Уж сколько ныне существует телепередач, книг и ссылок в интернете  о кулинарии – глаза разбегаются. Трудно удивить современного притязательного потребителя, в которого  мы все превратились, чем то изысканным. Но слава Богу, и за границу почти все ездили, где яств заморских отведали, и практически, нет голодающих. Качество жизни, конечно улучшилось, как и разнообразие продуктов на столе россиян. 
        Но, перебирая в памяти десятки рецептов, я решил написать про хлеб. Нет, не подумайте, я не  профессиональный пекарь, скорее я  его резчик. Начну всё по порядку.

Через год службы в армии в спецназе, когда служба была уже не в тягость, и впереди забрезжил родной дом,  от которого я был  дислоцирован на семь тысяч километров, меня попросил зайти, мой друг – земляк Серёга, которого за хороший почерк и сообразительность, взяли писарем в штаб.  

Мы обычно встречались с земляками, когда кто то, посылку получал, или зарплату выдавали, что б посидеть, и о делах текущих и прошлых поговорить. Ну, мужики то знают, тема всегда найдётся, тем паче, если к ней и жидкость для сугреву.

Однако Серёга мне в этот раз, неожиданно, сделал деловое предложение – пойти на кухню, на неделю хлеборезом.  Я сначала возмутился, мол - я в армии служу, а ты меня в столовую, там же одни выходцы с Азии, прирождённые повара и торгаши. На что он резонно заметил, что я то же родился в Азии. Но проблема была в том, что все хлеборезы воровали, и за ними скапливалась недостача. А ты мол, свой, честный, брата-солдата не обворуешь.  Да и всего-то на недельку. Мои отговорки, что я резать не умею – не принимались – не боги горшки обжигают. К тому же надо будет сахар и масло делить.

А ставить кого-то со стороны – снова бойцы голодные останутся. Вопрос с комроты он брал на себя, и обещал помочь всем необходимым.

Я согласился, но через полчаса начал об этом жалеть. На ужин я уже должен был раздавать хлеб и сахар, а они были не поделены. За час нарезать на две с половиной тысячи человек белого и чёрного хлеба,  и распределить сахар, что б всем хватило, это было почти не возможно.

Я сказал, почти, потому что не зная ни численности, ни нормативов пищевого довольствия, я умудрился всех накормить, раздав большую часть буханок не нарезанными, а сахар - рафинад выдал нераспечатанными пачками дежурным по столовой.  

В хлеборезку пару раз заглянул прапорщик – начальник столовой, и по его взгляду я понял, что надвигается гроза.  После раздачи он зашёл ко мне и сказал, что бы такое было в последний раз, и к завтраку я должен нарезать ручным приспособлением пятьдесят килограмм сливочного масла по 20 грамм, разложить по тарелкам шестьдесят килограмм сахара по 45 кусочков на каждую тарелку, и нарезать тонну белого и чёрного хлеба  в соответствующих пропорция. После этого он мне дал список количества бойцов в каждом подразделении (сказав, что это секретные документы), и нормативы выдачи продуктов на одного бойца. Плюс ключи от хлеборезки и небольшой комнаты-склада.

В казарме, после ужина все смотрели фильмы или писали письма, качали здоровье, или играли в шашки-шахматы, кто по  шустрее - в самоволку к девчонкам в офицерский городок улизнули, а я начал резать и делить.

С непривычки я закончил работу только в три часа ночи, а в семь – мне уже надо было раздавать продукты. Я сто раз помянул не добрым словом Серёгу, выдернувшего меня из спокойной беззаботной солдатской жизни.

За мной закрепили машину хлебовозку, такую же, как и те, которые развозят хлеб по магазинам в городе, только водитель был молодой солдат, который находился в моём полном подчинении.

Утром я понял, что хлеба на всех не хватит, и урезал пайки. Я не ожидал, что столкнусь с бунтом, угрозами в мой адрес, обвинениями, что я заелся и т.д.  Но это случилось. Кто-то кричал:

 – На всю столовую один русский, и  тот с Ташкента.

С трудом отбившись от недовольных дежурных из разных войсковых частей. Я вспомнил лозунг Ленина, что "Социализм – это учёт, плюс электрофикация всей страны." Вот первую часть лозунга я и начал притворять в жизнь.  Взяв амбарную книгу, которая валялась на нижнем лотке для хлеба, я и стал вести этот учёт - сколько чего мне надо, и сколько в наличии.

 Образование у меня было десять классов и арифметика, это не тригонометрические функции – разобрался быстро, тем более, что и дома я уже сам контролировал доходы и расходы не только свои, но и матери, пытаясь укладываться в бюджет. Ещё в двенадцать лет, на меня сильное впечатление произвёл  американский писатель Теодор Драйзер, своей трилогией: Финансист, Титаник, Стоик, и я пытался так же сам управляться с финансами, просчитывая риски и непредвиденные расходы. Стоит напомнить однако, что главный герой в первой книге "Финансист" попал за долги в тюрьму. 

До обеда мне надо было съездить на хлеб-завод и привезти ещё чуть больше двух тонн хлеба.  Выписав первую накладную и пропуск для машины на хлеб-завод, отправился получать.

Ребята на хлеб заводе, тоже были военными такие весёлые, добродушные, правда в белых халатах поверх солдатской робы. Они меня  даже булкой с изюмом угостили – сами в одну буханку сахар с изюмом добавляют при закладке в печь, и чаёвничают.

Я чай пью, но сам стою не спускаю глаз с весов на полтонны. Сначала хлеб наложили  до пятьсот килограмм на широкий поддон весов, а потом с него уже перегружали в машину. Записывая вес каждой партии, я давал "добро пекарям", для погрузки в машину, и каждую буханку провожаю взглядом, когда она уходит в отверстие  в стене. А с той стороны принимал и грузил мой водитель.  

Вроде всё получил, подписал накладные, а ребята с хлеб завода, мне в подарок ещё две буханки докладывают. Ну думаю – жизнь удалась.

Не буду утруждать Вас дальнейшими описаниями, но, не смотря на то, что я немного подстраховался и чуть-чуть урезал пайки, на следующее утро, мне не хватило порядка ста пятидесяти килограмм хлеба. Не зная, что делать, я одолжил хлеб с соседней столовой танкового полка, пообещав в обед отдать с процентами. 

Я выписал накладную на получение хлеба на заводе чуть больше, что бы рассчитаться, но на следующее утро произошло то же самое - хлеба снова не хватило.
Я стал опечатывать мои помещения когда уходил,  подозревая, что кто-то из поваров имеет дубликат ключей, но всё бесполезно. Хлеб куда то пропадал как у фокусника в цирке.

Через неделю на мне висел долг уже более тонны хлеба. Зав столовой заявил, что меня не отпустят, пока я не рассчитаюсь.- Пиши - говорит – письмо маме, папе, пусть деньги высылают, или в тюрьму за растрату сядешь.

Отец давно уже жил с другой семьёй, а мать болела по нескольку месяцев в году, да плюс ещё братишка – школьник.

Не видя выхода, вечером, с тяжёлой головой пошёл  к Серёге писарю. Каялся – что мол не воровал, а тут недостача. Покумекали мы с ним – не понятно, в чём дело тут дело, и кто виноват (прям по классике).
Тут к нему заходит старый прапорщик со складов и просит дать, какие то бланки.  По всему было видно, что они в друзьях, и Серёга поведал ему о моих проблемах.  Прапорщик, которого звали  Вася, ухмыльнулся, и предложил мне завтра, когда я буду выезжать на хлеб завод, подождать его.

На следующее утро мы отправились в путь  втроём в кабине хлебовозки, но перед этим Вася попросил завернуть в клуб. Странно подумал я, мужик с прибамбасами, его по делу попросили, а он меня как извозчика использует, по своим делам.  Разозлился, но промолчал.

Заехав в военный клуб, что возле нашего плаца, он попросил меня и водителя пройти с ним. Там он подошел к офицеру спорт роты, и что-то с ним быстро согласовал. За тем ,   подозвав меня и водителя хлебовозки, и велел взять по два блина от штанги по 25 кг каждый. Тут у меня вообще жвалки забегали. Ну, думаю,  сейчас ещё его груз куда то отвезти надо, а у меня раздача скоро.  Несу эти блины злой, темнее тучи. Смотрю, и он несёт два блина.

Бросили мы их в одно будку хлебовозки и тронулись в путь.  

Едим, а прапорщик Вася какие-то анекдоты, да прибаутки рассказывает.

Вскоре мы прибыли на хлеб завод и стали загружаться. Ребята-пекари с завода весело балагурят, и Вася с ними чай пьёт – анекдоты им рассказывает, на погрузку даже и не смотрит.  Я снова глазами каждую буханку щупаю, каждый вес записываю и суммирую.  Загрузили мы более двух тонн – под завязку.  Тут настала очередь накладные подписывать, а Вася и говорит мне– Не спеши.

И в окошко, которое выгружали хлеб из цеха, кричит водителю – Ну ка боец, давай сюда то, что мы привезли. Заводские улыбаются – А что вы нам можете привезти?

- Подарочек – отвечает Вася, принимая блины от штанги в окошко. Я его не понял, пока он эти блины не стал класть на весы, с которых мы только что сгружали хлеб. Шесть блинов по двадцать пять кило – сто пятьдесят, а весы нам показали – сто восемьдесят два. Лица у заводских хлебопёков вытянулись. А Вася сел писать акт, о не соответствии весов со всеми вытекающими последствиями. Их старший по цехуцеху, то же прапорщик, горит:

 – Я не подпишу,

а Вася, ухмыляясь,

 - Хватит и наших трёх подписей, а на центральных воротах я сделаю контрольный перевес в присутствии директора завода. Что стоишь – зови его. Я Вас всех здесь пересажаю.

 Холёные лица хлебопёков вытянулись, и они стали валить вину друг на друга, а потом все на старшего по цеху.

В общем, договорились, что  на эту машину мы накладные не отдаём,  следующую машину, они так же отгружают в подарок. А если они ещё раз подведут весы, которые Вася уже отрегулировал,  тюрьма ждёт их на ближайшие годы.

С долгом я рассчитался, и у меня еще пару тонн белого хлеба в запасе было, а Вася попросил, если остатки с кухни будут , что б мы в его  термос десятилитровый сливали пару месяцев, для поросят.  На том и разошлись.

Из столовой отпустили меня только через месяц, и то с трудом, и тут Серёга (земляк) помог. Зав столовой нарадоваться не мог, впервые за несколько лет, его перестали дёргать за регулярное воровство хлеба, да и бухгалтерия перестала выкручиваться и искать резервы на покрытие недостачи. И пайки солдатские стали полновесными. А ведь некоторым ребятам деньги из дома высылали, что б их не посадили. 
Вот такой он солдатский хлеб.

  
 
Я помню чёрный хлеб армейский,
Я помню службы первый год,
Когда ещё совсем не стёрся,
Домашний в памяти пирог,
 
Я помню как голодным взглядом,
Мой друг на это хлеб смотрел,
Я помню, как его он с чаем,
Вприкуску с рафинадом ел.
 
И хлеб был мягкий словно глина,
Хоть чёрный, всё же не ржаной.
Я помню робу в белой соли,
От пота службы строевой.
 
Рецепта хлеба я не знаю,
Но вкусен был для нас всегда,
Я так пельменей не желаю,
Как хлеб поесть хотел тогда.
 
Я не узнал Серёгу друга,
Он исхудал, скуластым стал.
И взгляд его всегда с искринкой,
Поблек и глубже как то впал.
 
Так большинство из молодёжи,
Кто к нам в спецназовцы попал,
За месяц вешалками стали,
Для формы, что сержант раздал.
 
Иных по ветерку качало,
Когда оттачивали взмах.
Но всё топтали и топтали
Плац заметённый, в сапогах.
 
А рядом дачи генералов,
И офицеры водку пьют.
И со складов солдатских тащат,
Икрою красною блеют.
 
Вы не читали про такое,
В кино – лишь шуткой намекнут.
Хоть знают все, и по тому то,
Служить детей не отдают.