Иван Тургенев
SENILIA
СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ
К читателю
Добрый мой читатель, не
пробегай этих стихотворений сподряд: тебе, вероятно, скучно станет — и
книга вывалится у тебя из рук. Но читай их враздробь: сегодня одно,
завтра другое, — и которое-нибудь из них, может быть, заронит тебе
что-нибудь в душу.
<I>
Деревня
Последний день июня месяца; на тысячу верст кругом Россия — родной край.
Ровной синевой залито всё небо;
одно лишь облачко на нем — не то плывет, не то тает. Безветрие,
теплынь... воздух — молоко парное!
Жаворонки звенят; воркуют
зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не
лают и стоят, смирно повиливая хвостами.
И дымком-то пахнет, и травой — и
дегтем маленько — и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и
пускают свой тяжелый, но приятный дух.Глубокий, но пологий овраг. По
бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты.
По оврагу
бежит ручей; на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую
рябь. Вдали, на конце-крае земли и неба — синеватая черта большой реки.
Вдоль оврага — по одной стороне
опрятные амбарчики, клетушки с плотно закрытыми дверями; по другой
стороне пять-шесть сосновых изб с тесовыми крышами.
Над каждой крышей
высокий шест скворечницы; над каждым крылечком вырезной железный
крутогривый конек. Неровные стекла окон отливают цветами радуги.
Кувшины
с букетами намалеваны на ставнях.
Перед каждой избой чинно стоит
исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив
прозрачные ушки; за высокими порогами прохладно темнеют сени.
Я лежу у самого края оврага на
разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до
истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами:
пусть еще немного посохнет на припеке, а там и в сарай! То-то будет
спать на нем славно!
Курчавые детские головки торчат
из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек;
белогубый щенок барахтается в спутанных былинках.Русокудрые парни, в чистых низко
подпоясанных рубахах, в тяжелых сапогах с оторочкой, перекидываются
бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телегу, — зубоскалят.
Из окна выглядывает круглолицая молодка; смеется не то их словам, не то возне ребят в наваленном сене.Другая молодка сильными руками
тащит большое мокрое ведро из колодца... Ведро дрожит и качается на
веревке, роняя длинные огнистые капли.
Передо мной стоит старуха-хозяйка в новой клетчатой паневе, в новых котах.Крупные дутые бусы в три ряда
обвились вокруг смуглой худой шеи; седая голова повязана желтым платком с
красными крапинками; низко навис он над потускневшими глазами.Но приветливо улыбаются
старческие глаза; улыбается всё морщинистое лицо.
Чай, седьмой десяток
доживает старушка... а и теперь еще видать: красавица была в свое время!
Растопырив загорелые пальцы
правой руки, держит она горшок с холодным неснятым молоком, прямо из
погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером.
На ладони левой
руки старушка подносит мне большой ломоть еще теплого хлеба. «Кушай,
мол, на здоровье, заезжий гость!»
Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ, не спеша, промычал запертой теленок.— Ай да овес! — слышится голос моего кучера.
О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!
И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде и всё, чего так добиваемся мы, городские люди?
Февраль, 1878