Сентябрьский денек выдался на редкость солнечным и теплым, что в эту начавшуюся осень большая редкость. Желтый шар солнца висит в пронзительной бирюзе неба, игриво подмигивая. Озорной ветер врывается в людской поток, швыряя под ноги охапки шуршащих листьев. Неужели, её Величество, бабье лето, пожаловали? Просим, просим.
Иду по площади железнодорожного вокзала горячо любимого мной Екатеринбурга, любуюсь природным буйством красок, слушаю мажорную городскую какофонию. Люди снуют туда-сюда с озабоченными и не очень лицами, тянут за собой разноцветные баулы, чемоданы, орущих детей.
Стайка молоденьких девчонок на высоченных шпильках чуть обгоняет меня.
- Ксю, чего это они там устроили? – любопытствует смазливая брюнетка, оборачиваясь налево.
- Вроде, бомжей кормят, - неуверенно отвечает девушка с густо накрашенными глазами.
- На фига? – спрашивает третья.
- Да, дураки! – смачно, надувая пузырь из орбита-дирола, отвечает блондиночка в коротенькой юбке.
Я устремляю свой взгляд в сторону тех самых «дураков». Действительно, у подножия памятника танкистам, известного в народе как «Варежка» - очередь. Три термоса, куча пластиковой посуды и здоровенная кастрюля. Под шум большого города, обрывки фраз и грохот поварёшки двое молодых людей шустро разливают суп. Еще три девушки наливают чай.
«Клиенты» в очереди, вероятно, имеют статус от бомжа до малоимущего. Здесь есть даже «чистоплотная таджикская (возможно, цыганская) семья», состоящая преимущественно из женщин в широких цветастых юбках до пола и ярких платках, с маленькими черноглазыми смуглолицыми детьми в одеждах не по размеру. Очередь двигается спешно, но без жадной суеты и ругани. Пластиковые тарелки с едой расходятся быстро направо и налево, как горячие пирожки.
Подхожу к своей остановке. Располагаюсь на скамейке. Ждать автобуса еще минут двадцать. Продолжаю наблюдать за «столовой» под открытым небом.
Очередь то и дело пополняется новыми персонажами. Бородатый мужик в потрепанной выцветшей куртке непонятного кроя: то ли женского, то ли мужского, пропускает вперед женщину в коричневато-сером пальто и подростковой мальчишеской шапке мышиного цвета. Джентльмен, не меньше. Маленькая суетливая бабуля разместилась у подножия памятника с тарелкой. Оглядывается по сторонам, будто опасается чего-то. Там же человек пять уже трапезничают, с аппетитом уплетая еду. Бойко толкуют о чем-то, прихлебывая чай из одноразовых стаканчиков.
Подходит очередь «семьи». Её члены, получив свои порции, тянуться друг за другом к месту приема пищи, как муравьи. Дети на ходу жадно откусывают хлеб, женщины бьют их по рукам, лопоча что-то на своем.
Смотрю на эту разношерстную толпу, и в голове крутятся слова песни из СССР: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем...» Ну, да. Нуждающиеся вполне мирно, цивилизованно принимают помощь, благодарят, низко опустив голову.
- Господа! Пожалуйста, складывайте использованную посуду в пакеты для мусора! – прерывает мои размышления голос молодого активиста.
Господа… М-да! Это вряд ли. Товарищей у нас уже нет давно. Граждане? Опять не то. Граждане имеют определенную правоспособность. А эти не обременены ни правами, ни обязанностями. Для них давно наступила гражданская смерть. И в списках они не значатся – бомжи. Лица без определенного места жительства.
К остановке направляется «госпожа» из пестрой толпы «клиентов». Та, что в пальто и мальчишеской шапке. Садится рядом на скамейку. Украдкой пытаюсь рассмотреть женщину детально. Пальто с норковым воротником из прошлого века а-ля фабрика «Большевичка», пошитое из добротного коричнево-серого драпа, ныне изрядно побитого молью. Черный норковый воротник белеет проплешинами в некоторых местах. Рукава кое-где вытерлись. Шапка китайского пошива, серая, с лейблом на отвороте. Из-под шапки выбиваются несколько прядей курчавых седых волос. Лицо без признаков хронического алкоголизма. На вид ей лет шестьдесят пять, семьдесят. В глазах тоска, безнадега. Видно, что когда-то женщина была красива. Внешне вполне опрятна. Навскидку определяю социальный статус – малоимущая.
Она, кажется, замечает мой повышенный к ней интерес. Пытаясь хоть как-то оправдаться, завожу разговор:
- Простите. А что это за акция там, у памятника?
Её лицо озаряет приветливая, чуть виноватая улыбка:
- А, это анархисты кормят нас каждое воскресенье.
- Анархисты? – недоумеваю я.
- Ну, да. Так, по крайней мере, молодежь себя называет. А нам-то что? Какая нам разница кто они: анархисты, коммунисты. Подкармливают нас маленько, и на том спасибо. До этих ребят приходило движение Харе Кришна, но потом они пропали куда-то. Если б не они, - кивает женщина в сторону «столовой», - худо бы нам пришлось, ой, худо! Особенно, бездомным. Я-то что. У меня пенсия есть – одиннадцать тысяч да дочкина ещё. Квартира есть на Сортировке. Однокомнатная, улучшенной планировки. Светлая, окна на южную сторону выходят. Десять лет назад получила, как раз перед самой пенсией. А до этого всю жизнь по общагам с дочкой мыкалась. Я двадцать лет лифтером работала на комбинате. Потом устроилась машинистом бурильной установки на ВИЗ. Мы с дочкой вдвоем живем. Дочка у меня инвалид – церебральный паралич. Слава Богу, ходит сама. Папка наш ушел, дочке еще и полгода не было.
Она молчит несколько секунд, смотрит вдаль задумчивым, полным воспоминаниями взглядом. Бесцветно улыбается и продолжает:
- Оно и понятно, не каждый мужик выдержит ребенка-инвалида поднимать. Да, я не обижаюсь на него. Говорят, семья у него, детей двое…нормальных, здоровых. Дай Бог. Я его с тех пор и не видала больше.
- Что ж, и на алименты не подали?
- Не подала… Думала, вернется. Любила его сильно, - печально вздыхает она, глядя мне прямо в глаза. - Пусть у него нормально все будет. Лишь бы не спился да не забомжевал. Жизнь у них – не сахар. Спят, где придется. Сейчас-то ещё тепло, можно и на скамейке переночевать или прямо в траве, под кустом. Там удобнее даже – мягко, не нужно ничего под голову подкладывать. Если дождь идёт, прямо под балконы ложатся.
Я вопросительно смотрю на неё. Уловив мой взгляд, женщина продолжает:
- Да, да! Мне один бездомный рассказывал. У него сумку с документами украли на вокзале, только сотовый телефон при нем остался. Он из Новоуральска приехал на заработки. Там коттедж строил. И жил там же, где работал. Его в деньгах обманули, не заплатили. Вот он сюда и подался. А тут такая штука с ним приключилась. Я с ним в Троицкой церкви познакомилась.
Там ему Библию дали, другие книги. Им прихожане приносят. Он любит читать. Мужик-то хороший. Жалко его. Не зимовал ещё. Зимой-то худо совсем. Холодно. Многие замерзают, - она молчит несколько секунд, смотрит в сторону памятника неподвижным лицом, потом тихо добавляет. – Насовсем замерзают-то.
Вдалеке показалась широколобая морда моего Неоплана.
- Простите. Кажется, мой автобус идет, - прерываю я женщину, приподнимаюсь слегка, глядя на дорогу.
- Домой едете?
- В командировку, - с житейским сожалением поясняю я, слегка улыбаясь.
- Счастливой дороги! Спасибо Вам!
- Это Вам спасибо! Мне-то за что?
- Поговорили со мной. С нами, ведь, разговаривают не часто. Мы из другой жизни, - она смотрит на меня с горькой усмешкой.
- Все будет хорошо! – пытаюсь я приободрить женщину, зная, что у неё «хорошо» уже не будет. Беру чемодан и везу его к припарковавшемуся автобусу.
Пройдя «билетоконтроль», устраиваюсь поудобнее в мягком кресле, у окна. Ехать четыре часа с копейками. Рядом садится приятный молодой человек, похожий на банковского служащего. Чисто выбритый, гладко зачесанный в кожаном пиджаке, с большим черным чемоданом. Даже вежливо здоровается со мной. Я отвечаю ему тем же. Люди должны уважать друг друга. Об этом я всегда говорю своей дочери. Надеюсь, она согласна со мной. Меня окутывает аристократический запах дорогого мужского парфюма.
Наш суперлайнер одобрительно зашипел, и дверь медленно закрылась. Потом со свистом выдохнул и мягко поплыл по городским улицам, нежно раскачивая пассажиров в такт движению.
За окном пестреет «очей очарованье», красно-желтая осень. Привокзальная площадь продолжает жить своей жизнью: люди, чемоданы, «пирожки горячие», суета. Без пауз на отзывчивость. Около «Варежки» колготятся анархисты-коммунисты и «клиенты»: собирают в большие черные пакеты пластиковую посуду, заносят в Газель огромную кастрюлю, термосы. Сворачивают столовую. Сегодня одни люди реализовали право на жизнь других, потому что еда – это право, а не привилегия.
По телевизору показывают «Вести». На экране исламизм шагает по планете. Тысячи оскорбленных и разгневанных мусульман - женщины в платках, мужчины, даже дети – выходят к диппредставительствам США. Недовольство спровоцировал появившийся в Интернете фильм "Невинность мусульман", который, по заявлениям митингующих, порочит образ пророка Мухаммеда. В руках они держат транспаранты с антиамериканскими требованиями, яростно скандируя: «"Берегись Белый дом, к тебе идёт чёрный флаг!", Устраивают массовые драки с полицией, поджигают стоящие на обочинах автомобили, громят кафе, витрины центральных магазинов, сжигают звездно- полосатые флаги с ожесточенными криками: « Смерть Америке!», метают бутылки и другие предметы в сотрудников правопорядка. В ответ стражи порядка пускают слезоточивый газ и стреляют из автоматов в воздух. Толпа с визгом разбегается в разные стороны, прикрывая лица платками, рукавами, лацканами пиджаков, футболками и свитерами. Срабатывает самый сильный из всех инстинктов – инстинкт самосохранения. Все хотят жить. Но некоторым не везет – умирают. «Общее число жертв антиамериканских погромов достигло 40 человек», - сообщает корреспондент из самой гущи событий, рискуя собой.
А вот еще одни кадры нашей жизни. Картина та же. География другая. Это Китай. Между Китаем и Японией снова обострился территориальный спор за какие-то острова с труднопроизносимым названием. Здесь и настроения другие – антияпонские. Горят японские машины, разрушены японские суши-бары и рестораны. Здание японской дипмиссии в Пекине фактически пустует. Хрупкая, симпатичная китаянка с иррациональным патриотизмом на лице жестко заявляет: «"По территориальным вопросам не может быть никаких уступок. Война – вот единственный ответ!» А вы думаете, что «у войны не женское лицо»? Еще какое женское. Эх! Дети разных народов, что ж вы делаете?
Я откидываю голову на спинку удобного кресла, закрываю глаза. Пытаюсь заснуть. Передо мной возникает образ женщины в коричнево-сером пальто с норковым воротником фабрики «Большевичка». На её исстеганном временем лице дрожат слезы. Она тянет ко мне свои руки. Ладони у неё ледяные. Беру их в свои, в надежде согреть. Женщина шепчет посиневшими от холода губами:
- Мы из другой жизни, мы из другой жизни…
Её безголосый выдох запутывается в шлейфе дорогого мужского парфюма, заглатывается чавкающей пастью черного равнодушия обезумевшей людской толпы.
- Громче! – надрывно кричу я ей. – Пожалуйста, громче!
Любой гражданин имеет полную правоспособность. Она может быть ограничена или утрачена только по решению суда. Если нет паспорта - обратись в милицию. Иди работать! Работу всегда можно найти! А если человек считает, что только ему все должны - вот тогда он и бомжует! Но мне странно, что Вы себя к этой равнодушной толпе не относите!? Или поговорить с бомжом - это уже гражданское геройство!? Так возьмите ту женщину с ребёнком - приведите к себе в дом, обуйте, накормите. А далее - содержите её по гроб жизни! Что?! Слабо?!
Владимиру. Как-то Вы радикально откомментировали, Владимир. Почему автор должен совершить такой поступок? Из чего вытекает? Рассказ - тяжёлый, как и бремя, выпавшее людям, оказавшимся на обочине. Но, главное... никто не застрахован. Никто. Даже те, кто кичится благополучием и своими способностями создавать благополучие для отдельно взятой личности. Всё - эфемерно. Увы. Но, заинтересовала героиня рассказа. С пенсией в одиннадцать тысяч, она питается в благотворительной организации?! Тогда моя соседка, у которой пенсия - пять тысяч шестьсот рублей должна куски собирать, поскольку в деревне таких столовых нет???!!!! Так, нет - вполне достойно живёт старушка. Автор всё-таки переборщил с такой "реальностью", или - незнаком с ней?!
Все мы по-разному несём бремя жизни: одни барахтаются и живут бедно, но достойно, другие - ноют и спекулируют но обстоятельствах. Помогать всем без разбора- значит, плодить армию тунеядцев.Люди быстро привыкают к халяве.Достойно жить- тяжкий ежедневный труд, не каждый на это способен. Тема злободневная. О ней надо писать.
Очень тронул расказ... конечно, можно пригреть и накормить пару человек(как посоветовал Владимир), только не решить этим проблемму! Спасибо, Светлана, что пишете на такую тяжёлую тему, заставляете задумываться...
Помочь сайту
Поздравления
