Послевоенная моя Россия ( поэма)

                     Послевоенная моя Россия

                                           Посвящается бабушке по отцу  Силантьевой Анне Яковлевне..


С годами становлюсь сентиментальной,
Все тянет - где девчонкою была.
Ну, здравствуй, улочка моя окраинная!
Ты стала почему-то так мала…
Как сгорбились от старости домишки,
Как сузились тропинки у крыльца.
А, может, я большая стала слишком?
Пережила по возрасту отца.

Вот старый дом мой с низенькой калиткой,
Окошки в нем почти что до земли.
А рядом клен раскидистый, и прытко
На нем все так же скачут воробьи.
Скамейка у ворот. Присяду, что ли…
Немного посижу, прикрыв глаза.
И вдруг нахлынет как-то поневоле
Воспоминаний детства полоса.

Вот я бегу в цветастом сарафане,
Веселая девчонка-егоза
Вслед за мячом, и слышу как в тумане
Своих подружек бойких голоса.
Одеты скудно, летом все - босые.
Пятидесятые… Недавно шла война.
Послевоенная моя Россия,
Моя родная сердцу сторона.

Как мы росли? В «нехватках-недостатках»,-
Так говорила бабушка моя.
Но мы росли с бойцовскою повадкой,
И были все мы, как одна семья.
Все было нам в игру, и все не в тягость,
В очередях мы проводили дни,
Ценить умели мы любую малость
И радоваться малости могли.

Тому, что лампа не коптит сегодня
(Хороший, знать, попался керосин),
Игрушкам самодельным новогодним
И леденцам с названием «ландрин».
Так бабушка всегда их называла,
И я их так привыкла называть.
Коробка в сундуке от них лежала,
На крышке надпись со старинной «ять».

В коробке этой бабушка хранила
Старинных ассигнаций пять иль шесть.
- Вот «Николашки», - внучке говорила,-
Такой был царь. Другой теперь вон есть.
Другого – Сталина она не уважала,
И речь его заслышит лишь едва,
Так тут же репродуктор выключала.
Ворчала: «У, большая голова!»

Не понимала я, была малышкой,
Тот ропот, что в народе шел волной.
Все потому, что был суровым слишком
«Отец народов» к тем, кто был «не свой».

Для бабушки война и не кончалась -
Она все младшего ждала домой.
Что он придет, ничуть не сомневалась,
Над фотокарточкой шепча: «Сынок! Родной!»
И в эту сказку верила я свято,
Но дядя Коля все не ехал, нет.
Играла в куклу я тряпичную, из ваты,
А бабушка все гладила портрет.

Была религиозной баба Анна.
Две юбки кашемировых надев,
К заутрене спешила неустанно,
«За здравие» молилась нараспев.
За здравие любимого сыночка,
Который так и не придет с войны,
Она молилась все свои годочки,
И приходил он к ней, ...но только в сны.

В храм божий и меня, отроковицу,
Она водила часто за собой.
Учила меня Господу молиться:
«Спаси мя, Боже! Милосердный мой!»
А с церкви, что была поближе к дому,
Давно уж сняли все колокола;
Селились в ее звонницах вороны
И каркали, когда я мимо шла.

Так дядя Коля, без вести пропавший,
Был для меня – мифический герой,
И я мечтала, став чуть-чуть постарше:
Вот он придет, красивый весь такой,
Весь в орденах и в сапогах блестящих,
Откроет свой большущий чемодан,
И куклу мне подарит – настоящую
И шелковый, в горошек, сарафан.


Давно уж на погосте баба Анна,
И не вернулся сын ее домой…
Им пред иконой ставлю неустанно
Я свечи и молюсь «за упокой».
Что ж, детство каждому свое досталось…
О кукле так и не сбылась мечта.
Но в жизни мне ценна любая малость,
Особенно - людская доброта.