Глава 40

Мы жить привыкли беззаботно.

Но вот однажды грянет гром,

И всё решит бесповоротно

Один лишь случай, и потом

Наш быт налаженный и гладкий,

Наш мир – весь в гимнах медных труб,

Мы сменим враз на злой и гадкий

Тюремный подневольный труд.

Живи, читатель, развлекайся

Среди весёлой кутерьмы.

Но никогда не зарекайся

Ни от сумы, ни от тюрьмы!

Чтоб не скользить по острым скалам,

А поступать наверняка,

Я сам живу  по тем лекалам –

Меня Бог миловал пока.

Жаль, о Сергее так не скажешь,

Ему с судьбой не повезло,

Его помоями и сажей

Прилюдно выпачкало зло.

Но время шло, тянулись годы,

Те, что сидел Сергей зазря.

И всё ж настал он – миг свободы,

Взошла румяная заря!

Отбыл он полный срок острожный

(Как говорится – от и до) –

Подложный, ложный и безбожный,

И без надежды на УДО.

Собрав в котомку скарб убогий,

Он вышел из ворот тюрьмы

И шёл по краешку дороги…

Пойдём, читатель, с ним и мы.

«А я откинулся*, я только что с кичмана*.

Ах, тётя, тётенька, продайте мне билет!

Один билет, всего один, из Магадана.

Ведь я мечтал об этом много, много лет!

Я улечу из Магадана сразу в Питер,

Ведь там живёт ещё и ждёт меня друган.

А может, вы со мною тоже полетите?

На что вам сдался этот чёртов Магадан?»

_________

*откинуться (жарг.) - освободиться

*кичман, кича – тюрьма, зона

Блатную песню напевая,

Сергей смеялся, глядя вдаль,

И, горизонт обозревая,

Он видел каждую деталь.

Вокруг, куда хватало взора,

Белели чистые снега,

До лета скрывшие озёра,

Болота, речек берега.

Путь предстоял ему неблизкий:

Пройдя сквозь хилый, редкий лес,

Где ели, словно обелиски

Стремились кверху, в синь небес,

Добраться как-то до посёлка,

Купить, конечно,  чемодан

И на попутке по просёлку

Уехать в город – в Магадан.

А после с честью и почётом,

В компашке урок и воров

Легко добраться самолётом

В Москву, и поездом – в Ковров.

Обиду время не излечит.

Когда закончится полёт,

Он предвкушал с Мариной встречу,

И месть холодную, как лёд.

Пока же он по тропке топал

И не устал ещё почти;

Передвиженье автостопом

Здесь было явно не в чести.

Пройдя, по времени – прилично,

Сергей в густой подлесок влез.

И в настроении отличном

Под нос мурлыкал полонез.

Но тут рычание услышал

И не успел сказать «ахти!»,

Как вдруг медведь из чащи вышел

И встал у парня на пути.

Шатун не ринулся в атаку, 
А лишь поднялся на дыбы,
По-человечьи лез он в драку. 
Сергей, уйдешь ли от судьбы?!
Нет, не уйдешь, но хватит духу,
Медведю шапку бросив в пасть,
Ножом хлестнуть ему по брюху

И мишке под ноги упасть. 

Так, слышал он, что зверя можно

Перехитрить и победить.

Но без ножа медведя сложно

Свалить, тем более убить.

И всё ж за шапку он схватился…
Но грянул выстрел; зверь упал, 
Клубком махровым покатился
И в мелком ельнике пропал.

А из подлеска, бодр и весел,

К Сергею  вышел древний дед

(Ружьё он за спину повесил),

В тулуп заштопанный одет.

– Здорово, што ли, человече!

Ну, ты храбрец, мужик, – герой.

Нет, я б и то струхнул при встрече

С такой косматою горой.

Пошто по лесу-то плутаешь?

Ишшо хранит тебя твой бог.

Ты, можа, от людей лытаешь,

Но от ведьмедя б не убёг.

Да, благо, был я недалече.

А то пришлось бы ставить свечи

За упокой твоей души.

Ну, ты дыши давай, дыши…

Сергей, опомнился немножко;

Он всё ж и впрямь едва дышал.

На старика смотрел сторожко,

И только взглядом вопрошал:

«Откуда же ты взялся, старый?

Как принял ты беды сигнал?

Где те чудесные радары?

Неужто Бог тебя послал?»

– Мне птичка утром прокричала,

Что ты выходишь из тюрьмы.

Пойдём ко мне домой сначала,

В посёлок двинем завтра мы…

Сергей противился немного

И дал себя уговорить.

И вот уже их путь-дорога

Вилась, как Ариадны нить.

Пошли теперь вдвоём сквозь ельник;

Сергея вёл старик-отшельник;

Была дорога нелегка.

Но одолели. И в ложбине,

Как ледокол на белой льдине,

Вдруг зачернел издалека

Лабаз иль домик лесника.

«Когда нам холодно – друг к другу

Мы жмёмся, проклиная вьюгу,

Кидаясь гроздьями соплей.

А вместе нам уже теплей!

Так дом, стоящий одиноко

Среди снегов на Колыме,

Дымящий в небо, жалко мне:

Ему сквозит с любого бока.

И жалок град из тех домов,

Что встал на Севере далёком;

Глазами удивлённых окон

Он смотрит вдаль поверх дымов,

Дрожит на холоде весь век:

Не догадался человек

Его дома прижать друг к другу,
Чтоб пережить мороз и вьюгу», –

Сергею вспомнился стишок

С листка, погрызенного мышкой;

Уже выветривался шок

От «нежной» встречи с бурым мишкой. –

«Получасовня, полускит,

Обитель жизни одинокой,

Он то ли дремлет, то ли спит,

Мечтой овеянный высокой.

Я сам такой, как этот дом,

Живу один – но жизнь ли это?

Листаю жизни толстый том,

Считая дни зимы и лета», –

Так думал, идучи, Сергей, –

«Прийти бы только поскорей!»

Пришли. Вблизи домишко ветхий 

Казался вовсе нежилым.

В окно стучались ёлок ветки,

Дверь заперта колом гнилым.

Но сзади, крытый мшистой дранью,

Пристроен двор, и из него

Вдруг раздалось глухое ржанье –

Никак живое существо!

– Каурка там… узнала деда!

Ушёл я утром без неё…

Сердита… требует обеда,

А сено – сущее гнильё.

В посёлок надо-ть… съездим вместе?

Овса там, мучки прикупить…

Ты осмотрись пока на месте.

Пойду Каурке дам попить.

Старик ушёл. Сергей без дела

Стоять остался у крыльца.

Ворона, глядь, на сук присела,

Скосила глаз на молодца;

Как будто спрашивала: «Кто ты?

Зачем пришёл со стариком?

Надеюсь, нет в тебе охоты

Меня ударить кулаком?»

Сергей в ответ: «Я не задира,

Не жди, что я ударю в бок.

Ты, верно, ждёшь кусочка сыра?

Увы, Каркуша, – я не Бог».

Ворона каркнула сердито,

Взлетев повыше на сучок,

Оттуда крикнула: «Иди ты... 

Иди ты на фиг, мужичок!»