Бремя жизни

Лиза осталась совершенно одна.

Отец не просыхал со дня похорон матери. Девушка хорошо помнила, как он рвался в могилу и вопил, словно униженный кем-то щенок.  Ей ужасно хотелось толкнуть его туда на наспех сколоченный гроб и забыть. Забыть всё и всех.

Их семья всегда казался всем неблагополучной. И дело было вовсе не в пьянстве отца. Была неблагополучной и их квартира – всегда замусоренная и скучная. Сама жизнь становилась тут насмешкой над жизнью. Лиза не знала, как проведёт следующий день. В школу её не тянуло, и только страх оказаться на улице заставлял её идти к опостылевшему за десять лет зданию.

Она удивлялась, отчего ещё жива. Переходя улицу, она едва сдерживалась, чтобы не ступить на проезжую часть в пяти метрах от какого-нибудь «Форда» или «Субару». Жизнь втаптывала её в грязь, как курильщик только что выкуренную сигарету. От жизни пахло водкой и грустным запахом собственных ежемесячных выделений.

Она приглядывалась к своим одноклассницам. Те, словно бабочки порхали по жизни, с гордостью демонстрируя одетые в дорогие вещи тела, и совершенно не задумывались над её судьбой. Ей хотелось поменяться с ними местами – сослать каждую на денёк в их такой уже привычный и мерзкий бедлам.

Она никогда не думала, что мать опередит её. Что она решится оставить её наедине с отцом. Она, чьим безрассудством на плечи Лизы было взвалено это тяжкое бремя.

Бремя жизни. Его нельзя было свалить по собственной воле. Лиза это понимала, она не хотела покоиться во всеми презираемой могиле. Мать наверняка сделала всё, шутя, как маленькая девочка. А может быть кто-то ей помог расстаться с ненавистным бременем.

Лизе было страшно. Страшно, как в первый день в детском саду. Её, словно сумку на вокзале, сдали в камеру хранения. И вот теперь.

Ненавистный давно уже потерявший былую красоту халат лишь унижал её. Под ним было только её, ненавидимое и презираемое тело. Невольное убежище истерзанной души. Девушка понимала, что сама виновата в том, что случилось, что именно из-за неё мать так долго ждала и не уходила. Что и она теперь не может уйти.

Она устала наводить здесь порядок. Отец, как мальчишка с солдатиками, играл с пустыми бутылками. Он начал спиваться после того ужасного декабря. Тогда всё казалось нереальным – особенно голос диктора, объявившего, что их любимой страны больше нет.

Лиза больше уже не хотела стать отличницей. Ей вообще было противно, словно бы она сделала что-то не так и теперь страдала от собственной ошибки. В доме стало разом темнее, декабрьское солнце спряталось за тучи, а в груди поселился странный пугающий холодок.

Именно тогда она возненавидела отца. Он разом стал скучным и ненужным, словно использованный кем-то презерватив. Запах подгорелых котлет смешивался с ароматом пота. Лиза смотрела на этого испуганного мальчишку, притворявшимся взрослым и зло, мстительно улыбалась.

Она скоро разучилась стыдиться отца. Он больше не существовал, как личность – попросту казался, как кажутся во время белой горячки черти. Лиза чувствовала, что он тоже хочет отомстить ей – он, чьим желанием она появилась на свет.

Лиза не верила в любовь – ни с большой, ни с маленькой буквы. Она не собиралась становиться ни предательницей, ни убийцей. Отец это чувствовал. Она вообще разочаровалась в этой для многих такой желанной гимнастике. Чистенькие девочки порой замирали от восторга, предвкушая своё паление.

Она с удовольствием поменялась бы с ними ролями. Их оберегали, словно драгоценные ёлочные украшения. А вот ей предстояло идти, словно тяжело нагруженной ослице.

Когда-то отец был очень красивым. Он был настоящим красавцем – но жизнь и время отобрали у него всё хорошее. Так жадный до плодов садовник обирает богато украшенные яблони, заставляя их страдать.

Теперь он был увлечён своими бутылками. Они заменяли ему друзей и жизнь. Порой он что-то вспоминал, наспех одевался и уходил за очередной подругой.

Лиза была рада побыть в одиночестве. Больше всего она боялась, что и отец сделает тоже самое, что уже сделала мать. Что и он будет таким же некрасивым и гадким в свой последний час.

Она хотела уйти отсюда. Уйти туда, где не будет страшной и затягивающей пустоты. Туда, где ей не будет так стыдно.

Первая красавица их класса отлично вписалась бы в эти стены. Белокурой Мисс не хватало в жизни именно этого – постоянного унижения. Она прямо-таки молила о нём, содрогаясь всем телом в укромном месте.

Лиза мысленно перенесла эту красотку сюда, подобно тому, как Черномор поступил с капризной  киевской княжной. Бросила её голую на топчан в скопище нечистот, на пир озверевших от голода клопов.

Эта красотка была готова для закланья. Она охотно бы отдала ей и свою дубленку, и всё остальное. Лиза вдруг захотела в уютную комнату, где не будет всей этой мерзости - а главное не будет втаптывающей в землю скуки.

Она боялась, что окажется в интернате. Что её заставят ходить строем, что там на неё станут смотреть как на вещь – строго и оценивающе.

Она не хотела быть вещью.

Отец вновь храпел.

2

Виолетта содрогнулась от ужаса. Она никак не могла понять, как оказалась в этом страшном логовище – и где всё то, что украшало её ладное тело? Теперь оно было непривычно голым. Девушка попыталась привстать, но страшное чувство брезгливости вновь захватило её.

Совсем недавно была так счастлива, что бездумно, как козочка отплясывала в тёмной зале, гордясь тем, что уже взрослая.

И вот это…

Комната походила на логово сказочного Людоеда. Виолетте меньше всего желалось оказаться на сковородке – она уже жалела своё тело. Оно было слишком жалким на этом грязном матрасе – но кто её привёл сюда, кто обобрал её до нитки? И главное? Что будет дальше?

Виолетта тупо уставилась на свои наманикюреные ногти. Те тупо алели, словно лепестки тюльпанов. Девушке было не по себе – ей хотелось всё повернуть вспять, перестать бояться. Но, увы!

Она помнила, как долго и нудно капризничала, обзывая своих родителей замшелыми пнями. Как, наконец, решительно ступила за порог, позабыв даже ключи от дома, и что теперь за окном страшный мороз и она, разумеется, застряла тут надолго, словно «Челюскин» в арктических льдах.

Виолетта впервые всерьёз испугалась. Раньше она легко переносила чужие страдания – даже слегка радовалась, когда какую-нибудь киношную клушу превращали в марионетку. Родители приучили её любить только себя – Виолета  умела только подлизываться и презирать. Подлизывалась она к сильным, а презирала слабых.

Теперь ей пришлось презирать саму себя. Что-то пошло не так, раз она оказалась здесь. Почему до сих пор сюда не приехала милиция – и вообще кто этот неизвестный, что привёз её сюда, раздел и оставил умирать.

Виолетта попыталась успокоиться. В сущности, она могла купить свободу и жизнь. Только надо будет слегка наплевать на свою доморощенную гордость.

Она вспомнила, как  сестра её бабушки устраивала ей помывки – Виолетта несколько презирала эту скромную женщину и совершенно не стеснялась её. Ей было отчего-то противно дотрагиваться до мочалки, и она легко соглашалась, чтобы её мыли, словно дорогую мраморную статую.

Вдруг откуда-то слева донеслись слегка шаркающие шаги.

Виолетта вздрогнула и едва не крикнула: «Мама!».

Этот странный мужик был невозмутим. Он любовался ею, словно эрмитажной картиной. А испуганная Виолетта тщетно пыталась унять куда-то скачущее сердце.

Он легко предсказал ей её будущее.

Да и она сама понимала, что не сможет пробежать по городу при сорокаградусном морозе.

Оставалось одно – постигать новую жизнь.

Лиза была уже почти пьяна. Она так долго ждала этого часа. Наверняка её отец уже обнаружил Виолетта.

Лиза плохо представляла, что будет делать, ведь когда-нибудь этой фифы хватятся и след поведёт к ней. Возможно, эта дуреха  уже корчится под её папенькой, который наверняка не упустит случая поглумиться над ней.

От этих мыслей у Лизы теплело в груди. Она охотно представляла падение Виолетты, мысленно называя её Травиатой.

Ползать на коленях с грязной тряпкой.

Она машинально водила ею по грязному линолеуму. А этот странный тип, молча, смотрел на неё.

По щекам Виолетты впервые лились непритворные слёзы. Они довольно скоро смыли маску самодовольства с её испуганной физиономии.

- Вот молодец. А то моя дочурка совсем от рук отбилась. А ты приветливая, ласковая, - тоном сказочной русской колдуньи проронил этот почти до конца опустившийся алкоголик.

«Неужели это Лизкин папа!» - с ужасом подумала Виолетты.

Она отчего-то всегда презирала Лизу. Презирала за скромное давно ношенное платье, за угодничество перед учителями – учителей Виолетта  считала слабаками. Ей позволяли многое, если не всё.

После пола её заставили наблюдать за грязной кастрюлей. Та явно намеревалась расстаться со своим содержимым, а ещё не до конца пришедшая в себя дочь бывшего партсекретаря впитывала в себя убогое жилище.

- Вы меня не убьёте? – плаксиво пролепетала она.

- А зачем? Ты девка справная. Может, мы с тобой и споёмся. А то моя Лизка вовсе озверела. Я ведь, милая моя, художником был.

                Алексей с трудом вспоминал забытые навыки.

                Виолетта была идеальной натурщицей.

                Она старалась смотреть вбок, а он умело, но как-то неловко сооружал из разнообразных штрихов её обнаженное тело.

                Когда-то он мечтал встать вровень с Рафаэлем и Миккель Анджелло. Но годы юношеских заблуждений миновали. Он знал себе цену – жалкий мазила с волчьим билетом в кармане.

                Он ещё мог подняться – но силы оставляли его. Было боязно, как на первом в жизни экзамене. Бремя жизни давило на плечи – он не мог ни сбросить его с плеч. Ни нести дальше…

                Лиза вернулась домой на рассвете.

Она не ожидала, что отец будет бодрствовать.

Но он не спал.

Лиза и вздохнуть не успела, как получила пощёчину.

- Дрянь, - произнес отец, выплюнув слово, словно выбитый зуб.

- П-па-па… - заикаясь, залепетала пьяненькая мстительница. – За что?

- Ты мне больше не дочь. Иди к матери. У меня есть другая.

- Дурак. Вот и любуйся этой фифой. Что? Она тебе дала? Небось, страдала, дура.

Виолетта не спала. Она только притворялась спящей. Она видела, как непутёвая Лизка стала устраивать стриптиз, а затем бросилась к двери.

Виолетта  вскочила и побежала за нею. Ей вдруг захотелось умереть, замёрзнуть, стать соляной статуей, как жена Лота.

Лиза стояла на полпути к двери – на грязном полу.

- Ты то чего выскочила? – грубо проговорила она.

- Прости меня, Лиза. Я, правда, не знала, что ты так…

- Смотри. Простудишься.

Но Виолетта не слушала её.

Она спускалась по ступеням, словно ангел, голая и совсем не такая как всегда.

- Прости меня… Давай нести это бремя вместе.

Виолетта так и не вернулась домой. Её не искали – видимо, поверили в её смерть. А она жила и несла своих плечах  новое, ещё неведомое бремя