Карнавальная интрига

   Гибкая, искрящаяся мелодия, словно рождённая в самом сердце леса трепещущих смычков, бархатных валторн и ликующих труб, хлынула из оркестра в бурлящую, пёструю маскарадную толпу. Погружаясь в вьющиеся, сладостные звуки, гармонично вторили плавному вальсу кружащиеся в вихре блеска пары…
   Казалось, Новогоднему карнавалу было тесно в ярко освещённых залах; он словно бился в тисках белых стен, чопорных диванов и надменных бра, жаждая разлиться своим безудержным весельем по миру, наполнить его стихийной, праздничной кутерьмой…
   Пьеро, ослепительный в своем белом шелковом наряде, с алыми, точно налитыми свежей кровью, пуфами, восторженно окунулся в новый для него, сказочно прекрасный мир, сотканный из музыки, красок и торжества…
   Опьяненный сладким упоением, Пьеро порхал и сновал среди толкающейся толпы и неудержимо хохотал, что-то крича всем и каждому в ненасытной, острой жажде неведомых, жгучих впечатлений…
   Но, вдруг, посреди восторга и счастья, Пьеро, почти растерянный, прижался к колонне, сраженный внезапным уколом непонятного страха, пронзившего самое сердце. Так среди блестящего, волшебного фейерверка человек, вместо ожидаемого восторга, вдруг пугается массы рассыпающегося огня, оглушительных выстрелов и треска.
   Пьеро беспричинно встревожила атмосфера беззаботности и бурного веселья, от которой вдруг повеяло безотчетной опасностью. Он испугался своей собственной радости среди шумной и одноликой толпы, поддавшись приступу гнетущего одиночества…
   Но эта слабость исчезла так же быстро, как и появилась; внешнее проявление жизни оказалось сильнее тревоги в сердце, и, овладев собой, Пьеро снова ринулся в гущу карнавала и чуть не налетел на столь же светлую, одетую в белый, лоснящийся шелк с алыми пятнами пуфов и лент, Пьеретту. Лицо её скрывалось за белой маской, словно храня тайну, и даже шея исчезала в высоких складках пышного жабо…
   Словно искавшие и ждавшие друг друга, Пьеро и Пьеретта потянулись друг к другу и, с общими возгласами, помчались сквозь пеструю толпу масок и разноцветных домино. В стихийном порыве, словно пугаясь мешающей им толпы, они увлекли друг друга в небольшую, полутемную гостиную и добежали до укромного широкого дивана, скрывавшегося за бархатной, плотной портьерой в глубокой амбразуре окна, и почти повалились на плюшевые подушки, усталые и радостные от долгожданной встречи и неутолимого инстинкта. Еле переводя дух, они заговорили быстро, с нервной поспешностью. Пьеро ощущал радостное волнение оттого, что Пьеретта поглотила реявшую вокруг него среди радости и веселья тоску одиночества. Он не знал, кто скрывается под маской, но она казалась близкой ему по своим переживаниям и внешности.
   — Ты не понимаешь, как это хорошо, как великолепно, что мы нашли друг друга! Ты должен меня любить, правда? — говорила Пьеретта, нервно сжимая локоть нежно жавшегося к ней Пьеро.
   — Конечно, конечно; ты ведь такая, как и я, — ответил он в тон празднику и беззаботности момента.
   Но, эта искренняя искусственность признания, продиктованная условиями места, взволновала чуткого и честного Пьеро, уже чувствовавшего в Пьеретте нечто большее, чем просто участницу маскарада, условную правду. В сердце Пьеро возникло острое и тонкое страдание. Он приревновал увлекающуюся и впечатлительную Пьеретту к самому себе, к её легкомысленной доверчивости к первому встречному, к её опасному сердечному влечению, беспричинной ажитации и безрассудной веселости. Пьеретта мгновенно захватила его сердце среди шума и крика маскарада, и ему стало больно за её готовность к внезапной и случайной любви, к стихийным поцелуям и объятиям.
   Его охватило беспокойство. Он понимал, что будь на его месте кто-то другой, Пьеретте не поздоровилось бы; она погибла бы в гуще этого бесшабашного веселья, как пропадают многие девушки в головокружительной атмосфере праздника, от предательской вертепной веселости, блеска и музыки, в стремлении к новой, яркой и радостной, молодой жизни…
   Но, тут порыв благородства слился с мыслью о лукавой интриге, порожденной самим маскарадом. Пьеро решил испытать до конца опасную предрасположенность Пьеретты к любви и, на краю её падения, открыться ей и заставить наглядно, но мнимой опасностью, прозреть и тем самым спасти её от других ошибок легкомыслия и доверчивости. Пьеро стремился создать в Пьеретте ту крепость сознания, силу противодействия соблазну, которая жила в нем самом.
   Пьеро обнял Пьеретту, прижал к своей груди и, осыпая в темноте горячими поцелуями, чистыми, но сладкими и возбуждающими, с хитрой радостью чувствовал, как горела и отвечала ему Пьеретта… Увлекаясь интимными ласками игравшего любовью Пьеро, она отдавалась ему еще более тесными объятиями, более жаркими поцелуями. И когда Пьеро решил, что ему не вырваться из объятий Пьеретты, что она готова переступить порог блаженства, он сорвал свою маску, чтобы сразу погасить огонь страсти, охладить раскаленную атмосферу любви и поцелуев. Он прижал Пьеретту к себе и, игриво засмеявшись, шепнул ей на ухо:
   — Пьеретта, дорогая, я тебя обманул, ведь я не мужчина, а переодетая девушка…
   Но, вместо испуга и разочарования Пьеретты послышался, сдобренный горячим и продолжительным поцелуем, следующий её ответ:
   — Я тебя тоже обманул, дорогая: я не женщина, а мужчина… 
   В полумраке гостиной воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь отдалёнными звуками карнавальной музыки. Пьеро, ошеломлённый признанием, отстранился от Пьеретты, судорожно пытаясь осмыслить услышанное. Маскарад, казалось, достиг своего апогея абсурда, превратив реальность в калейдоскоп обмана и переодеваний. Его благородный порыв, его лукавая интрига обернулись против него самого, обнажив всю хрупкость и иллюзорность масок, которые люди надевают, чтобы спрятать свою истинную сущность.
   Пьеретта, а точнее, молодой человек, скрывавшийся под её личиной, сбросил маску и жабо, открыв лицо, озарённое дерзкой улыбкой. В его глазах плясали искорки озорства и вызова. «Не ожидал, правда?» - прошептал он, приближаясь к Пьеро. «Я тоже был уверен, что ты юноша. Но, признаюсь, твоя игра была настолько убедительной, что я почти поверил в твою женственность».
   Вместо отвращения или гнева Пьеро почувствовал странное облегчение. Тяжкий груз ответственности за наивность Пьеретты, за её готовность к стихийной любви, внезапно спал с его плеч. Он больше не должен был спасать её от опасностей карнавальной ночи. Пьеретта оказалась не жертвой, но равным игроком, погружённым в ту же пучину обмана и лицемерия.
   Их взгляды встретились в полумраке, и в этом взгляде было нечто большее, чем просто признание поражения. Между ними возникла искра – искра интереса, любопытства, а может быть, даже симпатии. Они оба были чужаками в этом мире масок, каждый по-своему искавший истину за личиной, любовь за игрой. И, возможно, именно в этом неожиданном откровении, в этом двойном обмане они нашли нечто подлинное, нечто, способное связать их гораздо сильнее, чем мнимая страсть Пьеро и Пьеретты.