Сделка

     
 
     Наверное, уже была полночь, точно этого сказать он не мог, поскольку у него не было часов. Когда он покидал свою комнату в коммуналке и в последний раз обвёл её взглядом, на стене, на электронном квадрате часов, светилась цифра двадцать три. Потом он вышел во двор и по ночным улицам спящего города, спотыкаясь на неровностях раздолбанного асфальта, неспеша направился в сторону реки. Теперь он уже шагал по мосту, взбираясь всё выше и выше на его горбатую бетонную спину. Цель была близка.
     Если уж говорить абсолютно точно, то мысль о том, чтобы покончить с жизнью, с этой лживой, грязной, продажной девкой, пришла ему в голову не сегодня, она и раньше посещала его неоднократно в дни творческих неудач, любовных измен и глубоких душевных обид, но всякий раз он отделывался стихами на эту тему, анекдотами и философскими рассуждениями в своём дневнике.
      Три дня тому назад его покинула жена, так и не родившая ему ребёнка, ушла от безденежья, от безнадёжности дождаться чего-то лучшего, от невозможности переубедить своего мужа. Ах, какие страшные слова  она бросала ему в лицо: бездарь, неудачник, писарчук, шизофреник…
      Глотая слёзы, она орала на всю коммуналку: «Чем писать всякие банальные глупости, ты бы лучше взял метлу да поработал дворником, и людям была бы польза и в дом копейка. Ты понимаешь, что у нас жрать нечего? А ты вместо того, чтобы купить буханку хлеба, тащишь пачку писчей бумаги, вместо того, чтобы ласкать жену в постели, до трёх часов ночи долбишь, как дятел, пишущую машинку. Кому они нужны твои стихи и рассказы? Что ты хочешь написать? «Войну и мир»? Ещё одно «Бородино»? Милый мой, всё это уже давно есть, всё уже сказано! Ты копаешься в куче словесного дерьма в надежде найти там золотую ложку. Да будь ты проклят со своей литературой!»
     И она ушла, так же, как ушли от него две предыдущие жены, подарившие ему в сумме двух сыновей. Её уход и послужил отправной точкой для мысли о суициде. Нет, он не жалел о том, что она ушла, не обижался на её, в общем-то, правильные слова. Обидно было то, что она не понимала его, как не понимали и те две жены, что были до неё, как не понимает его никто в этом мире.
     И это чувство всеобщего непонимания, одиночества, обиды на всех и всё, и чёткое осознание того, что он не в силах изменить что-либо и дали свой результат.  
      Три дня он пил в одиночку, затаившись в своей коморке, зализывая раны, выходя на улицу только поздно вечером, чтобы купить новую партию бутылок. Он выжидал чего-то, вынашивая в себе свой чёрный замысел, как вынашивает до срока детёныша самка. И вот сегодня всё сошлось в одну точку, всё как-то разом кончилось: еда, деньги, водка, сигареты, отключили телефон за неуплату. Он хотел было что-то написать, но в пишущей машинке заклинила каретка, а в «Паркере» не было чернил, и он воспринял это, как знак свыше, как команду «пошёл!» Клиент созрел. Он побрился, сменил бельё, закрыл комнату на ключ и шагнул в темноту.
      Августовская ночь выдалась прохладной. Пока он шёл по тёмным, безлюдным улицам города, это ощущалось не так, но здесь, на гребне моста гулял свежий ветерок, и в тонкой джинсовой куртке было не очень уютно. Тяжёлые тучи, словно бетонными плитами укрыли небо, впереди, на чёрном горизонте, сверкали молнии, это где-то далеко-далеко в степи бушевала гроза, и он двигался навстречу синим всполохам. Позади него медленно удалялся город, отодвигаясь в темноту, его огни, словно тысячи глаз, холодно и безразлично смотрели вслед уходящему человеку. Почему он пришёл именно на мост? Да потому, что не желал ни стреляться, ни вешаться, ни резаться, потому что не хотел загадить свою квартиру, причинить людям массу хлопот и неудобств; чтобы не ходили смотреть на его труп, как на музейный экспонат; чтобы не ковырялся в его ливере патологоанатом; чтобы не врали над гробом друзья, как они его любили и уважали; чтобы не подрывались знакомые литераторы, описывая, как он был талантлив и не понят, чтобы не голосило фальцетом трио его жён, в надежде получить часть мизерного наследства. Он просто  хотел уйти из жизни, как уходят с вечеринки, тихо, по-английски – не прощаясь. Сейчас он упадёт с тридцати метровой высоты моста, течение подхватит его тело и прибьет где-нибудь на дне, в камышах, вода растворит плоть и речные твари поделят его между собой.
     Вот и всё!
     Он поднялся почти на верхнюю точку пролёта. Здесь производился ремонт перил моста, часть из них была уже заменена, другие находились в стадии демонтажа, открытые участки огораживала металлическая сетка. Пройдя ещё немного, в том месте, где снизу торчала стрела плавучего крана, он увидел небольшой, но совершенно не огражденный проём. «Вот и славно, – подумалось ему, - не надо влезать на перила, даже прыгать не надо, достаточно просто наклониться». Он заглянул в чёрную бездну: воды не было видно, снизу лёгким дымком клубился туман,  и от этого казалось, что мост висит в некоем эфирном пространстве, соединяя берега Жизни и Смерти над вечной Летой. Он уже было собрался сгруппироваться, чтобы поставить последнюю точку, но, тут присмотревшись, увидел, что внизу, в проломе, во все стороны торчат длинные, скрюченные куски проволоки и прутки арматуры. «Как хорошо, что я это заметил, а то бы пришлось висеть на металлических крючьях до утра, глупо и нелепо, как засушенному жуку в коллекции насекомых. То-то бы порадовались завтра газетчики, репортёры новостей – как же, такое великое событие, неудачная попытка самоубийства. Ну почему мне так жестоко не везёт во всём, даже в смерти».
     Эта полоса неудач тянулась от самого Нового года, может быть, потому, что год был високосный  или оттого, что так уж написано в книге судеб. Его работы, посланные на всероссийский конкурс, сгинули где-то в пучине почтовых ведомств; на областной турнир поэтов, посвящённой годовщине Пушкина, его забыли пригласить; ни один из рассказов, отправленных в ряд журналов, не был напечатан, в добавок ко всему, на своём творческом вечере, в союзе писателей, он получил полный разгром и весьма не лестные отзывы соратников по перу, а на днях перессорился с редактором газеты, в которой регулярно печатался, из-за того, что тот отказался платить гонорар. Дважды он ездил в Москву, в разные издательства, предлагая им своё творчество, но везде получил вежливый отказ. С ним говорили, как с маленьким мальчиком: «Видите ли, Феликс, Вы, безусловно, талантливы, и пишите Вы хорошо, но ваши произведения не имеют коммерческой ценности. Издательство не может рисковать: сейчас другие времена и ваша продукция не будет востребована читателем».
     Продукция! Коммерция! Какие высокие слова. Как это можно искусство оценить в долларах, тончайшую энергетику мысли, вибрацию души, полёт чувств и эмоций? Какое кощунство, какой дибилизм приклеить ценник на лоб Джаконде! Читал он эту коммерческую продукцию, веяние нового времени – занятное чтиво: сплошная порнография и вакханалия, дешёвая поножовщина с разматыванием кишок и разбрызгиванием мозгов по стенам. Впечатление такое, что гонорары выплачиваются  по количеству трупов и литрам пролитой крови. А стихи? Разве это язык богов? Какие-то нескладушки, какое-то издевательство над поэзией, святотатство над Высоким! И этот кровавый винегрет, заправленный идеей о богатстве и благополучии, люди едят по нескольку раз в день большой ложкой, кто с удовольствием, кто кривясь и давясь, но, постепенно привыкая питаться дерьмом, за неимением лучшего. Они уже не способны почувствовать неповторимую музыку слова, изысканную игру мысли, отличить прекрасное от пошлого, плохое от хорошего. Но ведь кто-то же управляет всем этим?  Кто-то целенаправленно развращает умы человеческие, пичкает их этой блевотиной, распевая псалмы о вкусной и здоровой пище, кто-то направляет слепого к пропасти,  проповедуя, что впереди ровная дорога. Кому-то всё это надо…
      Фонари тускло светились в пустоте неба, отбрасывая жёлтые, перекрещивающиеся пятна на серый асфальт моста, машин не было. Феликс прошёл чуть дальше, в надежде обнаружить ещё один подобный проём, однако впереди везде была сетка, забором поставленная вдоль перил.   
      И тут он увидел его. Высокая, стройная фигура шагнула из тени в светлый круг соседнего фонаря, продвигаясь навстречу. Феликс успел заметить, что это мужчина в шляпе и отвернулся лицом к дороге, встав почти на самый бордюр, чтобы пропустить его; ещё и подумал, что в наше время ходить в шляпе не модно, значит это человек пожилой. Однако ночной пешеход, вместо того, чтобы пройти мимо, остановился у него за спиной и заговорил приятным густым тенором, открытое пространство подхватило голос и казалось, что он звучит откуда-то сверху, из-за фонарей.
- Свежим воздухом решили подышать, молодой человек? А, между прочим, ночные прогулки по мосту очень вредны для здоровья, они часто заканчиваются летальным исходом.
      Феликс промолчал, не оборачиваясь, ни думать, ни говорить не хотелось.
- От Вас, наверное, ушла жена, и Вы решили, что это достойный повод для полночных странствий в небытие?
     «Вот ведь, прилип, как банный лист к попе! – подумал Феликс, - что он там несёт жены и небытия? С чего он взял?» И чтобы отвязаться от надоевшего оратора, бросил через плечо с досадой:
- Тебе-то какое дело? Идёшь и иди
- О-о, молодой человек, как грубо Вы разговариваете со старшими! Я ведь только лишь хотел Вам напомнит, что чем больше женщин от Вас уйдёт, тем больше появится новых, а вся прелесть жизни и состоит в обновлении, в её непостоянстве, в познании неизведанного. Разве я не прав?
      Слова говорившего звучали мягко, вкрадчиво, весело, они были приятны для слуха и легки для восприятия, влипая в сознание, как крошки кварцевого песка в нагретый пластилин. «А ведь он прав», - сознался сам себе Феликс и обернулся. Перед ним стоял крепкий мужчина с явной выправкой военного, в лёгком плаще чёрного цвета, с ярко-красным шёлковым шарфом на шее, лицо его скрывала тень красивой фетровой шляпы в тон плащу, на губах, освещённых бледным светом фонаря, играла приветливая улыбка, жесты рук были легки и доброжелательны.
- Вот Вы сейчас переживаете о том, что от вас уходят женщины, но поверьте мне, старому соблазнителю, что не пройдёт и полгода, как Вы сами будете менять их, как листки в перекидном календаре.
- Да уж, наверное, так оно и будет на самом деле, - ответил Феликс с сарказмом, намереваясь перейти на другую сторону дороги, но тут из-за гребня моста выкатился патрульный автомобиль дорожно-постовой  службы с мигалкой на крыше и грубый голос тотчас забубнил в мегафон: «Граждане, прошу немедленно покинуть мост! Повторяю: немедленно покиньте мост!»
      Мужчина легонько тронул Феликса за локоть:
- Идёмте, они ведь теперь не отстанут.
     «Кажется, в это раз уже ничего не получится», - с каким-то облегчением подумал Феликс, и они направились с вершины моста вниз, в сторону городских огней, справа и чуть сзади, отделяя его от ограждения, шёл незнакомец, а слева, по центру проезжей части, двигалась милицейская машина.
- Вам кажется, молодой человек, что Вы одиноки, и никто не понимает Вас в нашем мире, - звучал из-за плеча голос сопровождавшего, - это не совсем так. Дело в том, что всякая творческая  личность, в большей или меньшей степени, обречена на одиночество, поскольку она индивидуальна и занимает свою нишу, но не надо замыкаться в ней, как в яичной скорлупе. Держитесь открыто и не стоит делать какие-то усилия в том плане, чтобы Вас понимали, это они должны стремиться к тому, чтобы понять Вас.
- А откуда Вы знаете, что я занимаюсь творчеством? – удивился Феликс.
- У каждого человека написано на лбу, кто он такой, просто нада уметь это прочитать.
- Так значит, Вы умеете?
- Да, немножко…
     Вышли на предмостовую площадь и  повернули в первый переулок. Здесь, вдоль набережной, стояли дома старинной постройки, зажатые бетонными кубиками высоток. Феликс чувствовал себя совершенно выдохшимся и измотанным, словно пробежал марафонскую дистанцию с олимпийским рекордом. Его попутчик кивнул в сторону старого двухэтажного особняка, на фасаде которого горела красная неоновая надпись «Шанс»:
- Зайдём погреться?
- А разве после полуночи кафе работает?
- Это работает.
- Но у меня нет денег…
- Не беспокойся, я угощаю.
     Заведение находилось в подвале дома, и они по узким, плохо освещённым ступеням из красного кирпича, спустились вниз и вошли в небольшое уютное помещение. Зал, мебель и всё, что здесь находилось, было отделано под старину, с обильным использованием дерева. В дальнем углу, на крошечной импровизированной сцене, стоял старый, некрасивый еврей, с горбатым носом, глазами навыкат, с чёрными, как смоль волосами, свисавшими длинными вьющимися прядями и играл на скрипке. Мягкий розовый свет падал с потолка из спрятанных в ниши светильников. В кафе было всего с десяток столиков, возле самой сцены, за одним из них сидели трое бородатых парней, и пили пиво. Новые посетители заняли стол у стены, в противоположном углу. Напарник Феликса снял шляпу и положил её на свободный стул, оставаясь, как и был, в плаще:
- Извините, люблю скрипку. Её звуки напоминают голос сердца и плач души. Только ради неё хожу сюда. Живая музыка…
     Феликс вслушался в дрожащую мелодию. Она пленила и завораживала, ему казалось, что он всё это уже слышал не один раз, но никак не мог вспомнить название произведения, поскольку оно напоминало одновременно все известные ему мелодии, и в то же время не было похоже ни на одну из них. Теперь он хорошо рассмотрел своего собеседника: мужественное, смугловатое лицо с волевым подбородком и тонкими, плотными губами, греческий нос, широкие брови; у него были чёрные кудрявые волосы и бакенбарды. В целом, как мужчина, он был весьма хорош собой, но особенно поражали его крупные, тёмные глаза, казалось, не имеющие белков, в них невозможно было смотреть, они обжигали. Возраст не поддавался определению: с одной стороны, лицо выглядело слишком моложавым, с другой стороны, высокий лоб и осанка выдавали глубокую мудрость и титаническую мощь ума.
     Официант, явившийся буквально по пятам, молодой, стройный, симпатичный брюнет в белой  рубашке с тёмно-малиновой бабочкой и брюках того же цвета, ловко прошёлся по столу салфеткой, висевшей у него на сгибе левой руки и, склонившись в низком, почтительном поклоне, молча развернул красную обложку меню перед мужчиной в плаще. Тот, не глядя, ткнул длинным пальцем куда-то в середину бумаги. Официант уточнил: «Как всегда?» Мужчина кивнул, и тот удалился.
     Феликс сидел словно под гипнозом, находясь в какой-то прострации, с полным безразличием к происходящему, как бы наблюдая за всем со стороны. Не хотелось вести разговоры, напрягать сознание, воспринимать эмоции. Сказывались события этой ночи, нервное перенапряжение и синдром трёхдневного запоя.
     Он тупо осмысливал ситуацию, с опозданием воспринимая информацию и принимая решения. Надо было как-то поддерживать разговор, чтобы не слишком отдаляться от своего собеседника и, поглядывая украдкой на его смуглое лицо, он подумал: «Либо араб, либо цыган», но вслух сказал другое:
- Вы, наверное, итальянец?
- Нет, - тихим, печальным голосом ответил тот, -  Мои предки – маленькая этническая группа из Месопотамии, к сожалению, давно вымершая.
     Паренёк с заказом, стрижом подлетел к столу, поставил на него с красного подноса высокую, зелёную, трёхгранную бутылку с красивой этикеткой, где чёрным с золотом было написано название вина «Чёртова кровь», затем два широких фужера белого стекла, маленькую вазу с виноградом и нарезанными фруктами. Движениями фокусника он протёр салфеткой фужеры, поставил в центр стола, щёлкнув пробкой, наполнил их и с поклоном ушёл.
     Незнакомец пододвинул к себе один из фужеров и, согревая в ладонях склянку с тёмно-бордовой жидкостью, стал наслаждаться её ароматом.
- Вам, молодой человек, приходилось когда-нибудь пробовать это вино?
     И, получив отрицательный ответ, продолжил:
- Рекомендую, очень хорошо освежает мозги и настраивает на деловой лад. Я, знаете ли, предпочитаю вино, ибо крепкие напитки являются продуктом синтеза и перегонки, а это продукт живой, естественный, он так напоминает кровь.
     Феликс взял свой фужер и понюхал его содержимое, ощутив тончайший, неповторимый аромат, казалось, в нём присутствуют все известные оттенки запахов, каждый сам по себе, и в то же время сложно смешанные на одной палитре, так в оркестре звучат одновременно скрипки, виолончели, валторны и фаготы, совершенно не мешая друг другу, но образуя единую мелодию. Не долго размышляя, он в три глотка осушил посуду, успев уловить на губах приятный, нежный вкус напитка. Лёгкий холодок разлился по телу, какой бывает во рту после сигарет с ментолом, и он тот час же почувствовал, что крепко захмелел.
      «Вот что значит хорошее вино на старые дрожжи, да на пустой желудок, - отметил он мысленно, - теперь бы перекусить чего». Его случайный приятель сидел напротив него, спиной к стене и по глотку смаковал вино. Оторвавшись от своего фужера, он заметил с нотой наставления:
- Это вино нельзя пить так резко – сердце может остановиться от наслаждения. Впрочем, Вы, наверное, голодны. Подкрепитесь немножко, у Вас был трудный день.
     С теми словами сосед по столику пододвинул к Феликсу тарелку с заварными пирожными. «А пирожные, по-моему, не приносили…» - попытался сообразить он и вопросительно посмотрел на своего кормильца.
- Кушайте, кушайте, не стесняйтесь, - ласковым голосом сказал незнакомец и подал ему на белом блюдце с золотым орнаментом такую же чашку с дымящимся кофе.
«А кофе откуда?»- мелькнуло в голове, но он не стал долго задерживаться на этом вопросе и, обжигаясь великолепным напитком,  проглотил к ряду три пирожных. Вообще, если честно, то кофе он не любил, но в этом кафе умели варить настоящий кофе!
- Курите? – спросил мужчина, расстёгивая плащ и расправляя красный шарф из тонкого, блестящего шёлка.
- Курю, - охотно отозвался Феликс, чувствуя, что язычок развязывается и говорить становится легче, - но сейчас кончились…
- Тогда возьмите вот, - собеседник пододвинул к нему со своего края стола нераспечатанную пачку сигарет «Филипп Морис» с лежащей поверх неё красной зажигалкой на белой фарфоровой  пепельнице, в форме морской раковины.
- О-о! Мои любимые, - обрадовался тот и, приходя в хорошее расположение духа, добавил, - когда-нибудь я с вами расплачусь.
- Да уж, это непременно, - ответил мужчина тоном, отвергающим все сомнения.
     Феликс закурил и понял, что дважды спасён: и от суицида, и от голодной смерти. Вино возымело своё действие, - в теле появилась бодрость, мозги оживились и в их пьяном тумане заворочались мысли. Только что, направляясь к дверям этого кафе, он не имел ни малейшего желания ни говорить о чём либо, ни называть своё имя, ни обсуждать прогулку по мосту. Теперь же, отогревшись и расслабившись, ему напротив хотелось поболтать с хорошим, интересным человеком.
- Странное дело, мы общаемся уже полчаса, а всё ещё не знакомы, - он встал со стула и протянул руку через стол своему спасителю, - меня зовут Феликс.
     Мужчина в красном шарфе заговорил, не двигаясь с места:
- Если быть уж совсем точным, то с момента нашей встречи прошло тридцать две минуты. Впрочем, Вы правы – пора бы познакомиться поближе.
     Он подал Феликсу свою ладонь с удлинёнными, холёными ногтями, узкую и плоскую, холодную и тяжёлую, словно кусок отполированного мрамора, и когда молодой человек сжал её в рукопожатии, сказал ровным механическим голосом:
- А меня зовут Мефистофель.
     Услышав имя, Феликс дёрнулся, словно его ударило электрическим током, но не смог разжать руки, а мужчина продолжил:
- Вообще полное моё имя невозможно запомнить, и уж тем более произнести, а это литературный псевдоним, придуманный такими, как Вы. Знакомые и друзья зовут меня ещё короче – Мефисто или просто Мэф. Как Вам будет угодно.
     Феликс высвободил руку и затороторил  скороговоркой:
- Как же я сразу… нет… я… я предполагал… я видел, что всё делается как-то не так… но не верил. Так значит Вы тот самый… настоящий …
- А чему Вы удивляетесь, молодой человек? Если я существую, то почему бы нам и не встретиться? Я что, напугал Вас?
- Нет, но я представлял Вас несколько иначе…
- Как вы можете представлять меня иначе, если Вы никогда не видели меня?
- Ну… есть же там всякие рисунки, гравюры.
- Ха, ха, ха! – засмеялся Мэф, удобно откидываясь на спинку стула. – Да Вы садитесь, Феликс, садитесь, так удобнее вести дискуссию, а то у Вас ноги дрожат. Все эти гравюры и гобелены всего лишь плод человеческого воображения, это образ. Вы, художники, поэты, музыканты придумываете и творите образы своих героев, а я сам творю свой собственный образ. В данном случае, в таком виде, я более приемлим для вашего сознания, к тому же он нравится мне самому. Впрочем, всё это полная ерунда, поскольку внешность вторична, гораздо важнее её содержимое.
- Так значит… эта встреча не случайна?
- Ну, разумеется! Это удел избранных.
     Мэф взял со стола бутылку и налил вина в фужеры, кивнув Феликсу, растерянно прилипшему к стулу.
- Берите, мой юный друг, свой фужер. Ну, смелее, смелее! Выпьем за наше знакомство.
     Феликс, не чувствуя вкуса, проглотил свой напиток. Новая порция спиртного подействовала благотворно на его обще состояние, он немного расслабился и осмелел.
- И для чего же я Вам понадобился?
- Наша фирма желает предложить вам свои услуги.
- Ваша фирма?
- Да. Раньше была контора, затем главк, теперь фирма – таково веяние времени.
- И что же эта фирма может мне предложить?
- В принципе мы можем выполнить любое желание, а что касается Вас, как Поэта, как Художника слова, то мы готовы взять над вами шефство и выступить в качестве спонсоров и меценатов.
- Но, как гласит молва… Короче, есть такое мнение насчёт вашей фирмы, что Вы шарлатаны, искусители и обманщики.
- И кого же это мы обманули за последние две тысячи лет? Понтия Пилата? Юлия Цезаря? Александра Македонского? Или возьмём ближе – Гитлера, Сталина? Разве эти люди не достигли своих вершин, не получили то, чего они хотели, разве их имена  преданы забвению? Так к чему же претензии? А ведь дело в том, что вы, люди, сами не знаете, что вам надо, вы мечетесь из крайности в крайность, вы хотите, чтобы вашу работу делал кто-то другой и бесплатно, чтобы ответственность за ваши дела брал на себя посторонний. Вы читали когда-нибудь мысли людей? Какая каша: побольше пива, побольше денег, вот эту красивую женщину и ничего не делать. Поэтому наша фирма особо уделяет внимание интеллектуальным, творческим личностям.
      Феликс, разогретый вином, и подкрепившийся чашечкой кофе, убедившись, что с ним ведут нормальный разговор без выкручивания рук и угроз, заметно осмелел, он принял удобную позу и закурил вторую сигарету.
- Ну, положим, всё то, что Вы сейчас рассказали недоказуемо, а рассуждения о желаниях человека весьма спорны, меня же интересует другое – какое отношение к искусству имеет ваша фирма?
- Какое? А кто затачивал резцы для Микеланджело, кто растирал краски Тициану, подбирал волос для кистей Монэ, Крамскому, чинил перья Гоголю? Все знают, что Паганини сыграл концерт на одной струне. А кто настроил её ему и отчего до сих пор ни один скрипач не повторил тот концерт?
- Так значит, получается, что всё прогрессивное и талантливое – это плод вашей фирмы?
- Разве я так сказал? Тогда Вы меня не верно поняли. Каждый человек изначально рождается талантливым, просто он об этом не знает, не чувствует своё предназначение.
Да, есть отдельные сильные личности, из которых творческая энергия извергается самопроизвольно, их называют самородками, такие, скажем, как Ваши соотечественники Достоевский и Толстой. Можно перечислить много достойных имён, но почти все они имели при жизни гонения, их сжигали на кострах, отлучали от церкви, гноили в лагерях, и большинство из них умерли в нищете и безвестности. Наша же фирма показывает человеку его талант, как в своё время Адаму с Евой было показано Яблоко Познания, мы оберегаем его, создаём условия для роста.
- Может быть, всё это и так, - согласился порядком захмелевший Феликс, - однако я, как человек, занимающийся поэзией, хотел бы узнать Ваше отношение к поэтам.
- У нас большой список клиентов, пользовавшихся нашими услугами, в их числе  Есенин, Цветаева, Маяковский. Впрочем, Маяковский хотел расторгнуть договор, но его закон обратной силы не имеет.
- Но чем Вам приглянулся я? Ведь мне уже тридцать три года, а я ещё не написал ничего значимого.
- Тридцать три – возраст Христа, - задумчиво произнёс собеседник, -  самое время для творчества. У Вас огромный потенциал и мы Вам его откроем, помните только, что ни одно произведение не напишется само собой, на это должна   быть потрачена духовная энергия.
- Но я не знаменит!
- Будете знамениты.
- Ха! Да меня никто не хочет печатать!
- Будут печатать.
- Я не вписываюсь в струю современного веяния, я не востребован. Кто будет меня читать?
- Будут читать все. Я так думаю, что лет через десять мы представим Вас к Нобелевской премии.
- А не слишком ли Вы загадываете?
- Нет. Мы строим свои расчёты на несколько веков вперёд и нам нельзя ошибиться, у нас слишком сильный Конкурент.
- И за все свои услуги Вы отнимете у меня жизнь?
- Странные вы существа, люди. Никогда мне не понять вас! Всего сорок минут назад Вы были готовы прыгнуть с моста и отдать свою жизнь за бесценок, а теперь торгуетесь ею, как спекулянт с мешком гнилой картошки.
      Успокойтесь, Феликс, кому она нужна Ваша паршивая жизнь! Живите на здоровье, сколько сможете.
- Так что же тогда Вам от меня надо?
- Нам нужна Ваша внутренняя энергия, Ваш творческий накал. Чем больше Вы будете писать, развивая его, чем больше сложных ситуаций, предположений, взаимоотношений, сюжетов будет построено в Вашем воображении, чем больше всякого рода идей, самых безумных и невероятных породит Ваше сознание, тем больше откроется туннелей в бесконечном ряду версий.
      В одной  мудрой книге сказано: вначале было слово. А слово – это мысль. Всё материальное вторично, а мысль первична и прежде, чем появится что-либо материальное, оно сначала должно родиться в виде мысли. Хотя сама по себе мысль тоже материальна, но это уже понятие высшего разряда, она и есть та самая энергия, из которой можно лепить всё, что угодно, если уметь управлять ею. Проще говоря, мы намерены использовать Вас в качестве генератора мысли, построителя новых координат.
- Но для чего это Вам нужно?
- Видите ли, сотворение мира происходило без участия нашей фирмы и нас не удовлетворяет, как он устроен, мы выступаем в качестве противников и реформаторов, мы намерены перестроить его.
      Дело в том, что его доктрина основана на идее абсолютного добра, всеобщего благополучия и процветания, что в корне не верно, поскольку такое состояние приводит к застою и деградации, ведь стоячая вода превращается в болото. Мы сторонники присутствия зла, саморазрушающихся структур, где новое является в результате гибели старого, где есть постоянная конкуренция, борьба, бесконечное преодоление сложностей, а отсюда боль и страдания, но это даёт ряд преимуществ. Ведь если кого-либо всё время кормить одним мёдом, то он никогда не узнает его настоящий вкус, а если ему давать полынь и уксус, а потом мёд, то он в восторге будет кричать, какой он сладкий.
     Теоретики предсказывают, что рано или поздно, мы проиграем свою борьбу, но истина скрыта во времени и к тому моменту, когда она приблизится, мы должны быть вооружены максимальным множеством сильных мыслей, чтобы выбрать нужный вариант и принять правильное решение.
     Феликс, совершенно опьяневший, уверившийся в своей безопасности, и вполне довольный сложившейся ситуацией, спросил заплетающимся языком:
- Я Вас очень уважаю, как старшего, как более мудрого, а за что Вы уважаете меня и всё время обращаетесь на «Вы»?
- Это потому, что я знаю настоящую вашу цену. Вы Поэт – творец слова, создатель образов и ситуаций, Ваша мысль способна преодолевать время, проникать в любую точку бесконечности, строить новые миры. Если бы у Вас была власть, какой наделён я, то Вы бы, возможно, превзошли в делах и меня.
      Поэт, довольный тем, что его уважают и, придавая себе дополнительный вес, произнёс вызывающе:
- А я могу отказаться от Вашего предложения.
- Да, конечно, Вы можете отказаться, но тогда завтра ночью Вы снова пойдёте и на мост, и мы снова встретимся с вами, но уже при других обстоятельствах. У Вас есть право выбора: либо востребованное творчество, мировая слава и полное материальное благополучие, либо мост, тина  и пятно позора. Есть что сравнить.
      Казалось, Феликс не слушает своего собеседника, сосредоточившись на какой-то мысли, и лишь только тот замолчал, спросил осторожно:
- Вот Вы выдаёте себя за Мефестотеля, следовательно, Вам, как представителю потустороннего мира, как знатоку душ, будет не трудно ответить: что произойдёт со мной после смерти?
- А что Вы подразумеваете под этим словом?
- Ну… физическое состояние.
- В этом отношении смерть является избавлением от всего материального, то есть абсолютная свобода. Что же касается всех тонкостей данного процесса, то описать такое невозможно, как нельзя передать глухому прелесть соловьиной трели или слепому  вид цветущего сада. Этот вопрос слишком сложен для Вашего восприятия, поэтому я предлагаю перейти к более близкой вам теме, касающейся процесса творчества.
- Да, будет нелишне поговорить с Вами об этом, - махнул Феликс непослушными руками. Мэф ещё раз наполнил фужеры вином, поднял свой и, качнув им в сторону Феликса, сказал с улыбкой:
- За наше творчество!
      Теперь Феликс, спокойный, пьяный и совершенно уверенный в себе. Пил вино не спеша, следуя совету Мэфа. Каждый глоток был для него верхом блаженства, являясь, как истина, как откровение. Тело теряло чувствительность, наполняясь воздушной лёгкостью, он уже не ощущал его, и ему казалось, что он висит над стулом, не касаясь его, как бы растворяясь в пространстве, состояние покоя и удовлетворённости владели им. Стены зала раздвинулись до горизонта, а потолок, поднявшись вверх, превратился в розовый купол.
      Старый скрипач, в расстёгнутой коричневой жилетке и белой рубашке с бабочкой, играл какую-то бешеную мелодию, едва успевая управляться со смычком. Три бородатых здоровяка плясали рядом с ним, обнявшись за плечи. Мэф, поигрывая фужером в руках, глядел на Феликса испытующе.
- А теперь я хочу спросить Вас, как Поэта, как укротителя слова: чем же настоящее произведение отличается от рядового?
- Мне кажется, - задумался Феликс. Вступая в дискуссию, - что в гениальном произведении многие слова звучат, как откровение души, кажется порой, что они написаны кровью сердца.
- Вот! Вот Вы, молодой человек, и ответили на самый важный вопрос сами себе. Именно кровью написано всё великое! Вы настоящий Поэт и потому я хочу подарить Вам то самое перо, которым можно писать кровью.
      С этими словами он сунул руку внутрь, за борт плаща, и вынул оттуда обыкновенное, крупное птичье перо. Оно было ослепительно белого цвета и светилось лёгким голубоватым сиянием, словно натёртое фосфором.
- Наверное, лебединое… - сказал Феликс, восхищённый его белизной.
- Нет, – спокойным голосом ответил Мэф. – Это перо из крыла ангела.
- Но… говорят, что Ангелы – обитатели высших сфер, их полёт для нас недоступен, - возразил Феликс, сделав пьяный жест рукой куда-то в сторону потолка.
- Да, те, которые летают, для нас не доступны, но есть ещё и падшие ангелы.  А если ангел ходит по земле и не может летать, то крылья для него скорее, как помеха, как повод для насмешки. Так что они расстаются с перьями без сожаления, тем более, что для пользы общего дела.
     Феликс протянул руку: «Можно подержать?»
- Позвольте, я сначала заточу его для Вас
- Да… неплохо бы . Любопытно взглянуть, как это делается.
- А делается это очень просто.
      Мэф вынул из кармана маленький перочинный нож с красной перламутровой колодочкой, открыл блестящее лезвие, и, взяв перо пальцами левой руки, резким движением правой срезал его конец под острым углом. Свечение пера потухло, от чего оно стало ещё белее. Он дважды провёл лезвием по краям среза, придавая ему нужную форму, и слегка рассёк вдоль острый кончик.
- Ловко это у Вас получается!
- С годами приобретаешь опыт, - вздохнул Мэф.
- А где же брать кровь?
- Вы боитесь крови?
- Да, – честно сознался Феликс.
- Странно. С моста Вы прыгнуть не боитесь, а крови боитесь. Ни чего страшного здесь нет, тем более, что это делается один раз. Давайте Вашу руку.
      Феликс безвольно положил на стол руку, совершенно не чувствуя её. Мэф левой рукой оголил ему запястье, отодвинув рукав, и чиркнул срезанным концом пера по коже.  Феликс не почувствовал боли, только холодок электрическим разрядом скользнул между лопаток. Из царапины выступили три капельки крови, но они не растеклись, а надулись крупными бусинками красноватого, почти чёрного цвета.
- Какая тёмная кровь, - удивился Феликс.
- Из самой глубины сердца, - ответил Мэф, аккуратно прикладывая к капелькам кончик пера. Оно впитало их, и кровь заполнила его внутреннюю полость, от царапины не осталось и следа.
- Вот и всё, - сказал он, протягивая Феликсу перо.   
- А на долго ли хватит крови? – спросил тот, принимая подарок.
- Обычно жизнь кончается раньше, чем кровь! 
      Феликс сжал перо в пальцах, и в тот час же рука обрела чувствительность, ощутив его приятную прохладу и лёгкость, став как бы его продолжением. Хотелось непременно что-то написать, и он покрутил головой, подыскивая что-нибудь подходящее для письма.
- Желаете испробовать? – спросил Мэф и тут же, достав из внутреннего кармана плаща маленький свиток, развернул его на столе. Это был обычный лист бумаги для ксерокопирования, весь исписанный арабской вязью. Внизу стояла крупная круглая печать.
- Распишитесь вот здесь, пожалуйста, - сказал он, показывая на печать.
      Феликс чиркнул не задумываясь, почти не глядя. Роспись легла ровно, красиво чёрными чернилами с красноватым отливом.
- А что это? – полюбопытствовал он.
- А это наш контракт, о котором мы так долго беседовали.
- Но здесь ничего невозможно  прочитать!
- А зачем Вам читать? Три основных положения я Вам сказал: мировая слава, материальный достаток и сохранение Вашего имени во времени. Поверьте мне, Феликс, этого вполне достаточно для земной жизни. Остальные десять пунктов Вам разъяснят, когда Ваше сознание будет готово для восприятия такой информации. И не бойтесь, что Вы будете стоять последним в нашем списке, пока существует человечество, он не закончится.
      Мэф встал из-за стола и одел шляпу.
- Вам перо, а нам бумагу, - сказал он, сунул свиток во внутренний карман и застегнул плащ, - время позднее, я думаю пора и разойтись.
- Да уж! – согласился пьяным голосом Феликс, почти ничего не соображая, - Пора.
- Я провожу Вас.
- А нам разве по пути?
- Нам теперь всегда по пути. – Мэф коснулся плеча Феликса своей рукой. – Забудьте, мой друг, о чём мы здесь с Вами говорили, иначе сойдёте с ума.
      Они вышли на улицу, поднявшись по тем же ступеням.  Прохлада ночи ударила в лицо. Прямо перед входом в кафе, на дороге стоял чёрный шестисотый Мерседес со светящимся трафаретом на крышке «такси». Завидев их, шофёр вышел и открыл дверцы. Мэф сел впереди, Феликс завалился на заднее сидение…
      Разбудил его шофёр, толкавший в плечё.
- Выходи, приехали
- Куда приехали? – соображал сонный Феликс.
- Домой, куда же ещё.
- А где этот… - Феликс указал  на пустое переднее сидение.
- А он вышел возле казино.
      Феликс пришёл по двору родной коммуналки, застроенному по периметру развалившимися сараями, вошёл в подъезд, пропахший кошками и дохлыми крысами и поднялся на второй этаж в свою комнату. На часах светилась цифра три. Оказалось, что, уходя, он забыл выключить электрический чайник, и тот был полон свежего кипятка, а в заварнике осталось немного заварки. «Уже не плохо! – подумал Феликс. - Не завалялся ли где сухарик?» Он пошарил в шкафах и за одной из кастрюль обнаружил маленькую пачку печенья  в шоколаде, невесть, как и когда завалившуюся в тёмный угол.
      Спать не хотелось, голова была трезвая и совершенно ясная. Из кармана куртки он достал подарок своего ночного спасителя, дешёвый сувенир – гелевая авторучка в форме гусиного пера из белой пластмассы, взял в руку. Перо легло мягко, плотно, точно срастаясь с рукой, даже сама рука от его прикосновения, кажется, стала прохладной и лёгкой. «Надо же, какое удобное» - с восхищением отметил Феликс. Он ощутил острый прилив желания творить. В голове одновременно рождалось несколько сюжетов, завертелись образы, наслаиваясь друг на друга. О чём бы написать? О своей первой любви? Или рассказ деда о войне? Нет, что-нибудь коротенькое. Скажем, сегодняшнюю ночь, встречу с этим интереснейшим человеком, спасшим ему жизнь, вдохнувшим в него уверенность в своих силах. Правда, в кафе он выпил лишку и не помнит, где они сидели и о чём говорили с этим… как там его? Кажется Мефодий или Михель… впрочем, не важно. А вот если представить, что в эту полночь он беседовал вовсе не с цыганом, а с самим Дьяволом, воплотившемся в человеческом образе. Пожалуй, такой сюжет можно интересно обыграть, наполнив его философским смыслом и придав некую загадочность.
      Феликс освободил середину стола от газет и черновиков, поставил стакан чая с распечатанной пачкой печенья, сел поудобнее, затем, положив перед собой чистый лист бумаги, на минуту задумался над его безбрежной пустыней, почёсывая пером за ухом, и прицелившись, крупными буквами, красивыми чёрными чернилами с красноватым отливом, вывел заглавие рассказа – «Сделка».
 

 
 
Рейтинг: +1 Голосов: 1 23 просмотра

Комментарии (2)
Денис Маркелов # Вчера в 14:41 +1
Интересный рассказ. Успехов автору
Александр Джад # Вчера в 20:06 +1
Написано неплохо, но о-очень длинно. Чуть дочитал.
Удачи автору!