Синица в руке

[Скрыть] Регистрационный номер 0470791 выдан для произведения: Синица в руке – это всегда беспокойство, - как бы ненароком не придушить синицу в руке. И вместе с тем тревожное ощущение трепещущей вертлявости, нанизанной на хрупкий «проволочный» скелетик.
 
Колотящееся в ладонь крохотное сердце, вызывает чувство боязливой осторожности и, как ни странно, лёгкой тени брезгливости, что появляется от осознания фатальной обречённости и беспомощности живого существа – синицы в руке.
 
В связи с этим вопрос – чем она, синица, лучше здоровяка-журавля, курсирующего по небу от избытка сил и неугомонности, отпадает как-то сам собой. А так как ни один из них, по большому счёту, не радует озабоченного птицелова – первая по причине своей тщедушности и практичной никчёмности, второй вследствие слишком затратных усилий на его поимку, то оказывается, что и никакого выбора тут нет.
 
А сама притча, не что иное, как напыщенная фраза интеллектуала-орнитолога, щеголяющего своей учёностью и знанием классификации пернатых.
 
Отсутствие выбора, так же как и его видимости, убивает в охотнике чувство грызущей озабоченности и приводит его к тому равновесному состоянию духа, при котором между синицей и журавлём негласно утверждается устойчивый знак равенства.
 
И всё бы было хорошо, но такое положение дел совсем не устраивает птичьих оценщиков, живущих за счёт разницы и определяемой ими ценности. Они – лукавые движители выбора, убеждающие тебя в том, что без мечты о синице и журавле, твоё место не среди аристократичных ловцов жар-птиц, а в компании сгорбленных энтомологов, обречённых на ползание и общение с навозными жуками.
 
В доказательство же своей неоспоримой правоты ими будут непременно предъявлены их верительные грамоты, с перечнем заслуг и за подписью самого Господа Бога.
Самых же недоверчивых ожидает созерцание чучела феникса, а то и змея-горыныча…
 
***
 
Протоиерей Иннокентий пребывал в задумчивом, а где-то и в смурном состоянии духа. Диакон Павел сидел за столом напротив настоятеля и, прихлёбывая из кружки цветочный чай, ждал от него ответа на свой вопрос.
 
Павел любил такое настроений отца Иннокентия, потому как в такие минуты тот говорил не догмами, а своей живой мыслью и опытностью.
 
- Ты, Павел, как тот пионер, что галстук повязал и считает, что вмиг стал другим человеком. Ты пойми, что на второе пришествие можно надеяться только тогда, когда завет Его будет выполнен. Чего Ему зазря дороги-то топтать? Да и что Он тут такого-эдакового не видал?
 
Протоиерей замолчал и стал смотреть в окно.
- Отец Иннокентий? А как же писание, пророчества?
- А что ты всё на писание, да на пророчества киваешь? Ты вот мне скажи – ты чему-то выучился, что Он тебе вменял?
- Ну-у-у…
- Ну… Вот тебе и ну… А выучился ты только тому, что выбирать навострился… Из того, да из этого… А после то и это вновь колоть, да снова выбирать…
 
Иннокентий опять замолчал, а через минуту, отодвинув в сторону свою кружку, наклонился над столом и, пристально глядя в глаза диакону, раздельно проговорил,
- Он же тебе никогда никакого выбора не предлагал… Да и никогда не предложит, потому как это есть распыление, что веры, что жизни… И наставлял Он всегда только в одном – любить научись… Только и всего… Вот и весь его завет – краткий и определённый… Без всяких этих «а если», и «а может быть».
 
При этих словах в открытую форточку влетела синица. С перепугу она стала метаться по келье, то и дело, ударяясь о стены. Когда силы её стали иссякать, птица плюхнулась на край стола и сжалась от ужаса. Отец Иннокентий накрыл её ладонью и услышал, как диакон прошептал,
- Плохая примета…
 
Настоятель легко улыбнулся и, зажав в кулаке полуживое существо, встал и пошёл к окну, через плечо, ответив на шёпот своего собеседника,
- А вот про приметы Он ничего не говорил…