УБЕГАЮЩИЙ К СЕБЕ.

 Перспектива исчезнуть вот так просто, без повода, мне показалась весьма заманчивой. Тем более, к этому предполагало очень и очень многое, плюс несбыточность надежд и утраченных иллюзий на нечто лучшее. В своей неустроенности я никого не винил, в особенности себя. Просто не заладилось, – и всё. Что ещё можно сказать? Ничего! Так чего понапрасну трепать языком и давить на жалость. Я этого не люблю, и никогда не любил.

Уйти и исчезнуть оказалось проще простого. Я даже не стал утруждать себя долгими сборами, запихнул в выуженную с антресолей, легкую дорожную сумку бутылку чистой воды (если только можно кристаллически-чистой назвать воду, пропахшую хлоркой и ещё непонятно чем, из водопроводного крана), батон колбасы и краюху хлеба, пару рубашек, джинсы, смену белья, бритвенные принадлежности – авось когда-нибудь пригодятся. Не забылся и про общую тетрадь с парой шариковых авторучек: а вдруг меня посетит творческое вдохновение. Оделся тепло, соответствуя началу осени, и вышел в густую, пахнущую пыльной листвой и дрожащими звездами, ночь, оставив ключи от квартиры и машины на гвоздике в прихожей, - пользуйтесь моей добротой.

Мой уход никого не потревожил. Все дрыхли, так сказать, без задних ног. И неудивительно. После продолжительных возлияний по поводу моего пятидесятилетия – юбилей с большой буквы! - и не такое было бы возможно, если б я это захотел себе позволить. Но вчера я оказался на высоте: был стоек и к спиртному, и к убедительным и весьма слащаво-навязчивым поползновениям в мою сторону одной малознакомой дамочки, которую притащил на вечеринку мой давний друг, - и я лишь слегка пригубил от предложенного мне на брудершафт. Зато гости разошлись не на шутку, оторвавшись по полной программе, и я их за это не осуждаю - они пришли повеселиться, значит, так должно и быть.

Я тоже немного поиграл в шумное веселье, но душа моя, оказалось, просила в этот день только тишины и одиночества. Странно, но я давно подметил, что именно в день рождения мне невыносимо грустно и тоскливо. И если в молодости этого как-то не замечалось, возможно, по причине юношеского задора и душевной незрелости, то после сорока симптомы одиночества стали проявляться все чаще и чаще.

Нет, вниманием друзей и сослуживцев, знакомых и любимых мной женщин, а впоследствии и жены я не был обижен, скорее даже наоборот – слишком повышенное ко мне расположение очень даже тяготило. Возможно, вот это, а может, и нет, явилось причиной того, что я вышел в благоухающую георгинами ночь, налегке, оставив за порогом душной пропахшей потом, духами и винными парами квартиры свое прошлое. Там осталась та жизнь, которая для меня больше не существовала. Как теперь не существовали те люди, которых я любил по-своему, но покинул вот так просто, без всякого на то сожаления. Скорей всего, спустя несколько часов, или дней – как знать! - меня станут искать, забьют во все колокола тревоги и охватившего их отчаянья. Что ж, без меня им, возможно, придется немножко некомфортно, ибо привыкли жить на всем готовом, ни в чем себе не отказывая и ни о чем особо не заботясь. Мой уход перевернет в корне весь их устоявшийся мир, изменит сознание и правила поведения в обществе. Так что они расшибутся в лепешку, приложат ряд соответствующих усилий, чтобы вернуть меня обществу, но только не ради меня, а своего дальнейшего благополучия.

Но у них ничего не получится - меня не найдут. Нельзя найти того, кто не хочет, чтобы его отыскали. Если будет нужно, я отыщусь, коли сам того пожелаю. Но в данный момент я настроен решительно, и уверен, что в ближайшее время возвращения «блудного сына» не предвидится.

Почему так случилось? Я не знаю. Нельзя сказать, что логика каких-нибудь совершаемых человеком поступков параллельна и последовательна одновременно. Так не бывает, вернее, быть не может. Можно долго рассуждать об этом, витиевато философствуя и неся разный бред о сущности бытия, но для меня это уже не имеет никакого значения, - картины прошлого, созданные жизнью и моим воображением, теперь просто-напросто перечеркнуты, и сейчас передо мной идеально чистый холст нетронутых решений и непредсказуемых действий. Рисуй, что душе угодно, и в какой угодно манере. Теперь можно не быть реалистом, где мазки правильны и заранее предсказуемы, а, как импрессионисту, не считаясь с общепринятыми правилами, открыто претендовать на изображение обычных вещей, лишь руководствуясь личными впечатлениями.

Я давно ждал подобного случая. Неважно, что краски ещё сыроваты и холст натянут кое-как, главное, не тушеваться, и тогда белое пятно постепенно превратится в пейзаж изумительной красоты и новых ощущений. Только сейчас, идя по притихшему и видящему счастливые сны городу, я, кажется, начал понимать затасканный оборот - «начать с чистого листа». Для этого, наверное, надо быть художником не на бумаге, а в душе.

Серые дома плотно обступали пространство, то, увеличиваясь, то, теряясь в размерах, источая удушливый запах суеты и безразличия к этому миру. Они давили на меня своей, построенной, казалось, на века незыблемостью, нависая разноцветными пеналами балконов и лоджий, увешанных гирляндами детского и женского нижнего белья. Но вся эта незыблемость была какой-то напускной, словно отретушированной – несколько мазков не туда, и здания вмиг рухнут то ли от старости, то ли под грузом проблем и несбывшихся надежд их раздавленных прогрессом обывателей. И я поспешил оказаться как можно дальше от этого падения.

Городишко наш небольшой, и примерно через час неторопливой ходьбы я вышел за его пыльные пределы. По пути мне не встретилось ничего экстраординарного, правда, одно время мимо меня прошелестел, скрипя тягуче рессорами, серо-голубого цвета милицейский «бобик», из чрева которого настороженно и зло уставилось на мир несколько блюстителей правопорядка. Но, видимо, то ли мое спокойное безразличие к их персонам не вызвало особых подозрений, то ли в моем облике не было ничего явно преступного и террористического, «бобик» покатил дальше. А я облегченно вздохнул – слава Богу, не прицепились, от этих «мусоров» можно ожидать чего угодно, - и, свернув с побитого плиткой тротуара в ближайший, неприметный переулок и уже стараясь идти задворками, пройдя ржавую эстакаду моста, очутился на окраине города. И вскоре, обласканный первыми лучами солнца, я вошел в пахнущий всевозможными звуками осенний лес.

Воздух соснового бора – изысканный набор дешевого парфюма - меня опьянил, и до такой степени, что в голову стала лезть разная дребедень в виде воспоминаний. И так всегда: как ты не старайся думать о прошлом, оно будет напоминать о себе, - и от этого никуда не деться. Как не крути, а в себя не убежишь. А жаль.

У меня не было ярких воспоминаний о детстве, как у некоторых моих знакомых, и я мало, что помню из ясельного и детсадовского периода. Все расплывается, нет четких линий, сплошные цветные пятна, которые хаотично мелькают и растушевываются в пространстве. А вот школьные воспоминания более реальны, и воспринимались мной всегда легко, без надрыва, как некая необходимость проявляться час от часу. Ну а про институтские годы и говорить нечего – воспоминания о них живы и поныне. Тогда была эпоха светлых решений, неординарных поступков, взлетов и падений, и прелесть была не в их несовершенстве, а новизне и какой-то веселой бесшабашности. Тогда я жил, думал, созидал, творил. Я был свободен от условностей бытия и быта, - что ни говори, а молодость в этом имеет свои преимущества.

Но потом как-то незаметно бытие и быт стали подавлять мне сознание, постепенно подчиняя себе, - и вскоре я стал рабом этих маленьких назойливых истин. Короче, я вынужден был стать таким же, как все, как того хотело наше стабильное общество, устанавливающее свои незыблемые и освященные бесконечными законами правила. Рожденный свободным, я уже не мог, точнее, не смел, распоряжаться своей свободой, и так, как мне этого хотелось.

Да, я вынужден был подчиниться, как подчинялись многие, но, даже подчинившись, никак не мог понять, почему мне навязывают истину, которая не может быть истиной, правду, которая не может быть правдой, ибо она до того лжива, что не поддается никаким логическим обоснованиям. Ну, скажите, зачем мне чужая ложь, если у каждого человека должны быть только своя правда и своя истина, лично им выстраданные. Они соль его души, и только им он должен следовать. Но это понимание постепенно умирало во мне, затем снова воскресало на время, а потом умирало снова, пока не заглохло на много лет. И вот только сейчас оно проснулось окончательно, всплыв из глубин моей состарившейся души.

Я очнулся. И понял, что больше не могу и не хочу жить по шаблону, навязанному мне обществом? Хватит! Я этому обществу отдал все, что можно было отдать, израсходовал, навязанный мне извне весь внешний и внутренний потенциал, - а скоро стану просто никому не нужен. Ещё пара лет, ну, может, чуточку больше, и меня можно будет списывать в утиль. Одним статистом больше, одним меньше – какая разница. Я, так сказать, глупая марионетка, и мной вертят все кому не лень. Ладно, общество – оно и создано для того, чтобы подавлять личность, на том и держится, и будет держаться всегда, потому что только тирания, естественно, в рамках разумного, а никак не свобода, способна давать иногда стабильность, или хотя бы некое подобие стабильности.

Но кроме общества надо мной собственную тиранию души установили мои дети, моя плоть и кровь. Нет, они не издеваются надо мной, не отходят от законов совести и законов биологии, между нами всегда существовали ровные отношения, но не более того. Как я не старался, дети не стали частью меня, моим логическим завершением, и, возможно, по моей вине. И если их послушать, то, оказывается, я всю свою сознательную жизнь делал всегда что-то не так, занимаясь не любимым делом, общался не с теми людьми, всячески льстил ради выгоды, угодливо выгибая спину. Возможно, дети первыми почувствовали во мне эту фальшь и духовно отстранились от меня, чтобы не заразиться подобной глупостью.

Теперь дети выросли, живут своим умом, не признавая моего авторитета. Им, возможно, виднее, у них другие условности и приоритеты, другие кумиры и другие потребности, хотя финансово все ещё зависят от меня и пока не желают отказываться от материальной помощи – привыкли. Как к этому привыкла и моя бывшая жена.

Мы расстались давно, но сохранили дружеские, прочные отношения, - такое бывает редко, но все же иногда происходит. Это, наверное, зависит от той степени порядочности людей, с которыми подобное случается, а может, слишком живы и не обременены пошлостями измен воспоминания о нашей первой встрече и первом сближении. Я до сих пор помню ту звучавшую в полутемном зале мелодию. Танго. Голубое танго. Тогда дрожали и колебались тени в такт музыке, которую играл маленький оркестрик на небольшой сцене провинциального ресторанчика. Я обнимал её осторожно, касался трепетными пальцами изящного стана, и не верил своему счастью, особенно в то, что поборол в себе робость и заставил себя прикоснуться к этому неземному созданию, оказавшемуся случайно за соседним столиком и приглашённому мной на танец.

С этого все и началось, и продолжалось довольно долго, пока мы не почувствовали, что стали друг другу совершенно чужими. Ещё чуть-чуть и мы бы разругались, став смертельными врагами. Но этого не произошло – мы не дали ненависти хлестнуть через край, пошли на компромисс, найдя выход из сложившейся ситуации – у тебя своя личная жизнь, а у меня - своя. Как получилось, что неотделимые друг от друга души отслоились - так обычно высохшая шелуха отпадает от перезревшего плода, - я так и не осознал до конца. Но не в этом суть. Возможно, наши души и тела требовали перемен, и к этому было создано великое множество предпосылок. Её редкие измены и мои неконтролируемые поползновения к представительницам прекрасного пола можно было бы взять в расчет, но отнюдь не это создавало главной целостной картины, все значительно сложнее – в самих нас что-то надломилось, и мы стали осознавать любовь лишь, как привязанность, лишенную душевной подпитки. Возможно, поэтому мы отдалились друг от друга и разошлись. Дети не осудили, но и не поняли нашего разрыва, возможно, им было все равно, по крайне мере не почувствовали себя ущемленными и отвергнутыми, потому что любовь их родителей со временем переросла в крепкую хорошую дружбу…

Тропинка петляла и мягко пружинила под ногами устоявшимся за долгие десятилетия ковром из мириадов еловых иголок и сосновых хвоинок. Я шел, не уставая, иногда сворачивая, чтобы сорвать какую-нибудь ягоду или цветок, и уже через некоторое время понял, что сбился с дороги. Заблудился, и теперь просто не знаю куда идти.

Но разве я не этого хотел? Шаг – влево, шаг – вправо, назад или вперед – все равно. Да и какая разница куда идти?! Ну что из этого изменится, если я устремлюсь вслед за солнцем, или туда, куда летят птицы? А птицы летят всюду – куда им заблагорассудится. Значит, и мне сейчас следует идти, руководствуясь не разумом, а интуицией.

Это раньше, чем что-то предпринять, я бы по всем законам логики определил бы направление ветра, где север, а где юг, радиус солнца и тому подобное, но сейчас я отмел все эти условности, как ненужное. Выпил немного воды из бутылки и кинул сосуд обратно в котомку. Ну и отвратное пойло. Вот бы найти где-нибудь в лесу родник. Но мне кажется, что сейчас подобного чуда природы и не сыскать в нашей местности. Впрочем, может и повезти. Походя, я срезал перочинным ножиком небольшой посох из упругой лозины, и пошел, куда глаза глядят, короче, куда меня влекла душа. А она влекла, естественно, в неизвестность.

Небо было глубоким и голубым, солнце резво скакало в нем рыжим огромным мячиком, лишь изредка прячась в вершинах деревьев. И хотя несколько дней не было дождя, в лесу все ещё сохранилась прохлада, ощущалось щедрое её дыхание, и от этого мне дышалось легко и приятно. Да и такая красота стояла вокруг, что просто не верилось.

Неужели для того, чтобы все это увидеть и прочувствовать стоило взять и решиться на подобное безрассудство? Конечно, и раньше случались выезды на природу с шумной компанией друзей и разбитных подруг, с традиционными шашлыками, но это, как я понял сейчас, было не то. Мы тогда своими веселыми криками разрушали всю целостность природы, её гармонию, уничтожали её чувственность.

Только теперь я начал осознавать, что лес следует постигать в одиночку, не создавая особого шума. Лес следует видеть, ощущать каждый его вздох, каждое его движение, трепетание каждого листочка на деревьях или кустах, шелестение каждой травинки, что стелется под ноги. И идти следует неторопливо, ибо при быстрой ходьбе теряется чувство наслаждения наблюдать за различными мелочами. А эти мелочи везде и во всем. Вот только что встрепенулась, ухнув, какая-то птица, промелькнув среди уходящих ввысь сосен, всколыхнув собой ароматный воздух, и исчезла, будто её и не было. А вот из-под елочки, как партизаны в засаде, выглянула семейка боровичков, важных, один к одному, и пройти мимо такого чуда - грех. И я опускаюсь на корточки и неторопливо срезаю ножом грибок за грибком под самый корень – вот и ужин нашелся. А потом срезанное место аккуратно прикрываю мхом, чтоб грибница не пересохла, и чтоб потом кто-нибудь через определенный срок смог тоже, как и я, испытать радость находки, будь то зверь или человек.

А вот почти впритык к могучему, кряжистому дубу ютится небольшой, но ладно отстроенный муравейник. Казалось, ничего особенного, но посреди огромной лесной державы прямо не по дням, а по часам выросло свое маленькое независимое государство. И, кажется, только на первый взгляд оно живет по одним законам с лесом, принимая все его условия, как должное, а на самом деле – это отдельная страна со своими границами и своей территорией. И мураши, хотя и являются жителями леса и безответно трудятся ему на пользу, в ограниченном пространстве муравейника ставят интересы муравейника превыше интересов леса. Они поступают, как некоторые люди, мол, мой дом – моя крепость, тут я себе хозяин и законник, а что за пределами дома - не важно. Так одно время поступал и я, а потом общественность и амбиции достичь неведомых высот засосали меня, и я отбился от семьи, утратив, возможно, больше, чем приобрел.

Внезапно я почувствовал какое-то легкое движение – мгновение, и из кустов рябинника на небольшую прогалину выпрыгнул лосенок, молодой, гибкий, живой, и застыл, уставившись на меня удивленно и доверчиво огромными слезящимися глазенками. Но что-то испугало любознательного звереныша, и он быстренько сиганул в бурелом – только я его и видел.

Сколько мелочей – не сосчитать. И ведь каждая мелочь по себе явление просто уникальное, простое и понятное; постепенно и как-то неосознанно все эти картины, рисунки, пейзажи, наброски слагаются в одно цельное, неповторимое ни с чем творение, которое нарисовала мать-природа – жизнь. Но у каждого мгновения жизнь своя, личного свойства, и каждый волен распоряжаться ей так, как ему удобно.

Впереди, за плотной стеной деревьев, забрезжил четкий просвет, и я, устремился туда; и в скором времени вышел на широкую, похожую на брошенную каким-то древним великаном шляпу, поляну.

У меня просто перехватило дыхание. Посредине овального пространства неровным блюдечком покоилось голубое озерцо в кайме осоки и камышей, а вокруг этой водной неподвижной глади всё было устлано вереском, полегшим под тяжестью лиловых цветков. Даже как-то неудобно было ступать грязными ботинками на эту красоту. Но душа требовала одного – вперёд! И я решился.

По чудесному покрывалу я вышагивал, как по мху, осторожно ставя ноги в душистый цветень. В общем, запах стоял ещё тот, пряный, медовый, казалось, и пчел тут должно было быть несчетное количество, но мне встретилось лишь несколько натружено жужжащих шмелей и кучка цветочных мух, и все. До чего же глупые пчёлы пошли. Хотя, возможно, вереск для них является тяжёлой пищей, насыщенной минеральными веществами, тем более, ближе к осени, когда надо заботиться о пополнении запасов на зиму.

Я несколько минут постоял на берегу, созерцая окрестности озера, иногда рассеянно, бессмысленным взором, а, иногда внимательно присматриваясь к тому, что происходило на глади водоема. Вода в озере была до того прозрачной, что просматривалось все-все до мелочей: голубая поверхность, зеленая середина и ярко-красное дно от торфянистой почвы. Вот и здесь тоже мелочи, и тоже свой мир, вроде бы и часть леса, но все устроено совсем иначе, по-другому. Эх, да что рассуждать! Слова теперь не главное. Главное, действие, спонтанное и непредсказуемое.

Короче, я, недолго думая, стащил с себя всю одежду и, как был голышом, бросился с разбегу в воду.

Озерцо приняло меня, как долгожданного гостя, охватив прохладой мое грешное тело, мгновенно прощупав от макушки до пяток, словно совершая какой-то чувственный ритуал. Приятная дрожь пронзила все мои чресла, а голова до того просветлела, а мысли обрели такую ясность, что я почувствовал тайный прилив сил и ту бодрость души, какой мне так не хватало, чего я не мог позволить себе много лет.

Я плавал долго, наслаждаясь неожиданной свободой движений, невзирая на ставшее резиновым время, до тех пор, пока не почувствовал, что руки устали, а вода больше не желала питать мое тело своей очистительной энергетикой.

Лежать на берегу голышом, подложив под колючий кустарник одежду, было хорошо и до того приятно, что я поначалу впал в легкую эйфорию, расслабившись, но рой назойливых комаров привел меня в чувство, и я поспешил одеться. Возможно, близость воды способствовала тому, что веселая комарилья разошлась не на шутку. И я, отмахиваясь веткой, сбежал от зудящей мошкары под кроны малахитовых сосен.

Несмотря на обилие комаров, это место мне понравилось, и я решил здесь задержаться, настолько насколько, чтобы привести в порядок свои чувства и чтоб как можно дольше проникнуться чувством одиночества. Иной цели у меня пока не было. Как знать, может, столь неназойливое единство с природой пойдет мне на пользу, а может, и нет. Хотя чего вперед загадывать. Главное, постараться, повинуясь собственному влечению души, преодолеть сжимавшие меня долгое время все условности.

Как я теперь жалею, что не решился на это тогда, когда возможность перестроить заново свою вселенную была более ощутима, когда я был молод и уверен в себе. Но что теперь сожалеть, ведь решение принято сейчас, а не когда-то, когда я об этом даже не помышлял, и значит, следует исходить из чувства времени.

До вечера я успел расчистить место между двух склонившихся друг над другом сосен от сухих веток, а потом соорудил небольшой шалаш из лапок ельника, на тот случай, если вдруг закапризничает погода. Не годиться ночевать под открытым небом, если есть возможность и время, чтобы как-то обеспечить себе более-менее комфортные условия. Для удобства дно шалаша устлал мягкими лапками сосны и ели, немного по-варварски обойдясь с парой-тройкой молоденьких деревьев, оголив почти до середины их стройные юные тела.

Немного перекусив тем, что нашлось  в сумке, я забрался в шалаш и с наслаждением растянулся на пахнущей хвоей и смолью перине.

Наконец, пришло время отдохнуть, определится с одиночеством и подумать о том, как быть дальше. Возможно, я и вернусь назад к родным и близким, сбросив с плеч, как говориться, груз прошлого. А, возможно, уйду куда-нибудь в неизвестность за настоящим. И каким оно будет неважно. Я не хочу войти просто так в возраст старости, не осознав своего истинного предназначения на этой земле. И не хочу убегать к себе от себя. Это словно бежать из рая. Куда, зачем и почему? И вряд ли там, куда я в данный момент стремлюсь, будет хорошо, но плохо, надеюсь, не будет.

Внезапно начался дождь, вначале слегка накрапывая, а потом полил, как из дырявой лейки, рывками, в согласии с порывами ветра.

Удивительно, но дождь смыл все мои мысли, которыми я успел заразиться за это время, а так же и мои нереализованные желания, которым я хотел дать впоследствии волю – сбил, спрессовал их в одну кучу, ставшую мгновенно ненужным хламом. Но он, надо отдать ему должное, неожиданно наполнил меня каким спокойствием души, что распалившееся в глубине моего сознания одиночество показалось мне смешным и глупым. И тогда я рассмеялся, а потом хохотал до коликов в животе. И только после этого уснул  сном пресытившегося всем человека…

P.S: Я вернулся домой только спустя месяц, одухотворенный новыми идеями и сумевшим предельно понять в чем была моя проблема, а может, потому что значительно похолодало и участились дожди. А может, просто не хотел, чтобы долгое одиночество сделало меня похожим на остальных людей. Дома меня, естественно, ждали, и были рады моему возвращению.

Но вот многие из тех, кто решился на такой, как я, неординарный поступок – уйти и не вернуться, - обычно никогда не возвращаются назад.  Скорей всего, они убежали к себе, и, наверное, стали ненужной частью этого нелёгкого времени…