Мать

       Алиса брела по улице, мысленно проклиная все на свете и в первую очередь эту мерзкую южную зиму, к которой она никак не могла привыкнуть. Хотя настоящую зиму, сибирскую, с морозищами и горами снега, видела только в детстве, но детские воспоминания ярки как никакие другие. Вот потому и не могла терпеть короткую среднеазиатскую зиму с ее пронизывающим холодом плюсовой температуры и промозглостью влажного воздуха. Снежок, выпавший утром, к обеду растаял, не оставив следа и превратив землю под ногами в слякотную жижу. Да, сапоги Алисы не просто устарели, выйдя из моды года три назад, но еще и откровенно расклеились, не выдержав состязания с жидкой грязью, и теперь влага легко проникала внутрь, настойчиво давая о себе знать хозяйке сапог.
« Ненавижу!» - стиснув зубы, шептала молодая женщина. «Ненавижу!» - повторила она, не уточняя, к кому относится ее порыв ненависти. Жизнь подкидывала испытания одно за другим, так что промокшие сапоги в этой череде были не самым неприятным сюрпризом.

     Вчера вечером в их доме неожиданно раздался телефонный звонок, и совершенно незнакомый мужчина с блатными нотками в голосе начал без всякой преамбулы требовать возвращения долга. Алиса ничего не могла понять, поскольку денег в долг она не брала принципиально, этому ее научила мама, говорившая всегда: «Лучше голодной ходить, чем в должниках быть». Но мужчина на том конце провода был так настойчив и так убедителен в своем требовании, что Алиса решилась перебить его, чтобы выяснить, в чем же все-таки дело!?
- Простите, пожалуйста, - прошелестела она в трубку, - а может, Вы все-таки ошиблись номером? Я денег ни у кого не брала, мужа вообще уже три месяца нет дома, он уехал...,- женщина не успела договорить, что муж ее уехал на заработки в Москву, а куда ж еще ехать: попал под сокращение, а работы в их крошечном городишке и в помине нет. Ее оборвал резкой фразой собеседник.
- Ты, коза драная, долго будешь мне тут философию свою впаривать?! Я тебя где хошь достану. И мужику своему передай – я ему эти баксы так на лоб залеплю, что не отдерет! Запомнила?! Чтоб через неделю деньги были, я сказал. Или жди в гости, с...,- закончил он свою бравую тираду.

После этого жуткого разговора Алиса не спала до утра, но бессонная ночь не смогла ей дать хоть какого-то мало-мальски логического объяснения. Оставалось ждать, когда Антон позвонит из Москвы и рассказать ему об этой ужасной истории. И уж потом вместе придумывать, как из нее выпутаться. Они всегда все делали вместе: воспитывали детей, ходили по магазинам, занимались огородом. Муж для Алисы был всегда той самой каменной стеной, за которой можно чувствовать себя комфортно и радостно. «Ты – мое анатомическое кресло»,- смеясь, говорила она своему любимому. Они были счастливы с того самого момента, когда впервые увидели друг друга. Знакомство произошло так неожиданно, будто ангелы взяли их за руки и привели друг к другу – одного мгновения было достаточно, чтоб понять то главное, что наполняет смыслом всю их жизнь. Ох, сколько времени утекло с той поры… У них уже три дочки-школьницы. Умницы-разумницы – только бы и радоваться жизни. Но... но времена нынче не те - эти злые девяностые натворили бед для их дружной семьи. Да и не только для них, конечно, все настрадались...

...Сапоги чавкали бесстыдно, поглощая жижицу, отчего настроение у Алисы только ухудшалось. Навьюченная сумкой с книгами и пакетом с полусотней ученических тетрадок, учительница сама себе напоминала унылого верблюда, плетущегося по нескончаемой пустыне. Только вот верблюд, молодец, плюет на все свысока, а Алиса этого себе позволить не могла, точнее, не получалось у нее это, а потому несла она свою ношу с гордо опущенной головой. Подходя к дому, еще издали заметила белый уголок, торчащий из почтового ящика. Почтальонка всегда торопливо выполняла свои обязанности, и частенько корреспонденция не достигала дна ящика, оставаясь доступной любопытному взору проходящих и не только взору, кстати. Конверт слегка промок, и поэтому строчки, словно извиняясь за свое содержание, растекались по клочку желтоватой бумаги в клеточку корявыми, но забавными силуэтами, будто хотели подбодрить адресата. Письмо было от свекрови – не письмо, точнее, так - записка, но, однако, она многое объяснила Алисе.

« Сынок, надо немедленно вернуть деньги Галине Михайловне – ты ее знаешь, ну наша соседка бывшая. Короче, женщина заложила все свои золотые украшения, чтобы одолжить мне немного денег. Я не успела раскрутиться, пока отдать не могу. Ты, мой сын, обязан сделать это за меня. Дайте мне еще один шанс, на этот раз все получится, я всех вас обеспечу.
Я тебя очень, очень, очень люблю
мама»

Алиса, до этого момента все еще надеявшаяся на то, что вчерашний звонок – это всего лишь чья-то чудовищная ошибка и все обойдется, поняла, насколько все серьезно на самом деле. Деньги, действительно, придется отдавать. Вот только вопрос – где их взять. Брать было неоткуда: зарплату в школе не выдавали с начала учебного года, а все сбережения превратились в прах – государство родное постаралось. Осознав весь ужас ситуации, женщина присела на скамеечку возле дома, не заметив даже, что та промокла от растаявшего снега. Села и заплакала от отчаяния. Наша мама не изменяет себе, думала Алиса. Еще один шанс?! Сколько их было? Не счесть. Ни одна ее попытка «раскрутиться» не просто не удавалась, а каждый раз лишь ухудшала ситуацию, причем не только ей самой, а прежде всего ее детям, которым приходилось расплачиваться за бесконечные мамины долги. Вот и теперь... Что делать? Как сообщить Антону? Как вообще с этим справиться, думала Алиса. А слезы катились, катились по ее щекам – выхода она не видела.

- Мама пришла, мама! – радостным криком встречала ее у порога малышка.
- Мамулька моя пришла, - выбежала из своей комнаты старшенькая, нежно обнимая и прижимаясь к матери.
Видя, что ее отстраняют, кроха начала отчаянно бороться, отталкивая старшую сестру и приговаривая:
- Уйди, моя мама, я первей ее встретила!.
- Ну и что, зато я первей тебя родилась, - показала язык сестренке-первоклашке старшая сестра – пятиклассница.
Средняя же дочка деловито взяла из рук мамы сумки, подала ей тапочки. Уж она-то точно знала, чья мама на самом деле – ее, конечно, так зачем тратить время зря на какие-то там споры и выяснения!
Алиса сгребла в охапку своих девчушек и, еле сдерживая слезы, приговаривала:     « Доченьки мои, солнышки! Что бы я без вас делала?!»

Алиса всегда хотела иметь много детей. Да уж, если бы не перестройка, она бы, наверно, стала матерью-героиней. Природа будто специально создала ее для продолжения рода человеческого. Дети, все девочки, как на подбор, умницы и красавицы. Да и беременность и роды она переносила удивительно легко – ни токсикоза, ни отеков, ни давления! Иногда, сравнивая себя с другими беременными женщинами, Алиса думала, может у меня что-то не так?! Первый раз оказавшись в роддоме, куда ее привезли после двадцати двух часов схваток, она услышала беспрерывные, безудержные стоны рожениц. А сама лежала на тоненьком матрасике , положенном прямо на металлическую сетку кровати и заправленном простыней с незатейливым рисунком из надписи «минздрав» и вереницы маленьких зеленоватых цветочков, лежала и ждала, когда же она будет как настоящая женщина – страдать и от этого стонать! Нет, ей, конечно, было больно и даже очень, но похоже не так, как всем остальным мамочкам...
Ах, сколько счастья дает материнство! Больше детей, значит и счастья больше – так считала Алиса.

Как-то раз, еще в восьмидесятых, она неожиданно встретилась в магазине со своей учительницей музыки Алевтиной Николаевной. В магазин в ту пору ходили как на работу – вдруг что-нибудь выкинут на запыленные пустые полки. Алевтина Николаевна даже обрадовалась встрече, хотя в школе она свою ученицу не особо жаловала: у Алисы таланту не хватало, а посредственные пианисты, даже если они хорошие люди, учительницу не интересовали.
Немолодая уже учительница музыки была обременена вдруг неожиданными заботами: умерла свекровь, оставив ее без своей опеки, и теперь вот быт своими цепкими лапами держал ее, не отпуская и не давая дышать легко и свободно, как прежде. А тут еще и перестройка нагрянула некстати – быт усложнялся.
- Алечка, какая взрослая-то стала, - пропела Алевтина Николаевна, обнимая Алису. Женщина так любила свое имя, что всех своих учениц, в именах которых были буквы «А» и «Л» называла Алями – и Оль, и Ален, и Аллочек, и Альфию, ну и ее – Алису, конечно.
_ Здравствуйте, Алевтина Николаевна, Вы совсем не изменились, - проговорила в объятиях учительницы Алиса.
-Ну, как живешь? Чего достигла? – сыпала вопросами Алевтина Николаевна.
Алиса, два месяца назад ставшая матерью в третий раз, с гордостью сообщила:
- Я детей воспитываю, у меня их трое, - она хотела продолжить рассказ о своих замечательных девочках, но Алевтина Николаевна не дала ей договорить.
- Ты с ума сошла?! – округлив глаза, обрушила она на Алису свое негодование.
Алисе на мгновение показалось, что она на уроке по специальности. Обычно подобным образом учительница комментировала ее игру: « Ты что, с ума сошла?! Ты не видишь forte?! Что ты клавиши гладишь, они не нуждаются в твоей жалости! Дай мне forte!!!»
Вот и сейчас Алевтина Николаевна была возмущена не меньше.
- Ты что? Куда ты столько нарожала?! – она продолжала говорить о том, что они вот с Эмилем Владленовичем вырастили одного сына, да, зато Дарий получил все необходимое, он закончил консерваторию, он , между прочим, дипломант международных конкурсов.
- Чем кормить-то будешь свою ораву, если голод будет? – показывая картинным жестом на пустые прилавки магазина, закончила свою речь возмущенная дама.
Алисе хотелось сказать что-то умное в ответ Алевтине Николаевне. Но умных слов не находилось, а пришло нечто совершенно дурацкое :
-Если нечего будет есть, отрежу от себя кусок и накормлю, - мрачно проговорила она.
Алевтина Николаевна непонимающе пожала плечами, улыбнулась печально и, сухо попрощавшись, направилась в парфюмерный отдел, такой же пустой как и все остальные...


-Мамуль, мы гречку замочили, лук порезали, а тыква жесткая – мы не смогли ее разрезать,- отрапортовала средняя дочка.
Третий месяц семья питалась гречкой и овощным рагу. Гречневую крупу они с мужем купили у соседа. Сосед был пасечником, но продавать свой мед за деньги не решался – уж слишком быстро они обесценивались. Вот и менял его на продукты или промышленные товары, а потом уже постепенно распродавал или опять выменивал на что-то другое. Он сам предложил купить у него гречку. Купили сразу двадцать килограммов, принесли домой в розовых наволочках – довольные, счастливые: «Ну вот, хоть что-то есть, голодные не будем сидеть». А тыква – большая продолговатая, кормовая, наверно, - это было единственное, что по осени завезли в овощной магазин. Выгрузили прямо на улице огромной оранжевой горой. Вот тогда-то и запаслись по копеечной цене этим продуктом. Лук нарос свой в огороде, помидоры с перцем хорошо уродились – все заботливо закупорили в банки, теперь это здорово выручало Алису. Денег на что-то другое не было – вообще не было, зарплату в школе не платили уже четыре месяца.
Пообедав наскоро, Алиса усадила детей за уроки, а сама отправилась на свой участок: ей надо было срочно сдать списки избирателей на предстоящие в январе президентские выборы. У нее были готовые, прошлогодние, но из декретного отпуска вышла учительница русского языка, любимица директрисы, и Алисин участок передали ей. Взамен дали улочку у черта на куличках. А главное, все списки надо было составлять заново. За один день не успеть никак... Чувствуя себя обиженной, обделенной, брела Алиса, не глядя по сторонам, и унылые , тревожные мысли не давали покоя, терзали ее и без того истерзанную душу.

Почему мир так несправедлив, думала она. Как приспособиться к этой вопиющей несправедливости? Неужели придется смириться? Товары, появившиеся у рыночных торгашей, стоили столько, что даже и мечтать не приходилось. А как быть?! Вот сапоги расклеились, понятно – не вечные же они. А дальше что? Девчонки растут – умницы, отличницы, красавицы, а баловать обновками не приходится. Хорошо хоть Алиса умела шить и вязать. Только так, переделывая, перешивая и перевязывая старые вещи, можно было одеть дочек. Вязание спасало Алису в условиях полного безденежья: молоденькая обеспеченная учительница постоянно заказывала для своих близняшек-трехлеток кофточки, шапочки и шарфы. Вязание по ночам( днем тетради!) давало Алисе возможность покупать сахар, хлеб, чай, иногда молоко. А если бы она не была такой искусной вязальщицей?! Что тогда?! Ох, скорее бы Антон вернулся... С такими вот мрачными мыслями Алиса добралась до нужной ей улицы.

«Переулок Алтайский» - гласила выцветшая табличка на деревянном заборе, и едва заметная стрелочка, направо, значит. Неожиданно Алиса вспомнила, что в ее родной сибирской деревушке одна из трех улочек тоже называлась Алтайской. На этой маленькой улочке, пересекавшей две длинные, идущие параллельно друг другу улицы, жил местный дурачок – Володька. Очень маленького роста, но широкоплечий, он почему-то всегда ходил в отцовском пиджаке. Рукава у пиджака были длинные, а руки у Володьки - совсем короткие, их и не видно было, оттого становилось страшно: как будто у пиджака была голова и коротенькие ножки. Под пиджаком у Володьки была белая майка и синие трусы. Даже осенью, когда уже изрядно холодало, он умудрялся выйти на улицу в таком виде. Говорить Володька не умел, хоть и было ему от роду тридцать лет. Только мычал что-то гундосо – то протяжно, то коротко и часто. Деревенские ребятишки, глупыши, дразнили парня, окружая его плотным кольцом и попеременке дергая за рукава:
-Самовар, самовар, самовар!!!- кричали они хором. Кто дал дурачку это прозвище и почему, никто и не знал даже.
-Самовар, самовар!!! – бесновались подростки.
Володьке поначалу казалось это забавной игрой, он поворачивался к каждому, кто дергал его за рукав, улыбался и радостно мычал, но постепенно его радость сменялась страхом, он мучительно закрывал глаза, и потом, уже разъяренный, бросался на своих обидчиков. Ребятня рассыпалась в разные стороны и догнать их Володька, конечно, не мог – его короткие ножки не способны были к быстрому бегу. От отчаяния он падал на землю, бился головой и ревел так, что дворовые собаки начинали выть в голос с ним. Сигнал передавался от двора к двору, и вот уже вся деревня содрогалась от этого жуткого собачье-человечьего воя.
-Глянь-кось, мать, что творят поганцы, тудыть их. Опять Володьку растравили,-говорил Алисин дед.
- Лиска, мотри у меня, не ходи с энтими робятами,- добавлял он, обращаясь к внучке.
А Володькина мать, запыхавшись, мчалась через всю деревню, оставив на двери магазина, в котором работала продавцом, записку «Щас приду». Прибежав, поднимала с земли Володьку, успокаивала как ребенка, садилась на завалинку, брала его на колени, нежно целовала в затылок, в зареванные глаза, в соленые от слез грязные щеки, и сама плакала – тихо-тихо.
- Миленький ты мой, сладенький мой, - шептала, всхлипывая, мать. И Володька постепенно затихал, она брала его за руку, уводила в дом, поила теплым молоком – оно действовало на него как успокоительное – и укладывала, совсем обессилевшего, спать.

Алиса помнила, как ее бабушка, да и другие женщины, корили Володькину мать, что, мол, она своему дурачку больше внимания уделяет, чем дочкам – нормальным, хорошим девочкам. На что та отвечала:
- Девчонки и своим умом смогут прожить, не пропадут. А Володька-то мой – кому он кроме меня нужен?! Ума Бог не дал, так мать-то на что – хоть любовь материнскую сполна получит, сердешный мой.
« Доченьки, солнышки мои, чтоб я без вас делала?!»- снова подумалось Алисе.



Алиса подошла к крайнему на улице дому: « № 53» - грубо белой краской было написано прямо на столбе калитки. Сама калитка была сделана из мелкой сетки-рабицы, натянутой на рамку из деревяшек, скрепленных длинными, прибитыми крест накрест, жердочками. Держалась калитка на вырезанных из толстой кожи ремнях, истершихся от времени. Забор тоже был из сетки, но крупной, закрепленной на покосившихся, видимо, подгнивших у основания деревянных столбах. Сам домишко находился в глубине двора. Старый виноградный куст опутал его своими уснувшими на зиму корявыми, казалось, мертвыми щупальцами – словно диковинный дракон, охраняющий этот старый домик уже целую вечность.

Алиса попыталась постучать по деревянному столбу – стук получился глухим, невнятным. Напрягла свои слабые связки и попробовала позвать хозяев – все безуспешно, никто на призывы не вышел. Поскольку собаки, как видно, во дворе не было, Алиса решилась открыть старенькую калитку и войти внутрь. Она неторопливо шла по узкой, забетонированной лет сорок назад, дорожке. Дорожка растрескалась и в глубоких щелях ее виднелись почерневшие стебли растений. Какое-то странное чувство охватывало Алису: ей хотелось развернуться и уйти с этого места, но неведомая сила толкала ее вперед, будто великая Тайна готова была раскрыться для нее и отдать ей свои чары.

      Алиса поднялась по старенькому кирпичному крылечку и постучалась. Потом, не дожидаясь ответа, открыла обшарпанную дверь и вошла в дом. Узкий маленький коридорчик ничем не освещался и Алиса едва разглядела две двери – слева и прямо. Аккуратно сняв сапоги, чтобы не запачкать давно облезший от краски, но чистый пол, Алиса подошла к двери слева.
- Хозяева! Есть кто-нибудь?! – отчетливо и громко произнесла Алиса.
-Да-да, заходите, пожалуйста,- сначала прозвучал женский голос в ответ, а затем дверь отворилась и Алиса увидела пожилую женщину, опрятно одетую, в старомодной коричневой шляпке, прикрывавшей ее аккуратно уложенные в старушечью буклю седые, точнее, совсем белые волосы.
-Проходите, барышня, будьте так любезны, - повторила старушка, - Вы из собеса?
- Добрый день, - Алису смутило обращение «барышня», - я из школы, я составляю списки избирателей на выборы. Вот... Мне нужны кое-какие данные – имя, фамилия, ну в общем...
- Хорошо, сейчас я принесу паспорта, а Вы пока располагайтесь, барышня, мы чайку с Вами попьем, - улыбаясь, старушка вышла из комнаты.
Алиса огляделась по сторонам. У стены стоял старинный трельяж. Зеркальные створки давно потемнели по углам и лишь в середине каждой из них можно было разглядеть собственные очертания. Зато столешница, сделанная из малахита, ничуть не утратила своего очарования. Какие-то старинные шкатулочки располагались на ней, причудливые флакончики таинственно мерцали своим непонятным содержанием. Ковровая дорожка на полу растеряла свой ворс и можно было только догадаться о ее былой красоте. На стене висела старинная гитара – маленькая, женская гитара красного цвета, с нарисованной на ней кистью рябины и снегирем, выцветшая атласная ленточка , привязанная к грифу, закрывала струны. Все было странным в этой комнате, странным, как и ее хозяйка.

- Вот и документы мои, барышня, - Алиса вздрогнула от неожиданности, - а вот и чай, отведайте, - старушка улыбалась на пороге с подносом в руках. На нем стояли очень красивые, тонкого фарфора розовые чашки в форме лотоса на перламутрово-зеленых овальных блюдцах, серебряная маленькая сахарница и такие же ложечки. Рядом на подносе лежали два паспорта.
- Благодарю Вас,- промямлила Алиса, - я запишу сначала данные.
Алиса взяла документы, достала свой расчерченный вручную бланк, раскрыла паспорт.
-Фамилия – Луженкова, имя – Матрена, отчество – Тимофеевна, - диктовала она сама себе , - год рождения - 1896..,- не веря себе Алиса переспросила у старушки.

-Да-да, верно, - подтвердила та, - одна тысяча восемьсот девяносто шестой год от Рождества Христова, милая барышня, мне девяносто восьмой год уж идет.
Алисе почему-то стало неловко за свой вопрос, за свое удивление. Она взяла второй паспорт и продолжила записывать молча. «Луженков Александр Григорьевич, год рождения 1921»
-Это сынок мой, Сашенька, - нежно объяснила Матрена Тимофеевна и добавила, - может, не надо его вписывать-то в списки?
- Почему?- непонимающе ответила Алиса. Бабушка молча взяла ее за руку и повела в другую комнату.

      Комната оказалась довольно просторной и, видимо, служила когда-то столовой - об этом говорил большой овальный стол посреди комнаты. Сейчас эта мечта антиквара была заставлена стеклянными банками с крупами, сахаром, вермишелью. Из столовой еще одна дверь вела в маленькую комнатку. В ней на разложенном потертом диване лежал неподвижно старик. Белая простыня прикрывала его нагое тело. Худые, костлявые плечи были приоткрыты, на шее на тонком зеленоватом шнурке свисал набок крестик. Глаза старика были открыты, но взгляд его устремлялся как бы поверх всего, что окружало его.

-Сашенька, к нам гости пришли, - Матрена Тимофеевна поцеловала старика в лоб, - он все слышит и все понимает, - пояснила она Алисе.
- Вот не знаю, голосовать-то можно ему или нет? Что-то я запамятовала, как это раньше бывало.
Алиса, потрясенная увиденным, не могла говорить. Стояла молча, смотрела на парализованного старика, на эту женщину, с любовью и невиданной нежностью поглаживающую своего сына по голове, как маленького ребенка. Алиса уже не могла сдержать слез своих и они потекли тонкими струйками по щекам.
-Извините, - бормотала Алиса, - мне надо идти.
-Да, милая, конечно, но сначала чайку попьем, он уж остыл поди, - спокойно сказала старушка.
-Сашенька, не скучай, я скоро приду и дочитаю тебе последнюю главу, - она поцеловала сына и повела гостью пить чай.

Алиса как в тумане слушала рассказ столетней почти женщины о ее жизни, о том как в юности была в услужении  в доме какого-то известного профессора, как , ответив на любовь профессорского сына, вынуждена была потом беременная уйти из этой семьи, потому что родители не захотели ее, простую прислугу, признать невестой своего сына. Как терпела унижения от собственных родителей, не желавших принять ее с ребенком. Потом много лет она служила у хороших людей, верой и правдой служила, ценили ее, уважали за трудолюбие и чистоплотность. В подтверждение своих слов Матрена Тимофеевна извлекала из старой лакированной шкатулки рекомендательные письма от бывших хозяев, показывала подарки, полученные за ее добрый труд и бережно хранимые ею.

С особой нежностью говорила о том, как любили хозяева ее ангелочка Сашеньку, он всегда помогал матери в делах по дому. Поведала, чему и как училась у хозяев, как выучила Сашеньку и хорошую специальность ему дала – краснодеревщиком он был, да еще каким! Только вот судьба не пощадила его: уж четверть века лежит сынок ее парализованный. И жена у него была, и детки, да только не сошлись смолоду характерами, ушла жена и детишек забрала. Потом уж, когда случилось с ним эта беда, писала Матрена Тимофеевна внукам своим и невестке, да напрасно, не приехал никто проведать, да Бог им судья...
На улице было уже совсем темно, когда Алиса вышла из домика матери и сына Луженковых. Она еще не совсем осознала увиденное и услышанное, но что-то происходило в ее душе. Она бежала домой, не замечая непогоды и луж под ногами. Ей так хотелось прижать к себе своих девочек, своих милых человечков, подаренных ей судьбой.
- Господи, - срывалось с ее уст,- Господи, благодарю тебя за все!

У ворот своего дома Алиса увидела знакомую фигуру. Мужчина, заметив ее, побежал навстречу.
- Антон, ты приехал! – бросилась Алиса в объятия любимому,- Родной мой, я хочу тебе сказать...
-Я знаю, любимая, я читал письмо. Не переживай, мы выдержим. Отдадим мы эти деньги – я заработал, я еще заработаю, - он покрывал поцелуями ее лицо, - только не плачь, все будет хорошо.-
- Нет, Антон, я не об этом... У нас и так все хорошо, понимаешь?! Я сегодня поняла – у нас все хорошо! Пойдем к детям, я хочу их видеть! Ненаглядные вы мои!



------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Сашенька дожил до 75 лет, Матрена Тимофеевна после похорон сына прилегла отдохнуть и тихо во сне умерла – у нее не было больше дел на этой земле. Алевтина Николаевна уехала в Израиль, ее сын стал известным музыкантом. Алиса и Антон переехали в Россию, построили большой дом, нянчат внуков, мечтают свозить их в Сибирь, на родину бабушки.