Белый офицер

                    В палате инфекционного отделения больницы сидит молодая женщина. Свет не зажигает, потому что двое её детей уже спят. Горькие, безрадостные думы одолевают Зою. Она нервно перебирает пальцами длинную косу. Почти триста километров на перекладных добирались они с малыми детишками до Омска. Столько мучений приняли. Где на автобусе, где на попутке. А то и на подводе. И выходит, все напрасно. Перед самым городом заболели  дети  дизентерией. Мать госпитализировали  вместе с ними. Санитарок не хватает. Ухаживать за больными детьми некому. А из этого отделения не выпускают. С родственниками разговаривала через окно. С ужасом узнала, что муж Иван приговорен к расстрелу, как белый офицер, якобы, участвовавший в карательных операциях. До НКВД женщина дойти не успела. Жгучие слёзы застилают глаза. Не уберегла она своего горячо любимого Ванюшку. Недолгим оказалось её женское счастье.

             Зоя Рябенко пятилетней девочкой попала в Сибирь с семьей украинских переселенцев. Жили они в построенном своими руками хуторе, на высоком берегу Иртыша. Немало лет минуло с той поры. Вначале, местные с большой настороженностью отнеслись к переселенцам. Случались и жестокие стычки между заезжими хохлами и кацапами. Со временем разногласия сгладились. Многие украинцы с русскими переженились. Нарожали детишек. И говорят в том селе теперь на странной смеси двух языков.

Ох, и гарной дивчиной выросла Зоя. Густые темные волосы, чуть не до пят. Карие глаза, черные брови, пухлые губы. А какая рукодельница! И шьет, и вышивает, и вяжет. На молодежных игрищах заводила. Частушки складывает на ходу. Да такие озорные, что все покатываются со смеху. Не приведи Господь, попасть ей на язык. Ещё и певунья голосистая. Всем удалась. Только ростиком не вышла. Но девушка боевая. Не всякий парень решится с такой захороводиться.

Пришло время полюбить. И запал в её сердце соседский Иван. Сын батькиного кума Василия. Да так запал, что и жизнь не мила. Вроде, и он засматривался на Зою на посиделках. Частенько девушка ловила на себе его восхищенные взгляды. Но дальше переглядок дело не шло. Если только в общей компании других парубков до дому их с сестрой проводит. Парой слов возле плетня перекинутся. Толи не смелый такой. Толи  не глянется ему дивчина. А она гордая. Сама не подойдет. А может, Ваня острого язычка Зоиного боится? Не решается шаг навстречу сделать?

Но, как говорится: «Не было бы счастья…». Деревня, она и есть  деревня. На одном краю кто-то чихнул, а на другом уже и здоровья пожелают. Новости быстро разлетаются. Дошли до отца парня слухи, что зачастил по ночам его сын к тридцатилетней вдове с тремя детишками. Осерчал батька. Не нужна ему в доме старая сноха, да ещё с чужим приплодом. И вынес безоговорочный вердикт: «Оженить, стервеца!» Далеко и невест искать не надо. Вон, у кума в соседнем доме две дочки на выданье. А слово у дядьки Василя, крепкое. Сказал, как отрезал. Не посмел сын ему перечить. Хоть и мила ему была Зоя, только жениться не хотелось. Считал, рановато.

На другой день сваты уже в хате Рябенко сидели. Только вот кого сватать пришли? Тут заминочка вышла. Родители невесты считали, что старшую Галину положено первой замуж отдавать. А у Зои сердечко из груди выскочить готово. Иван за столом сидел хмурый. Молчал. И только когда отец спросил:

-Сынку, шо ты мовчишь? Каку женку себэ выбираешь?

-Зою, ясно дило, - ответил тот и, наконец, улыбнулся.

Конечно, ни о таком сватовстве мечтала дивчина. Хотелось бы погулять с женихом до рассвета по крутому берегу Иртыша. Послушать пение птиц, плеск воды в речке. Признания в любви  дождаться. Да только свадьбу сыграли пышную, но скорую.

Расположенный вдалеке от большого города хутор, жил своей крестьянской жизнью. Сеяли, жали, молотили зерно. Пасли скотину на лугу. Влюблялись, играли свадьбы, рожали детей. Революционные вихри до них не доходили. Зоя уже родила Ивану двух подряд сыновей. И жили они по-доброму и в согласии. Только времена наступили шальные. Где-то в далеком Петрограде свершилась Октябрьская революция.  И началась непонятная кутерьма. Стал  их поселок переходить из рук в руки. То красные придут, то белые. То лихие люди с атаманом. Все за что-то агитируют. Мужиков обманом заманивали в вояки разных мастей. Молодую семью такой расклад не устраивал. В один из очередных переворотов власти в хуторе, Зоя от греха подальше запрятала Ивана в подпол. Так и повелось. Днем муж в подполье, ночью спит дома. Родственникам и знакомым сказала, что подался Ванюшка в город, да пропал без следа.

Только почувствовала она через какое-то время, что опять беременна. А это ж позор. Мужа в доме нет, у бабы живот растет. И в одну из темных ночей переехало семейство в одно из русских сел, подальше от родного хутора. Уже начали создаваться колхозы. Иван закончил семилетку. Грамотным был. Пристроился в Правление писарем. Работа не пыльная. Бумажки перекладывать. Только, видать, кто-то позавидовал такой доле. Написал на Ивана донос. Прямо в кабинете и взяли. Зоя даже попрощаться не успела. Председатель пояснил, что увезли мужа в Омск. Арестовали, как бывшего белогвардейца. В тот же день подхватила она своих деток и оправилась искать правду и справедливость. И вот теперь сидит в этой палате, закрытая, как арестанка.

*

Отчаянное решение пришло в голову Зое совершенно внезапно. Она подошла и распахнула окно. На дворе уже глубокая ночь. День накануне выдался изнурительно жарким. В здании больницы невыносимая духота. На окнах первого этажа решетки. А детское отделение на третьем. Здесь решеток нет. Но, как спуститься вниз? Где взять веревку? К счастью, в палате стояло пять детских кроватей. И только две из них заняты Зоиными детьми. Остальные свободны, но застелены. У неё в руках шесть детских простынок. Пододеяльников почему-то не было. На каждой кровати две простыни и одеялко. Теперь надо их связать. Это Зоя умеет. От  её тяжести узлы станут только крепче. Готово!

Молодая женщина с опаской смотрит вниз. Страшновато. Не за себя. Нет. «Упаду, покалечусь, - думает она. – А как же дети? Но, кто спасет Ванюшку?»  Она решительно подвигает к окну железную кровать. Намертво привязывает к ножке связанные простыни. Оглядывается. Тихонько подходит и нежно целует своих спящих малышей. «Проститы, диты мои», - тихо шепчет Зоя. «Батьку спасати надо. Кто, кроме, менэ?»

Ночную тьму освещает только полная луна. Ловкая, маленькая  женщина осторожно спускается вниз. Руки у Зои сильные, натруженные. В лицо хлынуло тепло земли, набранное за день. Тишину пронзает стрекот кузнечиков. Где-то не умолкая, свиристит сверчок. Слабое движение ветра попадает под одежду. И от этого по телу бегут мурашки. Но страха уже нет. Надо идти.

Появление в здании НКВД явно чокнутой бабы в больничном халате с копной растрепанных волос, приводит всех в изумление. Но на пьяную она не похожа. Вином не разит. На жуткой смеси украинско-русских слов, она требует самого главного начальника. Именно требует. Просто голосит. Ей пытаются втолковать, что начальники ночью отдыхают. Бесполезно. Бабенка трещит, как пулемет. Не умолкает ни на минуту.   Размахивает руками и никого, кроме себя, не слышит. Крякнув с досады и крепко выматерившись,  дежурный проводит сумасшедшую гражданку к следователю.

За большим столом, обтянутым зеленым сукном, сидит усатый мужик в кожане. В маленьких поросячьих глазках читается осознание своей значимости. Он чувствует себя вершителем судеб. И долго не может понять, что надо этой дикарке, у которой рот не закрывается.

-Стоп! – яростно кричит он, грохнув кулаком по столу. – Заткнись и отвечай на мои вопросы. - Женщина вздрагивает и умолкает.

-Кто такая? Документы есть?

-Вот докУменты. Вот, - говорит та, доставая из кармана какие-то бумаги. – Белая Зоя Ивановна я. А чоловик мой, Белый Иван Васильевич, сыдыт  у вас тутока, як билый охфицер.

-Белая, говоришь? – смачно сплюнув прямо на пол, бормочет «начальник», разглядывая документы. – Коли, белая, так тоже у меня сейчас в камеру пойдешь. Вместе с муженьком к стеночке и поставим.

-Та шо ты брешешь, пес шелудивый, - вновь взрывается женщина. – Який он тебе билый? Хфамия у нас такая. Белые. Пол хутора украинского с такой хвамилией. Усих к стенке поставишь?

-А чо? – откидываясь на спинку стула, ухмыляется следователь. – Можно и всех. Воздух чище станет.

-Та не воевав он ни в красной, ни в билой армии. У подполе Ваня у менэ сидив.  Диток дилав, - говорит женщина.

-Диток дилав? – мерзко прищурился усатый. – А ещё одного дитя тебе не треба? А то я зараз, - расхохотался он. – С хохлушками дело имел. И на украинской мове побалакати могу, - продолжил тот, поднимаясь со стула.

-Ты шо, зовсим сказився? – шарахается от него Зоя. – Нэ подходь! Гирше будэ.

Но Семену Порошину все уже пополам. Бабенка-то очень даже ничего. Маленькая, да аппетитная. А, почему нет?

От мужика, подошедшего к ней вплотную, Зоя почувствовала запах перегара и чеснока. Обезумев, хватает стоящую на столе чернильницу, и запускает в Семена. Тот успевает увернуться.  Пузырек попадает в стену, по которой растекаются фиалетовые пятна.

-Караульный! – визжит Порошин, но  в проеме дверей появляется седовласый мужчина с уставшим взглядом.

Александр Ростовцев выходец из бывших. Служил в охранке. Был в свое время одним из лучших дознавателей. До октябрьского переворота революционеров повидал не мало. Всяких. И убежденных, и провокаторов. Сурово распорядилась судьба. Старший сын, офицер, сгинул в эмиграции. А младшенький, Михаил, стал красным командиром. Он и сделал бате протекцию. Люди, пришедшие вначале в ЧК, а потом в НКВД, были почти неграмотные. Ничего не смыслили в сыске. Его опыт оказался на вес золота. Потому и назначили Ростовцева со временем начальником.

Только никогда не думал Александр, что придется ему стать не следователем, а палачом. Это много позже историки назовут те годы «Красным террором». Людей хватали без разбора. Следственных действий не велось. В подвале с арестованных срывали одежду, голыми ставили под душ, чтобы кровь стекала с водой, и расстреливали. Процесс не прекращался ни днем, ни ночью. Семен Порошин был большим любителем сам приводить расстрельный приказ в исполнение. Его руки оказались по локоть в крови неповинных людей. И он получал от этого истинное наслаждение. Ростовцева он ненавидел лютой ненавистью. Именно потому, что тот служил в охранке, где Семену не раз приходилось побывать в свое время. Без конца строчил на него доносы. Но заменить бывшего спеца было не кем.

-Что случилось? – глухо спросил начальник, проходя и присаживаясь к столу.

-Да вот, подстилка белогвардейская. Пришла мужика свово, офицеришку вызволять, - ответил Семен, продолжая держать женщину за волосы.

-Отпусти её, - приказал Ростовцев.

-Дык, в камеру эту стерву надо, - злобно прошипел тот, ещё больше накручивая волосы на руку.

-Я сказал, отпусти! – закричал Александр. – И пшел вон отсюда!

Он, молча, выслушал нескончаемый поток слов несчастной женщины. Зоя рыдала, взахлеб рассказывала про своего Ивана, который сроду не воевал. Про деток, брошенных в больнице. Упомянула и о том, что беременна. Ему было искренне жаль причитающую женщину. И очень хотелось верить.

Ростовцев вызвал охрану и распорядился привести арестованного. Когда в комнату ввели высокого, худого, сгорбленного парня с вытаращенными от страха глазами, он мысленно усмехнулся. На белого офицера тот никак не тянул.

-В каком звании служил? В каком полку? – устало спросил следователь.

-Ваш бродь, - испуганно ответил Иван, сразу определив в том офицерскую выправку, - та нигде я не служив. Жонка мэнэ не пустила. Закрыла в пидвале. Куды я пиду без нея? Я и нэ хотив. До бису мне это? Воевати? У нас диты малЕньки.

Александр Ростовцев видел, как маленькая, хрупкая женщина бросилась к арестанту.  Гладила его большие, натруженные руки. Прижималась щекой к лицу. Вот и его Анастасия сделала бы так же. Но лежит она второй год парализованная. Только глазами водит. Раскидала жизнь её сыночков по разные стороны баррикад.  Один - белый офицер, другой – красный командир. Не выдержало материнское сердце. Смотреть на это было невыносимо. «Надо просмотреть его документы и донос, может, хоть одну душу из этой мясорубки удастся спаси», - мысленно решил следователь.

-Порошина ко мне! - прохрипел начальник.

-Где документы подследственного? – строго спросил тот, когда Семен появился в кабинете.

-А хрен его знает, - лениво ответил тот. – Он же у нас в распыл приговорен. Там где-то. Все бумаги в одной папке.

-Ты у меня, сука, сам сейчас в распыл пойдешь! – заорал Ростовцев. – И донос написать не успеешь. Грамотей хренов. Лично тебя, гниду, расстреляю. Документы мне сейчас, немедленно на Белого.

Порошин долго рылся в куче бумаг. Никакого учета приговоренных к расстрелу не велось. Все было пущено на самотек.  К счастью, справка, удостоверяющая личность  Ивана, нашлась. Иначе, дошли бы они до первого патруля.  Никаких доказательств, причастности этого мужика к службе в белой армии не было. Одна фамилия. И голый донос, написанный с невероятным количеством ошибок. «Угораздило же тебя, парень, с такой фамилией на свет появиться», - с горькой усмешкой пробормотал он.  

Александр не поленился лично проводить молодых к выходу. Порошин с пеной у рта орал им вслед угрозы, сопровождая слова жутким матом. Ростовцев на прощание велел родителям хватать детишек и бежать из города, куда подалее. Потом присел на скамейку возле здания НКВД.  Перспектива оказаться сегодня же в подвале для расстрельных, не исключалась. Семен, наверное, уже строчил очередной донос на него.

P.S. Врать не буду. Как закончился конфликт между Ростовцевым и Порошиным, мне неведомо. Рассказ написан со слов бабушки. А 25 декабря того же года родился в семье Зои и Ивана мальчик. Белый Александр Иванович. Мой будущий папа.