«Дым Парижа»

 
      О любви принято говорить, когда тропа жизни вьётся между цифрами пятнадцать и тридцать. А если человеку за пятьдесят и он начинает рассуждать о любви, то выглядит это несколько странно и смешно. Впрочем, смешно лишь до тех пор, пока круглая дата не накатится на вас самих всем своим весом, словно асфальтовый каток, и странно до той минуты, пока ураган любви не ворвётся в ваше сердце, и вы начнёте переоценивать прожитое. В этом возрасте уже есть что терять и жизнь не кажется такой бесконечной, как в двадцать лет, и боль и радость воспринимаются значимо, выпукло, осознанно, а потому тоньше и острее.
     Зима пришла, как всегда, неожиданно… Котельная, в которой я работал инженером, лихорадочно готовилась к пуску и безнадёжно опаздывала: стояли котлы, не хватало операторов. Наконец кадры набрали, утвердили смены и в том списке появились две новенькие девушки. Они сидели в промёрзшем зале и курили. Я не люблю, когда женщины курят, может, это и привлекло к ним мой взгляд. «Что, девочки, дымом греетесь?» – спросил я. Одна из них, стройная большеглазая, кивнула и улыбнулась. «А в ней что-то есть особое» - отметил я про себя, проходя мимо.
     Второй раз я обратил на неё внимание, когда гигантская машина теплоснабжения уже ожила: в топках гудело пламя, самописцы чертили свои синусоиды и насосы, надрываясь, гнали тепло по стальным артериям.
     У операторов был свой стол, за которым они сидели и заносили в журналы показания приборов, а наш стол «КИПовцев»[1] стоял у окна, в противоположном конце зала. Я поймал себя на том, что смотрю на неё и мысленно определяю её рост, телосложение и возраст. Она читала книгу и курила.
     Простое, милое, круглое личико, вьющиеся каштановые волосы и ничего такого, что побудило бы воскликнуть: «Мадам, вы прекрасны!» - более того, мне не понравилось, что она курит. Впрочем, какая разница – не мне же с нею целоваться.
     По долгу службы, мы были теперь знакомы, встречались мимоходом в сменах, обменивались приветствиями и ничего не значащими фразами. Что же касается других сведений,  интересовавших меня, то я получил их незамедлительно, стоило лишь завести разговор с одной из её сменщиц: ей тридцать пять лет, разведенная, имеет дочь, живёт одна и ещё много всякого прочего, что и знать-то каждому не обязательно.
     И вдруг она исчезла. Прошла неделя, но эта голубоглазая девушка не появлялась в котельной. Я ходил на работу, осознавая, что мне здесь явно чего-то не хватает, какой-то очень важный элемент выпал из основания жизни. Подошёл к женщине, стоявшей вместо неё в смене. «Марина на больничном» - ответила та на мой вопрос, а я подумал и удивился, - зачем это я вдруг о ней спросил?
     Следующий раз я встретился с ней совершенно неожиданно, в автобусе, по дороге на работу, оказалось, что мы ездим одним и тем же маршрутом. Было стандартное, скучное зимнее утро, с красным обветренным рассветом, с мелким, колючим снежком. Она вошла в салон весёлая и светлая, сбросила заснеженный капюшон, сверкнув новой причёской, заметив меня, встала рядом. Впервые мы увидели друг друга не в рабочих халатах, не с лицами, озабоченными производственными вопросами, а в нормальной, непринуждённой обстановке – красиво одетыми, пахнущими духами, в хорошем настроении. Она была прекрасна! Я смотрел на Марину, пытаясь отыскать в её чертах хотя бы один, маленький элемент чего-то необычного и не находил такого. Всё в ней было слишком простым, но эти волосы хотелось гладит рукой, в эти глаза хотелось смотреть, а губы целовать, и каждый штрих её лица удачно сочетался с другим, в целом дополняя друг друга.
      Так, если мы возьмём в отдельности соль, уксус, перец, горчицу и начнём пробовать их на вкус, то вряд ли нам это понравится, но стоит лишь смешать их в определённой пропорции, добавив, скажем, масло с томатом, и получится такая вкуснятина!
      Ей нравилось, что я близко и внимательно рассматриваю её, и она улыбалась. Мы о чём-то заговорили, и я почувствовал, как где-то внутри меня нарушилась прежняя стройность покоя, словно старый, застоявшийся маховик, вдруг тяжело провернулся и застучал, набирая обороты. Жизнь будто повернулась другой стороной, ещё не выгоревшей в своей обыденности, не замызганной, не залапанной ложью и грубостью, не испорченной монотонностью и однообразием повседневности. Откуда-то повеял свежий ветер, неся странные запахи, наполняя грудь ощущением лёгкости и эйфории, серый зимний пейзаж обретал краски. В юности я писал стихи, и теперь строчки легко сложились в рифмы. Я понял, что это о ней.
Твои глаза, как синий лёд,
А губы алые, как пламя.
Моя любовь к тебе живёт
Между огнём и между льдами.
И весь характер твой таков,
Что я в любви покой не знаю-
То замерзаю среди льдов,
То в жарком пламени сгораю.
     «Неужели влюбился? – удивился я, - В моём-то возрасте? При полном семейном благополучии? Это же глупо и нелепо!»
- Что-то случилось? – спросила дома жена.
- Нет, всё в порядке.
- А почему молчишь?
- Я думаю.
- О чём?
- О том, что говорить.
     Я думал, что ничего страшного не произошло, что я человек взрослый, имеющий определённый опыт, и у меня хватит сил и терпения побороть странный порыв. Мало ли красивых людей встречаем мы каждый день, мало ли кто нам нравится, но есть же определённые рамки и правила. И это пройдёт, как лёгкий насморк. Однако, это не проходило, и я уже не мог не зайти хотя бы раз в котельную, зная, что сегодня её смена. Я присаживался у стола, возле окна, и наблюдал за ней издали.
     Как-то раз она сама подошла ко мне и села напротив. У неё был старенький магнитофон и куча кассет. Под его хриплые мелодии начались наши беседы, и это стало постоянным. Марина приходила, завидев меня, и закуривала свою «Яву». Лёгкие пряди дыма тянулись ко мне, сплетаясь в тонкую нить, и мне казалось, что эта нить связывает нас невидимо, но прочно. Мы говорили часами, и я знал о ней всё, как мне казалось.
     Марина жила в «Париже», так называется в нашем городе одно из мест, где стоит семейное общежитие, построенное в своё время, как гостиница, на краю пустыря и брошенное всеми службами и ведомствами. На первом этаже этого здания находилось кафе под названием «Маленький Париж».
     Она часто начинала какой-нибудь рассказ со слов:
- У нас в Париже…
- Да неужели? – подхватывал я.
- Да, да! – смеялась она – У нас всё, как в Париже, только  дома пониже и асфальт пожиже. Когда она закуривала, я шутил:
- Над нами снова дым Парижа
- Как дела в Париже? – спрашивал я её при встрече. Париж жил бурно и я удивлялся, как это можно жить среди алкоголиков и наркоманов, оставаясь самим собой.
     Марина оказалась интересной собеседницей, хотя и была младше меня на пятнадцать лет. Жизнь пообкатала её, как волна песок. Те, кого любила она, оказывались не теми, за кого она их принимала и получалось, что никто не любил её искренне и по-настоящему. Чувство любви и нежности годами копилось в ней и лучилось наружу, как свет сквозь закрытые ставни. Я грелся в его лучах, рядом с ней было хорошо и спокойно. Я не знал на сколько выросло моё душевное чувство, но был уверен, что оно мне подвластно, что я могу держать себя в рамках и управлять им. Равновесие нарушилось внезапно.
     Пришла весна и на планёрках заговорили о закрытии отопительного сезона, а Марина сказала, что сразу же увольняется. Согласно графика дежурств, в моём распоряжении оставалось всего несколько встреч. Это открытие повергло меня в шок.  Только теперь я понял, насколько сильно люблю её, не видеть её, не слышать её голос, это звучало, как приговор.
      Вечером, пока ещё не пришла ночная смена, я остался с ней. День сгорел и мы сидели вдвоём за её столом в голубоватом полумраке неоновых ламп, лёгкая паутина дыма связывала нас. Я взял её ладонь в свои руки, она была мягкая и тёплая, как лапка котёнка, и сказал ей всё, чего не должен был говорить, но это нисколько не удивило её, своим внутренним женским чувством она давно догадалась о том. Это был удивительный вечер. Уходя, я целовал её сладкие губы, пахнущие дымом сигарет.
     Но покоя в душе не наступило. Любовь, как наркотик – стоит раз попробовать и невозможно остановиться. Я искал причину своей влюблённости и не находил её, я хотел оправдать свои поступки и не мог. Кому можно было рассказать то, о чём говорить нельзя, кому задать вопрос, на который нет ответа? «Ты совершаешь преступление! – говорил мне внутренний голос, - ты обманываешь всех: её, жену, самого себя и Бога».  «Не прелюбодействуй! – всплыло в памяти .
     В воскресенье, проходя мимо церкви, я зашёл в её раскрытые двери. Было безлюдно, пахло воском и ладаном. Я взял свечу, встал под куполом и задумался. Что может просить человек у Бога, если у него есть всё: дом, красивая жена, взрослые дети, в чём он может обвинить ту, которая ни в чём не виновата? Губы сказали сами:
- Благодарю тебя, Господи, за то, что она мне встретилась и прости её, если в этом есть грех.
      Два выходных между её сменами тянулись бесконечно. Стихи писались легко.
Я не видел тебя два дня,
Бесконечных два дня и две ночи;
Словно вечность прошла сквозь меня,
Мне казались века короче.
Мне казалось, что умер я сам,
Среди древних эпох распылённый,
А мой прах разметал ураган
На губах твоих пеплом солёным.
     Когда я смотрел в топку котла на бушующее пламя, мне казалось, что я заглядываю внутрь себя. Чувства искали выход, адреналин требовал действий. Я успокаивал себя тем, что ещё ничего серьёзного не сказано и не предпринято, что мой грех, это лишь половина греха. Ну, подумаешь, встречаемся  на работе, не в квартире же; ну, пьём вместе чай, но не вино же; ну, целовались, но не в постели же. Я старался удерживать ситуацию в старых рамках, под трезвым контролем и чувствовал, что запутался. Моё жизненное пространство как бы разделилось на два независимых острова. Один из них, весь изученный и исхоженный, был мил и дорог сердцу своей надёжностью, стабильностью, обжитостью; другой манил своей неизвестностью, новизной, непредсказуемостью. Моя левая нога стояла на одном островке, правая – на другом, а подо мной была бездна.
      Где та соломинка, за которую можно ухватиться, чтобы удержать равновесие?
      Как ни странно, такой соломинкой оказалась жена. Опасаясь быть уличённым в предательстве и чтобы не вызвать подозрение у супруги, вольно или невольно, но я стал больше уделять ей внимания, отдавая избыток тепла и любви.
- Ты стал другим, - говорила она.
- А каким я был раньше?
- А раньше ты был другим…
     Добрая и чуткая по натуре, она отзывалась взаимностью на нежность и ласку, становясь всё более любимой и желанной. Та волна чувств, что прошла сквозь меня, докатилась и до неё, поднимая её на своём гребне всё выше и выше, пока, наконец, не поставила вровень с Мариной. Чаши  уравновесились, но легче от этого не стало. Моё сознание раздваивалось: рядом с Мариной я думал о жене, а возле неё мечтал о Марине. Душа разрывалась на две половинки и когда они соприкасались, было нестерпимо больно.
      Теорема требовала решения, банальная теорема о любовном треугольнике, но какие бы формулы я не подставлял, уравнение не имело решения.
      Хорошо, что Марина не говорила ни «нет», ни «да». Скажи она «нет» и это стало бы страшной катастрофой для меня, скажи «да» и все минусы в уравнении сменятся на плюсы, и кто знает, каков был бы ответ.
      Я пытался найти в ней недостатки, но чем больше их находил, тем сильнее она мне нравилась. Если вы любите своего избранника, какая разница, какой он: толстый, лысый, хромой или рябой, какое значение имеют его дефекты, если вы его любите?  Конечно, внешность играет свою роль, но только тогда, когда одна душа запросит другую душу, рождается настоящая любовь. Я не просил от неё ничего взамен, не строил каких-либо планов обольщения, даже в мыслях не мог подумать о ней плохо, я просто любил её всю целиком такой, какой она есть, со всеми её слабостями и достоинствами.
      Переступить порог запретного легко, гораздо труднее выстоять. Да, за мной было право выбора, но если вам предложат выколоть глаз, какой вы предпочтёте: левый или правый?  Выкладывая доводы то на одну, то на другую чашу, я взвешивал реальность.
      «Что можешь дать ей ты? – спрашивал я себя, - будь ты молод, красив и свободен, ты бы мог составить ей хорошую пару. Будь ты богат и состоятелен, ты бы мог оказать помощь, но что можешь дать ей ты, кроме своих неуклонных поцелуев? Или ты просто в угоду своей слабости, хочешь разрушить семью, свой мир, всё то, к чему всю жизнь стремился, что так долго и тщательно создавал? Чем провинилась перед тобой твоя жена, родившая тебе детей, ни разу тебя не предавшая, разделившая с тобой все твои беды и радости? В любви нельзя быть эгоистом, нельзя строить своё счастье, сжигая счастье других, надо уметь жертвовать, а жертвовать можно только самим собой».
      Так я пришёл к выводу, что решение всех проблем лежит внутри меня. Рецепт от недуга был прост: не встречать и не видеть её. Это требовало усилия над собой, и я его сделал, как то же самое делает самоубийца, переваливаясь через перила моста.
      В тот день, оставшись с Мариной на два часа, когда дневной персонал ушёл, закончив свою работу, а ночные сменщицы ещё не появились, я твёрдо решил, что сегодняшний вечер последний.
      Под гул моторов мне казалось, что это некий суперсамолёт уносит нас всё дальше и дальше от реального мира. Вдруг вспомнилось откуда-то: для самолёта есть условная точка возврата, преодолев которую, у него не хватает топлива вернуться назад. А насколько далеко зашёл я, не слишком ли поздно? То, о чём я сказал ей в тот вечер, нисколько её не удивило, она просчитала всё это гораздо раньше меня. Я держал ладонь Марины в своих руках, холодную и твёрдую, стекло. Она тихонько её высвободила.
      Через два дня котельную отключили, как раз в её смену. Сначала я не хотел показываться ей на глаза, но затем решил, что теперь уже всё равно. Непривычная тишина стояла в машинном зале: молчали насосы, затихли моторы, замерли стрелки на циферблатах, казалось – остановилось само время. Весь день мы просидели за её столом, не глядя друг на друга, и молчали. Только раз она  спросила:
- Почему молчим?
- Потому, что люди ещё не придумали слова, которые нужно говорить сегодня, - ответил я.
     Она много курила, но дым сигареты не льнул ко мне, а поднимался вверх и тихо таял. «Улетает дым Парижа, рвутся последние паутинки между нами», - подумалось мне.
     Уходя, я коснулся её плеч:
- Прощай, Марина. Спасибо, что ты была!
- Прощай, - ответила она так радостно, словно я открыл перед ней запертую дверь.
     Время лечит. Половинки срастались. В небе медленно гасла радуга, жизнь входила в привычное русло, становясь обыденной и серой. Прошлое размывалось, образ Марины постепенно терялся в наслоениях житейского ила, лишь иногда, когда рядом кто-то курил и дым тянул ко мне свои синие паутинки, мне казалось, что это конец той нити, что прежде связывала нас, а, может, начало. Но я уже владел собой, обретая прежнюю уверенность и хладнокровие, и только во сне всё ещё был бессилен изменить ситуацию, и утром писал в блокнот:
А ты опять пришла ко мне во сне,
Наперекор моим желаньям,
И горький дым воспоминанья
Терзал и реза душу мне.
И, плача, спорил я с тобой,
Прося свободу и покой.
                                                       P.S.
     Мир тесен, а уж тем более наш город.
     Однажды я встретил её. Марина шла по противоположной стороне улицы мне навстречу, ветер полоскал её кудри. Она смотрела в мою сторону, или так мне казалось, или просто мне этого хотелось. Словно порыв вихря ударил в грудь, я задохнулся и закрыл глаза, чтобы перевести дух, а когда открыл их, она уже растворилась в пёстрой толпе, и только сердце билось, как после долгого бега. «Что, ты всё ещё помнишь её?» - ехидно спросил я его, и оно виновато заныло…

 
 

[1] КИП – контрольно-измерительные приборы