
я тоже исповедаю, как бога.
Но тень сомненья…пятна…как заплаты
на солнце… Мед горчит немного.
О, да! О, да!.. Непогрешимость веры
избавит от мучительных мышлений.
Но …среди милых девушек есть стервы.
И парни их рогаты, как олени.
Минуточку… Пора менять припарки
с больной груди на голову больную.
Но паче чаяния и…возрожденья паки
я вновь воспоминаний не миную…
*
Вел меня господь по дивным весям,
Как и, впрочем, по лихим годинам.
Вот Иркутск восьмидесятых… Весь он
Прокопчен литературным дымом.
Драматург пронзительный Вампилов
с беспощадной правдою провидца
Дым развеял… Что же утопил он –
не в Байкале – в сердце очевидца?
Что другие вкруг него творили-
Зверев, Машкин, Черных и Распутин?..-
Что поэты в замыслах таили?
«Чушь несли» в замысловатой сути?
Вот и Красный яр средь ярких красок.
Среди его весей и погостов
Жил сказитель Алексей Черкасов –
Мастер слова, ремесла апостол.
«Хмель» его, виясь на «Черный тополь»,
Ражий дух наш отразил во блажи.
Но безумством мόрока, галопа ль -
Полыхнул по отчине «Конь рыжий».
Словно сыпя соль – на вкус!- в овсянку,
скорбь соединяя с конъюнктивом,
Мэтр Астафьев, возвратясь в Овсянку,
захлестнул «Печальным детективом».
Нам подай провинций амулеты:
Гул копыт - как дрожь живой степи,
Камень, птицу… Звезды и кометы,
И так дальше, глубже, и т.п.
Гул столиц - подводно, валунами-
Глушит чистый альт провинциальный.
И в глуши провинции… меж нами…
Даже Пушкин – столп официальный.
И столпы другие – Солженицын,
Бондарев, Залыгин, или Гранин…-
Не источники родной криницы,
Но колодцы прозы с родниками.
………………………………………….
Веси, веси… Города и села,
И проселки…Степи и полесье…
Звуки сердца – слаженное соло –
Дым Отчизны ищут в поднебесье…
*
Всё началось с отца, с библиотеки,
со святостью в её живых анналах.
Она была нам нечто вроде Мекки.
Я, как отец, искал себя в развалах.
Здесь люд алкал открытий и общенья,
а находил – сравнительный анализ.
И книги - промежуточные звенья –
как своды истин, в судьи избирались.
Одни из них, манерные старухи,
томили душу светлым идеалом.
Другие, как назойливые мухи,
казнили ядом, суетой и жалом.
Мы покупали серии и циклы,
стремились к пополненью антологий:
пушкиниана… Сказки… Декабристы,
Сокровища поэзии… В итоге,
как образа в святом иконостасе,
мы по-читали книжные тома
и их боготворили, и за счастье
считали взять в них толику ума.
*
На книги занимал мне друг Осколков.
На жизнь – позднее - занимал Храмцов.
Не обошлось без безрассудных толков:
- Он что, с ума сошел, в конце концов?!.
Сходили мы с ума на «барахолке»,
На черном книжном рынке, на «толчке»,
«Жучки», сказать точнее можно, волки…
Из-под полы «толкали»… по строке.
-У вас, случайно нету… Стропароллы?
- Меняю… На «Алису…», иль Сенеку…-
Язык Эзопов…. жесты и пароли…
-А Солженицын?..
-Кто такое?... Нету.
…………………………………………….
Мне девушки в киосках улыбались,
Как почтальону с сумкой алиментов.
Они уже в меня почти влюблялись.
Как в фаворита в скачках абонентов.
--------------------------------------------------
Да, книга – и поэзия, и проза, -
ты брызжешь кровью разноликих текстов!
Как жить, когда б не «Золотая роза»,
не « Дон Кихот» и не « Венок сонетов»?!.
Здесь я хочу, всеведающий сват,
одну святую истину учесть:
не главное – им книгу написать,
главнее – нам, читатель, перечесть.
*
Мы учились в прошлом веке.
Мы читали: « Это ма-ма.
Ма-ма мы-ла ра - мы…», то есть
в неурочные часы
за-ра-ба-а-атывала мама.
Да, лишала нас опеки.
Да, не выпила ни грамма,
потому что бронепоезд
шел по красному пути.
Все учили Пифагора:
про квадрат гипотенузы.
(это выкройка на шорты,
и лекало на штаны).
Падежи склоняли хором.
И гоняли хором глызы
(их пинали в прошлом веке
вместо шайбы пацаны).
Пацаны играли в «чику»,
а девчонки –ух ты!- в «классы».
(«Чика» -это нечто вроде
современных казино).
Пели песни – про мальчишку,
про Таганку и Перессы,
и, как водиться в народе,
изучали жизнь – в кино!..
Не любили «Ревизора».
И кричали: « Я – Дубровский!..»
Потому что в прошлом веке
все мы были заодно.
И не ведали позора:
Хлестаков, как Жириновский,
не был жуликом и вором,
не был «враг народа», но…
мы читали, мы считали
«Наш отец – товарищ Сталин».
Мы писали на заборе
«Миру – мир» и «Нет – войне!»
Иногда в пылу писали
прагматические вещи…
X и Y, π и Z,
но все на русском языке.
Мы курили в туалете:
дезинфекция от гриппа.
Вот где было затянуться
тяжким воздухом свободы!
А потом – на педсовете –
горько каялись, до всхлипа…
и клялись покончить с прошлым
на последующие годы.
…Мы любили педагогов,
называли «Миша», « Валя»…
и на партах вырезали
их фамильные гербы.
И у школьного порога,
в туре выпускного вальса,
мы казнились, и винились -
за… назойливость любви.
В прошлом веке мы читали
про Тимура и про Павку,
С Томом Сойером любили
Перекрашивать забор.
Как закаливали стали,
Обеспечивали плавку-
Нам в застойную эпоху
Лгали…
Лгут и до сих пор.
*
В библиотеку люд ходил,
( а кое- кто ходил в «читальню»).
Ходил колхозный бригадир
Прокудин Кен. По чину парню
точнее б шло «любитель книг»,
но нрав открытый и прямой
его в Правление воздвиг…
А книги все же брал домой.
Ходил сюда киномеханик
Солдатов…кажется, Аркадий.
Не увлекался он стихами.
Романами? Едва ли. Ради
философических бесед
с читателями записными,
горячливый, хмельной эстэт
здесь …пил с эстэтами иными.
Здесь Шишкин в шахматы играл,
подростки баловались в шашки,
Савицкий в шутку книги крал.
А пары затевали шашни.
Сергей Кутуркин, Трун, Шувал…
И сестры Громовы…И дети…
А если кто и не бывал,
то - председатель сельсовета.
Отец мой был библиотекарь,
и я учился у него
распознавать героев века-
харизматических богов:
их низверженье с пьедестала…
паденье… жертвенность… любовь,
их обреченность и опала…
и человеческая кровь!
Отец их жизнь переживал.
Читателю внущал –достичь!
(Мой сверстник «дядей Котей» звал,
другой народ –Борисович).
Борисовича жизнь достала:
колхоз, читальня, культпросвет…
Он был – герой без пьедестала,
мечтающий исправить свет.
И я, в деревню возвратясь,
насытившись тоской вокзалов,
с отцом испытываю связь
и с книгой… Книга нас связала.
*
Итак, в деревне я живу,
и землю трогаю живую.
На ней, непаханой, жирую.
Куда мне столько одному?
Подсолнух – призрак коммунизма!-
как прежде, бродит по селу.
И ласточка из-под карниза
пускает вслед ему стрелу.
Злак конопляный в огороде
цветет и пахнет наяву,
и обращается в народе
в галлюцегенную траву.
Итак, в деревне я живу.
Петух мой – самый главный родич-
кричит, как режет по живу,
о том, что мельник умер…вроде.
Что не видать ткача давно…
Швеи, портнихи, повитухи…
А вездесущее гавно
плывет, как оползень с Лысухи.
Итак, в деревне я живу.
У города на обороте.
И вижу будущность свою
на дне колодца, иль в болоте.
Мой кот «под дурака косит»,
как мэр в «Матросской тишине».
И обихожен он, и сыт,
и расписался на стене.
Его облаивают псы.
А у него марксистский дух,
привитый от кпсс.
А псы… Что псы? Вылавливают мух.
Катится солнышко к полудню,
зной злит полуденных цикад.
А мне, полуденному плутню,
маячит пламенный плакат:
«Земля ценна, как земляница,
с гектара – тонна - по рублю».
В кого ещё мне тут влюбиться?
Когда и так я всех лублю.
*
Вот, вот!.. Смотри, мой мутный глаз, ревниво,
как вологодским мхом торит тропу Рубцов,
как он сидит, домашний, и на диво
несвойственный поре глупцов и подлецов.
И как он водку глушит бестолково,
и курит как тоскливо…И следит,
чтоб пепел не упал нечаянно на слово!
Как бы не зная: пепел строку не повредит.
Строку не повредят ни дым мечты тоскливой,
ни плесени сюжет, ответственной за быт,
ни памяти репей, с невероятной силой
цепляющий все то, что хочется забыть…
Поэт Рубцов ушел, оставив нам на диво
Звезду Полей. Ушел. И издали
Звезда Полей сияет сиротливо
… «для всех тревожных жителей Земли».
« Но только здесь, во мгле заледенелой,
она восходит ярче и полней,
и счастлив я, пока на свете белом
горит, горит звезда моих полей…»
Н.Рубцов
…Вот Межиров- поэт, сидит в «Национале,
среди лиловых врубелевских крыл…».
Он полон яда, как стакан, что налит
одним из почитателей-кутил…
Он цедит черный ром и брызжет ядом
на поколенье выживших плейбоев,
и черное вино «национальным блядям»
швыряет в ноги, как гранату...
«К бою!
За честь и память заживо сожженных!..»
…И честь и память – свойство дорогое,
но - тьмы и тьмы плейбоев и пижонов.
Отечество у них, увы, другое.
«Две книги у меня. Одна
«Дорога далека».
Война.
Другую «Ветровым стеклом»
претенциозно озаглавил.
И в ранг добра возвел, прославил
то, что на фронте было злом.
А между ними пустота:
тщета газетного листа...
«Дорога далека» была
оплачена страданьем плоти,
она в дешевом переплете
по кругам пристальным пошла.
Другую выстрадал сполна
духовно.
В ней опять война
плюс полублоковская вьюга.
Подстрочники. Потеря друга.
Позор. Забвенье. Тишина.
Две книги выстраданы мной.
Одна — физически.
Другая —
тем, что живу, изнемогая,
не в силах разорвать с войной»
А.Межиров
А это - Смеляков, к любви советской строгий.
Поэт он - не из «нерасслышанных имен».
Да, были… были! благосклонны боги!..
И сладкий стон о Любке Фейгельман,
и страшный сон про памятник чугунный
мы наизусть цитировать могли,
как те тунгусы, финны, скифы, гунны
песнь о «певцах отеческой земли».
«Я не о тех золотоглавых
певцах отеческой земли,
что пили всласть из чаши славы
и в антологии вошли.
И не о тех полузаметных
свидетелях прошедших лет,
что все же на листах газетных
оставили свой слабый след.
Хочу сказать, хотя бы сжато,
о тех что, тщанью вопреки,
так и ушли, не напечатав
одной-единственной строки…»
Я.Смеляков
…………………………………………………
Мы знали десять строф из Пастернака,
«Шестое небо» Слуцкого читали.
От Бродского ( хоть кот его наплакал)
мы новое влиянье испытали.
А Вознесенский, Евтушенко… Яшин?…
С клеймом недорогим «шестидесятник»
они оружием духовным нашим
отягощали наш рюкзак и ватник.
Уже мы говорили о Высоцком,
с филатовским « Федотом…» хохотали
над …собственным убожеством и скотством.
И в сказку жизни свой сарказм вплетали.
…Горят костры… Шаламов… Рейн и Бродский…
Цветаева, Терентьева, Баркова…
(Во временах удушливо-уродских
поэт творил в застенках и оковах).
Здесь, в тишине и мраке развитого
социализма (а точнее – неведомо чего),
нет облика! Как нет какого-то итога,
лишь виден тяжкий путь и… следствия его.
*
…Был каждый членом профсоюза,
Уже и членство в нас упало,
Уже еда перепадала
Как сэру Робинзону Крузо.
А книга шла - по лотерее,
Да за мешок макулатуры.
«Жить стали лучше, веселее» -
Изрек знаток литературы.
*
В веке прошлом я оставил город,
умиротворенный в прошлом веке…
Серп и молот (см. «смерть и голод»)
не заботились о человеке.
Не заботится, увы, и новый,
одухотворенный рынком, век.
Впрочем, оба века не виновны:
виноват извечно человек.
Я оставил в прошлом веке душу,
одухотворенную Байкалом,
забродяжившую, завидущую
и сармой, и баргузинским валом.
И, как беглый нерчинский бродяга,
в поисках утраченной души,-
без сумы, без знамени, без стяга-
в многолюдной заплутал глуши.
И - тонул в удушливой пустыне…
Задыхался - в многоводной лжи…
В поисках утраченной святыни
на зверьё ходил и на ножи…
Нет души в материальном мире,
нет – среди теней и паутин…
Господи! Открой глаза мне шире,
слепоту мне, господи, прости!..
*
«Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя, одна твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан»…
И.Бродский, 1961
В иную я вошел библиотеку
иного - обновленного?!! – села.
И запах книг напоминал аптеку,
и тишина здесь кружева плела.
Висели в ряд веселые плакаты:
« Кем быть?», « Что делать?» нашему рассудку?..
« Откуда в нашей речи… эти….маты»,
…проблему обращающие в шутку?
Ломились стеллажи под спудом слова,
сочувственно глазели занавески…
И чистота - в отличье от былого
порядка…беспорядка…- в полном блеске!
Есть планы в рамке, конкурсы, программы,
наверное, с учетом интересов…
- А есть у вас читающие мамы?
… А что читают?
- « Наважденье бесов».
Есть Пушкин…Грин!.. Филатов Леонид…
-А шашки есть у вас?.. А акварели?..
И плечи карамзинских аонид
в ответ лишь, по-колхозному, взлетели.
*
Уходит время «че» былых «читален»,
в чулан, в опалу – гул библиотек.
Но даже «если б жил товарищ Сталин…»,
назад не обратить двадцатый век.
*
Страну – как парализовало…
Инсульт коснулся левизны.
Не то, чтоб крыши посрывало,
иль выкачало рубль с казны,
но Рынок… рынок! возвратило
осоциаленным мозгам.
Героем вышел воротила,
и возвеличился к богам.
А друг товарища и брата –
простой советский человек,
введенный в ранг электората -
упал в класс нищих и калек.
Что вижу я в бореньях капитала?
В его прорыве и свободе нравов?
«Рука бы брать полушки не устала…»,
« Качнуться влево, чтоб качнуться вправо…»,
Эх,видно «измы», в их кордебалете
на истину не проливают света.
Так на войне Монтекки- Капулетти
умрет народ – Ромео и Джульетта.
*
Я далее свой взгляд перевожу с опаской.
Сей кладезь слов вполне взрывоопасен.
Горчит во мне уж яд канонов буллы папской
и светский приговор крыловских басен…
Из притчи – патока в хрестоматийном стиле.
В партийных виршах – жизнерадостная «Асса!»
гарцует лихо. И стучится в «Тиле…»
Клааса пепел, словно пепел класса.
О, форма белых, черных и крученых!..
О, неоформализм эпохи вознесенских…
За формой мэтров, тогой облаченных,
кипит душа в «чертогах вознесенных».
О, сталь эпохи «мэтлл» (о, стиль мартенов!,
За грохотом речей – бесстыдство содержанья…)!
В «потоке леонид» уносится Мартынов
на русской букве «хер»…(А следом – ржанье).
«…А красноречивей всех молчат
книги, словно изданы, честь честью
переплетены, чтоб до внучат
достояться с Достоевским вместе.
И затем поведать всё, о чём
написавший не сказал ни слова,
но как будто озарил лучом
бездну молчаливого былого»
Л.Мартынов
……………………………………………………….
…Вот – Женщина…Она (первоначально!) муза.
Крыло прически…нежный взгляд…плечо…
Зачем и ей стихов мертвящая обуза?
Зачем вино публичности?..
Ещё
полсотни лет каких-нибудь обратно
ищи-свищи эвтэрпиных сестёр
среди имен рифмующего брата,
но, боже мой, как взгляд её остёр!..
Как пышно грудь волнуется во власти
её неукротимых вдохновений.
И одного не достает лишь… Ласки!
С которой и глупеет женский гений.
«…Давай же обнимемся, как жернова
на мельнице в нежную ночь рождества,
погасим сознанье и выйдем на свет
на целую тысячу лет,
где розы небесные над головой
в лазури цветут вековой,—
ясней не скажу - тут неясности нет».
Ю.Мориц
«Нет, ты о возможной пропаже
не думаешь, как посмотрю.
А я ведь готовлю
и даже
варенье на зиму варю,
пеку пироги с ежевикой,
ватрушки — с изюмом и без...
Попробуй с другой поживи-ка,
я знаю подруг-поэтесс:
ты будешь затравленно,
в страхе,
мечтая о паре котлет,
на завтрак глотать амфибрахий,
анапест и ямб — на обед.
А я тебе — утром салаты
и две отбивных на обед.
Стихов я пишу маловато?
Согласна!
Но времени нет.
Да что там,
ты знаешь и сам уж:
все режу, взбиваю, крошу...
Вот выйду за повара замуж —
такие стихи напишу!»
Т.Кузовлева
…«Эвтэрпа, ты?..»… Тобой я очарован.
Ты моя грёза с юности до гроба.
Тобой, лисицей, сыр мой уворован!
А мной, вороной, каркает природа.
Прости, что так ворчу бесцеремонно
среди равнины пухлого дивана.
Когда бы не твое очарованье,
уже почил бы я во время оно.
Поэт - как лесоруб в лесоповале-
свалил стихов преображенный полк,
а женщины глядят из-под вуали,
(уж лучше показали бы пупок).
Отчаявшись на тяжкий путь сонета,
он в каждом шаге, как первопроходец:
то дрожь берет в преддверии рассвета,
то жажда гонит вычерпать колодец…
По свежей рифмочке изголодавшись,
оскомину набив тупым глаголом,
уже не королем - поэтом голым! –
на аутодафé выходит…
Страшно...
И вот уж стихослушатель разинул
счастливый рот в веселом изумленье:
-Давай ещё!.. И не тяни резину!
Да ты не зэк, ты – герострат, как …Ленин!
И - чувства, в кровь нахлынув, грудь сковали;
и лезут в душу, как веселые мартышки…
А женщины глядят из-под вуали,
стыдясь внезапной неотступной вспышки.
……………………………………..
В моей библиотеке, как в больнице –
нет ясности. Но, как изрёк пиит:
«Поэзия, должно быть, состоит
в отсутствии отчетливой границы…»
*
…Надо жить… По утру, по морозу,
по природе… плакать… веселиться…
и стихи, как золотую розу,
сердцем выцарапывать из слитка!
*
Поэзия?.. Она жива не женским родом,
и не мужским всесильна естеством.
Она творима жаждущим народом,
она и гимн, и песнь его, и стон.
Иное – досточтимейшая проза.
Эпистола…новелла…эпопея…
«Вот роза, это роза, это роза…» -
(средь слов скупых едва ли есть скупее,
среди богатства мысли нет богаче).
Но путаются мысли беспрестанно:
«Чем вожделялся более Бокаччио-
игрою слов, или игрою стана?»
Но «путаются…», стало быть, распутны?
И где здесь золотая середина?
Когда мы бесом, боже мой!, попутаны,
грешно читать как «…пала Магдалина»,
Но каждый чтец – и донкихот, и рыцарь,
библиотекарь и библиофил …-
над каждой прозаической страницей
так вожделен, как страстный некрофил.
Что я читал? Сократа и де Сада,
Моэма, Цвейга, Кафку, Во и Пруста…
«…не так, как пономарь…», но вот досада:
я всех их мерил ложею Прокруста.
Есть что читать и есть что перечесть.
Но с жизнью «есть что» не соизмеримо.
Читать «кого-то», значит, делать честь
твореньям их, как лицезренью Рима.
*
Кто он – книжный герой ощалелого времени?
Чьей звездой путеводной я вновь обольщусь?
Каким текстом святым, как легендой о Ленине,
поклянусь, прокляну… С кем я в шахты спущусь?!!
Олигарх разорившийся? Мент неподкупный?
Новоявленный образ – пролетариат-
возвратившийся класс?!. (Как кухарка на кухню,
после отпуска с выездом в пансионат?)…
«…Тот же лес, тот же воздух, и та же вода…»
Та же правда в шахтерских забоях!
Но – другого господства пришли господа,
обозленно- тупые, как бесы в запоях.
…Кто герой? У кого чистый голос звенит?
Что кричит он читателю, споря с пургою?
Я не слышу героя. Прошу извинить…
Иль другой я?!. Иль мыслью блуждаю другою?
*
«…Растут в России купола,
как в год грибной – грибы.
А в школе рухнула стена:
готовь, страна, гробы…
Кресты, попы и купола;
Великий крестный ход?
Россия, ты сошла с ума?!
Куда тебя несет?»
А.Осколков
*
Ну как живешь в эпоху перемен?
Живот не жмет ли старенький ремень?
Не снес на рынок старые долги?
Гляди в глаза! И говори – не лги…
Хочу понять обугленных друзей:
они - алмаз в окалине? Иль уголь?
Какой геном развился в них? Князей,
жлобов? Забомжевавших пугал?..
Воров в законе, или нуворишей?
Или, надеюсь всё-таки, людей,
которым не снесло эпохой крыши,
не натолкало в череп желудей…
О, да!.. О, да, спроси и ты меня
каким я местом представляю личность,
куда таскаю задницу с ранья,
какую там накакаю наличность.
Я, как и ты, не склонен к куполам.
И со своей серьмяжной колокольни
благославляю паству - по делам…
Целую по утрам свои иконы,
будя и побуждая шлепать в школы,
гранит науки грызть и верить в мам,
и папе тайно доверять… проколы…
И да прольется свет. И сгинет тьма.
Я, как и вы, сижу по вечерам
в своей библиотечно-домной зале.
И «вчикиваю» в Word из-под пера
цитаты для «Тесинской пасторали».
Читатель мой!.. И сельский, и российский,
чуток погрязший в интернетный чат,
Прими же мой поклон, предельно низкий,
я признаюсь: тебе безмерно рад!
За то, что ты, как Пушкин в обелиске,
главу несешь – в цилиндре, без цилиндра –
но с гордостью! Но в умственном изыске!
И в нравственном раздумье, очевидно.
*
А вот и полки с «желтой королевой».
Здесь – пресса! От брильянта до петита.
Чу!..Слышишь? Митингует некто левый,
по стилю – не лишенный аппетита…
«…Быльем порос крестьянский огород!
Чертополохи всасывают небо,
а вечно-понукаемый народ
взыскует хлеба!..Хлеба!...» Либо
зрелищ…- крестьянских яств замену-
(подначить я, конечно, не премину).
Оратор наш таков: изящную камену
не предпочтет зажженному камину.
Газеты есть: «…Желаете…изволить?».
И есть иные: « Пусть соизволúт!..».
Здесь серп и молот глаз ещё мозолит,
А там уже орел двуглавый злит.
Еще пугает в строчках призрак правды,
Уже змеится кривда в разворот.
Читатель их ужо вспылит однажды,
орлов пустив серпами…в обмолот…
Но прочь политику. Забудь её скорей.
Та толща лет Отечества – музей.
От прозы сирой, серий, словарей
я возвращаюсь к лагерю друзей.
Друзья мои! Любимые кумиры,
я вас люблю! За остроту ума,
за истинную виртуозность лиры,
но
дай
вам бог
не доконать меня.
Вчера внучёк стихи в компьютер вкрапал.
Я хохотал…( и, безусловно, гордо).
Мир оживал. Бальзам на сердце капал.
Я вновь читал из Microsoftа Wordа:
« Стихи – то ярость янычаров,
а то – задумчивость волхвов…»-
Софи сидера и морчара,
что это деро дураков.
«…Ночные страсти будуаров!..
И игры сбрендивших мозгов!..» -
Софи фуняла и фырчала,
что «эфо…феня дря лохов».
Так, следом - в след духовного горенья!-
ступает новый (просвещенный!) век.
Минуточку, друзья…Мне принесли варенья.
«Малиной,- говорят,- воспрянет человек»
Есть вещее ( о том узнал Олег).
Когда б не Пушкин с « Песнью…» легендарной,
и жил во мне другой бы человек!..
…Когда бы «Песнь…» не вдохновляла горном,
мы бы не шли в штыки и топоры,
посечь француза и усмирить ляха,
с поля русского в их пустынь и в горы
не вымели б их нечисти и праха!
……………………………………………….
У нас здесь и морозец, и метель,
и карантин живого вдохновенья,
и скрип пера, сорвавшийся с петель,
и отношений порванные звенья…
Напишем ли мы здесь: «Я к вам пишу…»
Высоким штилем пламенные строки?..
О, да ! О, да!.. Я их уже ищу -
цветы средь сора склоки и порока…
И - сам себе и почтальон, и адресат,
презренной прозы раб, и раб хорея, -
пишу. Душа заботиться писать.
А ну, строфа, пошевелись быстрее!
1975-2005гг
Рейтинг: +1
775 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
