Черный дом. Эпилог

10 июля 2012 - Юрий Леж

Эпилог.

Уйти, что бы вернуться… или десять лет спустя.

О несчастных и счастливых, о добре и зле,

О лютой ненависти и святой любви…

Что творится, что творилось на твоей земле,

Все в этой музыке, ты только улови…

К.Никольский

В дневном респектабельном ресторане невозможно встретить подгулявшую компанию, бурно и весело празднующую чей-то день ангела или рождения, получение внеочередного повышения по службе или премии за успешно оконченную работу. И разухабистых, кабацких, так любимых подвыпившими гражданами и господами мелодий среди дня не слышно. С маленькой эстрады едва заметным намеком до крайних столиков доносится полонез «Прощание с Родиной», что в свете недавних событий в бывших польских губерниях звучит по меньшей мере двусмысленно. Но оценить таковое иносказание, как впрочем и тоскливые звуки скрипки, и партию фортепьяно, мог бы только хороший знаток или искренний любитель классической музыки. И вряд ли среди зашедших сюда пообедать солидных, представительных господ и скучающих от безделья дамочек набралось бы много по-настоящему ценящих и любящих именно классику прошлых веков.

Сама себя к таковым Нина Березина не относила, хотя мелодия и была ей неплохо знакома. Да и оба музыканта на эстраде – тоже. В этом заведении бывшая криминальная репортерша, а ныне – очень и очень известная сочинительница романов, выставляемых для широкой публики под маркой фантастики, бывала неоднократно, потому, наверное, и назначила здесь деловую встречу со своим новым редактором. Вообще-то, с сытинским издательством отношения у нее сложились хорошие, едва ли не дружеские, особенно с отделом, курирующим приключенческую и фантастическую литературу. Еще бы, за последние восемь лет, благодаря в основном романам Березиной, отдел из двух затрапезных корректоров превратился в полноценное, доходное подразделение книгоиздательского товарищества и расширился более, чем значительно. Но приход нового человека, назначенного для работы именно с ней, требовал, как бы, заново утверждать и подтверждать эти отношения с обеих сторон.

Несмотря на то, что называемый Василием Федотовым новый редактор встретил Нину возле дверей ресторана, да еще с небольшим букетиком незабудок, он бывшей репортерше как-то сразу не приглянулся. Среднего роста, для своего возраста и совершенно неспортивной профессии неплохо сохранившийся мужчина лет сорока с хвостиком, еще не обремененный ни лысиной, ни изрядным брюшком, казалось бы, не должен вызывать резкой, с первого же взгляда антипатии, если бы не… глаза. У редактора они были бесцветно-серыми, бегающими и почти постоянно полуприкрытыми, как будто он и сам боялся лишний раз показывать их людям. Неприятные оказались у господина Федотова глаза, но, что поделать, в ближайшее время Нине придется иметь дело с этим человеком независимо от собственного желания.

Возле привычного, знакомого и удобного для бывшей репортерши столика Василий проделал все замысловатые, необходимые по этикету телодвижения: и стул перед дамой отодвинул, и дождался пока она присядет, и только после этого расположился сам, – крайне небрежно, как отметила Нина, подсознательно уже десяток лет оценивая людей по их отношению к собственной безопасности. А новый её знакомец, без малейших раздумий и треволнений, сел спиной ко входу в ресторанный зал, как, впрочем, на его месте сделали бы девяносто мужчин из ста.

– Уважаемая Нина Трофимовна, – обратился Василий Аркадьевич к своей формальной подопечной. – Хоть время еще и раннее, но не желаете ли отобедать? Издательство, как и принято, все расходы на проведение встречи берет на себя…

– Спасибо, – холодно ответила бывшая репортерша. – Время и в самом деле для меня не обеденное, а что же касается оплаты, то «Сытин и компания» имеет достаточно доходов, в том числе и от издания моих книжек, чтобы позволить себе подкормить иной раз своих авторов, верно? Впрочем, расплачиваться в ресторанах я предпочитаю сама, вам об этом, наверное, уже говорили? И вовсе не из феминистических побуждений, как утверждают злые языки. Самостоятельности и самодостаточности мне вполне хватает и без таких демонстративных жестов. Но у каждого человека имеются привычки, отказываться от которых трудно…

Да уж… это была вовсе не та рыженькая «золушка» из журналистского цеха десятилетней давности. Нина не просто повзрослела, изменилась внешне, но и коренным образом поменялась изнутри, превратившись из слегка взбалмошной, легко меняющей настроение барышни в достаточно холодную и надменную с посторонними и случайными знакомцами леди. И даже отменная, от лучшего городского мастера, прическа – модное ныне каре – казалось бы, свидетельствовала о твердом и уверенном характере обладательницы бронзово-рыжих тщательно постриженных и уложенных волос.

Привычным жестом Нина подозвала скучающего из-за отсутствия посетителей официанта, немолодого, до изможденности худого и смуглого мужчину в дневной светло-бежевой курточке, но все-таки в белоснежной сорочке и черной «бабочке» на шее.

– Вот что, любезный, – попросила бывшая репортерша, предварительно поздоровавшись. – Принеси-ка ты господину Федотову коньяку, наверное, граммов двести, под «императорскую» закуску, лимон и сахарную пудру… а мне, пожалуй, джина, только не британского, а отечественного, городского завода, почему-то он мне больше нравится… и что-нибудь легкое закусить…

– Несколько странно, – подал голос Василий Аркадьевич, – употреблять в такое время…

– Если у вас нет наклонностей к алкоголизму, то употреблять можно в любое время, – назидательно ответила Нина и поторопила официанта: – Действуй, любезный, и запиши всё это на мой счет…

– Слушаю-с… – на старинный манер сюсюкнул официант, тут же будто бы испаряясь от столика.

– Надеюсь, от двухсот граммов полуденного коньяка у вас не разовьется запой или что-то подобное? – насмешливо уточнила она у редактора. – Во всяком случае, вы в любой момент можете отказаться от спиртного и попросить себе кофе или чай, тут их готовят отменно, как, впрочем, и все, что подают на стол гостям…

Несколько шокированный таким поведением известной литераторши Василий Аркадьевич взял паузу, чтобы слегка придти в себя, вытащил из кармана не нового, но вполне еще приличного пиджачка пачку ставших не так давно модными сигарет и жестом спросил разрешения у дамы.

– Курите, курите, – милостиво кивнула Нина. – Чуть позже я и сама покурю, после порции джина…

Чиркнув спичкой, затянувшись и интеллигентно выдувая дым в сторону от стола, Федотов помолчал еще несколько минут, но все-таки первым продолжил разговор:

– Скажи мне, как новому человеку, Нина Трофимовна, а почему вы не хотите заключить с издательством постоянный договор? На несколько лет? Мне представляется это более удобным, чем ежеквартально резервирование типографских мощностей под ваши возможные новые книги…

– Как новому человеку, объясню, – снисходительно улыбнулась Нина. – Я ни с кем не связываю себя долгосрочными обязательствами. Мне так удобнее. Тем более, печь, как пирожки, обязательные по какому-то договору один-два романа в год я не умею. Пусть будет звучать высокопарно, но творческая работа не поддается нормированию и упорядочению подобно конвейерной сборке автомобилей. Когда у меня, с божьей помощью, что-то этакое получается написать, то я просто разрешаю «сытинцам» опубликовать мою книжку первыми. Далее – никаких преференций. Если вы успели уже узнать, то некоторые повторные издания моих романов я доверяю другим издательствам.

– Ну, так ведь никто же не хочет загонять вас в какую-то кабалу… – начал было Василий Аркадьевич…

«Да насрать мне на ваши желания, – едва не высказалась Нина, но пришлось сдерживаться, это в своей компании, дружественных литераторов, художников, актеров и прочей богемы она частенько бывала несдержанной на язык, а тут… – У вас, издателей, одно желание – продать книжки повыгоднее, а для этого надо и автору поменьше заплатить, и рабочим в типографии, не говоря уж о редакторах-корректорах и прочем конторском люде…» Конечно, в глубине души бывшая репортерша понимала всю сложность и многогранность издательского дела, ведь это не мясом торговать, ни хлебом, которые всегда ели и будут есть. Духовная пища – вещь тонкая, коммерсанту здесь прогореть – раз плюнуть. Но все-таки в разговорах до понимания всех трудностей книготорговцев не снисходила.

– Ну, а раз не хотите, то давайте не будем поднимать этот вопрос, – как взрослая малышу, чуть снисходительно, но серьезно улыбнулась Нина. – Он уже давным-давно оговорен с Сытиным-старшим, пусть даже и не зафиксирован на бумаге, но Олег Петрович не такой человек, чтобы отказываться от собственных слов.

– Да-да, – поспешил согласиться Федотов и этой поспешностью стал еще более неприятен литераторше.

Было в его торопливости что-то ненужное, подхалимское по отношению к отсутствующему начальству, мол, ему виднее, а я – только маленькая-маленькая сошка.

«И что это он все время глазами играет, будто они у него на шарнирах, – неприязненно подумала Нина. – Так напоминает некоторых сыскарей… из старых моих знакомых… но будь это жандармский или еще из какого солидного департамента, так Голицын бы предупредил. А нынешних полицейских я и сама всех знаю… писательство писательством, а старые связи не забываются, особенно, если их подновлять время от времени…»

Тем временем на столе появился очень ароматный коньяк в пузатом, большом бокале, «императорский» тончайше порезанный лимон, блюдечки с сахарной пудрой и мелко помолотым кофе, высокий стакан не менее ароматного джина, тарелочка с охлажденными креветками и маленькой кляксой майонеза на краю.

– Ваше здоровье, господин редактор, – приподняла стакан на уровень глаз, привычно салютуя, Нина, готовая ощутить во рту «холодный металл» голландского по своей сути напитка, привычно присвоенного бесцеремонными британцами.

Федотов, следом за литераторшей, пригубил коньяк, но закусывать не стал, поставив бокал обратно, на столик, и продолжил было разговор:

– Скажите, Нина Трофимовна, в конце этого квартала вы нас все-таки чем-то порадуете?

«Вот ведь – точный дознаватель, – теперь уже открыто поморщилась бывшая репортерша. – И если не из жандармов и полицейских, то остаются лишь военные…»

Чем могла её персона романистки привлечь военную контрразведку или разведку, Нина не знала. Но… учитывая, что в ряде её книг на фоне головокружительных приключений героев в некоем фантастическом антураже, прозвучали смелые, остроумные идеи о приоритетах развития техники, науки в различных областях знания… возможно, кто-то и заметил параллели между книжными, фантастическими описаниями и реальными исследованиями, проводимыми в закрытых от посторонних глаз лабораториях и на полигонах. Впрочем, в отношении любого рода секретных сведений, представляющих государственную тайну, Нина Березина была чиста, аки младенец перед Богом. А личное знакомство с некоторыми высшими чинами Жандармского Корпуса и полицейского управления только голосовало за нее в этом отношении.

– Вы, Василий Аркадьич, видимо, не до конца еще изучили мое досье, – язвительно улыбнулась Нина. – Я не даю интервью, не рассказываю ничего о своей работе над романами, не делюсь планами на будущее. И с читателями тоже не встречаюсь. Исключение составляют военнослужащие штурмовых батальонов, ну, и еще те, кто принимает непосредственное участие в боевых действиях…

«О, как загнула-то, аж самой завидно стало, – похвалила себя бывшая репортерша. – Надо будет слова записать, если не забуду... уж больно складная отповедь получилась…»

– Нет-нет, что вы, – вновь, будто бы испуганно, засуетился Федотов, делая руками над столом непонятные пассы. – Вы неправильно поняли, наверное? Я просто хотел уточнить, продолжать ли нам держать бронь в типографии….

Он не успел договорить. Небольшой пластиковый футляр, что Нина положила на угол столика прежде, чем садиться, задребезжал, завибрировал странным зуммерящим звуком. И редактор, или кто он там был на самом деле, уставился на черную, полированную поверхность удивленным взглядом. Такие вещицы только-только начали входить в обиход работников особых служб, высших армейских штабов, ну, и кое-кого из деятелей культуры.

Нина приподняла верхнюю крышку пластиковой коробочки и мельком полюбовалась на матово-черный экран, расположенный на её внутренней стороне, на маленькую, будто игрушечную, клавиатурку… ох, сколько же мучений в первые годы ей доставляла пишущая машинка с невероятно тугими механическими клавишами, и вечные опечатки, и немеющие к вечеру кончики пальцев… рядом с клавиатурой, в аккуратной выемке лежала обыкновенная, но миниатюрная, под маленькую женскую ручку, телефонная трубка. Именно она и вибрировала, получив внешний вызов.

Аппарат этот Березина получила едва ли не одной из первых среди штатских лиц, непосредственно незадействованных в особых службах, как знак признания своего таланта. Дело в том, что еще восемь лет назад, в одном из первых романов, Нина описала функционирование именно такого гибрида настольного мини-вычислителя с радиотелефоном. Кажется, это было совсем недавно, но в те годы подобное и в самом деле казалось чистейшей фантастикой.

Откровенно усмехнувшись удивленному «чудесами техники» редактору в лицо, Нина подняла трубку:

– Слушаю…

«Да, это я…» «Давно вас не было слышно, князь…» «Да, правда, у меня деловая встреча с сытинцами, но ничего серьезного…» «Разумеется, не против…» «Это большая честь, ваше превосходительство!» «Ладно-ладно, больше не буду…»

С лучезарной, издевательской улыбкой Березина посмотрела на как-то враз сникшего, съежившегося над своим бокалом коньяка редактора.

– Вы хотели поговорить со мной о чем-то существенном? Представляющем взаимный интерес? Надеюсь это будет разговор об увеличении моего гонорара за очередную книгу?..

Алексей проснулся поздно, что для него было совершенно нехарактерно в последнее время. Гораздо чаще одолевала непонятная, трусливая бессонница, не позволяющая заснуть раньше двух часов ночи и подымающая на ноги едва ли не сразу после шести утра. Может быть, организм, вернее, психика его, так исподволь боролась с преследующими штурмовика кошмарами в сновидениях, а может быть, просто сказывались такие вот, не самые неприятные последствия контузии. А вот самые неприятные начались чуть позже, когда Алексей, встав с постели, сунул руки в рукава рубашки и попытался застегнуть пуговицы… ну, хотя бы одну… Пальцы ходили ходуном и категорически отказывались подчиняться хозяину. В очередной попытке Воронцову казалось, что уже – вот-вот… он плотно прихватил маленький пластмассовый диск и готов направить его в петельку, как тот упрямо выскальзывал из непослушных пальцев.

Плюнув в душе на глупые пуговицы, Алексей взялся за брюки, и тут ему повезло больше, смог с первой же попытки заправить в них рубашку и даже! – прихватить язычок молнии на ширинке… Еще полгода назад, только-только покинув госпиталь, он, бывало, плакал от досады на собственную беспомощность, все-таки на госпитальной койке это выглядело немного по-другому, да и в основном все там были такие: с дергающейся головой, трясущимися руками, дрожащими от малейшего напряжения ногами. И еще – повезло, что оказался в их палате очень общительный и жизнелюбивый человек из соседнего, пятого штурмового. Он и сам не раскисал, и другим не позволял впадать в уныние, мгновенно примечая и широко рекламируя даже малейший положительный сдвиг в состоянии товарищей по несчастью.

Но вот выйдя из госпиталя, Воронцов моментально ощутил себя беспомощным инвалидом. И пусть «братство штурмовиков» не забывало о нем, пусть не бросила его жена, половину из пяти совместно прожитых лет прождавшая – вернется ли Алексей из очередной командировки, но… В свои без малого сорок оказаться неспособным нормально поднести ложку супа ко рту казалось унизительным и – страшным. Самым странным при этом было счесть тот факт, что ни разу мысли о самоубийстве не посещали Воронцова даже в моменты обострения душевной хандры и физического недомогания. «Жить! жить, раз уж удалось выжить…» – порой бормотал он сам себе, пытаясь засунуть непослушную ногу в сапог.

Впрочем, постепенно состояние его улучшалось, вот только не было рядом того самого подпоручика Седова, чтобы радостно сообщить, что унтер Воронцов смог, не облившись, самостоятельно выпить чашку бульона… Маленькая Настасья, конечно, ежедневно творила свой незаметный, бытовой подвиг, но не было у нее такого странного таланта – воодушевлять других и воодушевляться самой мизерными свершениями, да и со времени знакомства с Алексеем всегда его будущая, а потом и нынешняя супруга старалась быть, как можно более неприметной дома, на улице, в гостях… хотя и удавалось ей это с преогромным трудом…

В первые месяцы утешало только то, что подобные приступы накатывали не так часто, ну, может быть пару раз в неделю, а потом и вовсе стали, казалось бы, отступать под давлением лекарств, спокойной домашней обстановки, любящей женщины… Как жаль, что это только казалось. За последние дней сорок приступы возобновились и участились. Теперь едва ли не через день Алексей чувствовал себя глубоким, разбитым стариком, не способным жить самостоятельно. И все равно – не хотел сдаваться и уступать контузии права на свое тело…

– Н-н-настя!! – чуть заикаясь, позвал Воронцов, стараясь голосом не выдать накатывающееся раздражение и злость. – Н-н-настя…

Второй раз он мог бы и не повторять, Анастасия возникла в комнате, безмолвно и невесомо, как тень, будто и не вошла, привычно открыв двери, а просочилась сквозь них. Она была… красива. Пожалуй, только это слово и возникало при первом же взгляде на уже не юную, но прелестную своим зрелым обаянием женщину. Воронова крыла волосы крупными кольцами локонов обрамляли чуть смуглое, матово-гладкое лицо, высокие, густые брови казались нарисованными вычурным художником, великолепные яркие губы были чуть приоткрыты, будто Настя хотела что-то сказать, да так и замерла на полуслове. Темные, глубокие глаза её горели сильным внутренним огнем любви. Домашний, короткий халатик обнажал красивые длинные ноги едва ли не до середины бедра и с трудом удерживал под своим покровом высокую грудь, которой явно было тесно в обрамлении легкого шелка.

– Уже встал и почти оделся… – проговорила она ненужные слова только, чтобы обозначить свое присутствие в комнате. – Хочешь позавтракать?

Конечно, Настя сразу же приметила дрожащие руки, нервный взгляд Алексея, но уже привычно не подавала вида, что признала надвигающийся приступ. Незачем, считала она, травмировать и без того расшатанную психику мужа, напоминая и причитая над очевидным.

– Погоди с завтраком, родная, – попросил Алексей, немного успокаиваясь в душе, на него вид и любые слова этой женщины производили умиротворяющее впечатление. – Помоги вот… застегнуть рубашку…

Ловкие женские пальчики справились с этой задачей в секунды и как-то невольно, может быть, своими прикосновениями, может быть, простым присутствием успокоились, притушили начавшую подыматься в душе Алексея волну нервного раздражения. Не теряя даром времени, Анастасия не только помогла мужу окончательно одеться, но и как-то ненавязчиво, что даже и близко не напоминало санитарное сопровождение, пропутешествовала с ним до ванной комнаты, а оттуда уже и в кухню. Все ту же современную, заставленную обновленной бытовой техникой и так разительно отличающуюся от антиквариата остальных комнат двухуровневой квартиры Воронцова. Ни у самого Алексея, ни у Насти за прожитые совместно годы так и не вошло в привычку завтракать, обедать и ужинать в столовой, эта комната оказалась предназначена для приема редких гостей на различных семейных и личных торжествах, вроде дней ангела, празднования Нового Года… хотя и такие праздники Алексей нередко проводил в рейдах или просто на службе.

Усаженный женой за стол, Воронцов уперся локтями в столешницу, сцепил в замок пальцы, чтобы уменьшить пробивающую их дрожь и невольно залюбовался ладной фигуркой женщины, сразу же захлопотавшей у плиты.

– Тебе чего хочется, Алешка, ветчины или колбасы? – спросила Настя, поворачиваясь к холодильнику, пока на большой, чугунной, от прадедов, наверное, еще сохранившейся и верно служащей в хозяйстве сковородке разогревалось масло.

– М-м-м-не хочется, чтобы с-с-скорее наступил в-в-вечер, и ты бы с-с-с-села рядом со мной, взяла г-г-г-гитару и что-нибудь с-с-с-спела… или просто с-с-с-сыграла… зад-д-д-душевное… – откровенно ответил Алексей.

Когда-то Анастасия выступала с цыганскими и городскими романсами с эстрады, имела определенную популярность… они ведь так и познакомились – после концерта, который организовала для штурмовиков Нина Березина, позвав своих знакомых и знакомых знакомых певцов, поэтов, литераторов, актеров скрасить нелегкую службу тех, кто в мирные дни оставался на переднем крае, в окопах, очень часто рискуя жизнью ради блага других. Но потом Настя стала женой. И сама, без всяких посторонних подсказок, поняла, что выбрала свой путь в жизни правильно, отказавшись от шумных залов, аплодисментов и частых неприличных предложений прямо в гримерке. Но петь она по-прежнему любила и никогда не отказала бы мужу, даже если бы он просил об этом ежевечерне… и хотя её вокал под аккомпанемент гитары действовал на Алексея очень благотворно, помогая расслабиться и успокоиться, лечащий врач в личной беседе с Анастасией не рекомендовал делать этого излишне часто. «У любого лекарства есть передозировка, сметающая в мусорную корзинку все положительные стороны самого лекарства… – заметил доктор глубокомысленно. – Вот только вашу личную дозу вы уж определите самостоятельно. Это слишком… интимно, что ли…»

Поэтому Настя не стала отвечать мужу утвердительно, хоть он и приметил вспыхнувший где-то в глубине её глаз огонек радости, ведь любому артисту, чтобы они не говорили вслух о себе и своем отношении к публике, в душе приятно, если кто-то попросит его показать свой талант.

– А тебе снова мешают сны? – уклончиво спросила Анастасия, проворно расставляя на столе тарелки и раскладывая приборы.

– Нет, сны не мешают… – задумчиво отозвался Алексей. – Кажется, я к ним давно привык, вот только с утра…

И в самом деле, сознательно, после пробуждения, Воронцов уже не испытывал сильных эмоций от увиденного, как это бывало раньше, в первые недели после контузии, когда частенько повторялось одно и то же сновидение…

А снилось ему почерневшее, сожженное огнеметными залпами поле, перерытое окопами и траншеями с остекленевшими от дикого жара брустверами, оплывшими стенками, еле различимым дном, засыпанным черной пылью, бывшей когда-то людьми. От малейшего дуновения ветерка, от самого легкого движения над полем подымался черно-серый пепел и долго-долго кружил над землей невесомой завесой.

Второй взвод, а с ними и унтер-офицер Воронцов передвигались по полю короткими перебежками, то и дело приземляясь на брюхо, вздымая тучи пыли и стараясь сквозь нее оглядеться, на сколько позволяли это сделать окуляры противогазов. Идти через сожженное огнеметами поле без средств защиты не захотел никто из штурмовиков.

Припав на колено и локоть после двух десятков быстрых шагов, Ворон отчаянно закрутил головой, пытаясь хоть что-то разглядеть в густом пылевом тумане, и в этот момент что-то будто кольнуло его тонким острым лучиком в глаз… Из кучки спекшегося нечто, бывшего когда-то человеческим телом, торчали помутневшие от огня металлические суставы кисти руки… и продолжение их терялось в пелене пепла… Чужая мертвая кисть вдруг зашевелилась, явственно опираясь о землю, как делал бы это человек, пытаясь подняться…

Мгновение растянулось в вечность, и Алексей, холодея от иррационального ужаса, наблюдал, как из кучки пепла восстает металлический монстр, некое подобие железного скелета, лишенного огнем кожи и плоти, как приоткрываются запекшиеся от нестерпимого жара горящего напалма заслонки над глазницами гладкого, будто отполированного пеплом черепа… Приподнявшись на одно колено и при этом продолжая опираться рукой о землю, металлический монстр огляделся, рывками, неуклюже поворачивая шею – набор стальных, чуть приплюснутых шариков, уменьшающихся в диаметре от плеч к затылку. Казалось бы, это продолжалось минуты, но и в тот самый момент на поле, и в каждом своем повторяющемся сне Воронцов четко понимал, что на любое свое движение монстр тратит не более сотых долей мгновения…

… «Какая-то все же чертовщинка была и там, в поле, и теперь происходит с этими снами», – подумал Алексей, погрузившись с головой в воспоминания о том, чего то ли не было вовсе, то ли было только для него одного… И внезапно услышал мягкий, мелодичный голосок Насти откуда-то издалека. «…да-да… спасибо… по-разному… нет, что вы… неужели?..» Супруга разговаривала по телефону, но ни когда она отошла из кухни, ни что при этом говорила ему, если, конечно, говорила, Алексей не заметил и не услышал. Такое вот погружение в себя, полное отключение от окружающей действительности после нескольких, казалось бы, мало что значащих слов лучше любого доктора говорило о психологическом состоянии штурмовика.

«Эх, сейчас бы водки накатить грамм двести, – тихонечко, с душевной тоской проговорил Алексей. – Мозги бы прочистить… ведь знаю, что поможет… вот только…» Водка, да и любые спиртные напитки были ему категорически запрещены, впрочем, на взгляд самого Воронцова, в этом вопросе врачи перестраховывались, автоматически ожидая худшего от обыкновенного привычного опьянения. Как же оно случилось бы на самом деле, никто не представлял, потому что рекомендацию докторов Алексей выдерживал строго.

– Алешка… – возле стола как-то вновь незаметно объявилась Анастасия, немного расстроенная, по глазам заметно, с телефонным аппаратом и снятой с него трубкой в руках. – Тут кто-то из твоих друзей… конечно, до завтрака я бы не стала… но очень уж он настырный и требовательный. Хотя – вежливый…

Она протянула мужу трубку, продолжая держать сам аппарат в руках, будто бы намекая, что разговор не должен затягиваться. Тех, кого она сама называла друзьями мужа, Настя не считала таковыми. Ей казалось, что вся бытовая взаимовыручка штурмовиков попахивает каким-то детством, играми в «казаков-разбойников». Сама же она, выйдя замуж и расставшись со сценой, прежних связей не оборвала и продолжала иной раз посещать свои старые компании, сборища людей творческих и их окружающих, так разительно не похожих на иной раз нарочито грубоватых, громкоголосых и несдержанных на язык друзей Алексея. Впрочем, по-кошачьи мягких и загадочных, неожиданно появляющихся и так же внезапно исчезающих в никуда молчунов среди знакомых её мужа тоже хватало.

Прихватив покрепче трубку, стараясь обнять её больше ладонью, чем пальцами, Воронцов прижал динамик к уху и коротко, без заикания, буркнул:

– Алё!

– Здравствуй, Ворон…

Голос в трубке был настолько памятным для Алексея, что говоривший мог бы и не представляться, но, видимо, правила хорошего тона для него были святы:

– Это Князь. Надеюсь, что не отвлекаю тебя ни от чего особенно неотложного?

– Ты же знаешь, я всегда рад тебя слышать, – отозвал Алексей. – Только редко звонить стал в последнее время, забываешь…

– Редко – это правда, – вздохнул Князь. – А вот про «забываю» ты не прав… ладно, звоню все-таки не для того, чтобы просто попикироваться и узнать о самочувствии. Тебе сейчас такими вопросами, небось, всю плешь проели до самого мозга… Так вот, по делу. Сегодня вечером мы встречаемся в ресторане «Аэлита». Явка обязательна.

– Кто это мы? – успел спросить Ворон и едва не прикусил язык, кляня себя за несдержанность.

– Сам понимаешь – кто, – невозмутимо отозвался Голицын. – Все четверо.

– Но… – вот эти слова дались Алексею особенно мучительно. – Ты ведь знаешь, что один я не смогу…

– Все знаю, не обижай нашу жандармерию, – с легким юморком ответил давно уже бывший подполковник, и у Алексея отлегло с души. – И не собираюсь присылать за тобой поводырей из своей службы. Так что, обрадуй Настю – у вас сегодня семейный выход…

– Понял, хорошо, – кивнул Воронцов, едва не выпустив при этом трубку из рук, благо, только что помянутая Анастасия была рядом и помогла мужу.

– Значит, двадцать ноль-ноль. «Аэлита».

Не прощаясь и этим явно напомнив о событиях десятилетней давности, Голицын оборвал разговор коротким: «Увидимся…»

Алексей немного помолчал, продолжая выслушивать короткие гудки, а потом все-таки протянул трубку жене и, вглядываясь в её встревоженные глаза, сказал:

– Мне кажется, что я ждал именно этого звонка с той самой минуты, как очнулся после контузии…

– Алешка, а ты заметил, что не заикаешься? – вдруг спросила Анастасия, женским чутьем обратившая внимание, как ей показалось, на самый важный аспект неожиданного телефонного звонка.

………………………………………………………………………………………………..

– Ваше превосходительство…

В дверях показалась прилизанная, аккуратно постриженная темноволосая головка референта, и Голицын с непонятной для самого себя тоской вспомнил Машу. Жаль, конечно, что пришлось перевести девушку с секретарской должности, но должна и простая секретарша продвигаться по карьерной лестнице, а вот взамен… ничего не поделаешь, не положено генералам иметь в личных секретарях женщин, тем более таких молодых. Да и вообще, секретарша генералу не положена, а положен референт мужского пола в чине не меньше поручика. А на должности начальника Департамента, каковую князь Голицын занимал уже не первый год, положен был не простой референт, а целых три: старший и два младших, – да еще и секретариат, в котором как раз девчонки по возрасту под руководством матроны, годившейся им в бабушки, и захлебывались в безбрежном бюрократическом море входящих-исходящих, ДСП, секретно, совершенно секретно, абсолют и прочих многозначительных грифах на бумагах.

– …разрешите?.. – продолжил от дверей референт.

– Входите, Пал Аркадьич, докладывайте, – кивнул Голицын, даже не замечая, что кивок у него получается генеральский, милостивый.

Впрочем, бывший подполковник, а нынешний генерал-майор Жандармского Корпуса никогда не относился к подчиненным, да и вообще к обслуживающему его персоналу, а так же людям простого звания свысока или снисходительно. Еще в ранней молодости, взяв себе за пример одного из персонажей известного романа графа Толстого, он с годами оказался «в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были».

– Поручик Синельников ждет приема… – едва только не выдав шипящее «с-с-с» после глагола, излишне, казалось бы, подобострастно доложился референт. – По вашему предварительному вызову…

«Менять этого поддакивающего надо, – неприязненно подумал генерал. – Ведь мог бы и попросту сказать: «Ждет «нарк», которого я же и просил зайти…» так нет, разводит форменную китайскую церемонию с многозначительным докладом…»

– .. пять минут ему выделено… – закончил референт.

– Почему же так мало? – удивился Голицын. – Для своих-то можно и без этого… лимита?..

– Дисциплина, – склонил голову, чтобы спрятать глаза, референт. – Должен укладываться.

– Приглашай, – кивнул генерал, хотя по всем канонам канцелярского общения он просто обязан был спросить: « А что после того?» и хоть немного порассуждать на тему, как трудно бывает четко распланировать все мероприятия в течение дня, и как он ценит своего референта, обладающего таким умением.

Но Голицыну не хотелось придерживаться негласного этикета с этим прилизанным референтом, внушающим антипатию.

Слегка обиженный референт нарочито не торопясь покинул кабинет, чтобы через пару секунд вместо него объявился поручик Синельников, по первому же взгляду на которого можно было сказать, что этот человек пьет горькую едва ли не с собственного рождения. И дело тут не только в красновато-сизом носе, слезящихся глазах и набрякших мешках под ними. Вместе с Синельниковым в кабинете жандармского генерала объявился стойкий, многолетний запах перегара, пропитанного спиртом и никотином тела и свежего, едва ли не часовой давности, похмеления. Да и одет поручик был с той небрежностью, которая легко позволяет угадать сильно пьющего, либо пребывающего в запое человека: помятый, когда-то бывший модным, костюм, потрепанные манжеты рубашки, заляпанный чем-то жирный и подвергшийся небрежной чистке галстук.

– Здравствуйте, ваше превосходительство! – старательно шмыгая носом, поприветствовал генерала Синельников. – Просили зайти?

– Присаживайтесь, Сергей Петрович, – Голицын указал на гостевой стул возле своего стола, но подыматься навстречу и уж тем более подавать в знак приветствия руку не стал.

С первого же шага в генеральском кабинете Синельников повел себя так, будто ему совершенно и глубоко безразлична собственная судьба и для её, судьбы, хотя бы частичного улучшения он не будет предпринимать никаких шагов, особенно в выказывании особого почтения начальству. Впрочем, откровенным фрондерством это пока назвать было также трудновато, пожалуй, больше смахивало на легкое нахальное бахвальство, основанное на народной мудрости: «После смерти не убьют, дальше Сибири не пошлют». Видимо, сам Синельников в своем Департаменте как раз и прибывал в «Сибири». Во всяком случае, никакого «священного» трепета перед лицом начальства, так ярко подчеркиваемого генеральским референтом, в поведении оперативника из Департамента наркоконтроля не было заметно, и вряд ли это было вызвано отсутствием прямого подчинения, ведь все же прекрасно понимают, что любой начальник в любой момент может оказаться и твоим непосредственным…

– Давайте по порядку, но без излишних подробностей, – старательно не обращая внимания на вольготную позу присевшего Синельникова, попросил генерал. – Понадобятся подробности, я переспрошу…

– Слушаюсь, – кивнул поручик. – Значит, это дело началось с полгода назад. Засекли через агентуру нового распространителя опия. Причем, по сравнению с другими, ничем иным он не торговал, только опием. А поскольку объем продажи был небольшой, да и что такое опий в сравнении с героином и кокаином, который стараются протащить через наши губернии дальше, в Европу, то и разрабатывали торговца ни шатко, ни валко…

Были, конечно, с самого начала определенные странности, но – как бы в рамках все. А потом – случилось убийство, вы-то, ваше превосходительство, думаю, наслышаны, весь Корпус об этом деле знает, про двух блондинок. Но суть-то в том, что убийство случилось бытовое, на почве, так сказать, ревности, а убили того самого наркоторговца, которого мы пасли. И убили-то, как на грех, перед самым получением очередной партии опия. Схема там была простая. Кто-то закладывал в камеру хранения на вокзале рюкзачок с отравой, а этот Глаголев забирал, продавал и позже расплачивался с поставщиком.

Повторюсь еще разок, что объемы были маленькие, особо сам продавец нигде не светился, вот и вели дело не то, чтобы с ленцой, но без особой спешки, пока, значит, убийства не случилось. Из-за него-то и активизировались все. Выяснили: поставщика опия из агентуры никто не знает. Ну, да ладно, не в первый, небось, раз, тем более, товар в закладке, надо брать и ждать контакта с требованием оплаты.

Пока разбирались с этими блондинками, сами, наверное, помните, какая замороченная история получилась, успели выяснить интересную деталь: закладки товара поставщик делал на разных вокзалах, и нигде, ни один кладовщик в камерах хранения не запомнил того, кто сдавал всегда однотипные рюкзачки с опием. Вот самого покойного Глаголева запомнили шестеро из одиннадцати человек, опознавали уверенно. А поставщика… половина кладовщиков даже не вспомнила, мужчина это был или женщина.

С этого, пожалуй, все и началось. А потом, дернула же меня нелегкая отдать на экспертизу кусочек того самого опия, из закладки. Причем, не просто в общую лабораторию, там оказалось долго результатов ждать, какая-то запарка была, а – в экспериментальную, особую. У меня, надо сказать, там знакомец старинный работает, он и пособил, а так бы ни в жизнь туда не пробиться.

Вообщем, через пару дней позвонил мне сам начальник их, химик известный, да вот, может, и вы, ваше превосходительство, слышали про Варенцова, так вот, позвонил и обругал по-всяческому, чтобы, дескать, перестал валять дурака. А я и не понял – почему? Ну, отругался он и затребовал меня к себе со всем, значит, грузом. Почти три дня они с этим опием в лаборатории возились, даже кое-кто там и ночевать оставался, самолично видел, а Варенцов так загорелся – за свой счет реактивы какие-то ценные покупал, потому как – лимит на них квартальный вышел. Я тогда еще подумал, что всё это не к добру.

Вот, значит, результаты и все формулы с обоснованиями я вам принес, здесь они…» – поручик похлопал по выложенной на краешек стола папочке неряшливого вида. Похоже было, что, использовать папку, как поднос, раскладывая на ней бутерброды к чаю, Синельников не стеснялся. И совершенно его не смутило, что в такой вот затрапезной обложке он передает документы высокому начальству.

– Поручик, а ты горькую не пить – пробовал? – неожиданно спросил Голицын, лишь слегка покосившись на папочку с бумагами.

Если и рассчитывал генерал выбить из колеи, растормошить или взбудоражить сидящего перед ним поручика, то внешне это никак не удалось. Синельников только рассмеялся, прилично и интеллигентно, едва приоткрывая рот, да еще и чуток отвернувшись от собеседника.

– Ох, как еще пробовал, ваше превосходительство, – не таясь, признал он. – И к врачам всяким ходил, и к бабкам деревенским, даже на богомолье пробовал… зароки всякие в церкви давал… ничего не помогает, однако. Вот только стоит увидеть своих-то подопечных, на последнем издыхании которые, кому еще две-три дозы остались в этой жизни… сразу душа непременно так возрадуется, что миновала меня чаша сия… и про всякое лечение и зароки забывается тут же…

Было в этом смешливом признании что-то этакое… заученное, нарочито бодрое и – одновременно искреннее, идущее от души. Голицын уловил и то, и другое… покачал головой, подыскивая, чтобы такое сказать в ответ, но так и не нашел нужных слов, кивнул вновь на папочку и спросил:

– А своими словами результаты химического анализа можно изложить?

–Своими словами совсем уж просто выходит, ваше превосходительство, – серьезно сказал Синельников. – Синтетический опий, практически не отличающийся от натурального. С различными примесями…

Поручик замолчал, выдерживая паузу, дожидаясь очередного вопроса от генерала, который, ясное дело, был не вполне в курсе наркотических тонкостей, но – Голицын промолчал, вызывая «нарка» на дальнейшую откровенность.

– Не делают такого у нас… Конечно, вон, кокаин наловчились синтетический гнать, – продолжил Синельников. – Но – опий… в лабораторных условиях делали, конечно, но все-таки ж не опий, а морфий и героин. Опий-сырец, как, к примеру, железную руду, смысла-то нет синтезировать. Если делать, то уж конечный продукт – чугун, сталь. Ну, или вот по нашим делам – морфий, героин. Вот только удовольствие это оказалось шибко затратным, ну, дороговато выходит, если в лаборатории. Просто мак вырастить, перегнать в опиум и дальше в морфий, героин… при всех затратах на транспортировку, при всех полицейских рисках… дешевле в сотни раз выходит.

А тут – синтетический сырец, да еще и не в лаборатории, в граммах, а, как оказалось, на рынке, десятками кило. Нонсенс. Вот потому и ругался на меня господин Варенцов, что решил сперва, мол, розыгрыш это какой-то неудачный. Да, и еще… там, в пробе, среди примесей огромный процент иридия оказался. Ну, то есть, процента там десятые доли, но металл такой, что его на Земле поискать еще… а тут – в простом, казалось бы, опии, такое количество… То ли при синтезе этот иридий использовался, как катализатор, то ли еще каким образом он в наркоту попал – непонятно».

– Ваш вывод? – неожиданно вновь перешел на «вы» Голицын, понявший, что говорить о своем неожиданном открытии поручик может часами вовсе не потому, что по природе такой он человек говорливый, а из простого желания ввести постороннего человека в курс дела получше, посвящая в конкретные детали.

– Ох, лучше бы вы не спрашивали, – недовольно поморщился Синельников, открыто уже пренебрегая жандармским этикетом. – Вот я своему начальству выводы сказал, а меня – к вам отправили…

И снова поручик попытался взять паузу и опять ему не удалось перемолчать Голицына. Генерал категорически не желал задавать ненужных, наводящих или риторических вопросов, которые так любит задавать всякое начальство.

– Неземной это опий, – пожав плечами, все-таки высказался поручик. – Кто и как его делал – сказать не берусь, но не на Земле. Или, во всяком случае, не люди. По всему так выходит. И химсостав опия – последняя, можно сказать, капля в подтверждение.

– Значит, неопознанный никем поставщик, небольшой объем наркотиков, их синтетичность…

Голицын так же, как перед этим делал его собеседник, взял паузу, пользуясь своим генеральским положением, ведь не отвечать высокому начальству нельзя.

– …конечно, надо бы проработать потребителей, конечную, так сказать, станцию, – продолжил Синельников. – У нашего Департамента на такое ни сил, ни времени не найдется, а главное, желания с такими людишками разбираться, разве что – ну очень высокие чины среди них будут. Но – сомневаюсь я. А вот в том, что среди потребителей людишки очень и очень странные найдутся – уверен. Ну, это, если, конечно, как следует покопать…

– Значит, мысли о дальнейшем расследовании у тебя есть, остается только набросать план оперативных мероприятий и приступить к выполнению? – пытливо глянул на заерзавшего после таких слов на своем месте поручика Голицын.

– Это… вы меня что ж, к себе в Департамент вербуете? – все-таки решился спросить Синельников после минутного раздумья. – Так я не подхожу к вам… по моральному облику…

Генерал засмеялся, понимая, что хочет сказать жандарм. Среди прочих функций Особый Департамент занимался и внутренней контрразведкой, приглядывая за всеми работниками Жандармского Корпуса. И брать из другого Департамента на службу не раз и не два проштрафившегося по пьяному делу, засидевшегося в поручиках простого оперативника выглядело бы нонсенсом.

– Меня твой моральный облик не волнует, – твердо ответил Голицын. – И тебя я не вербую, и шпионить за своими товарищами не заставляю. Всего лишь – временно прикомандировываю, на период расследования дела о синтетическом опии. Я, поручик, без малого десяток лет в оперативниках прослужил, понимаю, что тебе сейчас легче всех работать по этому делу будет. И – плодотворнее.

Не сдержался все-таки генерал, похвастался перед низшим чином своими заслугами, но получилось, как бы, и по делу.

–… так что – иди сразу во второе отделение, это третья комната по коридору направо, представишься капитану Яшину, он пока там исполняет обязанности начальника. У них сейчас парочка столов свободных найдется. Посидишь до вечера, напишешь план мероприятий, а с утра – снова сюда, решим, что и кто конкретно будет делать по этому плану. Понятно?

– Так точно, ваше превосходительство! – вскочил со своего места уже по-военному и без всякой нарочитости Синельников. – Разрешите исполнять?

– Действуй, поручик, и – особо так ни с кем не советуйся и подробностями дела не делись… у нас это не принято.

«Вот дела-то… из огня, да в полымя, – подумал бывший теперь уже «нарк», шагая через генеральскую приемную на выход. – Эх, не зря говорят по Корпусу, что Голицын – штучка еще та, моментально во всем разбирается… Жаль только, ребята в Департаменте могут не так понять… да это уж не от меня зависит, как поймут, так и поймут… а вот у меня теперь руки-то совсем развязаны, что захочу по делу этому – всё возможно будет, хоть Патриарха допрашивай. Правда, в таких вот случаях говорят не «допрашивай», а «побеседуй», но суть не меняется от названия… Хоть в этом повезло».

И выпроводивший поручика из своего кабинета Голицын размышлял в том же направлении: «Удачно день начался, однако. С хорошего. Синельников этот, если б не пил горькую, давно в майорах ходил бы, есть у него и хватка, и ум. Как он сумел разобраться с опием… вот пусть теперь этот ум на пользу Особого Департамента потрудится…»

– Ваше превосходительство! Дневная почта, – в дверях кабинета вновь возник референт, но в этот раз не задержался надолго.

Мимо него, решительно оттесняя чуть замешкавшегося мужчину, в кабинет прошла совсем молоденькая девчушка лет двадцати, не более, стройненькая, курносая и улыбчивая. Одна из младших секретарей по имени Катерина всё чаще и чаще носила генералу скапливающиеся трижды в день бумаги: шифрограммы, докладные записки, распоряжения руководства, сводки происшествий, обзоры прессы. Чем уж она так влияла на генерала, никто не мог понять, но подружки-сослуживицы, и не только они, приметили, что у Голицына, после появления в его кабинете Катерины, всегда улучшается настроение, и с недавних пор использовали природное обаяние девушки в собственных, не всегда бескорыстных целях.

– Немного сегодня, – сообщила Катерина, выкладывая перед вставшим при её появлении Голицыным папочку с документами.

– И верно… – ответил генерал, рассеянно подхватив бумаги и делая вид, что тут же просматривает их.

Сам же Голицын искоса любовался девушкой, не очень-то хорошо понимая, что же такое на него нашло и почему так приятен каждый визит её в этот кабинет?

– Ваше превосходительство, – скороговоркой выпалила Катерина. – Я с вами посоветоваться хотела…

– Вот как? – сказать, что Голицын удивлен, значило бы не сказать ничего, ведь невольно пользуясь своим обаянием все больше для общественных целей, Катерина ни разу не переступала ту тонкую грань, что отделяла простую работницу секретариата от высокопоставленного чина Жандармского Корпуса, одного из полусотни жандармских генералов. – О чем же?

Вообще-то, Голицыну очень хотелось сразу, без раздумий, пообещать, что он с удовольствием примет участие в судьбе Катерины и постарается решить возникшие у девушки проблемы, даже личные, но… многолетняя привычка к сдержанности сыграла свою роль. Видимо, Катерина правильно поняла заминку генерала. Немного помолчав, будто собираясь с духом, она решительно выпалила:

– Странная история сегодня утром приключилась… Шла я на службу, как всегда заблаговременно, не торопилась, тут ко мне неожиданно подошел совсем мальчишка, лет может восемь-десять, одетый вполне прилично, на попрошаек беспризорных или хулиганье какое вовсе не похож. И говорит так серьезно: «Передай, кому следует…» и тут же разворачивается и убегает, будто бомбу мне подсунул, я даже испугалась немножко сначала-то… Вот только не бомба это была, а вот…

Девушка ловко извлекла из карманчика форменного френча только что упомянутую передачку, протянула её на ладони Голицыну и, заметив некое смущение и волнение, все-таки отразившееся на лице генерала, добавила:

– Я подумала, что сперва следует посоветоваться с вами… все-таки, я служу не в простом присутствии, и даже не районном или губернском отделении Жандармского Корпуса… мало ли, что это значит…

На ладони Катерины, занимая всего лишь её половинку, лежала отлично исполненная куколка, задорная фигурка деревянного мальчика, появившегося на свет из полена силой фантазии еще одного графа Толстого.

Интерьер ресторана «Аэлита» был выдержан в багрово-голубых тонах, что, по мнению оформителей, соответствовало и букве, и духу, романа Алексея Толстого. Заведение не было особо фешенебельным, дорогим или модным, потому к вечеру народу за изящными голубовато-синими столиками на тонких, изогнутых ножках оказалось не так уж и много. Обещанная в ресторанной рекламе «живая» музыка еще не звучала, взамен неё, высоко под багровым, расчерченным стилизованными лучистыми звездами и хвостатыми кометами потолком, что-то заунывно-трогательное напевали простенькие колонки.

Специально ли так получилось или нет, но Нина встретила подъехавшее такси с Алексеем и Настей у самого входа. Бывшая репортерша искренне обрадовалась несколько неожиданной встрече. И хотя всего пару недель назад она забегала к Воронцовым на огонек, проведать штурмовика, поболтать в непринужденной обстановке об общих знакомых с Анастасией, случайный свидетель сегодняшней встречи мог бы решить, что они не виделись несколько лет. При этом умудренная житейской мудростью репортерша отнюдь не интересовалась у Алексея новостями из его жизни – какие новости у инвалида, закрытого фактически в четырех стенах, а мгновенно перевела разговор на прошлое, вспоминая общих знакомых и былые встречи.

Вот так, за легкой болтовней, Нина настолько непринужденно подхватила Воронцова под руку и как-то незаметно, но твердо повела дальше, в ресторанный зал, что штурмовик невольно уверился, что его «полупьяная», контуженая походка куда-то исчезла, что он вполне уверенно передвигается самостоятельно, а обе женщины слева и справа просто сопровождают его, любовно подхватив под руки.

То ли госпожу Березину признал метрдотель, то ли генерал Голицын, заказывая столик, весомо, как он умеет, предупредил о своих гостях, но еще при входе в зал их встретили сразу двое официантов, вежливо, предупредительно сопроводили до места, помогли дамам, да и Воронцову тоже, поудобнее устроиться за столиком и тут же исчезли, оставив компанию вне своего в чем-то в настоящий момент ненужного и даже назойливого присутствия.

– Ты здесь не был, – утвердительно сказала Нина, обращаясь к Алексею. – Не во вкусе штурмовиков, даже семейных, это заведение, а я, когда бывала, то только пила, к сожалению…

– Почему к сожалению? – удивился Воронцов, еще при входе внимательно, насколько позволяло его состояние, осмотревший зал, и сейчас просто сосредоточившийся на беседе.

– Потому что теперь вот не знаю даже, что тут можно, а чего не стоит заказывать, – засмеялась Нина. – Придется советоваться с метром, ну, или подождать нашего князя, он-то точно знает ассортимент во всех городских ресторанах…

– Думаю, лучше подождать, – улыбнувшись в ответ, предложил Алексей. – Все-таки, он приглашал… неудобно без него начинать даже простой ужин.

– Да бог бы с ним, с этикетом, – отмахнулась бывшая репортерша. – Вот как бы князь, появившись, не огорошил нас чем-то этаким, от чего кусок в горло не полезет…

– Вы серьезно? – насторожившись, вмешалась в разговор Анастасия. – Все-таки, Алеше нельзя волноваться и…

– Уж кто-кто, а князь это понимает не хуже других, а может, и получше многих докторов, – возразила Нина, понимая, что Голицын собрал их здесь вовсе не для того, чтобы навредить и без того хилому здоровью бывшего штурмовика.

–… князь, наверное, понимает, а вот я, честно говоря, ничего не понимаю, – заявила Сова, как-то неожиданно появившись возле столика.

Одетая в вечернее платье, как две капли воды напоминающее то самое, что было на репортерше в ту злополучную, десятилетней давности, ночь в «Черном доме», с обнаженной спиной и эротичными разрезами юбки повыше середины бедра, девушка показалась настолько инородной, чужой среди довольно-таки демократичной одежды посетителей ресторана, что Алексей невольно дернул головой:

– Ох, и куда ж ты так вырядилась?

И Нина, и Настя одеты были, конечно не в повседневное, но и темно-бордовый брючный костюм писательницы, и когда-то сценическое сине-зеленое, просторное платье очаровательной супруги штурмовика заметно уступали в интимной откровенности покроя и фасона туалету Кассандры.

– А-а-а!!! – махнула рукой Сова, бесцеремонно, не ожидая услуг официанта, усаживаясь за столик. – Это у вас все дела дневные, ну, разве что, вот, госпожа писательница где-нибудь поздними вечерами болтается, а я – птица ночная…

– И что за общество тебя ожидает этой ночью? – ехидно спросила Нина, немного обидевшись на «госпожу писательницу».

– А я изучаю «Черный дом», – важно, по-детски надуваясь, ответила Сова. – А в нем – каких только людей не бывает…

– Лучше уж прямо скажи, что изучаешь карманы постоянных обитателей казино «Черного дома», – вновь съехидничала бывшая репортерша.

– Если от большого отнять немножко, то получается не грабеж, а просто дележка, – засмеялась Сова, довольная тем, что ей удалось-таки вывести из равновесия Нину. – А в «Черном доме» нет казино… так – с десяток игорных комнат…

– Интересно, что за чудаки с тобой садятся играть, – задумчиво, будто бы про себя, поинтересовался Воронцов.

– Еще как садятся, – подмигнула ему Сова. – А вообще-то, в процессе игры просто лучше ощущаются варианты грядущего…

На минутку Алексею показалось, что никаких десяти лет не минуло, что только вчера все вместе они стояли в истомно-теплой комнате возле парилки и бассейна в сауне «Черного дома». Не хватало, правда, еще парочки персонажей, но вот Сова, даже в таком аристократично-экстравагантном эротическом одеянии была абсолютно такая же, как и в тот злополучный вечер. Хотя, повнимательнее присмотревшись, можно было легко заметить маленькую сеточку морщин вокруг ее глаз, да еще руки, главные предательницы женщин, выдавали прошедшие годы.

Впрочем, Сову Алексей видел не так уж и давно, почти сразу же после выписки из госпиталя, вот только потом она ни заходила ни разу в квартиру Воронцовых… может быть, что-то увидела или почувствовала в дальнейшей судьбе бывшего штурмовика нехорошее, о чем ни в коем случае не хотела говорить ни ему, ни Анастасии.

– Ты не права, – сказал, обратившись к бывшей репортерше незаметно появившийся у столика генерал Жандармского Корпуса в отличном, шоколадного оттенка, штатском костюме, похоже, одеяний попроще в гардеробе Голицына не имелось. – Добрый вечер барышни и единственный господин!!!

– В чем? – вскинулась было Нина, но тут же сообразила, что речь теперь идет не о её пикировке с Совой, а о чем-то более серьезном.

– В том, что вас здесь собрал я, – подтвердил её догадку генерал, дождавшись предварительно ответных, радостных и чуть напряженных приветствий от сидящих за столиком.

– А кто же?.. – уточнила было Анастасия, отлично помнившая утренний звонок Голицина к ним домой.

Вместо ответа генерал извлек из кармана маленькую фигурку Буратино, сделанную из дерева настоящим мастером и от души, и установил её в центре стола. Тут же, воспользовавшись небольшой заминкой среди сидящих, с любопытством разглядывающих игрушку, жестом поманил официанта.

– Всем – по двести грамм хорошей водки, – повелительно заказал жандарм. – Господину – клюквенный сок и минеральной воды, лучше – Боржоми. Овощные салаты и закуску из морепродуктов…

– И абсент… – добавил Алексей, продолжая вспоминать их возвращение из серого города. – Вряд ли тут найдется что-то более крепкое из напитков…

– Верно, – согласился генерал. – И литр абсента в графин и – на центр стола…

– Литр абсента? – почему-то не поверил официант.

– Так ведь медицинского спирта у вас нет, – засмеялся Голицын. – Действуйте, любезный, и порасторопнее, порасторопнее…

Слегка потерявший ориентацию от повелительных манер генерала, обычного, казалось бы, заказа водки и легкой закуски и совершенно необычного требования абсента в таких количествах официант, повинуясь Голицыну, очень расторопно исчез в кулуарах ресторана, а в наступившей за столиком секундной тишине отчетливо прозвучал вопрос Насти, адресованный «на ушко» Алексею:

– А что это за кукла? И зачем столько спиртного?

– Кукла – это знак, пароль, если хотите, – пояснил вместо Алексея генерал, с легким поклоном усаживаясь за столик рядом с Анастасией. – Видишь, кому знак предназначался, поняли его отлично, а для тебя, как человека постороннего, это всего лишь фигурка деревянного мальчика из детской сказки.

– …а зачем абсент, ты, может, и сама увидишь, – закончил ответ вслед за Голицыным Алексей. – А если не доведется сегодня, то полынная настойка просто вернется в закрома ресторана и будет ждать своего часа дальше…

– Да, кстати, а почему ты решил всех собрать здесь? – поинтересовалась Нина.

– Простейшая ассоциация, – пояснил генерал. – Я старался идти по элементарной цепочке образов. Никаких мест, связанных с самой сказкой про золотой ключик, в городе у нас нет, тем более, таких мест, в которых можно было бы собрать всю нашу компанию без лишнего шума и постороннего внимания. Значит, не просто Буратино, но и граф Алексей Толстой, как его литературный отец. В графские палаты я не вхож, знакомство с потомками писателя у меня шапочное, да и вряд ли нас всех пригласили бы в совершенно частный дом, верно ведь? Значит, остается единственное в городе заведение, связанное напрямую с творчеством покойного графа. Вот это самое, под названием «Аэлита».

Что же касается нашего количества... на спине у куклы, красным фломастером, написана цифра четыре. Она в глаза не бросается из-за красных полосок на курточке Буратино, но вполне четко видна. Значит, приглашают нас, четверых, кто когда-то побывал в чужом городе. Кстати, именно фигурку Буратино некая наша общая знакомая передавала Вечному, как знак своего согласия на сопровождение нас к «Черному дому»… в последний день пребывания, если помните… А в самом «Доме» как в последнее время обстановка?..»

Заключительный вопрос адресовался Сове, и вся компания, без дальнейших разъяснений, поняла, что изучает Кассандра «Черный дом» не сама по себе. Хотя это и казалось слегка странным, учитывая прежнее, неприязненное отношение девушки к жандармской службе в целом.

– Да никаких особенных изменений, – покачала головой Сова. – Было бы что серьезное – сразу сказала бы, а так… всё необычно ведет себя, как обычно…

Нет, все-таки она так и осталась легкой такой фрондеркой, не боящейся махнуть ручкой и слегка огрызнуться на жандармского генерала, мол, сама все знаю, не дурочка, учить меня не надо и без подсказок обойдусь…

– Значит, будем надеяться, что знак этот с «Черным домом» и его сюрпризами не связан, – согласился генерал.

– …и что собраться мы должны были именно сегодня, – в тон ему иронично договорила Нина. – Помнится мне, что со свиданьями в конкретный день и час в известном нам всем месте были всякого рода проблемы и ограничения…

– Получается, что я здесь, как бы, лишняя? – спросила у Голицына Анастасия о самом важном для нее. – Ведь приглашали-то четверых…

– Ну, лишней ты точно быть не можешь, раз пришла с Алексеем, – по-своему успокоил её генерал. – Надеюсь, что твое присутствие предусмотрено приглашающей стороной…

По зальчику ресторана прошла непонятная волна то ли напряжения, то ли взволнованности. Катилась она от входа, странным образом заставляя посетителей отрываться от ужина или застольных разговоров, суетливо, нервно оглядываться по сторонам, пытаясь понять, что же такое отвлекло их от обыденных, привычных занятий. Впрочем, волна эта как накатила, так и отхлынула всего за несколько секунд, и большинство посетителей даже не поняли, чем было вызвано их внезапное ощущение тревоги и дискомфорта.

За призрачной вуалью этого невнятного то ли события, то ли намека на грядущие события, никто из собравшейся компании не обратил внимания, как ловко был накрыт их столик графинчиками с водкой, салатницами, соусниками, тарелочками с хлебом, огромной, на фоне остальных, емкостью с зеленоватым абсентом, парой бутылок боржоми и стаканчиком с клюквенным соком. Официант услужливо и предусмотрительно исчез, едва закончив свои манипуляции над столом, и дамы, не ожидая мужских ухаживаний, а скорее, просто понимая, как это будет выглядеть со стороны Воронцова, разлили самостоятельно водку в разноцветные лафитники.

– И тост выдумывать не надо, – сказал Голицын, подымая свою рюмку. – За встречу!

– За встречу! – негромко отозвались остальные, протягивая руки к середине стола…

– А ты тоже водки выпей, Ворон, – остановил их женский голосок. – Что ж это за штурмовик, который клюквенным соком чокается…

Пожалуй, единственная из всех собравшихся сегодня за столом, Маха абсолютно не изменилась за эти годы, оставшись все такой же тощей и жилистой девчонкой-подростком с коротким ежиком рыжеватых волос. Впрочем, волосы она спрятала под платиновой расцветки паричком, да и оделась по-взрослому, хотя и не вполне подходяще для ресторанного вечера в респектабельной компании, в короткую замшевую юбку шоколадного цвета и маленькую курточку чуть более светлого оттенка, похоже, наброшенную прямо на голое тело, во всяком случае при любом движении девушки то и дело обнажалась полоска её кожи между пояском юбки и краем короткой курточки.

– Ему же нельзя… не надо… доктора запретили… – успела было возразить Анастасия.

– Можно-можно… уступи мужу свой лафитник, Настюха, соточка еще никому и никогда не вредила, – засмеялась Маха, ловко и непринужденно, будто не литровый графин, а простенькую зубочистку подхватывая со стола абсент. – Как сказал генерал – за встречу?

Растерявшаяся от неожиданного послушания, собственного да и мужниного, чужим, да еще и женским капризам, как показалось Анастасии, она покорно подала в мужскую дрожащую ладонь наполненный лафитник и тут же, с невыразимым ужасом, мятным холодом скользнувшим вдоль сердца и опустившимся куда-то вниз, заметила, как пополз вверх край курточки Махи, запрокинувшей графин с абсентом жестом «трубача», обнажая плотный, твердый даже на взгляд животик девушки, покрытый ровным загаром, красивый такой, манкий животик… без пупка… Окончательно смешавшаяся от такого зрелища Настя даже не заметила, как Маха выпила ровнехонько пятую часть абсента, вульгарным, но почему-то показавшимся изящным движением обтерла губы тыльной стороной ладони, не дожидаясь услуг официантов, подтащила к их столику стул от соседнего и уселась напротив Алексея.

Тот, отпив половинку из лафитника и осторожно, стараясь не расплескать остатки, поставив его на стол, сидел молча, сосредоточенно погруженный в собственные ощущения от выпитого, ведь он так давно не употреблял спиртного, что даже начал забывать его вкус.

– Ты умираешь, – деловито сказала Маха, жестом престидижитатора выуживая из карманчика куртки сигаретку. – Сам это отлично знаешь, не боишься, борешься изо всех сил, но понимаешь, что осталось немного…

Перемешиваясь со звуками подпотолочной музыки, звенели столовые приборы, негромко, иногда раскованно, а иной раз и натужено, переговаривались о своих делах люди за столиками. Мигали оранжевым и синим светом неброские, тусклые декоративные лампочки, вмонтированные в самый край стен, плавно и незаметно переходящий в потолок. Скользили, стараясь оставаться незаметными для посетителей, официанты, иной раз через зал проходили по одному или компанией к заказанным или просто свободным местам новые посетители заведения… казалось бы, все было, как обычно…

Но сидящие за столиком женщины невольно замерли, когда очень уж бесцеремонно и равнодушно коснулась Маха болезненной для них темы. А еще не пришедшая в себя до конца Анастасия приоткрыла было рот, чтобы хоть как-то возразить, но Маха не разрешила ей этого сделать спокойным, но на удивление повелительным жестом, одновременно давая понять, что речь её далеко не окончена…

– Сколько тебе еще осталось – трудно судить, тут вмешиваются слишком субъективные факторы, – как ни в чем не бывало, продолжила нелюдь. – Вот та же любовь настюхина… как же здорово она тебе помогает жить, но – оценить её, ввести в уравнение жизни и смерти, как серьезный фактор – невозможно…

Но я тебе ничего не предлагаю, учти. Просто сделать надо так, как я скажу, другого выхода нет… Риск, конечно, но… в твоих, разумных пределах, – Маха хмыкнула чуть иронично, совсем по-человечески. – Пятьдесят на пятьдесят – или получится, или нет, тем более, никто же не пробовал такое делать с людьми, у вас и физиологические тонкости, и психологические… про эмоциональный блок я просто промолчу. К тому же у тебя частично повреждены нейронные связи между головным и спинным мозгом, да и еще кое-что там же работает со значительными перебоями… Зато, если все получится, как надо, тебе еще лет двести все люди завидовать будут…»

– Ты предлагаешь… ты хочешь мозг Алексея пересадить в робота? – взволнованная неожиданной догадкой уточнила Нина, наверное, быстрее всех разобравшаяся в сути слегка заумных слов Махи.

– Что за писательская фантазия, – мило поморщилась нелюдь, изящно и с неким даже эротическим подтекстом, чего раньше за ней никем не замечалось, ставя носок своей туфельки на проножку соседнего стула. – Мозг, куда его не пересаживай, отдельно от тела работать не будет, ну, а если будет, то очень недолгое время… Природа такой вот заслон поставила, чтоб не баловались всякие умники.

– А если не мозг, то что же тогда? Ведь о простом, в человеческом понимании, лечении речь не идет? – серьезно уточнил Голицын.

– Какое уж тут лечение, – махнула рукой девушка, она вообще с самого начала вела разговор очень просто, без надрыва и трагизма, будто обсуждая не смертельный недуг и предстоящую кончину хорошо знакомого человека в его же присутствии, а некий отвлеченный эксперимент, к собеседникам и вовсе мало относящийся. – У Ворона всё на ладан дышит, не только мозг… такой взрыв рядышком пережить… это примерно, как в Марианской впадине из батискафа на секундочку выйти…

А речь идет об информационном слепке мозга… только так, по-другому бессмысленно. Слепок помещают на некий псевдоорганический носитель, а тот, в свою очередь, запихивают в искусственное тело, близкое по всем параметрам к человеческому…»

Маха протянула руку, вновь подхватила графин с абсентом и все так же легко отпила из горлышка, поражая непривычную к таким манерам Анастасию необычайной ловкостью и невесомой простотой своих движений.

– Так это же почти то же самое, что я и говорила, – воспользовавшись паузой, не смогла удержаться от реплики бывшая репортерша. – Киборг, андроид, искусственный человек, но все это будет – Алексей Воронцов, его сознание, его мышление… так ведь?

– Ну, если хочешь упростить всё до безобразия – так, – кивнула Маха, вернувшая на стол графин, опустевший уже до половины, и тут же обратилась к Голицыну: – Ты, генерал, даже не думай предлагать для эксперимента другие кандидатуры и расспрашивать о перспективах в случае удачи… ладно?

Жандарм, заметно разочарованный, слегка покачал головой. Перспективы и впрямь открывались было сумасшедшие, но… они тут же и закрылись, ведь генерал отлично понимал, что словами Махи пренебрегать нельзя ни в коем случае, а жизнь и здоровье Воронцова все-таки оказались для Князя более дорогим и близким, чем жизни и – сохраненные мозги каких-то иных людей.

– А чему же люди потом завидовать будут? – поинтересовалась Анастасия, которой обсуждение болячек мужа доставляло настоящее страдание, а открывшиеся вдруг перспективы заронили пока еще смутную надежду.

– Ну, есть чему… то есть, будет, конечно. Бессмертия не обещаю, неуязвимости – тоже, но… вообщем, убить тебя, Ворон, будет в сотни раз сложнее, чем лет пять назад, когда ты был и здоровым, и в самом расцвете… Но это просто – как пример, чтобы понятнее было… А вообще-то, слов маловато, чтобы описать все возможности, да и к чему сейчас делить шкуру неубитого медведя? – как-то так получалось, что говоря эти слова, вообще-то, непосредственно Алексею, Маха обращалась и к его супруге.

– И он… он будет таким же, как сейчас? нет, каким был год назад?.. во всем?.. – чуть путано, но очень понятно спросила Настя.

– Не факт, – серьезно ответила Маха. – Я же сказала: пятьдесят на пятьдесят. И – не выпытывай из меня то, чего я и сама не знаю, ладно?

– Когда… – тихо-тихо спросил Алексей, все время разговора просидевший с отсутствующим умиротворенным видом, будто речь шла вовсе не о его жизни.

В первые минуты мысли у него метались, как загнанные в ловушку зверьки, пытаясь осознать, во что же он сам превратится… как будет есть и пить… мыслить… понимать других… любить Настю, в конце-то концов… Но потом, не найдя моментального ответа, шторм в и без того неспокойной голове улегся, оставляя за собой мертвую зыбь невольного беспокойства, никак, впрочем, внешне не проявляемого…

– Сейчас, – в унисон ему также негромко ответила Маха. – Потому и сказала, что ничего не предлагаю и времени на обдумывание не даю… торопиться, конечно, некуда, но и опаздывать с этим делом не стоит. У тебя ежесекундно отмирают мозговые клетки и рушатся нейронные связи. Значит, надо прямо сейчас встать и пойти…

– Идем… – кивнул Алексей, пытаясь подняться из-за стола.

Но то ли выпитая после долгого перерыва водка, то ли сожженные во время этого разговора нервы не дали ему нормально встать. Воронцова качнуло, повело, и он только с помощью своевременно вскочившей со стула Анастасии смог устоять на ногах.

– Молодец, – строго похвалила, будто награду выдала, Маха. – Ты как раз и поможешь Ворону добраться к выходу… пусть все вокруг сейчас тихо-мирно, но я терпеть не могу, когда обе руки чем-то заняты, так все время нехорошее и мерещится…

– А потом? – уточнила Настя, поудобнее подстраиваясь к мужу, чтобы деликатно поддержать его во время короткого перехода до дверей ресторана.

– А потом ты освободишься… на время… дальше я справлюсь сама…

… – Как думаешь, это все правда? – задумчиво спросила Нина, провожая взглядом Алексея, в окружении жены и Махи осторожно, неуверенно, но целеустремленно шагающего к выходу. – Не в том смысле, что она сказала, а в том, что это возможно сделать?..

– Думаю, об этом мы узнаем очень скоро, – пообещал Голицын. – Ну, а теперь, раз уж ситуация сложилась для всех нас такая бесперспективная, предлагаю переместиться в какое-нибудь более уютное и приятное местечко… например, в «Охотника»… а по пути захватить с собой и Анастасию, чтобы она не чувствовала себя в этот момент одинокой.

– Тебе мало двух женщин, генерал? – ехидно отметила Сова, промолчавшая, казалось, весь вечер. – Ну, и запросы у наших скромных жандармов…

– Сама ведь говоришь, что я генерал, – улыбнулся Голицын. – У любого генерала должна быть свита, а два человека, каких бы достоинств они ни были, на свиту никак не тянут…

Устала скрипка, хоть кого состарят боль и страх.

Устал скрипач, хлебнул вина - лишь горечь на губах.

И ушел, не попрощавшись, позабыв немой футляр,

Словно был старик сегодня пьян.

А мелодия осталась ветерком в листве,

Среди людского шума еле уловима.

О несчастных и счастливых, о добре и зле,

О лютой ненависти и святой любви…

Константин Никольский

Конец романа

Регистрационный номер №0061349

от 10 июля 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0061349 выдан для произведения: