Испанскую тетрадь нашёл на Украине. 2014 год

Испанская тетрадь Хроника

Записки русского лётчика. 1936 – 1937 гг
               Советским воинам-интернационалистам посвящаю.

1.   1936 год,  июль.

Испания, Испания
в газетах, на устах.
Испания, Испания
растерзана в боях.
Красивые названия,
далёкая страна.
Испания, Испания –
Народная война!
 Ненужное безветрие 
засело в синеве.
Мы с Тоськой в шляпах  фетровых
гуляем по Москве,
там в переулки дальние
летят гонцы-слова:
- В Испании, в Испании 
Гражданская война!
Куётся революция
в накале добела,
сердца народа бьются там
за правые дела.
Так осенью, в семнадцатом,
заря светлила  ночь…
Всем миром бы собраться нам
Испании помочь.
Мы с Тоськой оба лётчики,
не жалкие птенцы.
Характером и почерком 
мы братья  -  близнецы.
Испания! Испания!
- Готов?
- Всегда готов!
Прощай, Москва! 
В прощании не надо лишних слов.

Гудит Париж
от стен до крыш
в разврате и поту.
Стоит Париж
богат и нищ
у мира на виду.
Шикарный Лувр 
надел пурпур
бесценности картин,
а рядом Рур,
как уголь хмур,
ломает мышцы спин.
У «Сфинкса» сыт,
в вине усы,
гуляет буржуа.
Монмартр не спит,
он – бедный скит
Парижского двора.
И в смех, и в стон
Париж влюблён 
сиянием тельца.
Трущобный сонм
и тот внаём
из жадных рук дельца.
За деньги всё:
добро и зло,
и девственность души.
Не повезло?
Бросай весло
и сам себя души.
Гудит Париж  -
от солнца рыж,
в фиалках и любви.
Стоит Париж,
как франт и прыщ
у  мира на груди.

Я Париж называю медалью.
У медали есть две стороны.
Добродушно в пространство мигают
в переулках окраин огни.
Не спеша, по рабочим кварталам
побродили. Заходим в кафе.
Рядом Сена немного устало
грязь и щепки купает в волне.
Не случайность.  Не кто-то там свыше.
Всё бывает.  И стало теплей –
нас признали в рабочем Париже
за надёжных и верных друзей.
- Значит, русский? – спросил парижанин.
- О, Испания?! Ясно без слов. -
И как будто огни тех окраин
замигали в  сединах усов.

Через день ближе к свету и солнцу –
нас в Тулузе заждались уже-
двухмоторная «ласточка» бьётся
на ржаной потускневшей меже.
«От винта!»  все подарки Морфея –
самолёт забирается ввысь.
Осторожно идём к Пиренеям,
как к добыче коварная рысь.
Рвём на бреющем нитку-границу,
и «Дакота»* повысила тон.
Лишь бы с верного курса не сбиться –
Ни к чему попадать в Лиссабон.
Руки бешеной своре фашистов
португальцы обрубят – дай срок.
А пока, небо  искренне-чисто.
Ближе к цели.  А целимся впрок.
Не штормит синим кобальтом зона –
море сбоку, отличнейший ход.
Под крылом красота -  Барселона!
Всё в порядке! Продолжим поход!

2.  1936 год,  август

Радушие.
Радушие буквально вокруг.
- Немножечко душно!
- Привыкнешь, друг!
Пью рощ аромат. 
Апельсиновый сок
живительной влагой  
стучится в висок.
Наш «Форд» до Мадрида
спешит меж полей.
Война – не коррида*,
и в мыслях:  - Быстрей!
Приехать, увидеть,
что в книгах читал….
Я молод.  А Тоська
зовёт  - аксакал.
Испания спета
в стихах, строчках нот.
По этой дороге
прошёл Дон-Кихот –
Сервантес отвагой
меня напоил.
Здесь Рыцарь Печали
вёл битвы свои.
Смотрю на холмы в серо-жёлтых тонах.
Короче, природа там выглядит так:

Оливы, оливы,  коричневый жар.
К небу прибит раскалённый шар.
Небо светлее любой бирюзы –
облачка нет.
А в местах у воды
Мир благодатный,
волшебный смарагд –
каждый кусточек  уставшему рад.
Поутру росы ласкают листву,
выкуп свой вносят,
как дань торжеству….
Гойя.   О Гойя!
Пенаты твои памяти стоят
и вечной любви.

Мадрид. Пожатия рук.
Улыбки и солнце.
- О, камрад! Друг!
-Товарищи, сердце горит от ран!
Но пассаран! Но пассаран!
В горле ни стона.
Кровью за кровь.
Гроб вместо трона
Франко готовь!
- С вами, испанцы,
Люди всех стран!
Враг не пройдёт!
- Но пассаран! Но пассаран!
Пламя загара
В суровости лиц.
Пламя пожара
В блеске зарниц.
Гордое Солнце!
Гордостью пьян.
С Тоськой клянёмся:
- Но пассаран! 
- Но пассаран!

3.  1936 год, август – сентябрь

Военные будни,
суровые дни.
На чёрные кудри
седины легли.
Нам смерть открывала
могильную дверь,
но смело летала
железная твердь.
Днём в небе «ревело»
звено за звеном,
небесное тело
секлось  серебром,
И грызли моторы
Воздушную гладь….
А вечером споры –
кому отдыхать.
Мрачнели ребята:
- Война  - не курорт.
- Что делаем – свято.
- Зачем этот спор?
Пока на планете
не будет добра,
солдат не ответит -
на отдых пора.
Испанские дали
и горный гранит.
И звенья взлетали
фашистов громить.


Случился однажды
курьёз небольшой –
в разведку не каждый
стремиться с душой.
Закон дисциплины
суров и жесток:
лететь., сделать снимок
и карту сдать в срок.
Для штаба важнее –
где фронт, чёткость карт.
Разведка нужнее,
чем сбитый «Фиат»*.
Отчёта не требуй –
приказ есть приказ.
На Тоську пал жребий
лететь в прошлый раз.
Он парень горячий,
с душой огневой.
Фашист замаячил –
немедленно в бой.
В атаке активен,
за многое мстит.
У Тоськи противник,
как факел горит.
В тот раз фотосъёмка
удачной была –
всю линию фронта
машина прошла.
Ценнейшие кадры.
Разведчик спешит.
Вдруг, слева «Фиаты»,
пятнадцать машин.
На бой не нацелен.
Нет. Тоська не трус.
Для штаба был ценен
разведчика груз.
Антон стиснул зубы:
- «Идут поперёк..»
Ругнувшись не грубо,
на бреющий лёг.
Соль вязкого пота
в морщинках глазниц.
Солдаты в окопах
попадали ниц.
Лежат в раскорячку –
тот там, этот тут,
ругаются смачно,
пилота клянут.
Сердца злостью точит:
- Ты что ж паренёк!?
- Слепой что ли лётчик!?
- Иль в бой невдомёк!?
«Фиаты» цепочкой
Ложатся в пике
и «режут» по точкам,
прижатым к земле.
В душе Тоськи гадко:
- Ушёл. Не помог!
Вздохнув, на посадку
повёл самолёт.
Мы к Тоське, к машине:
- Порядок, камрад?
Не верят мужчины,
что слёзы как град.


Мы видели слёзы -
братанья  прилив  -
России берёзы
В объятьях  олив.
Содружество наций –
могучая песнь.
Мы пели о братстве
слова «Марсельез».
Летел до Севильи*
красавец «Варяг»,
мы песни любили.
Боялся их враг.
Военные будни
забот и тревог.
Нет. Мир не забудет
Испанских дорог.

. . . . .  . . . . . . . . . . . . . .

Снежинки тихо падают на землю.
Звеня  похрустывает
под ногами снег.
По улицам брожу и звукам внемлю –
природа говорит со мной как человек.
То, щипля нос, мороз звенит монетой,
то ветерок прошепчет:
-Ох, как хорошо!
То залюбуюсь елью, в снег одетой,
как девушкой накинувшей манто.
Из памяти всплывают переулки –
Москва моя! Чудесница Москва!
Сейчас ты спишь
под  бой курантов гулкий,
а с фотографий смотришь мне в глаза:
вот  Сретенка,  Арбат,
вот Кремль и площадь.
А это дом…  Сестрёнка спит давно.
А это ветер мне вихры полощет
и небо маем прыгнуло в окно.
Седины матери пожизненно священны,
и я целую их святой наказ.
Ни царь, ни бог, и ни какой священник
Любовь такую не вложили  в нас.
Рабочий ветер
в нас вложил закваску –
Советский строй  с дождём  октябрьских гроз.
Теперь испанцы дали богу встряску,
с улыбкой говоря:
- «Микаго  н”дёс!»*

. . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . .. .

Курсантский полк. Два друга на прогулке –
Антон Москвин в черёмуху залез.
А я смеюсь раскатисто и гулко –
хочу обнять богатый русский лес.
Уже втроём - на родине Антона 
у памятника Первому Петру,
который  на буланом, вместо трона,
привёл Европу к русскому утру.
Привет, привет в косыночке берёзка!
Девчонка машет ласково рукой –
невеста Тоськи и его же тёзка
улыбкой спорит с  женственной Невой.
И здесь стройны, как пальмы,  сеньориты,
их жаркий взгляд ни с чем нельзя сравнить.
Плечом к плечу стоят в жестокой битве,
Что-б  также улыбаться и любить.

Ну, вот и всё. Опять кладу в планшетку
пример свободы.
Снова в воздух, в бой.
С учетверённой силой на гашетку
я буду жать за  интер-новый  строй.

4.   1936 год   октябрь – ноябрь

Гвадалахара.
Решительный бой.
Ни шагу назад!
Мадрид за спиной.
За вылетом вылет.
День с ночью одно.
Пробоины.  Крылья –
почти решето.
Хуан сводит плечи –
механик, мой друг,
латает, как лечит.
Машина в ходу.
Жестокие муки
в морщинках лица.
Проворные руки
творят чудеса.
В глазах утомлённых :
- не пустим в Мадрид!
И снова «Орлёнок»
в атаку летит.
Свинец фалангистам
в раскрытую пасть.
До цели не близко,
но надо попасть.
Кидаю машину
в пике и в «свечу»,
Под «брюхо» и в спины
упрямо строчу.
Фонтен  из Тулузы –
крыло о  крыло….
От злости французу
аж скулы свело –
окопы в прицеле:
- Коммуну не трожь!
И прячется в щели
фашистская вошь.
Но вдруг, словно аист
с подбитым крылом,
пошёл, спотыкаясь,
объятый огнём.
- Фонтен! Неужели?
Да, смерть – не мираж.
А помнишь, как пели:
«На подвиги, марш…»?
Теперь не услышу:
«Бонжур, камарад!»
- А ты сволочь дышишь?!
Кто смерти той рад!?
Вскипевшая злоба
взвила самолёт.
И снова, и снова
строчит пулемёт –
не спетая песня
погибших в  строю
кровавою местью
допета в бою.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так нежна и свежа атмосфера,
словно дождик в ней сделал прокол –
Ибаррури с Ларго Кабальеро
к нам сегодня приехали в полк.
Не с поверкой, не с визой начальства,
просто в гости, как к старым друзьям,
загрустившим сказать: «Не печалься,
Дело правое! Но пассаран!»
Загрустивших навряд ли отыщешь –
каждый лётчик огнём закалён,
километры измерены в тыщах
в поднебесье, цветущем как лён.
Душу нежит не дождик сквозь сито,
есть нежней – Ибаррури слова:
- «Мучас грасиас!», значит – спасибо.
И ладонь от пожатий тепла.
Коммунист, что народная совесть,
прост,  правдив,  не взирая на чин. 
На виске материнская проседь
размагнитила  строгих мужчин.
И улыбка.  Какая улыбка!
Не забыть мне такую  вовек.
Ни гитара, ни певчая скрипка
не смогли бы ту ласку воспеть.
Под густыми бровями, как ночи,
по-испански цвета горячи.
Вот, такие глаза,  между прочим,
и к сердцам подбирают ключи.
Новость с правдой сплетаются мигом –
Ибаррури сказала о том,
что франкисты в боях под Мадридом,
понесли колоссальный урон.
В том и соль задушевной беседы –
полк в едином порыве привстал
и запел, от испанца до шведа,
боевой «Интернационал».

5.  1936 год.  Декабрь.

- Хуан, что с тобою?
Механик молчал.
Прикрывшись рукою
беззвучно рыдал.
По хрупкому телу
заметная дрожь…
Я к Тоське: «В чём дело?»
- Не надо. Не трожь.
Письмо из Севильи
разведчик принёс -
всех близких казнили…
Здесь трудно без слёз.
Кому хватит силы
клепать крылья встык?
Механик ждал сына, 
обоих на штык.
Отца и братишку
к стене и в расход…
- Нет. Это уж слишком.
Так им не пройдёт!»
И брови насупив,
Хуану сказал:
«Расплата наступит.
Крепись аксакал!»
Хуан не ответил,
Он месть затаил.
Ушёл на рассвете
С разведчиком в тыл,
где ветры застыли,
где жизнь на штыках,
где плачут могилы 
у дней на руках,
где вязко и жутко
кровавит туман.
Почти трое суток
Хуан пробыл там.
Услышав Севильи
скорбящий напев,
Хуан в эскадрилью
принёс боль и гнев.
В висках опалённых
сединок огонь.
Чужие шевроны
сжимала ладонь.
И жестов напрасных
Герой не просил.
Без слов было ясно,
что он отомстил.
Ни Франко, ни Дуче,
ни Гитлер-урод
не смогут замучить
свободный народ.
В словах не сфальшивлю:
Настанет тот суд!
Франкисты большие
потери несут.
Я всё обусловил.
Я клятву храню.
Фашизм приготовил
себе же петлю.
Пусть я иностранец,
Свободы гонец .
Я тоже испанец,
я тоже боец.
Боец за свободу,
и дай, Небо, сил
на верность народу,
грядущих  Россий!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Антон за окошком
Клаксоном гудит.
Проветрюсь немножко. 
Мы едем в Мадрид.

Амбре коню!* -
На всех перекрёстках
слышен дружеский тёплый привет.
Если путник прошёл далей вёрсты,
он в Мадриде найдёт соль и хлеб.
Этот город – особенный город!
Северян закружит новизна
и решёток  узорные створы,
и точёных камней белизна,
и времён поседевших творенья
на плечах площадей, меж домов….
Мне б поэта перо, вдохновенье,
я бы смог написать сто томов
о  столице испанской свободы,
где полощет кумач на ветру,
и, как женщина в первые роды,
дарит людям надежду свою.
У прохожих веселье на лицах
и решимость, и что-то ещё,
что вписать невозможно в страницы
ста томов. Остальное не в счёт.
Задохнувшись, оскал пушек Франко
Революции голос не сбил.
Вива, русиа! – так нам испанка
прокричала, в кафе пригласив.

Небольшое кафе и гитара.
Болеро захлестнуло огнём.
И «Малага», приятней нектара
в жилы брызнула солнечным днём.
Нам пришлось потрудиться на славу,
принимая вопросов дожди:
- Как Москва?
- Как там Кремль величавый?
- Коммунисты ли ваши вожди?
Про заводы, колхозы, больницы,
про учёбу, моральный устав….
Загоралось в обветренных лицах
торжество  –  и у нас будет так!
Пьём вино: золотистое, пенное -
мы с водой не мешали его*.
Молча слушали  «Малагуэнью»,
вспоминая  ракиты, село…
Люди мира сердцами похожи –
в песнях славя родные края,
говорят, что на свете дороже
нет земель, чем Отчизны земля.

6. 1937 год февраль – март

Бои под Уэска*.
Глаза у мужчин
очерчены резко
изгибом морщин.
Они не напрасно
легли меж бровей –
в боях очень часто
теряем друзей.
Зачем злые строчки
кровавят дневник?
О. Тоська! Мой Тоська
недавно погиб.
Погиб? Нет, не верю.
Он рядом. Он жив.
А ветер за дверью
куда-то  бежит…
Куда, нехороший?
Постой!. .  Не спеши.
Нет горюшка горше.
Пойми же, пойми!
Тебя попросили?
Лети дорогой!
Должна знать Россия
как умер герой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Травинки шептали
хмельным шепотком,
А мы вспоминали
наш северный дом –
Мне  Тоська про море,
а  я про Арбат…
Любитель поспорить 
за свой Ленинград,
он вспомнил метели….
И светел стал лик.
Глаза голубели,
как Финский залив….
Вздохнул виновато:
- Да, прелесть в зиме.
А снег Ленинграда
Такой,  как в Москве.
Вдруг, слышим : «Геноссен!
Товарищи! Рус!»
Здесь что-то не просто –
Австриец не трус.
- Геноссен, «Фиаты»,
Айн драйсиг машин…
Пук, пук по  зольдаты…
Зер шнеллер бежим!
Мне Тоська с налёту:
- Возьми заодно?
- Ведомым? Ну, что ты.
- Твоё ведь звено.
Ты помнишь, тогда я
С разведки бежал?
Ирония злая!
Возьми, аксакал!?
«Ромашка» Антона
в ремонте была.
- Что делать? – «Ну, Леня?!»
- Была не была!
Все три самолёта
готовы на взлёт.
Я к чеху – пилоту:
- Послушай, дружок!
Не в службу, а в дружбу,
Дай Тоське слетать.
Ему очень нужно!
Согласен? Дай пять!»
И в воздух. А воздух! –
фиалок нежней,
Сегодня он грозно
не хмурит бровей.
И если – б не  «свалки»
железных  армад,
дарил бы фиалки
всем людям подряд.
Но небо в кадрили
трясётся давно…
На хвост эскадрильи
сажаю звено.
Их тридцать. Нас трое,
а силы равны –
упорство порою
сильней сатаны.
Связать визуально
машины нельзя,
Здесь каждый буквально
стоит за себя.
С какого порога
пришло столько сил? –
Австриец второго
фашиста срубил.
И это неплохо.
Я сделал вираж.
А пули горохом 
секут фюзеляж.
На старых заплатах
потрескались швы.
У Тоськи «Фиаты»
горят  как снопы.
И вдруг, «Мессершмиты»….
Коварные псы!
Нацисты – наймиты.
На крыльях кресты.
Немецкие ассы,
«смелы»  вы  подчас.
Жаль, боезапасы
иссякли для вас.
Тут «Сокол» австрийца
на «Мессера» сел,
тараном вцепился…
И оба к Земле.
Хвалу коммунисту
Истории петь.
За мир, за Отчизну
Герой принял смерть.
Пот льётся по шее,
как струйки воды.
В глазах Пиренеи
встают на дыбы.
- Стой, Тоська! Куда ты!?
Опасность презрев,
лоб в лоб на «Фиата»,
на верную смерть.
Но очередь – жало
проткнула крыло…
Машину устало
к земле повело.
Секунды – мгновенье –
длиннее минут…
В лазурном кипении
висит парашют.
Кругами, как птица
над сирым птенцом,
летаю.  А фрицы
всё прут на рожон.
Один поплатился –
- Не тронь, сукин сын!
Антон приземлился.
Я в небо вновь взмыл.
Бензина  пол капли
и  лента пуста.
Но гнев не иссякнет –
шептали уста,
Рванулся в атаку –
мой штык – самолёт.
Бегут!  Я заплакал…
Кто горд, тот поймёт.
Не надо догадок -
хоть ранен и квёл,
до интербригады
«Орлёнка» довёл.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

Сел  в  «объятия»  Интербригады
и, как муха, попал в кислый квас –
нет бензина…  Но лётчику рады –
пехотинцы молились за нас.
Видя бой на неравных и жаркий,
мной довольны – аж рёбра трещат.
Тут по-нашенски кто-то как гаркнет:
- Хлопци, это ж не дило…. Назад!
Дайте ж мне подобраться до хлопца… -
И улыбку не прячет в усы.
Так я встретил ещё добровольца
из советской бескрайней Руси.
Первым делом спросил про Антона,
Не слыхал ли?
- Антон? Не слыхал.
В общем, я с моряком из Херсона
в разговорах ту ночь коротал.

Матэ Залка, в Испании Лукач.
Генерал. Гордой Венгрии сын.
Не могу пропустить  этот случай –
Где и как познакомился с ним.
На КП ближе к зорьке добрался,
Там и встретил меня генерал.
Свет зари алой кровью плевался –
Я о Тоськиной смерти узнал.
Лукач хмурил кустистые брови:
- Наш разведчик привёл языка,
И фашист рассказал…
Это горе
Кровью вписано в боль дневника.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

От грома разрывов
очнулся Антон.
Шар солнца пугливо
катился под склон.
Хлестала из раны
Кровь цвета рубин.
Минорные гаммы
плела гарь  и дым.
Широкое поле
нейтральной межи
от ноющей боли
паскудно кружит,
и в черепе грохот….
Где Север? Где Юг?
Кричат из окопов.
Кто? Враг или друг?
Пополз наудачу.
Те машут флажком.
Кумач ли? Кумач ли?
Свои. Доползём.
Толкает упрямо
свой шлем, как фаркоп,
не зная, что прямо
к фашистам в окоп.
А те машут флагом,
одетым на штык…
Не видит бедняга,
что флаг тот фальшив.
Кто крикнет Антону:
-Опасно, назад!?
Лишь солнце со стоном
рыдало в закат.
Когда из засады
рой псов налетел,
зубами с досады
Антон заскрипел,
и пули нагана,
их мало до слёз,
пустил во врага он
и встал во весь рост.
По-русски красивый –
славянских  начал,
он, что было силы
врагам закричал:
- Свободу хвалю я,
а ваш кончен срок!
Последнюю пулю
направил в висок.
Пурпурной косою
день срезал закат.
Он Тоську с собою
унёс в Ленинград.

…………………………………………………….

Не бригада, а сборная мира,
Языков половодье, а общий один –
про свободу поющая лира
родилась в нём и выросла с ним.
Командиром всей Интербригады
был отважный венгерский  боец -
Лукач, с нами сметая  преграды,
шел, как лидер, как брат и отец.
Тюрьмы душу поэта не смяли –
Коммунист  - первым шёл в ратный бой,
а словами вскрывал людям дали, 
приближая тот час роковой
для погрязшего в тьму капитала….
Матэ Залка! Любимец бойцов!
Ты погиб, но глядишь с пьедестала
вечной памяти – яркой без слов!
Как погиб? Запишу той же кровью
В эту летопись или дневник….
Будет день – мир наш вспомнит с любовью
тех, кто сердцем отважным не сник.

……………………………………………….

Представьте картину:
зной давит виски,
франкисты долину
зажали в тиски.
У горной подошвы
незримой чертой
нейтральная площадь –
рубеж  огневой.
«Зелёные»* рады –
«палят» снизу вверх
по Интербригаде
из крупповских «Берт».
Снаряд за снарядом,
Не пылью в лицо,
по смелым отрядам
суровых бойцов.
Прицел на дорогу,
точнейший прицел,
Съедает подмогу
жестокий обстрел.
Дорога – аорта.
Дорога в крови.
Какого же чёрта
Не плачет гранит?!
А ночью…. Вот, диво!
Буквально за час
дорогу красиво 
укрыли от глаз
щиты из циновок.
Мыслишка хитра.
И  снова, и снова
с утра до утра:
патроны, снаряды,
связные спешат.
В снабженьи  порядок -
слепым стал снаряд.
Стоим с генералом,
пьём гор красоту:
Гранитные скалы
в туманном бреду.
А рядом машины:
два «Форда», «Пикап»
и  солнце на шинах,
что глянца накат.
По-дружески стукнув
меня по плечу,
я принял за шутку:
- Садись, прокачу.  –
Но Лукач не шутит.
- Поедем-ка в штаб.
Там дела до жути.
Без нас не решат»
Он в первой машине,
а я во второй.
Летим под вершиной
дорогой крутой.
Мелькают циновки,
разрывы редки.
Не зря на уловки
хитры мужики.
Фашистам не видно
машин лёгкий бег.
А в сердце обида –
какой человек
погиб, не услышав
дочуркин  привет!
У Тоськи малышке
и года то нет.
Рассеялись мысли
внезапным толчком –
как пушечный выстрел,
как в ясный день гром:
- Беда! Вновь страданье.
Будь проклят тот путь!
Прямым попаданием
болванкою в грудь
комбригу.
- Комбригу?!
Нет, Лукач!  - Ты жив?!
Ни стона, ни крику,
как мёртвый лежит.
- Быстрее, быстрее
В Мадрид, в лазарет!
Но взгляд всё тускнеет…
У смерти слёз нет.
Венгерские скрипки
поют про печаль.
Века, сохраните
Героя Печать!
Испания, свято
храни ту любовь
и сердце солдата,
отдавшего кровь
Земле за свободу,
что б с новой зарёй
ты шла на работу….
Как  в праведный бой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

От читателя. 1966 год, март.

В миру опять агрессоры
Кровавят шар земной.
Теперь уже не «Мессеры»
Висят над головой.
Те получили полностью
За грязные дела.
Остановитесь,  полчища!
Так требует Земля.
Вьетнам сродни Испании
В борьбе, и быть тому.
Дневник не дописали там.
Допишут. Есть кому.
Тверды в своём решении
За правое бойцы.
Мы – храбрых поколение,
Мы будем, как отцы.
Нести знамёна красные –
Единства наций цвет!
Свободой – солнцем ясным
Планеты шар согрет.
С седыми ветеранами
Придут и друг, и брат
За правоту Вьетнама
В ряды Интербригад!

Март. 1966 год  А.Камратов
Редакция 31.05.2014 года





.