Карнавальная интрига

     Гибкая и сочная мелодия, рождаясь среди леса трепещущих смычков, валторн и труб, лилась из оркестра в бурлившую, полную движения, маскарадную толпу. Погружаясь во вьющиеся, стонущие звуки, гармонично отвечали плавности царившая вальса, кружившиеся, пестрые пары...   
     Казалось, карнавалу было тесно в ярко освещённых залах; он словно метался в тисках белых стен, диванов и бра, в потребности разлиться со своим беззаботным веселием по свету, наполнить его стихийной, праздничной суетой...
     Пьеро, ослепительный в своём белом шелковом наряде, с красными, будто налитыми свежей кровью, пуфами, восторженно окунулся в новый для него, прекрасный, как сказка, мир, сотканный из музыки, красок и торжества...
     Полный сладкая упоения, Пьеро прыгал и сновал среди толкавшегося народа и неудержимо хохотал, что-то крича всем и каждому в ненасытной, острой жажде не изведавших и, жгучих впечатлений...
     Но, вдруг, среди восторга и счастья, Пьеро, почти растерянный, прижался к колонне от внезапно настигшей его, и ударившей в сердце, струи непонятного страха. Так среди блестящего, волшебного фейерверка, человек, вместо восторга, вдруг пугается массы рассыпающегося огня, выстрелов и треска.
     Пьеро беспричинно встревожила атмосфера беспечности и бурного веселья, от которых вдруг пахнуло безотчетной опасностью. Он испугался своей радости среди шумной и однообразной толпы, и поддался приступу чувства унылого одиночества...
     Но, эта слабость исчезла быстро; тревогу сердца победила внешность жизни, и, овладев собой, Пьеро снова пустился в гущу карнавала и почти налетел на такую-же, как он, светлую, в белом, лоснившемся шелку с алыми пятнами пуфов и лент, Пьеретту. Лицо её было тайной под белой маской, и даже шея скрывалась в высоких складках пышного жабо...
     Словно искавшие и ждавшие друг друга существа, Пьеро и Пьеретта схватились и помчались с общими возгласами среди масок и разноцветных домино. В стихийном порыве, как будто их пугала мешавшая им толпа, они увлекли друг друга в небольшую, полутемную гостиную, добежали до укромного широкого дивана, скрывавшегося за бархатной глухой портьерой в глубокой амбразуре окна, и почти повалились на плюшевые подушки, усталые и радостные от встречи и инстинкта. Еле переводя дух, они заговорили быстро, полные нервной поспешности. Пьеро радостно волновало чувство, что Пьеретта поглотила реявшую около него среди радости и веселья тоску одиночества. Пьеро не знал, кто скрывается под маской, но она подошла к нему однородностью переживаний и внешностью.   
     — Ты не понимаешь, как это хорошо, как великолепно, что мы нашли друг друга! Ты должен меня любить, правда? — говорила Пьеретта, сжимая нервно локоть нежно жавшегося к ней Пьеро.
     — Конечно, конечно; ты ведь такая, как и я, отвечал он в тон празднику и беззаботности минуты.
     Но, эта искренняя искусственность признания, реальная условиями места, взволновала чуткого и честного Пьеро, уже почувствовавшего Пьеретту вне обстоятельств маскарада, условной правды. У Пьеро под сердцем закололо острое и тонкое страдание. Он приревновал увлекающуюся и впечатлительную Пьеретту к самому себе, в её легкомысленной доверчивости к первому встречному, к её опасной сердечности, беспричинной ажитации и безрассудной весёлости. Пьеретта сразу захватила его сердце среди шума и крика маскарада, и ему стало больно за её предрасположение к внезапной и случайной любви, готовности к стихийным поцелуям и объятиям.
     Его охватило беспокойство. Он сознался, что будь кто-либо другой на его месте, несдобровать бы Пьеретте; погибла бы она в гуще этого бесшабашного веселья, как пропадают многие девушки в головокружительной атмосфере праздника, от предательской вертепной веселости, блеска и музыки, в стремлении к новой, яркой и радостной, молодой жизни...
     Но, тут порыв благородства спаялся с мыслью о лукавой интриге — продукте маскарада. Пьеро решил испытать до конца опасное предрасположение Пьеретты к любви и на краю её падения открыться ей и заставить наглядною, но мнимою опасностью прозреть и тем спасти её от других ошибок легкомыслия и доверчивости. Пьеро стремился создать в Пьеретте ту крепость сознания, силу противодействия соблазну, какая жила в нём.
     Пьеро обнял Пьеретту, прижал к своей груди и, осыпая в темноте горячими поцелуями, чистыми, но сладкими и возбуждающими, с хитрой радостью чувствовал, как горела и отдавалась ему Пьеретта... Увлекаясь интимными ласками игравшего любовью Пьеро, она отвечала ему еще более тесными объятиями, более жаркими поцелуями. И когда Пьеро решил, что ему не уйти от обьятий Пьеретты, что она готова переступить порог блаженства он сорвал свою маску, чтобы сразу погасить огонь страсти, охладить атмосферу любви и поцелуев. Он прижал Пьеретту к себе, и игриво засмеявшись, шепнул ей на ухо:
     — Пьеретта, дорогая, я тебя обманула, ведь я не мужчина, а я переодетая девушка...
     Но вместо испуга и разочарования Пьеретты, послышался, сдобренный горячим и продолжительным поцелуем, следующий её ответ:
     — Я. тебя также обманул, дорогая: я не женщина, а мужчина...