Горький сок березы

 Пролог.

Он мог подолгу стоять, прижавшись щекой к гладкой холодной коре: слушать, как звенят, стекая по желобу, капли сока в прилаженной стеклянной банке. Он помнил их кривоногими в пояс высотой, и зимние снега засыпали березки по самую макушку. Семь десятилетий прошло с того дня когда Семен Нечаев впервые увидел хрупкие деревца в заросшей терном балке. Целая жизнь! Для березы семьдесят лет пора расцвета силы, век человека втрое короче. Прошлой осенью отметил Семен свой восемьдесят пятый год рождения. Тогда, в июне сорок первого, нелепой казалось эта цифра рослому парню из деревни Борщево. Деревенские старики они сколько прожили?! Помнили трех царей, японскую войну, где Филипп Калашников потерял кисть на левой руке. Разве может он Сенька стать таким сморщенным и беспомощным? С трясущимися руками, подолгу скручивающими «козью ножку»? Он молодой и сильный, деревенские девки, и даже молодые бабы, заглядываются на него. Вон солдатка Ганя, ее муж  Ефим служит срочную, почти без стеснения заигрывает с ним, и сегодня предложила пойти к развалинам собирать землянику. Ее в это лето полно везде по логам, даже там где и листвы раньше не было: крупная, душистая, темно-красного цвета. Старуха Акулина говорит: « Это нехорошо!». Ей все плохо! Грибов было полно прошедшую осень: « К войне!», ягода уродилась – нехорошо: вредная бабка. Ее все Борщево побаивается, сплетничая меж собой, бабы говорят, что Акулина колдует, хотя обращаются к ней почти все, даже с соседних деревень. Лучшей знахарки выливающей испуг, заговаривающей рожу и золотуху в округе не найти…..

Глава 1

Семен и Ганя сговорились идти за земляникой рано утром, чтобы успеть набрать лукошки до полуденного пекла. Июнь выдался в этом году сухой и жаркий, к полудню горячее солнце распаляло воздух, становилось трудно дышать. Сегодня день летнего солнцестояния, самая короткая ночь. Семен проснулся, он спал в риге на свежескошенном сене, бросив сверху лоскутное одеяло и подушку. Запах полыни щекотал ноздри. Еще темно, только на востоке, над дубовым лесом, робко загоралось зарево нового дня. В сараюшке прокричал петух, громко закудахтала чем-то встревоженная курица. И снова все затихло до звона в ушах, только где-то на улице далеким эхом продолжали вести утреннюю перекличку деревенские часы - петухи. Семен лежал с открытыми глазами, думал о Гане. Ей двадцать пять: ладная не рожавшая баба, острая на язык. В деревне о ней ходила не хорошая молва, как о гулящей. Врут наверно старушечьи языки. Она очень красивая и глаза голубые-голубые, словно васильки в поле. Любит поговорить, пошутить и что с того? Муж Ганы Ефим служит действительную в Белоруссии на границе, недавно прислал жене карточку. Он в обнимку с другом, в сбитой набекрень форменной фуражке, и посередине сидит овчарка с широким ошейником на шее. Смотрит,  высунув язык, умными глазами. Молодая женщина почти всей деревни показывала эту карточку, после чего бережно заворачивала в газету, нежно гладила и даже целовала. Вот и верь после этого сплетням деревенских старух! Семена Ганя заметила еще с зимы, когда вместе работали в колхозных амбарах, готовили зерно к весеннему севу. Раньше она обращались к нему словно к маленькому, и называла, как и всех деревенских недорослей по имени – Сенька. Прошлым летом, с мая по октябрь, Нечаев работал табунщиком. Жили с дедом Мартыном в Заполье, на специально оборудованном полевом стане. За лето Семен подрос, заматерел. Голос сломался, стал грубым и будто чужим, даже черные усы густо проросли над пухлой губой. Приехав осенью домой, младшая сестренка Поля не узнала брата загорелого и возмужавшего, испуганно убежала в избу. Зимой Семен Нечаев по разнарядке бригадира помогал бабам в колхозном амбаре:

- Сенька! Ты когда вырос чертенок?! - развела руками увидев Нечаева Ганя- Настоящий мужик! Язык не поворачивается тебя Сенькой назвать!...

- Вот еще – смутился Нечаев,- А как поворачивается?

Семен ловко взвалил завязанный мешок на спину, понес на весы, где кладовщица Зоя Усачева взвешивала просеянную рожь.

- Семен Павлович – в спину уходящего парня улыбнулась Ганя.

С того дня, если им доводилось работать вместе, Семен всегда ощущал на себе взгляд  пронизывающих насквозь глаз молодой солдатки. Острая на язык баба не упускала случая пошутить с ним:

- Семен Павлович сбрей растительность.

 Нечаев гордился растущими усами на юношеском лице, каждый день смотрел в зеркало, насколько подросли. Его ровесники еще не брились.

-Тебе какое дело? – грубо пробурчал Семен. - Хочу и отпускаю.

-Успеешь еще стариком быть. Молодость это счастье.

                                      *      *          *

Люди говорят: стареет только тело, душа остается молодой. Враки! Душа стареет вместе с человеком. Черствеет, словно панцирем покрывается коркой. Все реже трепещется в груди, покрытая нарастающей с каждым годом оболочкой. Все меньше чувствует боль даже свою, чужую перестает слышать совсем. Жена Антонина стонет в своей комнате, часто всхлипывая, плачет.

- Господи - тихо прошептал Семен,- Прибери ее, смилуйся.

 Три месяца назад у жены ампутировали вторую ногу. Привез с больницы беспомощную будто колоду, только живую. Лежит целыми днями стонет и плачет. Кажется, с ума можно сойти, слушая ее с утра до вечера. Ничего привык. Даже не слышит ее, под толстым панцирем душа. Будто не родной человек, с которым прожил больше пятидесяти лет, а артистка в киношном сериале. Просит Бога, в которого никогда не верил, чтобы прибрал ее, закончил муки. Три года назад Антонине ампутировали левую ногу. Прыгала на костылях, пусть помощи по хозяйству никакой, но поговорить можно было, высказаться, или послушать ее мнение. Правда, какое мнение у деревенской бабы! Но все одно живой человек в доме. Теперь лежит только стонет и плачет.

Жену Семен, наверное, не любил, хотя, что такое - это любовь? У Нечаева с юношеских лет были женщины: и у холостого, и когда женился на Антонине. Сколько их прошло, не считал.

« Мужику нужна баба!». В эту затертую фразу он вкладывал смысл всех его отношений с женщинами. После демобилизации Семен пошел работать на Огнеупорный завод электриком, поступил заочно в энергетический техникум. К земле его тянуло, но какая работа в колхозе? За трудодни? Ходить числиться? Работал сменным электриком, потом энергетиком цеха. Всегда женщины искали с ним близости, и никогда он первым не делал шаг к сближению. Его жена Антонина восемнадцатилетней девчонкой пришла в цех. Словно тень ходила за ним всюду, он почти вдвое старше. Прощала ему его многочисленные романы, и даже откровенные унижения. Став женой осталась такой же преданной и тихой. С годами конечно Семен приостыл, меньше стало женщин, да и дети подросли. Двух дочерей выходили, сына, внуков, дождались правнука Серегу. Но это быт. Так принято. Так живут все. Причем здесь любовь? Только Ганя заставляла учащенно биться сердце в груди, чувствовать сухость на губах в ожидании свидания. Но это по молодости. Первая она его женщина. Но разве такая она любовь?

Глава 2

Росы почти не было. По народным приметам это первый признак близкого дождя. Наверное, не успевала остыть раскаленная земля за короткую июньскую ночь. Уже месяц на небе не облачка.  Ганя с непокрытой головой в красивом платье, хотя на ее стройном теле все сидело нарядно, догнала его перед самой развилкой заросшего терном оврага.

- Семен Павлович…. Запалил ты меня совсем….- тяжело дыша, грудным мягким голосом тихо проговорила женщина.- Пошли в балку. Там я видела полно листьев, и никто из деревенских туда не ходит.

- Что так? Кустов боятся наши бабы ? – пошутил Нечаев.

- Говорят место нехорошее…. В старину в этой балке удушельников хоронили. На общем кладбище нельзя… Самоубийство самый большой грех….

- Вот как …. А ты не боишься нечистого духа? – улыбнулся Семен приобняв молодую солдатку за упругую талию.

- Я с тобой ничего не боюсь – тихо прошептала Ганя.

Словно во сне это было. Только память под тяжестью прожитых лет не стерла не одной минуты того утра.

… Жаркие влажные губы Гани… Руки, ловко расстегивающие пуговицы его рубашки… Гладкое, нежное, трепещущее тело. Упругие дрожащие груди…

- Родненький мой … Никому не отдам – шептала женщина, извиваясь в его объятиях, и волосы пахнущие полынью. Или это запах от свежескошенного сена?...

Солнце поднялось высоко над балкой, стерло черную тень густого терновника, пустые лукошки сиротливо лежали на боку, терпеливо дожидаясь ароматных ягод.

- Смотри, спрятались! – первая увидела Ганя и указала рукой. Тоненькие прутики берез притаились в стороне от колючих зарослей. Она лежала на спине, раскинув руки, оголив белые крепкие ноги, не моргая, смотрела голубыми озерами глаз.

- Семен Павлович, ты настоящий мужик! … Сколько в тебе силы! - восхищенно шептала молодая женщина, нежно поглаживая маленькой мягкой ладонью запястье Семеновых рук. - Ты не бросишь меня? Будешь любить? …

Семен,  молча, встал, на дрожащих,  непослушных ногах подошел к березкам, погладил резные листочки.

- Надо же куда занесло.

Ганя подошла сзади, обняла его за плечи, прижавшись упругими грудями к спине Семена.

- Ты не бросишь меня – тихо повторила она.

- Нет - неуверенно , сухими губами пробормотал Нечаев и резко перевернувшись сжал в объятиях обмякшее, послушное тело женщины…

Они вернулись только к вечеру. Усталые, с полными лукошками сочных, крупных ягод. Их никто даже не заметил. Страшная весть ждала их в деревне. Война!!!

Глава 3

К 65- годовщине Победы Семена Павловича Нечаева пригласили в районный Дворец Культуры на торжественное собрание. Выступали глава районной администрации, военком. Поздравляли, говорили теплые слова, дарили подарки: наборы постельного белья, дорогие часы. Человек шестьдесят ветеранов со всего района робко крутили седыми головами, озираясь на блеск и великолепие недавно отремонтированного Дворца Культуры. Сколько деньжищ потрачено!!! Вчера пришло письмо от президента и пять тысяч рублей. «Примите мои сердечные поздравления. Вы выдержали тяжелейшее испытание и освободили нашу Родину от фашизма. Ничто не могло сломить силу Вашего духа…» Сколько их осталось? Теперь уже не делят, как раньше, на участников ВОВ и боевых действий. Совсем единицы осталось тех, кто прошел всю войну в окопах на передовой. Время всевластно. Победители в страшной войне беспомощны над ходом времени. К чему теперь эти железки медалей? Вон их, сколько скопилось за эти годы; и ордена «Отечественной войны», и «Красной звезды», полученные уже после Победы. Что с них? В их роте у двоих было по два ордена - у командира капитана Зуева, и старшего сержанта Закоры. Они прошли всю войну, пол Европы освободили. Высока была цена ордена. Теперь раздают, словно подарочные сувениры. Правда фронтовиков не забывает правительство, и пенсия у Семена Павловича хорошая и проезд бесплатный. Но куда ездить? Дальше своих березок он уже несколько лет не уходил от дома.

*  *  *

К зиме в Борщево мужиков  не осталось. Почти каждый день почтальонка Рая разносила повестки и уже через месяц принесла первую похоронку на Матвея Меркулова. Вся деревня собралась у дома Меркулова. Бабы выли, причитая. Потом похоронки стали обыденностью. Семена Нечаева назначили бригадиром. Осенью ему исполнилось 17. Дети войны взрослели быстрее, наверное, как и у солдат на фронте, их год шел за три. К Семену все бабы даже пожилые стали обращаться по имени отчеству, как к взрослому. В колхозе бригадир большой начальник. Он ставит трудодни, назначает наряды на работу. Всем хочется угодить молодому руководителю. С Ганей встречались почти каждый день. Семен с наступлением холодов определил ее топить и убирать правление колхоза. Пустяковая работа, всегда в тепле и каморка своя есть, подальше от вездесущих бабьих глаз. Хотя трудно скрыть что-то в деревне, где все всех знают от рождения в третьем поколении. Председатель колхоза Захар Никулин любил выпить, по здоровью он даже срочную не служил. До войны работал в колхозе агрономом. Тихий, робкий с маленькими красными, всегда слезящимися глазками, его даже дети не боялись. И как-то неожиданно все колхозные вопросы стали приходить решать к бригадиру. Семья Нечаевых всегда крепко стояла на ногах. Дед Семена быстро разобрался в текущем моменте, сразу вступил в колхоз, даже год был председателем. Это спасло Нечаевых от раскулачивания. Есть хозяйская хватка и у Семена. Все видят острые черные глаза, вот и бегут к нему бабы по всем пустякам.

- Семен Павлович что делать?

И прозвище в деревне у него стало «Бригадир», которое останется с ним на всю жизнь.

-Сенечка,  родненький - влажные губы Ганы целуют лицо, шею, грудь. -Как я соскучилась…- шепчет молодая женщина.

-Два дня не виделись - бормочет Семен, чувствуя неудержимое желание, растворяясь в жарких объятиях.

- Мне кажется целую вечность…

Нечаев спросил как-то - «Нет писем от Ефима?» Гана привстала на руки, посмотрела в глаза Семена.

- Нет ничего. Ни одного с начала войны так и не было. Грех мне, наверное, но я и не жду их совсем.

- Муж он твой…

- Муж, когда венчаны. Мы просто расписались в сельсовете.  Да и жили меньше двух лет. Ни разу он меня не спросил, люблю я его или нет. Мать умерла, куда мне одной хозяйство и Стешка сестра еще мала была, нужен хозяин в доме. Ефим пришел, позвал я и согласилась.

- Любите вы бабы красиво говорить. Женой была и не любила.

- Любовь - Ганя тихонько засмеялась, игриво провела ладонью по волосам Семена- это чувство либо оно есть, либо его не будет никогда.  Сенечка, я с первого раза поняла, там у березок: « Мой ты!  Навсегда мой!».

Прошла зима. Все тревожнее сводки с фронтов, все реже письма солдат приходили в Борщево. Сеяли на коровах и оставшихся забракованных для армии лошадях. Семен Нечаев с утра до позднего вечера в поле: сам ходит за лошадьми. Он совсем возмужал. Настоящий мужик и походка стала другая: медвежья, в раскачку как у деда. Реже стали встречи с Ганей. Все знали об их отношениях, хотя открыто не говорил никто. Наверно уважали молодого бригадира, или считали: Ганя окрутила не опытного. Сколько девок в Борщево, одна стройней другой. Весной сбросили зимнее одеяния, похорошели, налились женским соком.  Женихов почти не осталось, а таких как Семен – единицы. Как не вскружиться молодой голове, как устоять перед прелестями девичьих округлостей, запахом молодости, желания.

Спешным маршем прошли через Борщево, переправились по понтонному мосту на левый берег Дона наши солдаты. Утром в деревню вошли немцы.

Глава 4

Память. Часто мы помним, что было тридцать лет назад. Выстраиваем по минутам прожитые мгновенья и не помним, что купили в магазине три дня назад. Семен помнил по именам почти всех в своем втором взводе. С кем закончил войну в далекой Корее на 38 параллели, так словно это было вчера. Все тогда мечтали, рисуя свою жизнь после Победы. Семен Нечаев не прижился на Дальнем Востоке как многие из их взвода. Его всегда тянуло домой к родному Дону. Где в мае, в пьянящем от цветов черемухи воздухе, выводят свои чарующие трели соловьи, считает годы кукушка, и воздух осенью колышется будто живой. Через три года после Победы демобилизовавшись из Армии, он уехал на Родину.

*   *   *

Германские маршевые части заняли Борщево. В школе и правлении колхоза оборудовали казармы для рядовых. В близлежащих домах разместилось командование. Как-то буднично все было. Местное население немцы, вернее германские части и финская рота не обижали. Финнов  было легко отличить по певучей речи и рыжим волосам, торчавшим из-под зеленых пилоток. Что сразу бросилось в глаза Семена, порядок. Все команды старших по званию выполнялись беспрекословно. Ни одного свойственного русским возражения или выражения недовольства. Молодые здоровые парни, но в спины проходящим деревенским молодицам, они позволяли только устные восклицания, не применяя вполне возможное по их статусу победителей насилие. Нечаев боялся за Ганю, даже настойчиво советовал ей меньше выходить на улицу, а вечерами вообще не высовывать из хаты носа. Как-то быстро все деревенские смирились с новой властью, и уже ходили по житейским вопросам к назначенному немцами, старосте из бывших кулаков Ивану Клюеву, рябому подслеповатому мужику за 50. Несколько деревенских, в основном парней недорослей, вступили в полицию, надели белые повязки на форменные куртки без погон и знаков различия. Это давало льготы на беспрепятственное передвижение днем и ночью, поездки в район и даже паек от немецкого командования. В обязанности помощников армии освободителей, как называли себя германцы, входило патрулирование улиц и оврагов вокруг деревни, организацию хозяйственных работ. В основном жители Борщево рыли окопы за деревней, на крутом берегу реки Девица. Нечаев в полицаи не пошел. Мать и Ганя были против. Он как  все ходил на работу, рыл окопы, стирая до кровавых мозолей ладони, о деревянные черенки лопат. Утром Семен мимолетно увидел Ганю, она теперь работала на кухне для солдат германской армии, перешепнулись несколькими фразами. Женщина сказала, будет ждать ее в шесть за околицей деревни, где начинался тянувшийся на несколько километров широкий овраг с бегущим по дну ручьем, и заросшими камышом берегами. В одном из развилков оврага, километрах в трех от деревни из крутого склона вытекал родник. Целый поток чистой, ломящей зубы даже в июньский знойный полдень воды. Вокруг огромные камни по размерам немного меньше деревенской избы. При этом их форма правильная прямоугольная, что наводило на мысли об их рукотворном происхождении. Что было здесь в далекие века старины, не знал никто. Говорят будто крепость, но почему тогда на дне широкого оврага, или  огромный овраг появился позже? Это место даже считали святым, и на крещение почти вся округа близлежащих деревень приходила к роднику за водой. Хорошо придумали попы. Что трудно объяснить, всегда можно причислить к чуду, к святости. Бога нет, в этом Семен Нечаев был убежден. Все чудеса - враки старух. «Человек единственный хозяин природы». Так говорили Семену всегда, как только он начал понимать речь. Кто-то искренне верил в это, кто-то, думал по-другому, но  так говорили все. Ганя появилась неожиданно, задумавшийся Семен даже вздрогнул, услышав шаги за спиной.

- Родной мой – женщина прижалась к груди Нечаева, - Как я соскучилась.

- К тебе не пристают на кухне? Я слышал, один финн за тобой ухлестывает. Семен почему- то дрожащим голосом задал мучивший его всю  неделю, после последней их встречи, вопрос.

- Сплетни. Конечно, языками мелют, но у них порядок и комендант приказал не обижать население. За нарушение у них очень суровые наказания, даже расстрел. Ты не волнуйся, родной мой. У меня все хорошо и сыта всегда. Я за тебя переживаю…

- Может в полицаи пойти, будем чаще видеться – робко спросил Нечаев.

- Нет Сень. Хотя, наверное, надолго их власть пришла, но они призирают полицаев даже больше чем мы…Нам бы документ достать, уехать отсюда.

- Куда?

- В Ростов к тетке моей, жили бы как муж и жена.

- И Ростов их, я слышал – Семен невольно сжался.

- Все их уже до Волги. Оберштурмфюрер говорит: « Немецкая армия не причинит зла русскому народу. Хочет очистить Россию от коммунистов».

- Кто он твой оберштурмфюрер?

- Русский, наверное, из эмигрантов. По-нашему лопочет как мы с тобой. Говорит родом из этих мест. Он у них службу безопасности возглавляет. Войска СС, отборная гвардия, в них служат самые преданные Гитлеру. Хитрый он очень: всегда вежливый, все знает, его даже немцы боятся.

- Так что мне делать? Мне 18 скоро?

- Пока ничего. Пусть все так будет. Может я смогу, что придумать.

- Береги себя - тихо попросил Семен.

- Счастье ты мое – Ганя крепко прижалась к груди Семена - Бери меня… Я твоя… Только твоя…

*    *    *

Через четыре дня Семен с Филиппом Калашниковым косили в овраге, в соседней  балке, где они нашли растущие березы, в тот страшный день начала войны. Филипп, ловко перехватив прикосок культей, умело клал ровные ряды. Семен шел следом, смотрел на худые лопатки старика, невольно восхищаясь его умением и выносливостью. Ранняя осень, после августовских дождей, по склонам оврагов подросла хорошая отава. По наряду старосты, Нечаев с дедом Филиппом косили для немецкой армии сено. Спину ломило, ладони задеревенели от мозолей, с трудом сжимали косье. Еще два часа. Кажется, сил не осталось просто идти, а деду, будто все нипочем. Пришли они еще в сумерках, чтобы успеть по росе, когда трава становится мягкой и податливой, ровно ложится толстыми рядами под косой. Семен бросил косу, устало побрел к кустам, обессилено упал на свежескошенную траву, спугнув зазевавшихся кузнечиков.

- Братишка….- тихий, робкий голос, словно из-под земли.

Семен поднял голову, не почудилось с устатку?!

- Я здесь в кустах – тот же голос.

 Нечаев встал, подошел к зарослям терна. Наш солдат, в изодранной гимнастерке без петлиц и знаков различия. Худой, заросший рыжей щетиной.

- Ты откуда здесь?- Семен оторопел. Наши прошли три месяца назад.

- Я летчик, подбили меня над Землянском. Иду к фронту. Есть очень хочется, есть - бормотал солдат, широко открытым ртом жадно ловя воздух.

- Я сейчас.

Дед продолжал косить, наверное, он даже не увидел, что нет напарника сзади. Он редко оборачивался. Идет гонит полукилометровый прокос, широко расставив кривые ноги, приседая при каждом взмахе косы издавая гортанное: «И - эх! И - эх!». Нечаев принес солдату свой узелок, с остатками еды.

-  Ешь. Я завтра еще принесу и сухари. Там в начале балки моя безрукавка, я забуду ее, свежо уже по ночам - сквозь зубы проговорил Семен, поставил завязанный в темный платок узелок и побежал догонять Филиппа.

- Спасибо! Братишка…

*    *    *

- Он там во второй балке, где мы косили сегодня. Ты собери ему поесть, и сухарей если сможешь. Мы утром туда снова пойдем с дедом Филиппом. Семен пошел на риск: вызвал Ганю с кухни.

- Сенечка! Родной! Риск, какой. Тебя убьют, если узнают.

- Я все продумал. Я оставлю в кустах узелок, если что скажу: « Он украл».

- Сенечка… Может…

- Что может?- Нечаев посмотрел в голубые глаза женщины.

- Нет, нет, прости – пролепетала Ганя.- Я просто подумала, может это  пропуск к нашему счастью?

Глава 5

Громко зазвонили колокола на Богоявленовской церкви. Ее отремонтировали одной из первых, когда началась перестройка и правители  с экранов телевизоров заговорили о своей вере в Бога. Церковь в селе очень старая, первая каменная в их области. Какое лицемерие ради власти, ради наживы! Как можно, всю сознательную жизнь бороться против веры в Бога, и в одночасье стать верующим? Пусть находят думы, и сердце сдавливают клещи в предчувствии скорого ухода. Но куда? В чистилище, придуманное для устрашения паствы, священниками? Сами они всегда следуют библейским заповедям? Кто чаще властьдержащих, нарушает ими же написанное? Или чтобы оказаться в раю достаточно говорить другим о Боге? Самому можно грешить?  Можно откупиться, дать взятку на реставрацию храма, как они часто делают в своей земной жизни, давая другим,  совершая нужные  сделки, обирая свой народ? Мало одних слов, если твоя жизнь идет не по заповедям. Если ложь и корысть главное, что ценишь в своей жизни. Только сильнее сдавливают душу клещи, и все чаще думаешь, что будет там? Ночь? Пустота? Тебя закидают  землей смешанной с глиной, и только холмик будет напоминать о том, что ты жил? Или душа проснется разбуженная стуком по крышке гроба и предстанет перед судом? Что сделал ты Семен Павлович Нечаев в своей жизни? Что заслужил, кроме боевых орденов, полученных по указу спустя полвека после войны? Почему все чаще эти мысли будоражат покрытую толстым панцирем душу? Слезы невольно сбегают по паутинкам морщин возле глаз…

- Нет, Семен Павлович – Бог есть!

Бог в тебе! Бог твоя совесть! То, что ты сумел скрыть от других, но не сможешь забыть, вычеркнуть из сердца. Бог сдавливает горло! Бог не дает заснуть по ночам! Бог знает все, что знаешь только ты. Поэтому душу сдавливают клещи, зная, что все равно за  содеянное придется платить.

*    *    *

Вечером, во время объезда села,  немецкий патруль, нашел в овраге  летчика. Кто он этот молодой парень, попросивший у Семена хлеба? Его сразу увезли в штаб немецкой дивизии в Касторное. Нечаев не знал даже его имени, и как сложилась его судьба? Через три дня на сеновал, где работал Семен, пришел полицай  Митроша Паршин и сообщил: «Его вызывает оберштурмфюрер  Шейн». 

- Что ты натворил Сень?- допытывался по дороге к школе Паршин.- Может, узнали о твоем бригадирстве в колхозе?

- Причем здесь бригадирство - сухими от волнения губами проговорил Нечаев. В груди похолодело в предчувствии чего-то нехорошего.

- Все его боятся, Шейна – по секрету, как бывшему однокласснику тихо прошептал Митроша – даже комендант герр майор. Хитрый он, лезет в душу, хочет добрым казаться. Но по сущности он настоящий волк. Все его боятся, даже немцы – шепотом повторил Митроша, уже подходя к штабу.

Оберштурмфюрер  Шейн Отто Львович, среднего роста  с типичными славянскими чертами лица. Молодой, подтянутый, в новеньком черном мундире с блестящими рунами на правой петлице. Видимо он, только недавно получил повышение в чине и вся форма на нем словно с манекена в областном  магазине: чистая, наглаженная.

- Присаживайтесь Семен Павлович – любезно указал на свободный стул офицер. Вот, вы какой красный бригадир – речь чистая, даже без акцента, как у переводчика Василия, часто зачитывавшего жителям Борщево приказы немецкого командования.

- Какой? – сдавленным от волнения и нахлынувшей робости голосом спросил Нечаев.

- Нет ничего.  Я о своем. - ушел от ответа Шейн. – Семен Павлович, я честный прямой человек, хотя знаю: про меня ходят слухи, будто я исчадие ада. Я солдат Рейха. Идет война, и как все немецкие солдаты, я привык хорошо делать свою работу.

 Нечаев, молча, опустил голову, смотрел на некрашеные доски на полу. Шляпка одного гвоздя торчала выше других.

- Я знаю Семен Павлович вы из зажиточной, по русским сельским меркам семьи. Все нажито  трудом ваших предков. Ваш дед держал мельницу, которую в семнадцатом году отняли большевики, и потом разрушили. Вы помните деда, тоже  кстати Семена?

Семен сглотнул без слюны пересохшим ртом.

- Смутно. Он умер, мне и пяти лет не было.

- Вот видите в этом наше сходство. Я смутно помню, как нас коммунисты выгнали из России. Мне было три года, мой отец полковник Российской армии, и дед был офицером – убит турками. Они служили России. Заметьте Семен Павлович – России! Цари менялись, а Россия оставалась.

- К чему ведет слащавые речи, холеный немец – мелькнуло в голове Нечаева. И он, осмелившись, прямо спросил: - « Господин офицер, вы вербуете меня в полицаи?».

 Шейн искренне весело рассмеялся.

- Ради бога Семен Павлович, этого добра у нас хватает. В очередь идет молодежь, чтобы иметь пропуск свободного передвижения. Мне даже жаль их.

Нечаев вопросительно посмотрел на офицера, их глаза встретились.

- Почему? Для русских они навсегда останутся предателями, а мы  понимаем, что для спасения своей шкуры они и нас  предадут при первой возможности. Нам нужны умные люди как вы Семен Павлович.

 Офицер подошел к открытому окну, присел на подоконник, достал сигарету из блестящего портсигара, жестом предложил Семену, тот отрицательно покачал головой.

- Я не курю…

Пару минут сидели в тишине. Шейн неторопливо курил, глядя в окно. Нечаев рассматривал торчавший из пола гвоздь.

- Тогда зачем я вам? – первым нарушил тишину Семен.

Оберштурмфюрер встал, прошел по кабинету, скрипя новыми хромовыми сапогами.

- Вы будете работать, как работали, хорошие организаторы – бригадиры нам тоже нужны. И с женщинами вы легко находите общий язык, - офицер лукаво улыбнулся. - Для женщин внешность руководителя очень важный аргумент. Вы молодой, симпатичный. Смотрите, слушайте, запоминайте, раз в месяц я или мой заместитель унтерштурмфюрер Сергиенко будем встречаться с вами для бесед. Вот и все.

- Нечаев облегченно вздохнул : « И всего – то»!

- Мы сейчас подпишем бумагу. У немцев порядок во всем – пояснил Шейн, увидев, что от его слов Семен снова заволновался. - Что вы признаете власть германской армии, и согласны работать. Вы же сейчас  работаете на вермахт?

- Да работаю – согласился Нечаев.

- Вот, пожалуйста – офицер достал из черной папки лист бумаги с немецким гербом « орлом вверху». Семен прочитал : « Я Нечаев Семен Павлович 1924 года рождения признаю …» Ничего особенного – признаю власть, согласен работать. Нечаев поколебался.

- Что вас смущает Семен Павлович? Шейн снова улыбнулся.- Мы даже не требуем сдавать большевиков. Хотя знаем Захар Никулин, ваш бывший председатель – коммунист. Пусть живет. Пока. …

 Семен Быстро подписал бумагу, и положил ручку на стол.

Глава 6.

Три года назад, в самом конце зимы, война неожиданно  снова напомнила о себе, заставила дрогнуть сердце под толстым панцирем времени. В то утро Семен привез жену с больницы после ампутации левой ноги. Антонина разменяла восьмой десяток, прыгала, словно цапля на костылях. Дочь с зятем только уехали, когда во дворе громко залаял Пират, своим могучим басом. Семен выглянул в окно: какие-то дети, видимо школьники. Пионеров давно нет, но преподаватели пытались сохранить все хорошее, что было в детских организациях при коммунистах. Создали в школе клуб « Поиск», чтобы изучить историю родного края. Трое незнакомых пацанов лет по 12 – 13, самый высокий, видимо старший звена, громко поздоровался.

- Здравствуйте Семен Павлович – мы из клуба « Поиск».

- Здравствуйте. Что ищете на моем дворе? – улыбнулся хозяин, но в дом не пригласил.

- Семен Павлович, в период оккупации Борщево немцами, снова на правах старшего, четким голосом заговорил высокий, кто – то из местных жителей выдал немцам летчика с подбитого над Землянском самолета. Словно железным прутом кольнуло в груди, на мгновенье Нечаев даже не стал слышать звонкий голос следопыта.

- И что? – зло спросил Семен.- Кто вас ко мне прислал?

- Мы спрашивали мою бабушку, Марию Павловну Белоусову, она сказала: «Ей было всего три года летом сорок второго», и посоветовала обратиться к вам – пояснил мальчик в серой вязаной шапочке и куртке « Аляска».

Семен Павлович посмотрел колючими злыми глазами на пацанов, улыбнулся одними губами.

- Кто вам сказал, что предали местные жители летчика?

- Иван Никитович, наш директор школы, он историю преподает, -скороговоркой доложил высокий.

- Дурак, он ваш директор. Почему летчика выдали? Какая мода пошла, искать предателей через семьдесят лет! Теперь одни предатели у власти, а раньше другие ценности были у народа! Верили в светлое будущее – коммунизм! Без раздутой рекламы,  верили искренне всем сердцем. У нас на все Борщево семь полицаев было. Так пацаны записались, чтобы до девок ходить «иметь пропуск свободного передвижения». И зла вроде не делали никому, но жизнь свою сломали. После войны по десятке отсидели за тот пропуск. Задержал  немецкий патруль при обходе  села летчика, так нам староста объявил утром перед разводом на работу.

 Семен достал из кармана ватника пачку сигарет.

- Семен Павлович, вы говорите - всего семь полицаев было, но все население Борщево работало на хозяйственных работах, этим помогали немецкой армии.

Семен даже не понял, кто из тройки сказал это. Кровь ударила в лицо, ярость захлестнула сознание. Еще никто, никогда не упрекал его в этом за его долгую жизнь.

- Вон! Вон отсюда! – прорычал Нечаев. Ты меня, орденоносца в измене упрекаешь? Ты стоял под дулом автомата? Ты смотрел смерти в лицо? Щенок!

 « Поисковиков»  будто ветром сдуло с широкого ухоженного двора Нечаева. Семен Павлович еще долго громко ругался, не стесняясь в выражениях, сотрясая кулаком февральский морозный воздух, ему хриплым басом вторил Пират, громыхая железной цепью.

*   *    *

Почти месяц не видел Семен Ганю. Женщина словно стала избегать его, да и работы много. Весь день в поле, на сенокосе, на уборке. В начале октября пошли дожди. Ганя сама пришла к дому Нечаевых, через младшую сестру вызвала Семена.

- Сенечка, родной мой. – Женщина крепко прижалась к груди, горячие губы не давали говорить. - Мой ты! Мой! Хочу только тебя… Всегда хочу…

- Что не приходила? Люди говорят с немцами кружишься… Ты про летчика сказала?...

- Врут твои люди. Никто мне не нужен. И летчика патруль случайно нашел, он выполз из кустов и потерял сознание. Давай уедем Сеня.

- Куда? Зима на носу – Семен безвольно опустил руки. Отдаваясь безудержным ласкам молодой женщины.

- Шейн говорит в Сталинграде бои, не сегодня, завтра займут они город, и дорога до Урала будет открыта. Войне конец. Жить хочется Сеня. Просто жить… Детей рожать, мужа любить – Ганя тяжело вздохнула – Уедем в Ростов. Сколько лет эта война будет? Я достану документ…. Поедешь?

В темноте осеннего вечера глаза Гани горели голубым огнем. Она дрожала словно от холода.

- Я не знаю…- честно признался Нечаев. Кому мы там нужны?

- А нам кто нужен? Город большой, будем жить как муж и жена. Я тебе ребеночка рожу – сына. Какая нам разница на кого работать.

- Скажешь тоже. Семен даже оттолкнул от груди молодую женщину. --Немцы враги – уверенно опроверг мнение женщины Семен. Может в душе он, соглашаясь с ней, но даже себе боялся признаться в этом.

- Одна жизнь Сеня. И такая короткая. Сейчас цена ей копейка. Живут люди и в оккупации, и по - своему счастливы. Что надо человеку для счастья? Может, охладел ты ко мне? Мой, только мой…- без устали шептали жаркие губы.

Решили отложить поездку до весны, когда прояснится обстановка под Сталинградом. Да и дорога летом легче и осваиваться проще на новом месте.

*   *   *

Оберштурмфюрера Шейна неожиданно перевели под Сталинград с повышением, его заместитель унтерштурмфюрер Сергиенко став начальником вызвал Семена один раз, в канун Нового года. Нетрезвый со слезящимися красными глазами, он грубо обругал Нечаева за бездейственность, обозвал шкурником и пригрозил расстрелять, если тот не выдаст кого-нибудь в ближайший месяц. Немцы стали нервные, злые. Стали кричать на местных, с которыми весьма мирно уживались полгода оккупации.  В конце января они просто исчезли. Ушли ночью, только взорвали склад, который оборудовали в кирпичном доме Филиппа Калашникова. Его с женой и невесткой переселили в старый просевший, сарай матери Филиппа покойной бабки Даши. С немцами ушла Ганя. Так сказала Акулина на сходке старух возле  колодца-журавля. Видела она это сама или сделала такой вывод, но после ухода германских войск Ганю в деревне не видел никто.

Глава 7.

Все меньше и меньше остается их, из поколения «безбожников», как теперь называют родившихся и проживших свою жизнь в СССР за 70 лет Советской власти. Только в какого Бога верят эти говоруны с экранов телевизоров, если поступки их противоположны словам? Ложь порождает ложь. Безнаказанно укравший однажды обязательно украдет снова. Люди хотят просто жить, и Бог всегда один – совесть. Все то, что можно скрыть от других, не сможет стереть только память. Можно на время успокоить совесть, внушать себе не умысел содеянного, а только причастность. Но только когда-нибудь в ночной давящей тишине сдавят клещи загрубевшую душу.  Раны начнут кровоточить, словно было это вчера. Содрогнется  душа от звона колоколов в Богоявленовской церкви.  Унесет память назад в прожитое время. В чем их вина перед Богом? Что выпало жить в то время? Что не смогли умереть? Как поступили бы мы на их месте? 

*    *    *

После ухода оккупантов в Борщево пришли наши войска. Медленно стало восстанавливаться разрушенное хозяйство. Весною Семена Нечаева призвали в армию: служить на Дальний Восток. Окончил курсы младших командиров, стал младшим сержантом. Семен никогда не пытался выделиться, надеялся только на свою судьбу. Она у нас всех разная,  у каждого только своя – судьба! Кто – то писал заявления на Восточный фронт. Кого – то отправляли по разнарядке. Нечаев до августа сорок пятого проходил службу в одном из резервных полков, сдерживающем агрессию Японии. Потом была и у них война: короткая – победоносная. В октябре сорок пятого закончилась она для сержанта Семена Нечаева на далекой 38 параллели, разделявшей некогда единое государство надвое. Несколько часов не дожил до Победы земляк Семена Никита Гусев из соседнего села Лосево. Их призвали вместе в мае сорок третьего. Вместе служили два года, спали рядом. В одной цепи шли в последнюю атаку. Угодила японская мина в окопчик Гусева, разбросав на куски мускулистое тело молодого парня. Через три часа самураи выбросили белый флаг.

*    *    *

Семен устало осмотрелся  вокруг, словно, очнувшись. Подошел к березе, снял наполненную банку сока, ловко замазал надрез специальной мастикой. Погладил  белый ствол рукой.

- Спасибо родные мои… Спасибо…Приду еще к вам…Должен прийти. Простите вы меня… За все простите… За жизнь прожитую может не так как хотелось. Всегда думал успею, догоню, все впереди… Так быстро прошел век, словно и не жил совсем Семен Нечаев свои восемьдесят шесть лет. Эх! Похоронили бы меня здесь под вашими могучими стволами. Нельзя…Место говорят нехорошее, самоубийц здесь хоронили. Я хочу быть как все. Значит, лежать буду со всеми.

 Он взял банку, закрыл капроновой крышкой, поставил в сумку рядом с уже наполненной. Тяжело вздохнув, устало побрел домой, сгорбленной, шаркающей походкой.

Из раны на стволе сквозь замазку еще долго сочился сок, робкими слезинками стекая по шершавым изгибам коры, искрясь алмазами в лучах заходящего солнца, орошая пробудившуюся землю…