Мятеж

                                                            Мятеж

                                                       (поэма)

Отечество. Безбрежные поля,

Рождённые под северной звездою.

Неяркая, неброская земля

С тысячелетней непростой судьбою.

Страна снегов и северных ветров;

Никто в веках души твоей не выжег.

На пепелищах выжженных лесов

Ты засевала хлеб, чтоб жить и выжить.

Жила и выживала, как могла,

Эпохи тьмы и света чередуя;

Порою свет твой поглощала мгла,

Но пробивался луч сквозь тьму густую.

В степях носились табуны коней

Без седоков, среди огня и пыли;

Немало твоих лучших сыновей

Воронки смут навечно поглотили.

Иных колонны чёрных воронков

Везли в небытие в часы рассветов,

Звенели цепи вековых оков,

Клоня к земле и графов, и поэтов.

                                О, сколько раз, в смятении, с мольбой,

За нас молились прадеды и деды;

В Отечестве с великою судьбой

Всё велико – и беды, и победы.

    Так, с мольбами, молилась за своего сына, а значит и за меня, моя прабабушка, Агриппина Николаевна Дружинина в июле 1918 года, когда над её головой с тяжёлым ухающим звуком пролетали снаряды, выпущенные «красными» по центральной части Ярославля, занятой восставшими.

    Ярославское восстание, или, как говорили до начала девяностых годов прошлого века, белогвардейский мятеж, начался рано утром 6 июля 1918 года с захвата группой офицеров численностью немногим более ста человек оружейных складов на железнодорожной станции «Всполье», теперешнем «Ярославле-Главном». Восстание было подготовлено Союзом защиты Родины и Свободы, возглавляемым Борисом Савинковым. Целью выступления было свержение в городе власти большевиков и организация удобного в стратегическом отношении плацдарма для дальнейшего наступления на Москву «Северной добровольческой армии», подчиняющейся верховному командованию генерала М.В.Алексеева.

    Восставшие надеялись на поддержку из близлежащих городов: Рыбинска, Мурома, Костромы, Иваново-Вознесенска, а также на французский десант, который должен был высадиться в Архангельске. Однако, восстания в Муроме и Рыбинске окончились неудачей, а десант высадился только в августе, уже после подавления выступления.

    Лишь в Ярославле восстание носило полномасштабный характер и охватило практически весь, в то время более чем стотысячный город.

    К полудню 6 июля повстанцами  были захвачены практически все значимые государственные учреждения, заняты телеграф, почта, радиостанция, казначейство. Весь центр города оказался под их контролем.

    Командовал восстанием монархист, полковник А.П. Перхуров, который приехал в город в июне 1918 года по поручению Савинкова.

    К офицерам начали присоединяться жители города:  городская милиция, буржуазия, интеллигенция, кадеты, студенты, другие горожане, недовольные советской властью, крестьяне окрестных деревень. Общее число записавшихся достигло шести тысяч человек, однако, реально в боях участвовали от семисот до тысячи повстанцев.

   Количество большевиков в городе к началу восстания составляло около тысячи человек, но силы эти увеличивались с каждым днём. Соединения красной гвардии и части «интернационалистов»: китайцев, германцев и австро-венгров начали наступление на Ярославль.

   Город был практически окружён «красными», и восставшим ничего не оставалось, как занять оборонительные позиции.

   Линия фронта проходила вдоль железной дороги от моста через реку Которосль до моста через Волгу. Это примерно пять километров. На железнодорожных путях стояли несколько бронепоездов и обстреливали город. Дом, в котором я живу сейчас, расположен недалеко от железной дороги, буквально в трёхстах метрах от места, где, скорей всего, располагался один из бронепоездов.

    Фронт за рекой Которосль также был протяжённостью около пяти километров. Артиллерия «красных» заняла позиции на Туговой горе, точке, возвышающейся над городом. С неё, как на ладони, виден весь центр Ярославля. Орудия, по всей видимости, были установлены неподалёку от храма, по краю кладбища, которое находится на  горе ещё со времён монголо-татарского нашествия. На этом кладбище покоятся восемь моих предков; это только те, про кого я знаю. Там лежат мои отец и мать.

   Дом, где в то время жила моя прабабушка со своим шестилетним сыном, моим дедом Николаем, как раз и находился примерно посередине между позициями Красной армии и позициями  повстанцев, в километре от Туговой горы. Остаётся только догадываться, что им пришлось пережить за эти пятнадцать дней, да и не только им, а всем без исключения ярославцам.

    Я застал прабабушку Агриппину, для меня – бабушку Гулю, в живых. Мы жили в том самом доме на улице Мельничной. Дед Николай не вернулся с войны. Он был радистом  на одном из военных кораблей и умер в 1941-м или 1942-м году в военном госпитале Северного флота после перенесённой операции. Меня назвали в честь деда.

     Прабабушка принимала участие в моём воспитании и умерла в 1970-м году, когда мне было уже девять лет. Мало что осталось в памяти из её рассказов, но одну фразу я помню точно. Однажды она сказала: «Как бы там ни было, а до революции мы жили хорошо». В 1917 году ей было уже двадцать восемь лет. Что она хотела до нас донести этими словами, я не знаю. Видимо уже тогда, в шестидесятых, люди с большим жизненным опытом понимали, что в стране что-то не так. А ведь нашу семью не коснулись репрессии тридцатых – пятидесятых годов. Мои бабушки и дедушки были обычными рабочими, каких  тысячи в любом городе или посёлке.

                                     Приду на Стрелку; у реки покой,

                                     Лишь кружит неустанно чаек стая.

                                     Храм вдалеке, над Туговой горой

                                     Белеет, о былом напоминая.

                                     Он видел всё; смотрел, оцепенев,

                                     Как русские расстреливали русских;

                                     В глазах бойцов таились месть и гнев,

                                     На дне зрачков: безумных, злобных, узких.

Он видел, как пылали купола

Его собратьев – ярославских храмов,

Как плавились в огне колокола

В отметинах снарядных свежих шрамов.

Расстреливали отчие края,

Забыв про милосердье и распятие,

Отцы семейств, и чьи-то сыновья,

И нежные, заботливые братья.

Стереть до основанья, а затем

Построить новый мир совсем несложно…

Но совесть вместе с крошкой старых стен

Зарыть легко, вернуть вновь невозможно.

     Хочу сказать несколько слов о царивших в то время в революционном обществе настроениях. Почему вообще «белое движение» имело такой размах в России после октября 1917 года?

     Мне представляется, что власть большевиков  изначально базировалась не на общих романтических устремлениях в поисках лучшей справедливой жизни, а на силе, на жажде личной власти. Бытует определение, что революции не делают чистыми руками, но уж больно грязны были руки у революции октября 1917-го. Красный террор начал лютовать в стране с первых дней после переворота и коснулся практически каждого жителя страны. Всё отбиралось, всё национализировалось, причём не только у богатых, но и у среднего класса, у обычных  крестьян - тружеников. Отсутствие каких-либо моральных принципов, отсутствие элементарной культуры поведения, вот что доминировало тогда. И всё это поощрялось на самом верху, лишь бы любой ценой удержать свою личную власть.

     То же самое было и в Ярославской области. Создавались комитеты бедноты, которые, по сути, начали заниматься откровенными грабежами. Была запрещена частная торговля, введены карточки на продукты.

    Новая власть умело использовала в своих интересах и «помощь интернационалистов». «Германская комиссия военнопленных», которой было отдано лучшее здание Ярославля – Театр имени Фёдора Волкова, выдала через свою комендатуру с марта по ноябрь 1918 года коммунистам 50247 жителей Ярославской губернии, в той или иной степени недовольных советской властью. Много ли из этих пятидесяти тысяч осталось в живых? И такие германские комиссии были в 1918 году почти во всех губернских городах центральной России.

   В 1941 году фашисты не дошли до Ярославля около трёхсот километров и только бомбили стратегически важные объекты, а вот в 1918 году в городе, да и во всей стране, немцы  хозяйничали в полной мере в соответствии с принятыми большевиками условиями Брестского мира.   Не здесь ли нужно искать одну из предпосылок презрительного отношения к русской нации в сформулированной доктрине  возникшего в тридцатых годах германского национал – социализма.

    Недовольство властью «большевиков» нарастало практически во всех слоях населения. Люди начинали понимать, что новая власть справедлива лишь на словах, но не на деле. Всё это и переросло в полномасштабную гражданскую войну; омерзительную в своей жестокости.

    Противостояние враждебных сторон как раз и достигло своего апогея летом 1918 года.

    Крайние нетерпимость и жестокость проявлялись с обеих сторон. В первые часы ярославского восстания, без суда, спонтанно, повстанцами были расстреляны председатель Губернского исполкома Семён Нахимсон и председатель исполкома Городского Совета Давид Закгейм. Справедливости ради нужно отметить, что полковник Перхуров тут же запретил самосуды. Арестованные восставшими ответственные работники советских органов управления были нейтрализованы другим путём. Их согнали на баржу, баржу отвели на середину Волги прямо напротив центра города и поставили там на якорь. Всего на так называемой «барже смерти» вначале находилось около двухсот пленённых. К моменту подавления восстания в живых осталось лишь 109 человек. Многие были убиты шальными пулями и снарядами, которые носились над рекой в течение пятнадцати дней постоянных обстрелов, некоторые утонули, попытавшись добраться до берега вплавь.

Обстрелы от зари и до зари,

Давно поразлетелись птичьи стаи;

Горят дома, горят монастыри,

Безвинный город факелом пылает.

Детишки тихо жмутся к матерям

В сырых, пропахших плесенью подвалах,

Нет стёкол в крестовинах тысяч рам,

На улицах воронки и завалы.

Брат убивает, не заморский гость,

С мечом пришедший на чужую землю;

Затмили разум ненависть и злость,

И подлость здравомыслию не внемлет.

Залп… Город застонал от новых ран,

Ещё один ребёнок всхлипнул где-то,

И жизни тысяч мирных горожан

Рассыпались разменною монетой.

В осколочных раненьях каждый дом,

У многих молодых виски седые;

Под перекрёстным жалящим огнём

Не только город, но и вся Россия.

     Повстанцы были обречены. Большевики стянули к Ярославлю большие силы. Было принято решение не входить в город с боями, а обстреливать его «по площадям» до полного прекращения сопротивления со стороны противника. Вот телеграмма в центр, отправленная одним из руководителей созданного «Чрезвычайного штаба по ликвидации мятежа» Гузарским: «Срочно шлите 10000 снарядов, половина шрапнель, половина гранат, а также пятьсот зажигательных  и пятьсот химических снарядов. Предполагаю, что придётся срыть город до основания».

    В этой телеграмме квинтэссенция принципов правления большевиков. Ни намёка на меры по спасению мирных жителей, не участвующих в восстании. Любой ценой, лишь бы удержать власть.

    А вот телеграммы из Москвы: «Пленных расстреливать: ничто не должно остановить или замедлить применения суровой кары… Террор применительно к местной буржуазии  должен быть железным и не знать пощады». «Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает пути, расстреливайте всех на месте, не разбирая, кто они. В плен берите только для того, чтобы узнать об их силах и организациях…».

    Как говорится, без комментариев!

Город обстреливали  и бомбили с аэропланов на протяжении пятнадцати дней. В результате сгорело 20 фабрик и заводов, среди них табачная и спичечная фабрики, четыре войлочных, лесопильный, свинцово-белильный, механический заводы. Были разрушены 2147 домов. Без крова остались 28000 жителей.

    А какой урон был нанесён архитектурному наследию города! В настоящее время центральная часть Ярославля находится под защитой Юнеско как объект всемирного культурного наследия. А ведь множество старинных храмов и исторических зданий так и не было восстановлено после 1918 года.

    К двадцать первому июля силы повстанцев окончательно иссякли, их сопротивление было подавлено.

    Группа из пятидесяти человек во главе с Перхуровым прорвалась на левый берег Волги и на протяжении месяца «партизанила» в заволжских лесах.

    Ярославские офицеры во главе с генералом П.П.Карповым остались в городе. Двадцать первого  июля оставшиеся в Ярославле бойцы сдались «Германской комиссии военнопленных №4». Председатель комиссии Балк заверил, что займёт позицию «вооружённого нейтралитета» и не выдаст их большевикам. Однако на следующий день все пленные были переданы «красным» и практически тут же расстреляны.

     Без суда было расстреляно множество мирных жителей Ярославля, не принимавших участия в выступлении. Вот свидетельство петербургского артиста по фамилии Морфесси, волею случая оказавшегося в дни восстания в городе и чудом уцелевшего: «Мужчины с малейшим проблеском внешней интеллигентности сгонялись в одно стадо, а потом над этим стадом учинена была массовая бойня…».

     Общее число официально расстрелянных по приговорам составило 870 человек. А сколько было уничтожено людей на самом деле, не знает никто.

     А сколько погибших в гражданскую войну по всей стране! Сколько прервано цепочек бытия, сколько не рождённых детей. Вот почему нас в стране всего сто сорок миллионов, а не двести восемьдесят или более, как могло бы быть, если бы в  1917 году не произошла трагедия, названная Февральской революцией.

     Вот такие трагические дни пришлось пережить городу, в котором я родился и живу всю жизнь, в котором люблю каждое здание, каждое дерево, каждый камень.

Пройдусь вдоль Волги, оглянусь кругом;

Шумит мой город мирно и спокойно,

Громадой встав на берегу крутом,

Всё пережив – восстания и войны.

В небытие уходят времена;

Уходят все – бандиты и провидцы,

Но, всё преодолев, живёт страна,

И время есть, чтоб встать и возродиться.

Бредёт тихонько двадцать первый век

По суетной, заезженной планете;

В морщинах автострад и в венах рек,

Свой новый мир шлифуя в Интернете.

И на планете этой человек,

Я верю, с каждым шагом всё мудрее.

И дай нам Бог, чтоб этот новый век

Двадцатого был легче и добрее.

Пусть стрелок каждый новый оборот

Плывёт сквозь время мирно и бесшумно,

И пусть в нас память о былом живёт,

Оберегая от шагов безумных.

    Я столкнулся с отголосками тех событий непосредственно два раза в жизни.

    В первый раз это произошло, когда мне было лет пять. Как я уже упоминал, мы жили на улице Мельничной, в доме №23. Соседка из дома №21, бабушка Катя, попросила моего отца почистить заросший ряской пруд на территории её участка, который она использовала для полива огорода. Отец, вместе с тиной и илом, вытащил со дна пруда неразорвавшийся снаряд. Вызвали милицию. Меня сразу увели на другую сторону улицы, в дом, в котором в своё время жил ещё мой прадед по отцовской линии – Иван Петрович Пылаев, к моим двоюродным бабушкам, Зине и Кате. Помню колонну милицейских машин, стоявших вдоль улицы напротив нашего дома. Всё обошлось, снаряд увезли. Видимо он не разорвался потому, что упал в воду, от недостаточного давления на «ударник». А что было бы, если бы этот снаряд угодил в наш дом? Выжил бы тогда мой дед Николай?  Был бы я на этом свете?!

    Второй случай произошёл спустя сорок лет, в сентябре 2006 года. Будучи начальником участка одной из строек в центральной части Ярославля, я вновь ощутил тот же холодок в области затылка, который испытал в детстве, когда мне сказали, что нашли неразорвавшийся снаряд. Его обнаружил экскаваторщик в процессе производства земляных работ. Сначала мы даже сомневались, снаряд ли это, или просто газовый баллон от портативной плитки. Но, всё же, я набрал 02. Через десять минут все близлежащие улицы были оцеплены, остановились троллейбусы. Приехали представители Федеральной Службы Безопасности, милиция, сапёры.

     Никогда не забуду выражение молодого парня – сапёра в специальном удлинённом бронежилете и защитном шлеме после того, как он осмотрел лежащую на земле проржавевшую болванку. Что-то вроде виноватой улыбки промелькнуло на его лице.  «Этот снаряд прошёл канал ствола» - тихо проговорил он и чуть улыбнулся. Но в глазах его я увидел тревогу. Ржавая болванка оказалась снарядом диаметром 76 мм времён гражданской войны.

     И на этот раз всё закончилось благополучно. Снаряд осторожно погрузили в «КАМАЗ» с песком, в сопровождении милицейского эскорта отвезли в карьер где-то под Ярославлем и там взорвали. Я наблюдал это вечером по местному телевидению.

     А что было бы, если бы этот снаряд взорвался в июле 1918 года? Ещё несколько прерванных жизней ярославцев, не повинных в том, что кто-то наверху боролся за власть. Сколько ещё неразорвавшихся сюрпризов лежит в земле и ждёт своей минуты!

Кого неразорвавшийся снаряд

В живых оставил в том году жестоком…?

Навстречу мне мальчишка: быстрый взгляд,

На шарфике спортивном - надпись «ЛОКО».

Спешит на матч  и пусть себе спешит,

Безоблачная жизнь ему в награду.

Его прапрадед выжил, не убит

Тем самым невзорвавшимся снарядом.

Но сколько их во тьме, в небытии,

Не встретившихся с собственной судьбою,

Когда стреляли по своим свои,

Погубленных гражданскою войною.

Давайте помнить всех, кто с нами был,

Кто смят был той жестокою эпохой;

Раздавленный судьбой, упал без сил,

Прервал свой путь земной последним вздохом.

Не нужно поражений и побед,

                                    Себя мнить победителем – наивно.

Судьба, обереги от новых бед

Того мальчишку в шарфике спортивном.