Расплата

             Я почему-то  уверена в том,   что человек всегда несет ответственность за свои поступки, если не перед людьми, то перед богом.  Расплата всегда настигнет.  Вот только кто расплатится за грехи наши?
            Резкий телефонный звонок разбудил меня  около 9 часов утра.  Просыпаться не хотелось.  Я только  пришла после ночного дежурства   и уснула. Нехотя   беру трубку и подношу к уху.  В трубке голос дежурного по управлению
– Срочно в управление,  Маша, срочно, тут ЧП, за тобой машину выслали.    Сон  не отпускает, но слово «ЧП»  заставляет подняться.  Я быстро  одеваюсь и выбегаю на улицу.  Из-за поворота к дому выезжает  наша  машина.  Не дожидаясь, пока она подъедет,   иду на встречу.    Открываю  дверцу машины,    сажусь на сиденье. Вопросительно смотрю на водителя и жду от него  рассказа о ЧП, но он как-то странно молчит и прячет от меня глаза. 
- Сереж, что случилось, что за срочность такая?
- Мне приказано привести тебя и все, я ничего не знаю, - говорит он,  не глядя на меня, старательно смотря по сторонам,  делая вид, что наблюдает за дорожной обстановкой.
Я замолкаю,  понимая, что от него ничего не добьешься.   За неделю работы, а особенно после вчерашнего обыска,  я вымоталась и устала,  и  разгадывать ребусы: « зачем и почему  меня вызвали?» , - не хотелось,  смущало только  слово «ЧП», которое настораживало, и внутренне напрягало.
          Дежурный по управлению  как-то странно отвел от меня глаза и сказал, что начальник  управления   срочно меня ждет.   Не заходя в свой кабинет,  и не раздеваясь,  я поднимаюсь на третий  этаж.  То ли  мое сонное состояние, то ли  сказавшаяся усталость, но беспокойства я не почувствовала.  Почему-то думала, что очередная недоработка   по вчерашнему материалу и сейчас будут ругать за все сразу.   Приготовившись  к взбучке, я,  так и не раздеваясь, вошла в кабинет. 
        Начальник управления и два его заместителя молча смотрят  на меня. Я даже растерялась от такого повышенного внимания.
       - Кузнецова прибыла по Вашему указанию, - вяло произнесла я.
          Игравшие на скулах желваки  начальника управления не сулили          ничего хорошего, и внутренне я напряглась,   приготовилась к крику и ругани.  Но то,  что я услышала,  выбило меня из равновесия и заставило пошатнуться.
-  Вы уволены. Удостоверение на стол положите,  – сухо сказал начальник управления, глядя на меня в упор.  
Я ожидала все, что угодно, но только не такого поворота, тем более не понимала за что?
  - Может,  поясните хоть что-то?   - изумленно, пытаясь сдерживать нахлынувшие на меня чувства, и сразу проснувшись,  резко  спросила я.
-  А что я Вам должен пояснять?  Это Вы теперь будете пояснять  всем,  почему после Вашего обыска у задержанного умер трехмесячный ребенок, которого Вы решили обыскать вместе со всеми, думаю, что  пояснять Вы теперь будете в другом месте, -  так же резко  ответил начальник.
        Мысли в голове сразу же исчезли.
-  Как умер?  Почему  умер?  Что произошло?    
Обыск, я действительно проводила, действительно там был ребенок, но почему он  умер? Я села на стул, стоящий рядом с дверью и ничего не понимающими глазами уставилась на начальника.  
 - Андрей Петрович,  что там произошло? Почему  умер?   
 Говорить я практически не могла, голос сразу пропал от волнения и ужаса.
- Да мы сами пока ничего не знаем.  Жена Богданова «Скорую»  вызвала  где-то час назад, врачам сказала, что ночью обыск был, ребенка обыскивали, и после обыска ребенок сначала кричал, а потом замолчал, они думали он уснул, а  утром  увидели,  что он мертвый.   Ладно,  иди,  еще вскрытие не делали,  может он сам умер.
Я тупо смотрела на  начальника. Ничего не понимая,  лихорадочно вспоминала все происшедшее на  обыске.   Не находя объяснения смерти ребенка, пыталась  отмотать назад  время и вспомнить все, что происходило ночью, но получалось плохо.  Сидящие  напротив руководители   уже смотрели на меня с сочувствием,  и это  мешало и раздражало.  Я резко встала и вышла из кабинета.  Выходя,  услышала:
- Только без глупостей,  пожалуйста,  пока  еще ничего неизвестно.
Быстро спустилась на первый этаж, зашла в свой кабинет и  повернула ключ изнутри. Мне  необходимо было сосредоточиться, надо вспомнить все до мельчайших подробностей.  Постояв у окна,  я медленно  села за стол,   завернулась в свой любимый бушлат,  и  попыталась вспомнить все, что произошло ночью.   Теперь это  дежурство  я помню до мельчайших подробностей.  
Обыск
 Ночной мрак   проник в мой кабинет. Завернувшись в форменный бушлат 56 размера,  я  пытаюсь немного подремать.  Впереди еще дежурство и бессонная ночь, много работы.   За долгие годы работы следователем я привыкла  спать в любом месте и в любом положении, как солдат - новобранец.    Резкий телефонный звонок  выводит меня из  сладостной дремы,  и я беру трубку.
-  Следствие,  Кузнецова  слушает, - лениво говорю я в трубку.
-  Маш,  забери материал, уже готовый, - слышу голос дежурного.    Я нехотя встаю и иду в дежурку. Около дежурной части  возбужденные оперативники и   молодой парень,  лет 25-30, худощавый высокий. 
- Одет дорого и модно,-  отмечаю я про себя. -  По внешнему виду на наркомана не похож. -  Я забираю из дежурки материал и иду к себе в кабинет.  Работать не очень хочется,  хочется спать.   За мной в  кабинет без стука вваливаются опера.
-  Закупщика  к тебе, или пока подождет?   - спрашивает меня Вадик Наумов,  самый мой любимый опер.  Я люблю с ним работать, всегда  результат,  без суеты, спокойно и размеренно.
- Пусть подождет,  я хоть материал изучу,  а лучше расскажи, что там,  в материале? – я  сонно смотрю на Наумова.
- Эй, проснись,  мы сработали! -  Наумов  щелкает пальцами у меня перед глазами, как  врач перед пациентом, проверяя на реакцию.
- Отстань, - лениво отмахиваюсь я от него. - Давай рассказывай.
- Ну, что рассказывать- то. Проверочная закупка,  закупщик сам барыга,   когда прихватили с большим весом, то согласился сдать своего  поставщика.   Ну, мы  подсуетились, зарядили его деньгами,  и отправили на закупку.  Он к квартире привел. Договорились, как купит, сигнал подаст, шапку снимет.  Он  в квартиру вошел,  и  через 5 минут вышел в шапке. Думали,  засветил нас,  а оказывается, барыга,  деньги у закупщика  взял, а наркоту через тайник  сбывает.  Когда   наш  от него вышел, барыга  ему позвонил,  и сказал,  где наркота.  Тайник , сволочь, в подъезде оборудовал.    Машуня, милая  нам бы обыск на этот  адресок, мы закупщику 20 штук дали, под адресом наш человек стоит,  уже ночь, деньги у него в квартире,  изымать надо.
Сон бесследно улетучился.  Работы предстояло  много.  Не люблю я эти ночные обыски, но для дела надо,  значит надо.  Быстренько беру материал, изучаю документы, составляю постановление о возбуждении уголовного дела,  выношу постановление о проведении неотложного обыска.   Пока я печатаю, Наумов  ходит по кабинету и  рассуждает. Он всегда так делает, я привыкла,  и он мне совсем не мешает.
-  Как ты думаешь, -  спрашивает он меня, - вот кто этот барыга? Что за  чел такой? Представляешь, он даже не догадывается, сволочь, что мы его сейчас брать будем.  Вот сюрприз ему будет.   Голос  Вадика  аж подрагивает от  азарта и нетерпения.   А у меня сжимается сердце.  Вот еще  одна жизнь пойдет сейчас под откос.  Я стараюсь не думать об этом человеке.   Пока я о нем знаю только одно – он торгует   героином, высококачественным и большими партиями.   И еще я знаю наверняка – он сам выбрал для себя этот путь.  
             Документы готовы, и мы   шумной толпой  вываливаемся во двор управления,  со смехом и прибаутками рассаживаемся по машинам и едем на обыск.  
 -  А эксперта взяли? - спрашиваю я, когда мы уже практически приехали  к адресу.
-  А раньше почему не спросила? -   язвительно спрашивает меня Наумов. -  Раздается дружный смех, так как все понимают, что эксперта Димку  мы, как всегда, забыли в  управлении.   Не сбавляя хода,  машина разворачивается,  и мы мчимся обратно за экспертом.
 - Пути не будет, - вспоминаю я  давнюю примету, но отмахиваюсь от плохих мыслей и включаюсь во всеобщее веселье. 
Наумов, который никогда не унывает  и все время балагурит, рассказывает   историю о том, как  они в прошлый раз  забыли эксперта в лесу.  В машине стоит дружный смех.
         Через полчаса  мы возвращаемся  к дому на Григоровском шоссе.   Машину оставляем у торца дома. По дороге оперативники  уговаривают двух  встретившихся  девушек побыть понятыми при обыске. Девушки, кокетничая с молодыми парнями, соглашаются,  и мы все заходим в нужный нам подъезд. 
       Не доходя один этаж до нужной нам квартиры,   Наумов останавливается:
-  Там квартира с двумя глазками, из квартиры обзор хороший. Если увидит, сколько народу на площадке, и наркоту и деньги в унитаз смоет. Надо как-то по- хитрому войти в квартиру. 
Вадик немного озадачился ситуацией, но через мгновение весело сказал:         
 - Будем изображать «Горгаз». 
  Немного постояв,  он  направился    к ближайшей двери  и начал стучать,  громко спрашивая: «Газом не пахнет, утечки не чувствуете?» 
 Мы подхватываем   его  идею и начинаем  тоже стучаться во все  двери и громко  интересоваться  состоянием  труб,  запахом  газа,  таким образом,  продвигаясь   к нужной нам квартире. 
Сонные жильцы, потревоженные нашими звонками и громким обсуждением утечки газа,  обеспокоенно выходят в подъезд.   Мы  практически в толпе жильцов, подходим к нужной нам квартире и нажимаем на звонок. 
Я вижу, как  напряглись  опера,  стоя среди жильцов и обсуждая несуществующую проблему.    А нужная нам дверь не открывается  и не открывается.  Неужели не откроет,  сердце стучит  так, что я начинаю думать, что это стук моего сердца отпугивает  барыгу.  
Наконец-то дверь немного приоткрывается, и из нее  выглядывает  заспанная физиономия молодого мужчины.  Не успеваю я и глазом моргнуть,  опера  уже держат дверь, а вышедший из квартиры мужчина, пытаясь вырваться, барахтается в крепких руках Сергея Зарембо.
 Жильцы на площадке онемели от увиденного,  и  я  быстренько  вытаскиваю удостоверение, представляюсь всем присутствующим, приношу извинения за разыгранный спектакль  и поясняю, что мы, собственно, пришли провести обыск.  Прошу двух мужчин остаться и  поприсутствовать при личном досмотре задержанного. Мужчины соглашаются и  присоединяются к нам.  Остальные жильцы недовольно расходятся по квартирам, ругая нас последними словами,  а мы с понятыми входим в квартиру задержанного.
- Ничего себе квартирка, -  про себя думаю я.  Даже и не скажешь, что за такой обшарпанной дверью, такие хоромы.   В прихожую  выходит   молодая  женщина,  и вопросительно смотрит на нас. 
- Что тут происходит, Вы кто?  - спрашивает она, запахивая халатик.
             Я представляюсь:
– Старший следователь по особо важным делам  Кузнецова Мария Олеговна.  У меня постановление о проведении у Вас  в квартире обыска.  
Женщина растерянно  переводит взгляд на мужа, который уже не пытается вырываться, а покорно стоит у стены в прихожей.
- Кто еще есть в квартире?  - спрашиваю я.
- Моя мама и сын, они в детской спят. Надеюсь, Вы их не будете будить?, -  тихо и растеряно  говорит женщина уже дрожащим голосом. 
Я не отвечаю ей,  и перевожу взгляд на задержанного.  Из справки, прочитанной мною в материалах дела, я знаю, что это   Богданов  Роман Александрович , 1983 года рождения, русский,  имеет высшее образование,   не работает.   Богданов как-то безучастно смотрит на происходящее и молчит.   Я предъявляю постановление о проведении обыска, которое зачитываю вслух всем присутствующим  и особо обращаю внимание понятых, что искать мы будем наркотики и деньги в сумме 20000 рублей, номера и серии купюр которых указаны в моем постановлении.  По лицу Богданова проходит судорога, но он смирно стоит у стены. 
- Предлагаю добровольно выдать имеющиеся  наркотики и денежные средства, добытые преступным путем,   - я говорю заученные фразы, пытаясь  скрыть свои эмоции от окружающих,  внимательно наблюдая  за Богдановым  и его женой.  Меня интересует, знает ли эта молоденькая  милая девушка, зябко кутающаяся в дорогой, красивый халатик,  о  наркотиках, которые явно находятся в квартире.  Мне хочется верить, что она ничего не знает, мне очень хочется,  что бы она ничего не знала.
               Наумов, двое понятых мужчин, быстренько проводят личный досмотр Богданова, но ничего при нем не находят.  После этого уже я, в присутствии двух девушек,  быстро произвожу личный досмотр жены Богданова, так же ничего не обнаруживаю.
    Обыск начинается с кухни.  Большая, просторная кухня,  с красивой мебелью и кухонными принадлежностями  - мечта любой хозяйки.   А хозяйка на этой кухне видно хорошая, кругом чистота,  порядок,  на столах   убрано.  Не хочется  нарушать этого порядка, но работа  есть работа, тем более, я не забываю, что из этого адреса была продана крупная партия героина,  и ошибки быть не могло.   
Опера молча, по-деловому,  начинают   открывать шкафчики и внимательно осматривать все обнаруженное.  Я  сижу на стуле, приготовив протокол обыска,  и внимательно слежу за происходящим.   Вижу, как Зарембо открывает шкафчик с детскими бутылочками и питанием, нерешительно берет бутылочку и ставит ее на место.  У него недавно родился ребенок  и все, что касается детей, для него свято.   Он оглядывается на меня,  пытаясь  поймать мой взгляд, я знаю, что он не хочет лезть в шкафчик  с детским питанием и чисто  вымытыми  бутылочками.   В этот момент жена Богданова начинает всхлипывать,  и я отвлекаюсь от Зарембо и переключаю свое внимание на нее.  
Девушка стоит,  вжавшись в стену, плотно запахнув халатик и прижав руки  к губам.  Ее трясет мелкой дрожью,   и она никак не может с ней справиться.   Зажимая  руками  рот,  она  сдерживает рыдания, которые прорываются наружу в виде всхлипываний.  Мне невыносимо ее жаль. Сердце сжимается, но я знаю, что расслабляться нельзя,  на кону стоит жизнь и здоровье многих людей, детей, которым из этой квартиры продается смертельное зелье, которое убивает медленно и верно, сея вокруг  горе и смерть.  И как бы мне не было  жаль эту девушку,  свое дело я сделаю добросовестно.   Про себя я отмечаю, что, видимо, она точно ничего не знает, мне становится немного легче от этого. Невыносимо думать, что молодая женщина, недавно ставшая матерью,  знает о   находящихся в доме наркотиках  и  с ее молчаливого согласия  муж  зарабатывает деньги на людском горе и страдании, или с ее помощью.   
Переключаясь обратно на обыск, я отмечаю, что Зарембо уже отошел от  шкафчика с детскими бутылочками и принялся за  шкафчик с чаем и разными специями.  Где-то в подсознании промелькнула мысль, а все ли он просмотрел в детском шкафчике, все ли бутылочки со смесями?, но мысль эта сразу же исчезла, еще не успев проникнуть в мое сознание. 
Кухню обыскали быстро,  так же тщательно обыскали  прихожую,   зал, ванную комнату и туалет.  Результата не было. Оставалась одна детская комната. Решительно обращаюсь к  жене Богданова. 
- Нам надо войти в детскую, прошу,   вынесете оттуда ребенка, мы произведем обыск. 
Женщина смотрит на меня, переводит взгляд на мужа.  Она ищет защиты у самого ей родного человека, хочет услышать от него  слова утешения, но он молчит, а мы неумолимы.  Нам надо провести обыск.  Девочки- понятые смотрят на меня осуждающе, я это вижу и чувствую  исходящую от них неприязнь.   Наумов  дышит мне в затылок,  и тихо говорит:
-  Надо, Маша, надо обыскать детскую,  никто не выходил из квартиры,  деньги не выносились, они тут, я шкурой чувствую они тут, думаю и наркота  тут,  ищем, не найдем в детской,  по второму кругу пойдем,  будем искать, пока не найдем.
Пока мы нерешительно топчемся перед дверью детской комнаты, дверь открывается и на пороге появляется пожилая женщина, так же одетая в дорогой халат. Она вопросительно смотрит на нас, не понимая, что же тут происходит.  
- Сынок, - обращается она к Богданову,  - что тут происходит?
Я  предъявляю ей свое служебное удостоверение и поясняю, что мы сотрудники полиции , делаем обыск в квартире с целью отыскания наркотиков и денежных средств в сумме 20000 рублей, которые Богданов получил за сбыт  крупной партии героина.   
На лице женщины отражается ужас, она пытается обратиться к сыну, но тот стоит как неприступная скала, играя желваками на щеках и не произнося ни слова.  Я предлагаю женщине унести из детской ребенка.   Нерешительно, оглядываясь на сына, женщина  заходит в детскую и осторожно  берет на руки   крохотный сверток, который тут же начинает пищать и кукситься.  Женщина, прижимая к себе проснувшегося ребенка, выходит с ним на кухню и уже оттуда слышится непрерывающийся  детский крик. 
- Боже, - думаю я про себя, -   дай мне силы пережить этот обыск. 
Я гоню из своей головы любые мысли о жалости и сострадании, и твердым уверенным голосом говорю:
- Понятые, пройдите в комнату, ребята начинайте. 
Видавшие виды опера, нерешительно топчутся у входа в детскую. Зарембо начинает  разуваться на пороге, чтобы не заходить на пушистый ворс лежащего на полу ковра в уличной обуви.  Глядя на него,  и остальные снимают обувь. 
Обыск в детской проходит в напряженном молчании. Наумов, нервно теребя в руках мобильный телефон, стоит рядом со мной у двери и напряженно ожидает, что вот- вот кто-то скажет: «Есть!».   Два опера медленно и методично обыскивают детскую комнату.  Я вижу,  как каждый из них оттягивает  момент обыска детской кроватки. 
- Вадик, помоги Зарембо, - говорю я шепотом Наумову.
Вадик  понимающе кивает мне, и сам подходит к детской кроватке.  Я вижу, как Наумов аккуратно поднимает  маленькое детское одеяльце и  тщательно ощупывает его.  То же самое он проделывает с крохотной подушечкой и начинает ощупывать   матрасик, лежащий на дне шикарной детской кроватки.  Я  больше почувствовала, чем увидела, как Наумов немного застыл, а потом,  резко выпрямившись, произнес:
 - Понятые, обратите внимание!
  Сердце мое тут же сжалось,  я посмотрела на Богданова. Бисеринки пота  выступили у него на лбу, кулаки сжаты с такой силой, что побелели косточки на руках, но внешне он остался практически безучастным.  Наумов поднял матрасик и  показал его всем присутствующим.
- Прошу обратить внимание, повторил он твердым голосом,  - держа в руках кружевной детский матрасик.
Напряжение в комнате возросло.  Вадик  не сразу нашел молнию на боковой стороне матрасика и открыл ее.   Эксперт Димка, тут же начал фотографировать, а Наумов стал вытаскивать из матрасика денежные купюры, которых было много.   Я обратилась к Богданову:
-  Кому принадлежат эти деньги?
-  Это наши семейные сбережения,  я в банках деньги не храню, -  тихо ответил Богданов.
            - Ничего себе, безработный,  - произнес один из понятых.
Денежные купюры, изъятые из матрасика,  были  аккуратно по номиналу разложены на ковре так, чтобы были видны номера купюр.  Сумма получилась приличная  - один миллион шестьсот пятьдесят тысяч рублей. Эксперт   сфотографировал деньги.   После этого мы тщательно рассмотрели номера купюр, пытаясь отыскать деньги, которые передал Богданову наш закупщик.  Но,  увы,  наших купюр не было.   Разочарованный  Наумов не верил своим глазам.
-  Маша, надо искать, они тут,  ну не могли они никуда деться, давай по второму кругу, я лично сам все переверну. Никто из  квартиры не выходил, деньги тут.  Думаю, что и наркота тут.
   Я  отмахиваюсь от Наумова,  тихо, так, чтобы никто не слышал,  прошу его помолчать. Мне необходимо подумать, что-то я, видимо, упустила, когда делали обыск, что- то не доглядела. Сосредоточиться мешает детский плач.  Начинаю повторно прокручивать проведенный обыск. Я наблюдала за ходом обыска,  понимаю, что ничего  не могли пропустить. Если бы в доме был тайник, то деньги не лежали бы в детском матрасике, значит, тайника нет.  Сумки и кошельки обыскали,  карманы пиджаков, пальто и курток тоже.  
- Во сколько приходил закупщик?,  - тихо спрашиваю я Наумова
-  Я точно могу сказать, созванивался он с Богдановым в 23.40, а подъехали мы сюда к дому пять минут первого.
Я опять погружаюсь в свои мысли: - Значит, закупщик приходил практически ночью, когда все спали,  видимо и ребенок спал, деньги в матрасик положить было проблематично, ребенка  же будить из-за этого не будут.  Дверь за закупщиком закрыли,  никого впускать не собирались, деньги прятать не обязательно. Деньги были спрятаны потом, когда в дверь позвонили, или пока мы  возились у двери,  пытаясь задержать Богданова.  Богданов нам все же двери то открыл, значит, поверил, что мы из Горгаза. 
Стоп!  Ну да, когда мы зашли в квартиру,  жена Богданова, она же вышла из детской,  а в детской  бабушка спала с внуком. Зачем она туда заходила?  Зачем?  Ребенок не плакал, когда мы зашли.  Как же я надеялась, что эта девушка ничего не знает, как же я на это надеялась,  но именно  у нее была реальная возможность спрятать деньги и только единственное место. Она наверняка понимала, что мы не решимся обыскивать младенца. 
Я резко повернулась к жене Богданова. 
- Как Вас зовут?  - спросила я ровным, ничего не выражающим голосом.
- Лена, - выдавила она,  глядя на меня  расширенными глазами.
- Лена, Вы сами отдадите деньги?  или вынудите нас продолжить обыск?
Я видела, как она вжалась в стену еще сильнее,  ее тело дрожало  с такой силой, что мне было просто невыносимо на нее смотреть. Все так же закрывая рот руками, она пыталась что-то сказать, но  слышались только всхлипывания и непонятное бормотание.
- Лена,  - я стараюсь говорить мягко, но точно знаю, если я сама сейчас расслаблюсь, то не смогу  говорить, голос будет срываться.  Невыносимо смотреть на женщину, которая пытается спасти своего мужа,  ее надежду и опору в этой жизни, ее мечту о красивой и богатой жизни:
- Лена, деньги несите, давайте сами, прошу Вас, не заставляйте это делать меня.
 Девушка не реагирует на мои слова, только вжимается в стену и все сильнее всхлипывает.
 - Деньги, скорее всего,  спрятаны в пеленках у ребенка,  - говорю я громко, зовите сюда женщину с ребенком.
Ничего не понимающая мать Богданова, прижимая к себе плачущего младенца, заходит  в комнату.   Я не могу смотреть ей в глаза.    Я пытаюсь сама себя успокоить, произнося про себя: «Маша, ты права. Это они не люди. Это они используют собственных  детей, ради своей наживы. Это у них нет ничего святого в этом мире, только деньги.   Это для них деньги не пахнут».
            Но глядя на эту пожилую женщину, я четко понимаю, что она единственная, кто действительно   не понимает, что же происходит тут,  в квартире, почему тут толпа посторонних людей и почему ей надо  положить и развернуть ребенка. Мое внутреннее напряжение доходит до предела, в ушах начинает звенеть.
-  Разверните , пожалуйста,  мальчика, - мягко говорю я женщине, пытаясь улыбнуться, чтобы как-то успокоить ее. 
Женщина в недоумении кладет на кровать младенца и аккуратно разворачивает пеленки.  Младенец, почувствовав свободу, на какое-то время прекращает кричать и все смотрят на то, как он активно дергает ручками и ножками, вытягивает  трубочкой губки и пытается агукать и улыбаться. С правой стороны под ручкой младенца свернутые трубочкой деньги.  Краем глаза я вижу, как Зарембо, резко развернувшись, выходит из комнаты.
Дрогнувшим голосом я произношу:
- Понятые, обратите внимание.
 Присутствующий эксперт в растерянности спрашивает:
- Мне фотографировать? Или как?
- Выполняйте свои обязанности и, пожалуйста, без глупых вопросов, - резко говорю я.
Дрожащей рукой я заполняю протокол обыска.  Женщина уносит младенца, который начинает кричать с новой силой.  Я стараюсь быстрее все оформить, чтобы уйти из квартиры и не слышать этого крика. 
 Из квартиры я выхожу последней. Впереди меня идут Богданов и Зарембо.  Проходя мимо кухни, Богданов на мгновение останавливается и пытается поймать взгляд матери,  но мать отворачивается и не смотрит на него.  Я вижу, как пожилая женщина вся в слезах,   держа на руках кричащего младенца,  пытается приготовить ему смесь,  встряхивая в руках бутылочку.  Я  быстро выхожу из квартиры и закрываю за собой двери.
Расплата
В дверь  моего кабинета  не просто стучат, а ломятся со страшной силой.  Я слышу за дверью голоса моих коллег.   Возвращаюсь к действительности из своих воспоминаний.
- Маша,  не делай глупостей,  там из больницы звонили, ребенок от передозы умер.
Я резко встаю из-за стола, подхожу  к двери и поворачиваю ключ. В дверь вбегают человек десять, среди них Зарембо и Наумов.  
- Ты что тут делаешь, совсем с ума сошла, закрылась зачем?  - кричат все сразу.
Я смотрю на них ничего непонимающими глазами. 
- Какой  передоз  у ребенка? О чем это они?!
            Говорят все сразу, перебивая друг друга,  и из всего услышанного я понимаю  только одно, что  ребенок Богданова умер от передозировки наркотика. 
Сначала в голову пришла  шальная мысль о том, что жена Богданова специально отравила ребенка, чтобы не оставаться одной с грудным ребенком на руках.  Другого объяснения у меня просто нет.   Я непонимающими глазами смотрю на Наумова.  Вадик, подошел  ко мне и  крепко взял  меня за руку.
- Маш, мы не виноваты,  я уже сгонял к Богдановым и изъял наркоту.  Понимаешь, они, сволочи,   хранили ее в детском питании,  а  бабка, ну откуда она знала, ребенок орал, она и развела ребенку питание, он же искусственник, его смесями кормили. 
Вадик  еще что-то говорит, а у меня перед глазами стоит пожилая женщина, держащая на руках плачущего ребенка и встряхивающая бутылочку.
            Я не хочу больше думать об этой семье. Я не хочу знать, кто из них и  что знал о сбыте наркотиков, я просто хочу домой, спать, я отдежурила ночь и хочу выспаться.  
           Серега Зарембо написал рапорт и уволился из наркоконроля  через две недели после обыска. 
- Я уже не смогу жить как раньше, я всегда буду чувствовать вину в смерти этого ребенка,  - сказал он мне грустно на прощание. – Если бы я тогда  все питание проверил, я бы обнаружил наркотики, и ребенок был бы жив. 
            Глядя вслед уходящему Зарембо, я думала:
 -  Нет, Сережка, твоей вины нет,  ты не виноват,   это Богданов расплачивается за смерть, которую он продавал, не думая о том, что  и самому придется расплатиться за свои грехи.
                                                   

© Copyright: Надежда Савельева, 2015

Регистрационный номер №0271024

от 12 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0271024 выдан для произведения:              Я почему-то  уверена в том,   что человек всегда несет ответственность за свои поступки, если не перед людьми, то перед богом.  Расплата всегда настигнет.  Вот только кто расплатится за грехи наши?
            Резкий телефонный звонок разбудил меня  около 9 часов утра.  Просыпаться не хотелось.  Я только  пришла после ночного дежурства   и уснула. Нехотя   беру трубку и подношу к уху.  В трубке голос дежурного по управлению
– Срочно в управление,  Маша, срочно, тут ЧП, за тобой машину выслали.    Сон  не отпускает, но слово «ЧП»  заставляет подняться.  Я быстро  одеваюсь и выбегаю на улицу.  Из-за поворота к дому выезжает  наша  машина.  Не дожидаясь, пока она подъедет,   иду на встречу.    Открываю  дверцу машины,    сажусь на сиденье. Вопросительно смотрю на водителя и жду от него  рассказа о ЧП, но он как-то странно молчит и прячет от меня глаза. 
- Сереж, что случилось, что за срочность такая?
- Мне приказано привести тебя и все, я ничего не знаю, - говорит он,  не глядя на меня, старательно смотря по сторонам,  делая вид, что наблюдает за дорожной обстановкой.
Я замолкаю,  понимая, что от него ничего не добьешься.   За неделю работы, а особенно после вчерашнего обыска,  я вымоталась и устала,  и  разгадывать ребусы: « зачем и почему  меня вызвали?» , - не хотелось,  смущало только  слово «ЧП», которое настораживало, и внутренне напрягало.
          Дежурный по управлению  как-то странно отвел от меня глаза и сказал, что начальник  управления   срочно меня ждет.   Не заходя в свой кабинет,  и не раздеваясь,  я поднимаюсь на третий  этаж.  То ли  мое сонное состояние, то ли  сказавшаяся усталость, но беспокойства я не почувствовала.  Почему-то думала, что очередная недоработка   по вчерашнему материалу и сейчас будут ругать за все сразу.   Приготовившись  к взбучке, я,  так и не раздеваясь, вошла в кабинет. 
        Начальник управления и два его заместителя молча смотрят  на меня. Я даже растерялась от такого повышенного внимания.
       - Кузнецова прибыла по Вашему указанию, - вяло произнесла я.
          Игравшие на скулах желваки  начальника управления не сулили          ничего хорошего, и внутренне я напряглась,   приготовилась к крику и ругани.  Но то,  что я услышала,  выбило меня из равновесия и заставило пошатнуться.
-  Вы уволены. Удостоверение на стол положите,  – сухо сказал начальник управления, глядя на меня в упор.  
Я ожидала все, что угодно, но только не такого поворота, тем более не понимала за что?
  - Может,  поясните хоть что-то?   - изумленно, пытаясь сдерживать нахлынувшие на меня чувства, и сразу проснувшись,  резко  спросила я.
-  А что я Вам должен пояснять?  Это Вы теперь будете пояснять  всем,  почему после Вашего обыска у задержанного умер трехмесячный ребенок, которого Вы решили обыскать вместе со всеми, думаю, что  пояснять Вы теперь будете в другом месте, -  так же резко  ответил начальник.
        Мысли в голове сразу же исчезли.
-  Как умер?  Почему  умер?  Что произошло?    
Обыск, я действительно проводила, действительно там был ребенок, но почему он  умер? Я села на стул, стоящий рядом с дверью и ничего не понимающими глазами уставилась на начальника.  
 - Андрей Петрович,  что там произошло? Почему  умер?   
 Говорить я практически не могла, голос сразу пропал от волнения и ужаса.
- Да мы сами пока ничего не знаем.  Жена Богданова «Скорую»  вызвала  где-то час назад, врачам сказала, что ночью обыск был, ребенка обыскивали, и после обыска ребенок сначала кричал, а потом замолчал, они думали он уснул, а  утром  увидели,  что он мертвый.   Ладно,  иди,  еще вскрытие не делали,  может он сам умер.
Я тупо смотрела на  начальника. Ничего не понимая,  лихорадочно вспоминала все происшедшее на  обыске.   Не находя объяснения смерти ребенка, пыталась  отмотать назад  время и вспомнить все, что происходило ночью, но получалось плохо.  Сидящие  напротив руководители   уже смотрели на меня с сочувствием,  и это  мешало и раздражало.  Я резко встала и вышла из кабинета.  Выходя,  услышала:
- Только без глупостей,  пожалуйста,  пока  еще ничего неизвестно.
Быстро спустилась на первый этаж, зашла в свой кабинет и  повернула ключ изнутри. Мне  необходимо было сосредоточиться, надо вспомнить все до мельчайших подробностей.  Постояв у окна,  я медленно  села за стол,   завернулась в свой любимый бушлат,  и  попыталась вспомнить все, что произошло ночью.   Теперь это  дежурство  я помню до мельчайших подробностей.  
Обыск
 Ночной мрак   проник в мой кабинет. Завернувшись в форменный бушлат 56 размера,  я  пытаюсь немного подремать.  Впереди еще дежурство и бессонная ночь, много работы.   За долгие годы работы следователем я привыкла  спать в любом месте и в любом положении, как солдат - новобранец.    Резкий телефонный звонок  выводит меня из  сладостной дремы,  и я беру трубку.
-  Следствие,  Кузнецова  слушает, - лениво говорю я в трубку.
-  Маш,  забери материал, уже готовый, - слышу голос дежурного.    Я нехотя встаю и иду в дежурку. Около дежурной части  возбужденные оперативники и   молодой парень,  лет 25-30, худощавый высокий. 
- Одет дорого и модно,-  отмечаю я про себя. -  По внешнему виду на наркомана не похож. -  Я забираю из дежурки материал и иду к себе в кабинет.  Работать не очень хочется,  хочется спать.   За мной в  кабинет без стука вваливаются опера.
-  Закупщика  к тебе, или пока подождет?   - спрашивает меня Вадик Наумов,  самый мой любимый опер.  Я люблю с ним работать, всегда  результат,  без суеты, спокойно и размеренно.
- Пусть подождет,  я хоть материал изучу,  а лучше расскажи, что там,  в материале? – я  сонно смотрю на Наумова.
- Эй, проснись,  мы сработали! -  Наумов  щелкает пальцами у меня перед глазами, как  врач перед пациентом, проверяя на реакцию.
- Отстань, - лениво отмахиваюсь я от него. - Давай рассказывай.
- Ну, что рассказывать- то. Проверочная закупка,  закупщик сам барыга,   когда прихватили с большим весом, то согласился сдать своего  поставщика.   Ну, мы  подсуетились, зарядили его деньгами,  и отправили на закупку.  Он к квартире привел. Договорились, как купит, сигнал подаст, шапку снимет.  Он  в квартиру вошел,  и  через 5 минут вышел в шапке. Думали,  засветил нас,  а оказывается, барыга,  деньги у закупщика  взял, а наркоту через тайник  сбывает.  Когда   наш  от него вышел, барыга  ему позвонил,  и сказал,  где наркота.  Тайник , сволочь, в подъезде оборудовал.    Машуня, милая  нам бы обыск на этот  адресок, мы закупщику 20 штук дали, под адресом наш человек стоит,  уже ночь, деньги у него в квартире,  изымать надо.
Сон бесследно улетучился.  Работы предстояло  много.  Не люблю я эти ночные обыски, но для дела надо,  значит надо.  Быстренько беру материал, изучаю документы, составляю постановление о возбуждении уголовного дела,  выношу постановление о проведении неотложного обыска.   Пока я печатаю, Наумов  ходит по кабинету и  рассуждает. Он всегда так делает, я привыкла,  и он мне совсем не мешает.
-  Как ты думаешь, -  спрашивает он меня, - вот кто этот барыга? Что за  чел такой? Представляешь, он даже не догадывается, сволочь, что мы его сейчас брать будем.  Вот сюрприз ему будет.   Голос  Вадика  аж подрагивает от  азарта и нетерпения.   А у меня сжимается сердце.  Вот еще  одна жизнь пойдет сейчас под откос.  Я стараюсь не думать об этом человеке.   Пока я о нем знаю только одно – он торгует   героином, высококачественным и большими партиями.   И еще я знаю наверняка – он сам выбрал для себя этот путь.  
             Документы готовы, и мы   шумной толпой  вываливаемся во двор управления,  со смехом и прибаутками рассаживаемся по машинам и едем на обыск.  
 -  А эксперта взяли? - спрашиваю я, когда мы уже практически приехали  к адресу.
-  А раньше почему не спросила? -   язвительно спрашивает меня Наумов. -  Раздается дружный смех, так как все понимают, что эксперта Димку  мы, как всегда, забыли в  управлении.   Не сбавляя хода,  машина разворачивается,  и мы мчимся обратно за экспертом.
 - Пути не будет, - вспоминаю я  давнюю примету, но отмахиваюсь от плохих мыслей и включаюсь во всеобщее веселье. 
Наумов, который никогда не унывает  и все время балагурит, рассказывает   историю о том, как  они в прошлый раз  забыли эксперта в лесу.  В машине стоит дружный смех.
         Через полчаса  мы возвращаемся  к дому на Григоровском шоссе.   Машину оставляем у торца дома. По дороге оперативники  уговаривают двух  встретившихся  девушек побыть понятыми при обыске. Девушки, кокетничая с молодыми парнями, соглашаются,  и мы все заходим в нужный нам подъезд. 
       Не доходя один этаж до нужной нам квартиры,   Наумов останавливается:
-  Там квартира с двумя глазками, из квартиры обзор хороший. Если увидит, сколько народу на площадке, и наркоту и деньги в унитаз смоет. Надо как-то по- хитрому войти в квартиру. 
Вадик немного озадачился ситуацией, но через мгновение весело сказал:         
 - Будем изображать «Горгаз». 
  Немного постояв,  он  направился    к ближайшей двери  и начал стучать,  громко спрашивая: «Газом не пахнет, утечки не чувствуете?» 
 Мы подхватываем   его  идею и начинаем  тоже стучаться во все  двери и громко  интересоваться  состоянием  труб,  запахом  газа,  таким образом,  продвигаясь   к нужной нам квартире. 
Сонные жильцы, потревоженные нашими звонками и громким обсуждением утечки газа,  обеспокоенно выходят в подъезд.   Мы  практически в толпе жильцов, подходим к нужной нам квартире и нажимаем на звонок. 
Я вижу, как  напряглись  опера,  стоя среди жильцов и обсуждая несуществующую проблему.    А нужная нам дверь не открывается  и не открывается.  Неужели не откроет,  сердце стучит  так, что я начинаю думать, что это стук моего сердца отпугивает  барыгу.  
Наконец-то дверь немного приоткрывается, и из нее  выглядывает  заспанная физиономия молодого мужчины.  Не успеваю я и глазом моргнуть,  опера  уже держат дверь, а вышедший из квартиры мужчина, пытаясь вырваться, барахтается в крепких руках Сергея Зарембо.
 Жильцы на площадке онемели от увиденного,  и  я  быстренько  вытаскиваю удостоверение, представляюсь всем присутствующим, приношу извинения за разыгранный спектакль  и поясняю, что мы, собственно, пришли провести обыск.  Прошу двух мужчин остаться и  поприсутствовать при личном досмотре задержанного. Мужчины соглашаются и  присоединяются к нам.  Остальные жильцы недовольно расходятся по квартирам, ругая нас последними словами,  а мы с понятыми входим в квартиру задержанного.
- Ничего себе квартирка, -  про себя думаю я.  Даже и не скажешь, что за такой обшарпанной дверью, такие хоромы.   В прихожую  выходит   молодая  женщина,  и вопросительно смотрит на нас. 
- Что тут происходит, Вы кто?  - спрашивает она, запахивая халатик.
             Я представляюсь:
– Старший следователь по особо важным делам  Кузнецова Мария Олеговна.  У меня постановление о проведении у Вас  в квартире обыска.  
Женщина растерянно  переводит взгляд на мужа, который уже не пытается вырываться, а покорно стоит у стены в прихожей.
- Кто еще есть в квартире?  - спрашиваю я.
- Моя мама и сын, они в детской спят. Надеюсь, Вы их не будете будить?, -  тихо и растеряно  говорит женщина уже дрожащим голосом. 
Я не отвечаю ей,  и перевожу взгляд на задержанного.  Из справки, прочитанной мною в материалах дела, я знаю, что это   Богданов  Роман Александрович , 1983 года рождения, русский,  имеет высшее образование,   не работает.   Богданов как-то безучастно смотрит на происходящее и молчит.   Я предъявляю постановление о проведении обыска, которое зачитываю вслух всем присутствующим  и особо обращаю внимание понятых, что искать мы будем наркотики и деньги в сумме 20000 рублей, номера и серии купюр которых указаны в моем постановлении.  По лицу Богданова проходит судорога, но он смирно стоит у стены. 
- Предлагаю добровольно выдать имеющиеся  наркотики и денежные средства, добытые преступным путем,   - я говорю заученные фразы, пытаясь  скрыть свои эмоции от окружающих,  внимательно наблюдая  за Богдановым  и его женой.  Меня интересует, знает ли эта молоденькая  милая девушка, зябко кутающаяся в дорогой, красивый халатик,  о  наркотиках, которые явно находятся в квартире.  Мне хочется верить, что она ничего не знает, мне очень хочется,  что бы она ничего не знала.
               Наумов, двое понятых мужчин, быстренько проводят личный досмотр Богданова, но ничего при нем не находят.  После этого уже я, в присутствии двух девушек,  быстро произвожу личный досмотр жены Богданова, так же ничего не обнаруживаю.
    Обыск начинается с кухни.  Большая, просторная кухня,  с красивой мебелью и кухонными принадлежностями  - мечта любой хозяйки.   А хозяйка на этой кухне видно хорошая, кругом чистота,  порядок,  на столах   убрано.  Не хочется  нарушать этого порядка, но работа  есть работа, тем более, я не забываю, что из этого адреса была продана крупная партия героина,  и ошибки быть не могло.   
Опера молча, по-деловому,  начинают   открывать шкафчики и внимательно осматривать все обнаруженное.  Я  сижу на стуле, приготовив протокол обыска,  и внимательно слежу за происходящим.   Вижу, как Зарембо открывает шкафчик с детскими бутылочками и питанием, нерешительно берет бутылочку и ставит ее на место.  У него недавно родился ребенок  и все, что касается детей, для него свято.   Он оглядывается на меня,  пытаясь  поймать мой взгляд, я знаю, что он не хочет лезть в шкафчик  с детским питанием и чисто  вымытыми  бутылочками.   В этот момент жена Богданова начинает всхлипывать,  и я отвлекаюсь от Зарембо и переключаю свое внимание на нее.  
Девушка стоит,  вжавшись в стену, плотно запахнув халатик и прижав руки  к губам.  Ее трясет мелкой дрожью,   и она никак не может с ней справиться.   Зажимая  руками  рот,  она  сдерживает рыдания, которые прорываются наружу в виде всхлипываний.  Мне невыносимо ее жаль. Сердце сжимается, но я знаю, что расслабляться нельзя,  на кону стоит жизнь и здоровье многих людей, детей, которым из этой квартиры продается смертельное зелье, которое убивает медленно и верно, сея вокруг  горе и смерть.  И как бы мне не было  жаль эту девушку,  свое дело я сделаю добросовестно.   Про себя я отмечаю, что, видимо, она точно ничего не знает, мне становится немного легче от этого. Невыносимо думать, что молодая женщина, недавно ставшая матерью,  знает о   находящихся в доме наркотиках  и  с ее молчаливого согласия  муж  зарабатывает деньги на людском горе и страдании, или с ее помощью.   
Переключаясь обратно на обыск, я отмечаю, что Зарембо уже отошел от  шкафчика с детскими бутылочками и принялся за  шкафчик с чаем и разными специями.  Где-то в подсознании промелькнула мысль, а все ли он просмотрел в детском шкафчике, все ли бутылочки со смесями?, но мысль эта сразу же исчезла, еще не успев проникнуть в мое сознание. 
Кухню обыскали быстро,  так же тщательно обыскали  прихожую,   зал, ванную комнату и туалет.  Результата не было. Оставалась одна детская комната. Решительно обращаюсь к  жене Богданова. 
- Нам надо войти в детскую, прошу,   вынесете оттуда ребенка, мы произведем обыск. 
Женщина смотрит на меня, переводит взгляд на мужа.  Она ищет защиты у самого ей родного человека, хочет услышать от него  слова утешения, но он молчит, а мы неумолимы.  Нам надо провести обыск.  Девочки- понятые смотрят на меня осуждающе, я это вижу и чувствую  исходящую от них неприязнь.   Наумов  дышит мне в затылок,  и тихо говорит:
-  Надо, Маша, надо обыскать детскую,  никто не выходил из квартиры,  деньги не выносились, они тут, я шкурой чувствую они тут, думаю и наркота  тут,  ищем, не найдем в детской,  по второму кругу пойдем,  будем искать, пока не найдем.
Пока мы нерешительно топчемся перед дверью детской комнаты, дверь открывается и на пороге появляется пожилая женщина, так же одетая в дорогой халат. Она вопросительно смотрит на нас, не понимая, что же тут происходит.  
- Сынок, - обращается она к Богданову,  - что тут происходит?
Я  предъявляю ей свое служебное удостоверение и поясняю, что мы сотрудники полиции , делаем обыск в квартире с целью отыскания наркотиков и денежных средств в сумме 20000 рублей, которые Богданов получил за сбыт  крупной партии героина.   
На лице женщины отражается ужас, она пытается обратиться к сыну, но тот стоит как неприступная скала, играя желваками на щеках и не произнося ни слова.  Я предлагаю женщине унести из детской ребенка.   Нерешительно, оглядываясь на сына, женщина  заходит в детскую и осторожно  берет на руки   крохотный сверток, который тут же начинает пищать и кукситься.  Женщина, прижимая к себе проснувшегося ребенка, выходит с ним на кухню и уже оттуда слышится непрерывающийся  детский крик. 
- Боже, - думаю я про себя, -   дай мне силы пережить этот обыск. 
Я гоню из своей головы любые мысли о жалости и сострадании, и твердым уверенным голосом говорю:
- Понятые, пройдите в комнату, ребята начинайте. 
Видавшие виды опера, нерешительно топчутся у входа в детскую. Зарембо начинает  разуваться на пороге, чтобы не заходить на пушистый ворс лежащего на полу ковра в уличной обуви.  Глядя на него,  и остальные снимают обувь. 
Обыск в детской проходит в напряженном молчании. Наумов, нервно теребя в руках мобильный телефон, стоит рядом со мной у двери и напряженно ожидает, что вот- вот кто-то скажет: «Есть!».   Два опера медленно и методично обыскивают детскую комнату.  Я вижу,  как каждый из них оттягивает  момент обыска детской кроватки. 
- Вадик, помоги Зарембо, - говорю я шепотом Наумову.
Вадик  понимающе кивает мне, и сам подходит к детской кроватке.  Я вижу, как Наумов аккуратно поднимает  маленькое детское одеяльце и  тщательно ощупывает его.  То же самое он проделывает с крохотной подушечкой и начинает ощупывать   матрасик, лежащий на дне шикарной детской кроватки.  Я  больше почувствовала, чем увидела, как Наумов немного застыл, а потом,  резко выпрямившись, произнес:
 - Понятые, обратите внимание!
  Сердце мое тут же сжалось,  я посмотрела на Богданова. Бисеринки пота  выступили у него на лбу, кулаки сжаты с такой силой, что побелели косточки на руках, но внешне он остался практически безучастным.  Наумов поднял матрасик и  показал его всем присутствующим.
- Прошу обратить внимание, повторил он твердым голосом,  - держа в руках кружевной детский матрасик.
Напряжение в комнате возросло.  Вадик  не сразу нашел молнию на боковой стороне матрасика и открыл ее.   Эксперт Димка, тут же начал фотографировать, а Наумов стал вытаскивать из матрасика денежные купюры, которых было много.   Я обратилась к Богданову:
-  Кому принадлежат эти деньги?
-  Это наши семейные сбережения,  я в банках деньги не храню, -  тихо ответил Богданов.
            - Ничего себе, безработный,  - произнес один из понятых.
Денежные купюры, изъятые из матрасика,  были  аккуратно по номиналу разложены на ковре так, чтобы были видны номера купюр.  Сумма получилась приличная  - один миллион шестьсот пятьдесят тысяч рублей. Эксперт   сфотографировал деньги.   После этого мы тщательно рассмотрели номера купюр, пытаясь отыскать деньги, которые передал Богданову наш закупщик.  Но,  увы,  наших купюр не было.   Разочарованный  Наумов не верил своим глазам.
-  Маша, надо искать, они тут,  ну не могли они никуда деться, давай по второму кругу, я лично сам все переверну. Никто из  квартиры не выходил, деньги тут.  Думаю, что и наркота тут.
   Я  отмахиваюсь от Наумова,  тихо, так, чтобы никто не слышал,  прошу его помолчать. Мне необходимо подумать, что-то я, видимо, упустила, когда делали обыск, что- то не доглядела. Сосредоточиться мешает детский плач.  Начинаю повторно прокручивать проведенный обыск. Я наблюдала за ходом обыска,  понимаю, что ничего  не могли пропустить. Если бы в доме был тайник, то деньги не лежали бы в детском матрасике, значит, тайника нет.  Сумки и кошельки обыскали,  карманы пиджаков, пальто и курток тоже.  
- Во сколько приходил закупщик?,  - тихо спрашиваю я Наумова
-  Я точно могу сказать, созванивался он с Богдановым в 23.40, а подъехали мы сюда к дому пять минут первого.
Я опять погружаюсь в свои мысли: - Значит, закупщик приходил практически ночью, когда все спали,  видимо и ребенок спал, деньги в матрасик положить было проблематично, ребенка  же будить из-за этого не будут.  Дверь за закупщиком закрыли,  никого впускать не собирались, деньги прятать не обязательно. Деньги были спрятаны потом, когда в дверь позвонили, или пока мы  возились у двери,  пытаясь задержать Богданова.  Богданов нам все же двери то открыл, значит, поверил, что мы из Горгаза. 
Стоп!  Ну да, когда мы зашли в квартиру,  жена Богданова, она же вышла из детской,  а в детской  бабушка спала с внуком. Зачем она туда заходила?  Зачем?  Ребенок не плакал, когда мы зашли.  Как же я надеялась, что эта девушка ничего не знает, как же я на это надеялась,  но именно  у нее была реальная возможность спрятать деньги и только единственное место. Она наверняка понимала, что мы не решимся обыскивать младенца. 
Я резко повернулась к жене Богданова. 
- Как Вас зовут?  - спросила я ровным, ничего не выражающим голосом.
- Лена, - выдавила она,  глядя на меня  расширенными глазами.
- Лена, Вы сами отдадите деньги?  или вынудите нас продолжить обыск?
Я видела, как она вжалась в стену еще сильнее,  ее тело дрожало  с такой силой, что мне было просто невыносимо на нее смотреть. Все так же закрывая рот руками, она пыталась что-то сказать, но  слышались только всхлипывания и непонятное бормотание.
- Лена,  - я стараюсь говорить мягко, но точно знаю, если я сама сейчас расслаблюсь, то не смогу  говорить, голос будет срываться.  Невыносимо смотреть на женщину, которая пытается спасти своего мужа,  ее надежду и опору в этой жизни, ее мечту о красивой и богатой жизни:
- Лена, деньги несите, давайте сами, прошу Вас, не заставляйте это делать меня.
 Девушка не реагирует на мои слова, только вжимается в стену и все сильнее всхлипывает.
 - Деньги, скорее всего,  спрятаны в пеленках у ребенка,  - говорю я громко, зовите сюда женщину с ребенком.
Ничего не понимающая мать Богданова, прижимая к себе плачущего младенца, заходит  в комнату.   Я не могу смотреть ей в глаза.    Я пытаюсь сама себя успокоить, произнося про себя: «Маша, ты права. Это они не люди. Это они используют собственных  детей, ради своей наживы. Это у них нет ничего святого в этом мире, только деньги.   Это для них деньги не пахнут».
            Но глядя на эту пожилую женщину, я четко понимаю, что она единственная, кто действительно   не понимает, что же происходит тут,  в квартире, почему тут толпа посторонних людей и почему ей надо  положить и развернуть ребенка. Мое внутреннее напряжение доходит до предела, в ушах начинает звенеть.
-  Разверните , пожалуйста,  мальчика, - мягко говорю я женщине, пытаясь улыбнуться, чтобы как-то успокоить ее. 
Женщина в недоумении кладет на кровать младенца и аккуратно разворачивает пеленки.  Младенец, почувствовав свободу, на какое-то время прекращает кричать и все смотрят на то, как он активно дергает ручками и ножками, вытягивает  трубочкой губки и пытается агукать и улыбаться. С правой стороны под ручкой младенца свернутые трубочкой деньги.  Краем глаза я вижу, как Зарембо, резко развернувшись, выходит из комнаты.
Дрогнувшим голосом я произношу:
- Понятые, обратите внимание.
 Присутствующий эксперт в растерянности спрашивает:
- Мне фотографировать? Или как?
- Выполняйте свои обязанности и, пожалуйста, без глупых вопросов, - резко говорю я.
Дрожащей рукой я заполняю протокол обыска.  Женщина уносит младенца, который начинает кричать с новой силой.  Я стараюсь быстрее все оформить, чтобы уйти из квартиры и не слышать этого крика. 
 Из квартиры я выхожу последней. Впереди меня идут Богданов и Зарембо.  Проходя мимо кухни, Богданов на мгновение останавливается и пытается поймать взгляд матери,  но мать отворачивается и не смотрит на него.  Я вижу, как пожилая женщина вся в слезах,   держа на руках кричащего младенца,  пытается приготовить ему смесь,  встряхивая в руках бутылочку.  Я  быстро выхожу из квартиры и закрываю за собой двери.
Расплата
В дверь  моего кабинета  не просто стучат, а ломятся со страшной силой.  Я слышу за дверью голоса моих коллег.   Возвращаюсь к действительности из своих воспоминаний.
- Маша,  не делай глупостей,  там из больницы звонили, ребенок от передозы умер.
Я резко встаю из-за стола, подхожу  к двери и поворачиваю ключ. В дверь вбегают человек десять, среди них Зарембо и Наумов.  
- Ты что тут делаешь, совсем с ума сошла, закрылась зачем?  - кричат все сразу.
Я смотрю на них ничего непонимающими глазами. 
- Какой  передоз  у ребенка? О чем это они?!
            Говорят все сразу, перебивая друг друга,  и из всего услышанного я понимаю  только одно, что  ребенок Богданова умер от передозировки наркотика. 
Сначала в голову пришла  шальная мысль о том, что жена Богданова специально отравила ребенка, чтобы не оставаться одной с грудным ребенком на руках.  Другого объяснения у меня просто нет.   Я непонимающими глазами смотрю на Наумова.  Вадик, подошел  ко мне и  крепко взял  меня за руку.
- Маш, мы не виноваты,  я уже сгонял к Богдановым и изъял наркоту.  Понимаешь, они, сволочи,   хранили ее в детском питании,  а  бабка, ну откуда она знала, ребенок орал, она и развела ребенку питание, он же искусственник, его смесями кормили. 
Вадик  еще что-то говорит, а у меня перед глазами стоит пожилая женщина, держащая на руках плачущего ребенка и встряхивающая бутылочку.
            Я не хочу больше думать об этой семье. Я не хочу знать, кто из них и  что знал о сбыте наркотиков, я просто хочу домой, спать, я отдежурила ночь и хочу выспаться.  
           Серега Зарембо написал рапорт и уволился из наркоконроля  через две недели после обыска. 
- Я уже не смогу жить как раньше, я всегда буду чувствовать вину в смерти этого ребенка,  - сказал он мне грустно на прощание. – Если бы я тогда  все питание проверил, я бы обнаружил наркотики, и ребенок был бы жив. 
            Глядя вслед уходящему Зарембо, я думала:
 -  Нет, Сережка, твоей вины нет,  ты не виноват,   это Богданов расплачивается за смерть, которую он продавал, не думая о том, что  и самому придется расплатиться за свои грехи.
                                                   

 

ГИМНАСТКА